скачать книгу бесплатно
Пару недель мы с другом собирали информацию: кто они, чем увлекаются, где тусят. Оказалось, что в основном эти ребята собираются на футбольных матчах в так называемом фан-секторе, а после устраивают драки то с ОМОНом, то с торговцами местных рынков.
Наше российское фанатское сообщество тогда активно создавало свои группировки в подражание английским «фирмам», чтобы сходиться стенка на стенку после матчей. Тольятти в этом смысле город подходящий, почти Ливерпуль: стоит на большой воде, гордится великим рабочим прошлым. Только вместо «Beatles» тут были «Руки вверх!», да и футбол немного до уровня английской премьер-лиги не дотягивает.
Матч тольяттинской «Лады» с саратовским «Соколом» был назначен на следующее воскресенье. И конечно, мы решили туда пойти. Не из-за футбола.
Было очень страшно. Наслушавшись рассказов о жестокости этих ребят, мы знали, что с нами может произойти все что угодно.
Для уверенности мы взяли из дома по отвертке, засунули их в карманы курток, решив, что в случае нападения будем отбиваться до конца. И пошли в фанатский сектор.
– Первый раз здесь? – обратился ко мне бритоголовый в камуфляжной куртке с коротким воротником.
– Да, – ответил я.
– Ладно, молодцы, осматривайтесь, – сказал он и прошел мимо.
Ну, а дальше была организованная вакханалия – мы хором орали тогда еще новые для нас фанатские кричалки типа «Отсосите у НЬЮ-СИТИ!» или «Пока мы едины, мы непобедимы!», запускали руками волны по стадиону, а после матча пошли организованной толпой в 100 человек через весь город.
Впечатления были незабываемые. От восторга единения и принадлежности к чему-то огромному, к какой-то новой мощной силе, внутри все сжималось и буквально ликовало.
Вот это – мое!
Я пришел на стадион из любопытства – мне было интересно понять, что же за опасная и неизвестная сила так пугала людей, в прошлом бывших для меня авторитетами. И очень быстро втянулся. В фанатских стрелках на выездах я не участвовал, а вот массовые драки в родном городе впечатляли.
Скины поначалу производили впечатление организованной силы, которая никого не боится: ни ментов, ни гопников, ни наркоманов, ни бандитов, ни диаспор. Ощущение единства, поддержки, всемогущества – это то, что давало нам, совсем еще юным мальчишкам, участие в «движении».
Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы разобраться, что к чему.
Осмотревшись, я быстро понял, что все это просто веселое времяпрепровождение. Драки, выезды, адреналин и алкоголь. Здесь снова не было того, чего я искал и не нашел в своих прошлых реальностях – смыслов и идей.
Кроме внешней атрибутики и бессмысленной, а главное – плохо контролируемой агрессии, я ничего не видел.
И решил сделать все по-другому.
Я решил собрать собственную группировку. Кучка из трех человек превратилась в компанию из нескольких десятков ребят. Принцип отбора был простой и примитивный: брали всех, кто приходил, по принципу «чем больше, тем лучше».
Но откровенных фриков и отморозков отсеивали. Этим мы и стали отличаться от фанатов. У нас были и совсем молодняк, и ребята, которые только вернулись из Чечни, служившие в спецподразделениях, а потом и взрослые сторонники.
Мне сложно сказать, как и почему мы притягивались друг к другу. Думаю, многие искали «руку», дружественную силу, общность.
Сейчас этот же принцип я использую и в компании – мы набираем людей, которые близки по духу, исповедуют те же ценности. Об этом говорят самые продвинутые гуру менеджмента, но мы тогда поступали интуитивно и ничего о «науке подбора кадров» не знали.
Да и что такое менеджмент, лидерство, тимбилдинг и прочие красивые умные слова? Естественные социальные явления, которые даже без научных таинственных практик развиваются в любой среде, на протяжении всей нашей жизни.
А у науки управления главная задача одна – исследовать этот процесс и сделать его максимально эффективным, устранив потери и конфликты между людьми.
Брат мой, Роман – он не то чтобы участвовал в движении, скорее наблюдал – однажды сказал: «Вот, что меня действительно захлестнуло – у вас было братство. Своего рода мини-семья».
Это очень привлекало – такое было не везде.
И все же нас объединяло не только банальное подростковое стремление сбиться в стаю, а нечто большее. Нас беспокоили темы более высокого порядка.
Почему все палатки держат чужаки, а русские их только охраняют? Что вообще происходит со страной, куда она катится? Когда подобные вопросы тревожат подростка, он интуитивно ищет единомышленников. А жизнь в Тольятти (и других провинциальных городах) тех лет была устроена так, что ответ на безобидный вопрос, с чего начинается Родина, неравнодушные молодые ребята рано или поздно получали в ультраправой среде.
Почему? Не последнюю роль играли СМИ. Везде пестрели сюжеты, как правая молодежь дала отбор обидчикам то в одном, то в другом городе, попутно журналисты рассказывали про идеологию, образы, символику.
Фактически, как мне казалось, тогда само время создавало подростковый культ силы с двумя полюсами – либо бандиты, выросшие из бывших спортсменов, либо фанаты и ультраправые, дети в основном из благополучных семей.
Если бы государство в те годы занималось молодежью, если бы были молодежные секции, возможно, подростковые идеалы и образы героев формировались бы правильно, а множество молодых пацанов не загремели бы в тюрьмы и не погибли в бандитских разборках 90-х.
Мы отличались от бандитов только одним: они гнались за наживой и сознательно нарушали закон, а мы – за идеей, и нарушение законов было только побочным эффектом, на уровне хулиганства. Мы казались себе благородными – эдакими современными мушкетерами, вставшими на борьбу с несправедливостью: «Один за всех и все за одного!»
А ощущение тотальной несправедливости в те годы витало в воздухе: ситуацию с «нерусскими» обсуждали на кухнях во всех семьях моих друзей.
Сначала говорили о том, что их просто стало много. Потом – что они начали «зарабатывать больше всех». Еще позже пошли разговоры о том, что кавказцы идут во власть, покупают должности в прокуратуре и УВД. Многие русские нанимались к ним на работу в качестве обслуживающего персонала. Простые люди боялись, непростые думали о сопротивлении. Все это складывалось в ощущение, что у нас из-под носа уводят собственную страну.
Смотрели фильм «Война»? Там один из чеченцев произносит монолог: «Украину отдали… Казахстан… Половину страны отдали. Просто так. Скоро Дальний Восток китаец заберет. Вот вы со мной воюете, а у меня в Москве: гостиница, три ресторана, четыре бригады. Питер, Москва, Самара. Я русских дою, как коз, а они еще мне из бюджета деньги дают».
Все-таки Балабанов время чувствовал идеально.
Как я к этому пришел?
Множество обстоятельств, чувств, боли и переживаний в какой-то момент соединились в одной точке.
Все началось с детства, когда я, может быть, впервые столкнулся с непонятной мне несправедливостью. У нас были родственники в Казахстане, и мне «повезло» оказаться там в самый разгар «парада суверенитетов». Я помню то время отрывочно.
Мне 5 лет. Звонит бабушка Лиля из Алма-Аты. По лицу мамы вижу, что разговор необычный. Я чувствую тревогу, страх: «Мам, мам, что с бабушкой?»
Она была очень энергичным и жизнерадостным человеком, просто лучилась любовью к людям. В Алма-Ате она владела небольшой парикмахерской, и сама с большим удовольствием работала в ней. В те годы (чего я тогда, конечно, не знал и не понимал) в Казахстане распространились русофобские настроения – к русским (с которыми казахи испокон веков жили по-братски) начали относится, как к понаехавшим.
Ответил отец:
– На бабушкину парикмахерскую ночью был совершен налет. Все сожгли. Пожарные приехали, когда от здания остался только обугленный каркас.
На вопрос, почему и за что, родители ответить не смогли.
Второй эпизод. Мне 9 лет. Мы едем в Казахстан в гости к родителям отца на машине. Местные на иномарке прижимают нас к обочине и затевают разборку: «Убирайтесь отсюда, это не ваша земля!»
Мне 11 лет. Едем в Алма-Ату уже на поезде. Мама сделала замечание проводнику за грязь в вагоне. Я лежал на верхней полке и читал журнал. Как вдруг будто сквозь сон услышал: «Ты мне указывать будешь, русская свинья?»
Я мгновенно, в слепой ярости, бросился с верхней полки на существо, от которого исходили эти звуки, но отец оттащил меня.
Что происходило дальше я долгое время не помнил. Для психики каждого ребенка воспоминания о том, как оскорбляли его родителей, слишком тяжелы, чтобы держать их в сознании.
Лишь спустя много лет отец рассказал мне о том, что после этого он увел проводника в свое купе, убеждал его извиниться, но тот был в неадекватном состоянии. Разговор продолжили с транспортной милицией, вместе с которой они и успокоили дебошира.
Когда я учился в пятом классе, разразилась первая чеченская. Начались теракты. На экранах телевизоров сообщали о взрывах домов, которые происходили то в одном, то в другом городе. «Будьте бдительны!» – звучало со всех сторон. «Обращайте внимание на оставленные сумки. Не подходите к ним. Звоните в милицию».
В те годы я, как и любой мальчишка, мечтал стать героем. С самого детства сильно переживал за свою Родину, страну, народ. И каждый день после школы бродил по ближайшей автостоянке, вычисляя, какие машины стоят на месте неестественно долго. Записывал их номера в блокнотик, чтобы вычислить ту, которая брошена террористами и начинена взрывчаткой.
Вторая чеченская застала меня в 9-м классе.
Я смотрел военные репортажи, сюжеты о зверствах боевиков, читал истории о том, как наших солдат заставляли отречься от веры, а когда те отказывались, расправлялись с особой жестокостью. Кулаки сжимались и белели от ярости, а к горлу подступали слезы бессилия.
Однажды я решил – поеду воевать. Купил камуфляжный костюм, побрился налысо, перекинул наперевес сумку, но по пути в военкомат решил зайти в школу.
«Сергей, это что еще за гитлерюгенд[4 - Гитлерю?генд – молодежная организация НСДАП. Членами союза были только юноши, для девушек существовал отдельный Союз немецких девушек. Запрещена в 1945 году в процессе денацификации.]?!» – неприятно удивилась учительница истории, наш классный руководитель. Я ей спокойно так ответил: «Да в Чечне наших солдат вообще-то убивают, при чем тут Гитлер?»
Она промолчала. Я еще не знал, что такое гитлерюгенд, но скоро разобрался.
Поздний вечер. Остановка. Я и две мои знакомые девочки ждем автобус после репетиции. Рядом высокий парень, то ли таджик, то ли узбек. Я подхожу. Специально, по-доброму, улыбаюсь ему, чтобы не спугнуть.
– Нравится в России?
– Очень!
Он поначалу настроен дружелюбно.
– И много вас тут таких?
– Целая общага! Скоро еще родственники приедут.
Драки не было – после первого же удара в челюсть он убежал. Оказалось – за подмогой. Его общежитие было расположено сразу за остановкой.
Вернулись они уже втроем или вчетвером. Бой получился неравным. Через несколько минут я начал задыхаться. Подмоги ждать неоткуда. Пришлось снова включать хитрость. Я отскочил в сторону, резко рванул молнию бомбера и засунул руку внутрь. Резко вытащил руку, сложил вместе два указательных пальца, будто держу пистолет, и кричу: «Всем стоять, стрелять буду!» В темноте они не разобрались, убежали. Я еще зачем-то пробежал за ними с вытянутыми руками до арки их общаги и, когда они скрылись за углом, быстро, еле дыша, вернулся назад. Надо было срочно смываться самим. Вдруг мы увидели машину, которая встала у обочины.
– Ребят, садитесь, быстрее! – послышался женский голос. Мы с девчонками прыгаем внутрь. Там парень с девушкой. Девушка испуганно:
– Ты случайно не из этих?
– Из этих, из этих.
– Я только из Чечни приехал, – сказал интеллигентного вида в очках молодой водитель и нажал на педаль газа.
Свою группировку мы назвали «Белые волки». Когда нас было уже человек 10, я стал устанавливать порядки, придумывал повестку. Я жадно впитывал информацию, зачитывался книгами и статьями о фанатских и ультраправых группировках, о партийном строительстве, о черносотенцах и белогвардейцах, о германских, итальянских и британских национал-социалистах.
Конечно, влияли фильмы и музыка. «Румпер Стумпер – или бритоголовые», «Американская история Х» – мы, подростки, не видели и не хотели видеть мораль, о которой рассказывалось в них, не умели различать, что хорошо и что плохо. Ну и что, что главный герой фильма попал в тюрьму, ну и что, что половину друзей переубивали? Зато какая мощь и сила исходили от них. Это я и стремился копировать и воссоздать в себе.
Как часто взрослые пытаются говорить с подростками, но этот разговор выходит не на их языке. Весь смысл улетает в пустоту.
К нам потихоньку прибивались люди, которые раньше просто тусовались с болельщиками. Про «Белых волков» в городе стали рассказывать какие-то легенды. В молодежной среде говорили, что мы полные отморозки, у нас руки по локоть в крови, что мы отрезаем врагам уши, забиваем до полусмерти. Мы ничего не опровергали. С одной стороны, почти все подвиги, которые нам приписывали, не имели с реальностью ничего общего. Но с другой – наше влияние и авторитет в молодежной среде росли.
«Драк больше не будет!»
Были ли мы настоящими скинхедами?
Может быть, несколько первых месяцев, когда только начали впитывать всю эту атмосферу. Но довольно быстро спрогрессировали. Нам хотелось чего-то большего. Я скрупулезно изучал теперь уже запрещенные книжки, которые тогда можно было легко купить. Мы думали о том, как нести свои идеи в массы, создали рок-группу «White Storm», проводили собственные концерты, пытались выступать на разных фестивалях, ребята печатали листовки, оставаясь в офисах после работы, записывали музыкальные диски, делились видеофильмами.
Мы собирались сначала в одной и той же беседке и без конца обсуждали, как спасать страну. Потом «штаб-квартира» сменилась на гамбургерную возле института сервиса, а через год у «Белых волков» появился первый офис, который нам безвозмездно предоставил один из наших сторонников.
В своей небольшой пока команде мы насаждали жесткую дисциплину, формировали свои правила, которые отражали наши представления об идеальном обществе и государстве. Неформалы, панки, альтернативщики – все это осталось в прошлом, мы не признавали их тяги к анархии, пьянству, демонстративному разгильдяйству.
Однажды мы играли концерт в одном училище. Администрация предоставила нам актовый зал, оказав столь важное на тот момент доверие. И вдруг после окончания концерта к нам подошел худрук и сказал: «Ребят, из зала пропали шторы».
Я был в бешенстве. Мы так долго добивались доверия взрослых, а тут вся наша репутация ставится под сомнение. Из-за того, что какие-то придурки из фойе украли шторы.
Я приказал закрыть все входы, ребята тут же всё заблокировали. Мы построили всех в шеренгу – шторы были найдены и немедленно возвращены. А воров, из числа случайно попавшей к нам публики, мы наказали.
Но так или иначе, мы были частью уличной жизни, поэтому без драк не обходилось. Мы проверяли, на что способны. Учились рассчитывать свои силы. Удивительно, но многие из тех, кто не прятался тогда от драк и конфликтов, сегодня выросли в неплохих предпринимателей. Впрочем, это закономерно, ведь внутренне они не сильно изменились. Были адреналиновыми наркоманами – ими же и остались. Просто эволюционировало их отношение к риску. Раньше они рисковали своим и чужим здоровьем, а теперь научились идти на осмысленный риск развивать бизнес, достигать поставленных целей.
Дрались мы регулярно. Стычки происходили по разным причинами. Вариант первый – в ответ на внешний вызов. После нападения на нас или наших знакомых. В это время ко мне уже довольно часто стали обращаться мои прежние, менее боевые товарищи из рокеров и неформалов с просьбой заступиться за них. Вариант второй – по собственной инициативе. Это были так называемые «рейды» после концертов или футбольных матчей. По рынкам или недружественным кварталам, где обитали «оппоненты». Вариант третий – просто случайные драки, случавшиеся в ходе пьяных конфликтов на улицах или в кафешках.
В отдельную категорию попадали наркоманы и распространители наркотиков, которыми чаще всего являлись цыгане.
Бывало, что мы заступались за девчонок, к которым приставали кавказцы в парках или на дискотеках. В случае победы это был внутренний триумф. Но нередко выплески агрессии сопровождались и приступами стыда. За один такой случай мне стыдно до сих пор. Однажды вечером мы шли с ребятами по кварталу, и какая-то цыганка стала просить у меня денег, а я жестко ударил ее и отбросил от себя.
Гнев, стыд, вина, ненависть, страх, боль – ядерный коктейль в подростковой голове, который на время превратил когда-то спокойного и правильного мальчишку в отвязного и жесткого придурка.
Особенно люто мы ненавидели наркоманов и наркоторговцев. Ненавидели, независимо от их национальности и цвета кожи. Мы воспринимали их как угрозу нации, негодяев, которые подрывают и без того ослабленный иммунитет народа. Но каждая ненависть рождает ответную силу. Однажды она настигла и меня.
– Дерек, Дерек, там твою машину вскрывают чернокожие! – закричал его младший брат.
Дерек быстро поднялся, взял в руки ствол и выбежал из дома.
Около его машины с разбитыми стеклами стояло несколько афроамериканцев. Увидев его, они бросились врассыпную. Один не успел.
Дерек схватил его за шею и положил голову на бордюр. Размахнувшись, изо всей силы он нанес ему сверху вниз смертельный удар.
Это эпизод, с которого начинается фильм «Американская история Х». Про раскаявшегося лидера ультраправых.
– Зубы на бордюр, мразь, зубы на бордюр, – тащил я извивавшегося подростка. Вокруг все было в крови – автобусная остановка, столбы, асфальт, бордюры – уже не кино, а реальность.
– Зубы на бордюр! – Вдруг откуда-то справа я ощутил резкий толчок, который на мгновение сбил меня с ног. Этого мгновения противнику хватило на то, чтобы…
Но начнем сначала.
Тольятти – город небольшой, «колхоз-переросток», тут от идейного конфликта до личного один шаг. На моей лестничной площадке наркозависимые держали притон. И был у них пацан на побегушках – старше меня года на три. Подсадил на иглу сестру моего товарища. Родители девчонку спрятали в деревне, а тот красавец все приходил искать ее к ним домой.
В один из таких вечеров мы сидели дома у нашего друга.
– Парни, нужна ваша помощь, я не знаю, как мне быть. Совсем сестру стравливают. На иглу подсадили и не отпускают. Мама ее в деревню увезла, но вечно она там жить не сможет. А они все ходят и ходят каждый день сюда, собираются толпой около дома. Я один сделать ничего не могу.
Тут раздался звонок в дверь.
– Стой, я открою. – Я бросился в носках на лестничную площадку. Там стоял мой старый знакомый – наркоман из притона в моем квартале.
– Ты чего сюда пришел? – Он не воспринял меня всерьез.
– Где Эля, салага?
