скачать книгу бесплатно
– Я привык перед рассветом просыпаться, – просто сказал обходчик, – с молодости у меня это, с восемнадцати лет.
Что сейчас вспомнилось человеку, рано встречающему солнце. Железнодорожник, осмотрщик вагонов, выявляющий поломки подвижного состава… Надо вовремя их заметить, сообщить об этом вышестоящему начальству и, если есть возможность, устранить самому.
Но просыпаться рано он стал с давних, военных лет. На всю жизнь запомнит 22 июня 1941 года, бомбардировка советских городов ранним утром. Киев оказался в числе самых первых жертв. Фашистская Германия вместе с другими недружелюбными странами напала на Советский Союз вероломно, без объявления войны…
Что снилось тогда ему перед этим зловещим кошмаром, великим, неслыханным проявлением подлости Германии и многих европейских стран, которые встали на сторону нацизма? Казалось бы, невозможно вспомнить то, давнее, а он помнит.
А видел сон студент-филолог, как едет на каникулы на Дальний Восток, домой, к матушке. Утренний сон был сладок. Просыпаться не хотелось. Но его заставила открыть глаза бомба, прошившая пять этажей. Проснулся, а соседней комнат совсем нет. Там, где спокойно дремала его родная тётка Мила, у которой жил студент, зиял чёрный колодец. Лишь на обожжённой стене остались висеть часы-ходики, как бы, утверждая, что время не тленно, что оно, как раз, и рассудит, на чьей стороне правда и предстоящий праздник.
– С тех пор ты и встаёшь рано? – по-мужски, серьёзно спросил деда Илья. – Не спится?
Мальчик нёс своё удилище, сделанное из ствола ивы, горизонтально над землёй. Опасался, чтобы оно не зацепилось за ветки деревьев.
– Вообще, да. А иногда бессонница так насядет, что только чтение и помогает, – разоткровенничался Баранов. – Хорошие у нас книжки пишут, добрые. Правда, всякие встречаются и даже есть совсем глупые.
Тут Алексей Павлович пояснил, что падали ему под руку книги, где герои рассуждают и говорят так, как будто сошли с плакатов. А жизнь ведь совсем не такая… Но они, вот писаки-писарчуки, только «ура» и кричат. Но ведь неправильно это и смешно. Не дураки же книги читают.
Илюша внимательно слушал рассуждения старого путевого обходчика. Но и сейчас мальчик старался, пытался самостоятельно думать, рассуждать о смысле жизни. Прислушиваясь к шороху листвы и сонным выкрикам птиц, он сравнивал ровные городские аллеи, подстриженные под одну гребёнку, с тайгой.
Получается, что такие же деревья и кусты, но жизнь у них разная. Совсем иная гармония единства. Природный, естественный лес не сравнить с городскими парками и скверами. Может быть, потому Алексей Павлович часто ходит на рыбалку, да и в лес за грибами. Ведь давно на пенсии… Он видит красоту тайги, понимает суть её и хорошо знает.
Мальчик начал осторожно, как реликтовое растение, разглядывать своего деда Баранова. Худое коричневое лицо, тонкие губы, узкий подбородок, серо-седые волосы на голове, намного потемней усы, тоже смешанные с сединой. И глаза… Большие, бледно-синие, но горящие каким-то внутренним светом.
Всё это, вместе с его плавной, далеко не размашистой походкой, говорило о его спокойном, уравновешенном характере. Невозможно было поверить в то, что этот человек лет семь-восемь тому назад ходил на медведя и, что называется, брал его выстрелом почти в упор. Да вот ещё и родники с чистой водой в честь его люди назвали. Просто так ведь они этого не делают.
Лариска полусонно, как ночная птица, натыкалась на стволы небольших деревьев, время от времени тёрла глаза ладошкой. Догнав Баранова, которая, на сей раз, плелась сзади, задумчиво спросила у деда:
– А нейтронная бомба, это страшно, да?
Баранов кивнул головой.
– И кому только нужны всякие войны? – вздохнула девочка. – Зачем они?
– Всем тем, Лариса, они нужны, кто хочет поставить нас, советских людей на колени, – сказал Алексей Павлович. – Они мечтают сделать нас своими рабами. Наши недруги совсем не думают о будущем, забыли о природе человеческой, и ради долларов, собственного обогащения способны на любую подлость.
– А есть хорошие американцы? – спросила она.
– Конечно. Их очень много. Рабочему человеку, к примеру, не нужна никакая война, да и не только рабочему. Есть и среди капиталистов нормально мыслящие люди. Хотя ведь буржуи, всё одно – плохо. В нормальной стране их не должно быть.
– Дедушка, почему всё так происходит на Земле? – спросил Илья. – Разве люди не могут договориться друг с другом?
– Правители почти всех капиталистических стран не желают знать того, о чём и как думают их народы, – пояснил Баранов. – Это величайшее международное преступление. Но мы с тобой, Илья, мужчины и не допустим никакого безобразия на Земле.
– Конечно, не допустим, дедушка, – поддержал Баранова внук. – Всё и везде должно быть по-честному.
– Вот именно! – размечтался Баранов. – Миром земным скоро будет руководить справедливость и, понятно, что равенство и настоящая свобода. А там у них, за Океаном, да и во многих странах Европы, сам чёрт, ногу сломит. Сплошная «частная лавочка». Богато и беззаботно живут за счёт народа…
Вдруг Лариса остановилась и сообщила, что ей слышится звон колокольчиков. Такого ведь быть не может. Она знает, что птицы так не кричат.
Положив широкую ладонь на плечо девочки, Алексей Павлович сказал:
– Родники звенят, Лора. Там приостановимся и холодной воды во фляжку наберём. А там уже и озеро рядом. Будем карасей ловить. Они здесь большие и чёрные.
– Только караси? – спросил Илья.
– Не только, – ответил дед. – Там и речка горная рядом, а чуть подальше и равнинная имеется. Какая вам нужна рыба, такую и поймаем, внучата.
А минут через десять они вышли к звенящим Барановским родникам. Немного отдохнули, Алексей Павлович наполнил водой флягу. Озеро Глухое было почти рядом.
Тропинка вывела рыболовов на большую ухабистую лесную дорогу, где стояла новенькая, слегка пропылённая «Волга». Навалившись плечом на кузов машины, стоял верзила и курил сигарету. Другой, поменьше ростом, копался в моторе. Потом они торопливо сели в салон автомобиля. Тявкнул мотор, и машина с места в карьер устремилась к изгибу дороги.
– Не местные, не наши, – заметил Алексей Павлович. – Странно только, почему они с рыбалки в такую рань уезжают. Вроде, с удочками. Значит, не браконьеры.
До озера оставалось каких-то сто метров. Илья давно уже ждал этого момента, и вот они пришли к воде, и совсем скоро будут ловить рыбу. Солнце уже виднелось между стволов деревьев.
Подул лёгкий освежающий ветерок, остро пахнущий дымом.
– Ребята, ждите меня здесь! – заволновался Баранов. – Я сейчас!
Он, бросив рыболовные снасти, опрометью бросился в чащу леса. Минута, две, три – и Баранов выскочил из кустарника:
– Илья! Лариса! Бегите в посёлок! В тайге пожар! Скажите людям, что виновники только что уехали на красной «Волге».
– А номера машины ты не запомнил, дедушка? – спросил Илья. – Ведь так проще…
– Нет! Не запомнил! Не мог же я заранее знать, что они поджигатели, – ответил Баранов. – Чего же вы стоите, дети? Бегите за подмогой!
– А ты, дедушка? – сонно спросила Лариска. – Ты не пойдёшь с нами?
С досадой Баранов посмотрел на детей и, наматывая плащ-палатку на руку и прихватив небольшой топорик, кинулся в сторону густого облака дыма.
Дети бежали, выбиваясь из сил, царапая лица о ветки деревьев, не разбирая дороги, попадая то и дело в заросли малинника, не чувству ни боли, ни усталости…
Посёлок мобилизовали быстро. Кто в чём, мужчины, женщины, старики, подростки мчались к реке с топорами и лопатами. Кто-то успел предупредить командиров соседствующей с посёлком воинской части… В течение трёх часов пожар был потушен, опасные участки вырублены, выпилены, перекопаны, пропаханы бульдозерами.
Обгоревшее тело Баранова нашли в далеко от того места, где он собирался ловить на удочку рыбу. Он лежал лицом вниз. Лесозаготовитель Василий Голухин с недоумением спрашивал всех:
– Как же это так, братцы, а? Ведь озеро рядом, да и река близко, ведь спастись же мог… запросто.
– Голова ты садовая, – вздохнул шофёр «Зила» Трошин. – Дело то ведь в том, что Алексей Павлович не спасался, не в его правилах. Он с огнём боролся до самого последнего…
– Это правда, Гриша, – согласился с ним Голухин. – Я тоже хорошо Баранова знал. Упёртый старик… был.
– Посмотри вот туда, – показал слегка обожжённой рукой в сторону хвойного леса шофёр. – Видишь, лиственная полоска… Гасил старик огонь плащ-палаткой и рубашкой, и голыми руками наклонял, подминал горящий кустарник к земле, чтобы к лиственницам огонь не пробрался. Потом топориком орудовал. Всё у него получилось.
– Огня Алексей Павлович к хвойному леску не подпустил, стойко держался. Побольше нам бы таких людей, как он, и сейчас, и потом. Но всё одно. Был человек – и нет его. Всё забывается, – лесозаготовитель прислушался к чуть слышным звукам в стороне. – Слышу какой-то шум и даже звон. Неужели не всё потушили?
– Всё потушили, – ответил шофёр. – Это Барановские родники звенят.
Точно. Я про них и забыл.
Илюша и Лариска, насупившись, стояли поодаль от безжизненного тела своего деда, не решаясь близко подойти к нему. Мгновениями им чудилось, что он спит, а когда проснётся, пойдут они с Алексеем Павловичем, может, не на это озеро, а на другое или на речку. Их здесь много. Но, всё равно, свой путь они продолжат мимо Барановских родников с чистой водой. Их не обойти. Забросят ребята удочки, и тогда он доскажет им историю, поведает о своём давнем и обычном житьё-бытьё.
Кикимора – надёжная жена
Тайга просыпалась. Рождались первые лучи утреннего солнца, и потому она больше не могла находиться в состоянии дремоты. Да и птицы уже порхали в густых кронах деревьев, подавали голоса. Начинали питаться жучками, гусеницами, червячками и прочими земными бессловесными тварями. Проснулись крупные и мелкие звери. Некоторые из них, особенно, медведи находили удобное место для лёжки и после ночной охоты погружались в сон.
Знобило Пастухова от того, что утро в верховьях гор довольно свежее. Да и ватник, на котором он спал, частично стал сырым, влажным. Рука его, посиневшая от холода, оттянулась к фляге, где ещё вчера булькало дешёвое вино, приобретённое в одном из продовольственных магазинов горняцкого посёлка. Ушёл же в горы Пастухов от угрюмых и по-трезвому серьёзных домов ещё вчера вечером.
Во фляге было пусто. Жажда мучила, как это бывает у простых смертных, не исключая и тех, кто по утрам привык похмеляться… Пастухов, пошатываясь, встал на ноги, сделал несколько шагов, и его очень удивило то, что до сих пор какая-то неведомая сила мотает его тело из стороны в сторону. Ведь спал, как кум королю, ни разу не просыпался.
– Впрочем, вру, – вслух признался он самому себе, – один раз было, – один раз было, пробудился.
Почему резко проснулся, причём, в неимоверном страхе? Привиделось, что падает прямо на него каменный дом, в котором он живёт. Пастухов во сне упёрся руками в него и держал так, что суставы трещали. А на балконе стояла жена его, Нона, опостылевшая ему изрядно. Кикимора болотная. Правда, симпатичная, ни чета многим местным женщинам. Но, всё равно, Кикимора, которая вместе с домом падала на него.
Вот тогда он и проснулся среди ночи, в ужасе, до сумасшествия поражаясь тому, что лежит в тайге, прямо на земле, и упирается руками в массивный ствол кедра. А Нону он любил и ненавидел по-своему, по-мужицки, как сам считал, сурово и справедливо. Если надо было ему что-то у супруги спросить, он к ней и обращался, к примеру, так: «Кикимора болотная, а что у вас там за девица крашеная в гастрономе работает?».
Когда был не весел и питал зло к супружнице, повышал на неё голос и порой не кричал, а шипел: «Ты что это, Кикимора болотная, опять не обед, а силос на стол подаёшь? Такое жрать невозможно». А когда в мягкое, доброе расположение духа входил, тогда «кикимора» звучало ласково.
Он считал, что у них было всё в порядке, как в любой нормальной семье – и мирные беседы, и скандалы до потолка. Но он почему-то вчера пьяный ушёл в горы ночью, впотьмах. Но не забыл прихватить с собой бутылку «Вермута» и флягу, в которой что-то… «значилось». То есть плескалось. Ушёл со стонами, со скупыми мужскими слезами и проклятиями в адрес жителей всей Земли.
Не понимала Нона его – вот и всё. И на работе тоже не всегда понимали. Ценить ценили, но вот понимать отказывались. Пьёшь, Петя, как суслик, а ведь ещё, мол, в забое работаешь. Нормальный горняк с отбойным молотком, но не устойчивый к алкоголю. Разве же можно так себя вести на людях и основательно опускаться?
Но вот теперь Пастухов вспомнил, как всё произошло. Вчера вечером пришёл Пётр после всяких таких товарищеских нравоучений домой навеселе и спросил жену мягко, почти ласково, но слёзно:
– Болотная, почему меня почти все люди не любят?
– Петя, у меня ведь имя-то людское есть, – тихо произнесла она. – Разве ж я коза какая-нибудь, чтобы меня так называть?
– Я же не сказал, что ты – кикимора, а по-человечески – бо-лот-на-я…
– Тебя есть, за что не уважать. Грубый ты, Пётр, и без царя в голове.
– У меня, – он ударил себя ладонью по лбу, – здесь, в голове, никаких царей быть не может! У меня там… республика. А про царя ты мне не ерунди… На нашей земле никогда больше не будет воров-капиталистов. Они нам ни к чему!
В таком состоянии он и ушёл из дома. Застряла в его пьяном мозгу мысль – уйти. И зашагал Пастухов довольно уверенно в сторону гор и тайги и казался себе совершенно трезвым. Нона что-то кричала ему след и плакала, как обычно, как всегда.
Да, в принципе не так далеко он от дома-то отошёл. Всё рядом – и горы, и тайга. А сейчас у Пастухова голова от неимоверной боли раскалывалась. Но настроение поднималось, становилось относительно бодрым, игривым, потому он и пел:
– Ты, похмели, похмели меня
Таким, какой я есть…
За ближайшим деревом что-то мелькнуло. У Пастухова от неожиданности кольнуло в коленке.
«Медведь, – с уверенностью подумал он. – Да и плевать, что медведь!»
Пастухов слышал, как один ловкий геолог косолапого ударом кулака свалил. Убил, короче говоря. Может, наврали люди. Много на белом свете мастеров сказки рассказывать. Но ему про этот случай рассказали на работе свои мужики, поэтому он с трудом, но в такую историю поверил.
Он поднял с земли толстую увесистую палку и задумал тоже… хлопнуть медведя, как муху. Чего с ним церемониться? Решительно пошёл навстречу приближавшемуся шуму, ещё до конца не понимая, что не медведь это, а человек. Мишка, при желании, давно бы пьяного идиота на свои когтистые лапы принял… без особого усилия и стараний.
Увесистая палка выпала из его рук непроизвольно. Он узнал в «медведе» свою хрупкую жену. Но то ли по-привычке, то ли от радости неожиданной встречи закричал:
– Что ты тут шарахаешься, Кикимора?! А? Домой я ни на шаг! Я лесной теперь человек! У меня вся душа в ранах и частично – в крови.
Но когда он со стороны, на расстояние пяти-шести метров, внимательно посмотрел на свою верную подругу, ему больше уже не кричалось. Оцепенение нашло, причем, такое, что слезы покатились по щекам.
Слова его куда-то безвольно падали, в густую и холодную траву. Он видел её, заплаканную, ссутулившуюся от холода, дрожащую, как маленькая осинка на ветру.
– Что же ты плачешь? – спросил она её. – Почему ты плачешь, Нона?
– Ты болен, Петя,– прошептала жена и беззвучно зарыдала. – Ты очень болен…
Он хотел было возмутиться, заорать благим матом, даже ударить её, но не мог даже шелохнуться.
– Как же ты меня нашла здесь? – спросил он. – Ведь места хоть и не дальние здесь, но шибко-то глухие.
– Сразу за тобой следом отправилась. Ты ведь далеко не ушёл. Почти под самым посёлком и уснул.
– И ты коротала всю ночь в лесу? В таком лёгком платье?
– Да. Куда ж деваться?
– А ну-ка, – очень громко и нервно сказал он, – подойди ко мне!
Женщина отшатнулась от него в страхе. Закрыла лицо ладонями. Медленно спряталась за стволом дерева.
– Нона, – теперь уже Пастухов глотал слёзы, – жена моя милая, подойти ко мне. Подойти… Я тебя не обижу.
Она не двигалась, и Пётр не стал ждать, когда жена сделает шаг в его сторону. Сам подошёл к ней.
– Нона, славная и надёжная жена моя, что же ты так? – причитал Пастухов. – Ведь наверняка простыла. Ведь застудилась точно. Возьми мою телогрейку!
– Да, что ты, Петя, – смутилась она, надевая на себя влажную и пропахшую потом фуфайку-стёганку. – Что ты беспокоишься?
Она печально посмотрела на мужа, как бы, решаясь что-то важное ему сказать, и столько грусти было в её глазах, что на мгновение он отвернулся от них.
– Лечить, Нона, я сам себя буду, – глухо сказал он. – Больше ни грамма спиртного в рот. Слово рабочего человека!
Разумеется, в эту резкую и добрую перемену она не верила. После длинных и угарных запоев Пастухова в такое чудо не поверил бы самый великий оптимист или медицинский академик, внушающим алкоголикам, что пить водку – не очень хорошо и даже противоестественно.
Нона невольно усмехнулась, икая и вздрагивая от холода.
– Да что же ты, – забеспокоился Пастухов. – Давай я сейчас костерок организую. Спички у меня в рюкзаке, в общем, и в кармане есть. Сейчас, Нона, один момент!
Довольно быстро Пётр насобирал сухих веток и зажёг костёр. Когда он, как следует, разгорелся, супруги Пастуховы устроились рядом с жарким пламенем, он трогательно и нежно, и одновременно в сердцах сказал:
– Жаль, чёрт возьми, что всю «бормотуху» выпил!
