скачать книгу бесплатно
– Изверг… – проговорил Петр Михайлович.
– Да уж что говорить! Другого такого поискать да поискать. А только надо будет с ним как-нибудь ладком.
Первый заметил подъехавшую к крыльцу карету молодых маленький сынишка Петра Михайловича, сидевший на подоконнике, и закричал нараспев:
– Катя едет! Катя в карете с лакеем едет! Катя мужа везет!
Взрослые подскочили к окну и действительно увидали, что у подъезда остановилась карета. Около отворенной дверцы стоял нанятый для сегодняшнего дня лакей в ливрее, и из кареты вылезали молодые. Все в доме всполошилось. Лавочный мальчик начал отбивать смолу у бутылки шипучки, а родители бросились в прихожую встречать дочь и ее мужа.
Вошла Катя, бледная от вчерашних волнений и слез. Глаза ее и посейчас еще были красны. Ливрейный лакей снимал с нее парадную шубу, крытую бархатом. Мать заключила дочь в объятия и заплакала. Петр Михайлович скрепя сердце говорил:
– Добро пожаловать, милая дочка и зятек дорогой Порфирий Васильич…
Порфирий Васильевич подал ему руку, поцеловал руку у тещи и сказал, указывая на шубу молодой жены:
– Кстати, позвольте обратить ваше внимание, как мех-то лезет. У Кати все платье в шерстинках. Как хотите, папашенька, а это мех не новый, а подержанный.
– Да уж будет тебе, будет, – отвечал Петр Михайлович, вводя молодых в гостиную, и в свою очередь обнял дочь и поцеловал ее.
Зять продолжал:
– Я, папашенька, не ради чего-либо. Конечно, теперь уж дело сделано и мы обвенчаны, а только это мех старый. Я не говорю, что вы меня надули, но вас самих могли надуть. Этот мех на год, много на два, а потом и посылай его к скорняку для вставок.
– Брось, Порфирий Васильич… Дай хоть на дочь-то порадоваться без дрязг.
– Извольте-с. А насчет Кати жаловаться буду вам. Все плачет.
– Ах, Порфирий Васильич! Да ведь это все от тебя от самого.
– Напротив-с. Я думаю, что от вас… Ежели бы вы не утягивали, не сквалыжничали…
– Довольно, довольно. Садись… Сейчас поздравим вас честь честью…
– Извольте-с… Сядем.
Лавочный мальчик внес в гостиную откупоренную бутылку шипучки и стаканы. Сзади его горничная внесла фрукты в вазочке. Петр Михайлович стал наливать стаканы.
– Ну-с… Поздравляем молодых, – сказал он.
Общее чоканье и целование. Порфирий Васильевич чокнулся с тестем и сказал:
– Ах да… Недостающую лампу сегодня утром получили. Теперь только…
– Брось… Не возмущай. Потом…
– Я только хотел сказать насчет табуретки к пьянино…
– Поздравляю тебя… Дай Бог счастливо. Ну, поцелуемся…
Зять и тесть поцеловались.
– Ах да… Образоносца-то нашего мы и забыли! – спохватился Порфирий Васильевич. – Ведь мы привезли ему коробку конфет. Она у меня в кармане пальто.
Он отправился в прихожую, вернулся оттуда с маленькой коробкой конфет и, подавая ее братишке жены, сказал тестю:
– Вот мы помним и все наши обязанности точно исполняем. А дома я вчера после ухода гостей осмотрелся – табуретки у пьянино нет, а она в описи, нескольких гнутых буковых стульев тоже нет.
– Да оставишь ли ты! – крикнул тесть.
– Как оставить! Всякому, папашенька, своя слеза солона. А потом забудется… Между тем я человек небогатый…
– Порфирий Васильич, грушку… Скушайте грушку… – приставала к зятю Анна Тимофеевна, чтоб перебить разговор.
– Вы, разумеется, сегодня у нас обедать остаетесь? – спрашивал тесть зятя.
– Да надо-с. Дома ничего не стряпано, а весь вчерашний ужин гости, как саранча, уничтожили. Только поздравительные пироги, что вот сегодня присылали, и остались. Я вот хотел вас, папашенька, спросить насчет сегодняшней кареты, в которой мы визиты делаем: вам за нее платить или мне?
– С какой же стати мне-то? Свадьба кончилась, и все мои расходы кончились. Неужели мне уж и после свадьбы-то тебя содержать! – возмутился Петр Михайлович.
– Конечно, ежели не хотите заплатить, то я требовать не имею права, но мне кажется, что тут можно маленькую комбинацию сделать. У меня не хватает нескольких гнутых буковых стульев… Ежели бы вы за карету сегодня отдали, то я вам стулья мог бы простить.
– Ах, боже мой! Да что ты отравляешь меня этими расчетами! Дай мне хоть сегодня-то свободно подышать! – вырвалось у Петра Михайловича. – Стулья будут…
– Ну, будут так будут. Карету в сторону. Только когда будете буковые гнутые стулья посылать, то не забудьте прислать и табуретку к пьянино.
– Уймись. Покури ты хоть папироску.
– Угостите, так покурю. Своих я, признаться, не захватил.
Петр Михайлович раскрыл перед ним свой портсигар. Порфирий Васильевич взял папироску и закурил.
– Ну, что же, завтра, поди, с молодой в театр? – спросил зятя Петр Михайлович. – Вам теперь надо ваш медовый месяц повеселее справлять.
– Ах, папенька! Голубчик, папенька! – вздохнул Порфирий Васильевич. – Жалованье я получаю маленькое, а пятнадцать-то тысяч за дочерью вы даже не пятипроцентными, а четырехпроцентными бумагами всучили. Ну, да что тут! Сама себя раба бьет, что худо жнет. Недоглядел я вчера, а уж сегодня поздно… А я это только к тому говорю, что как же нам можно в вихрь жизни-то удариться при нашем жалованьи? Ну, разик-другой в театр сходим, а там и засядем.
Тесть не возражал, пожал плечами и отошел от зятя.
Катя удалилась с матерью в другую комнату, что-то ей рассказывала и горько плакала.
Вскоре горничная доложила, что обед готов. Все отправились в столовую. За обедом очень мало разговаривали. На всех лежал какой-то тяжелый гнет. Тесть чокался с зятем, пил за его здоровье, зять выпил за здоровье тестя и тещи, но разговор не клеился.
После обеда Катя разрыдалась и просила мать не отпускать ее к мужу. Та, разумеется, пришла в ужас и стала уговаривать ее ехать. Курнышкин чуть не силой повез жену из-под родительского крова. Сходя с лестницы, он обернулся к стоящему на площадке тестю и крикнул:
– Стулья и табуретку считаю за вами!
VII
Молодые супруги на третий день после свадьбы все еще продолжали делать визиты гостям, почтившим своим присутствием бракосочетание. К гостям-купцам, бывшим на свадьбе со стороны жены, Порфирий Васильевич, впрочем, наотрез отказался ехать и исключение сделал только для родной тетки жены. Он говорил жене:
– Помилуйте, с какой стати я, интеллигентный человек и чиновник, буду продолжать знакомство с серым невежеством! Ваши папенька и маменька, пожалуй, даже тетка – неизбежное зло, но на кой черт нам эти железники Корюховы, москательщики Бревновы? Что они нам? Денег они нам не дадут и даже, подлецы, сладких пирогов после свадьбы нам не прислали.
– Да вы вспомните, как вы с ними в день свадьбы обошлись, – возражала Катерина Петровна, – так какие же пироги! Ведь вы их чуть не выгнали от себя. Да даже и выгнали.
– Выгонять я не выгонял-с, но дал понять, что всяк сверчок знай свой шесток. Их звали в квартиру молодых только для поздравления, так и на билетах было написано, а они после поздравления не уходят, сидят, требуют мадеры и остаются даже на закуску. И все это самым нахальным манером. Закуску я вовсе не для них готовил, а для своих интеллигентных гостей.
– Да ведь не ты и готовил, а за все про все папеньке с маменькой пришлось заплатить.
– Все-таки закуска была у меня в доме, стало быть, и довольно. Что это, опять слезы? – воскликнул Порфирий Васильевич.
– Да как же не плакать-то, ежели вы папеньку с маменькой называете неизбежным злом! – отвечала супруга, прикладывая к глазам платок.
– А то не зло, что ли? Конечно же, зло.
– Однако это зло обогатило тебя. Что ты был и что ты стал? У тебя деньги, хорошая обстановка в квартире.
– Обогатили они меня за то, что я женился на вас и сделал вас благородной. Из купеческой дочки вы сделались женой коллежского секретаря и в будущем можете еще в чине подняться, стало быть, здесь была купля и продажа – вот и все. Стало быть, вам и нечего распинаться за родителей, что они обогатили нас. Конечно же, неизбежное зло. И удивляюсь я на ваши слова! Кажется, сделавшись благородной, должны бы стать на точку мужа и сами разделять его воззрения, а вы супротивничаете.
– Ах ты, бесстыдник, бесстыдник!.. Стало быть, я-то сама тебе никогда и не нравилась, что ты все про какую-то куплю твердишь? – закричала Катерина Петровна, сверкнув глазами.
– Как не нравились? Нравились и теперь нравитесь, но, конечно же, уж тут безумной поэтической любви не было и нет. А будете меня во всем слушаться, понимать, как я понимаю, и мы будем жить в согласии и любить друг друга. А теперь, пожалуйста, довольно уж этих слез! Вчера в слезах и сегодня тоже. Помилуйте, что же это будет! Вчера, конечно, мы были у вашего папеньки на обеде, и, может быть, это так по купеческому обычаю полагалось, чтобы вам плакать, а сегодня прошу вас оные слезы оставить. Мы едем обедать к моему посаженому отцу, а он не купец, а статский советник. Ну-с, прошу вас утереться и быть веселее.
Уезжая с женою из дому с утра, Порфирий Васильевич сказал своей кухарке:
– Ну, Матрена, стряпать сегодня опять ничего не надо, потому что дома мы не будем обедать, а на обед ты можешь взять себе вот половину этого пирога. Сладкие пироги, принесенные нам вчера, надо стараться уничтожать, а то они зачерствят.
– Да что вы, барин! Разве можно целый день сладким пирогом питаться! – возразила кухарка.
– Отчего же нет? Он очень питателен. Тут яйца, сахар, мука, масло.
– Да уж дайте мне лучше двугривенничек на хлеб и на студень или колбасу.
– Но нельзя же, милая, для прислуги столько разносолов. В крайнем случае ты, впрочем, можешь этот пирог обменять в мелочной лавке на студень и хлеб. Ну, мы уходим. Запри за нами. Да керосину жечь поменьше. Нынче керосин дорог. Вчера мы вернулись от родителей Катерины Петровны, так у нас в квартире горели две лампы. На сегодня довольно и одной. Слышишь?
– Слышу, барин. А денег-то мне на дневное пропитание все-таки сколько-нибудь оставьте. Помилуйте. Ведь вы нанимали меня на вашем горячем, а сегодня уж я ни вашего чаю, ни сахару не получу.
– Ну, вот тебе пятачок. Тут на чай, на кофе и даже на шампанское. На что хочешь.
Порфирий Васильевич сунул кухарке медяк и в сопровождении жены стал сходить с лестницы. Пропустя жену вперед, он стал смотреть на ее крытую бархатом ротонду и говорил:
– Вот, Катерина Петровна, ты все заступаешься за своего папеньку, а на парадную-то твою ротонду он реденький московский бархат подсунул вместо лионского, который он обещал. А уж теперь разговаривать насчет бархату поздно. Да и не показывали мне ротонду твою до венца. Это ведь тоже с хитростью, с целью надуть. Да. А вы еще обижаетесь, что я вашего папеньку называю неизбежным злом! Конечно же, он зло.
Супруга не отвечала и сходила с лестницы. У подъезда их ждала двухместная карета, но уже без лакея.
– Лакея я вчера отказал. Ну его… Ни за что ни про что четыре рубля в день… – говорил Порфирий Васильевич, подсаживая жену в карету. – Вчера я так рассчитывал, что за карету-то с лакеем можно с вашего папеньки сорвать, но он таким кремнем оказался, что его никакими словами пронять невозможно, а на свои ездить с лакеем – благодарю покорно.
Супруга и на это промолчала. Карета поехала. В карете Порфирий Васильевич продолжал:
– Завтра вам придется четыре тысячи по векселю с вашего папеньки получить. Это те недоданные нам деньги, что я перед венцом у него потребовал. Но я вот что думаю. Получив эти деньги, мы не купим на них процентных билетов, не стоит. А мы вот что сделаем… Это будет выгоднее и лучше. Процентные билеты дают только четыре-пять процентов. А я попробую пустить их иначе в оборот. У меня мои сослуживцы то и дело нуждаются в деньгах и платят жидам часто по три процента в месяц за какую-нибудь полсотню рублей. Вместо жидов я буду ссужать их маленькими суммами и вместо трех процентов в месяц буду брать с них только по два процента. Это будет и благородно, и пользительно. Благородно, так как я парализую жида и спускаю проценты прямо с трех в месяц на два, а польза уже сама собой очевидна: четыре или пять процентов получать в год на свой капитал или – двадцать четыре? Я думаю, что двадцать четыре-то лучше. Катерина Петровна, как вы думаете? А? Каков у вас муж-то! Финансист, совсем финансист.
Но Катерина Петровна и на эти слова мужа не дала никакого ответа. Он обнял ее за талию и спросил:
– Катюша! Что ж ты молчишь?
Она отшатнулась, высвободила свою руку из-под ротонды и гневно ударила его по руке.
VIII
Настал четвертый день супружеской жизни для Порфирия Васильевича и Катерины Петровны. Послесвадебные визиты все были сделаны, отпуск, взятый на службе для свадьбы, у Порфирия Васильевича кончился, и он сбирался уже идти в канцелярию для своих обычных занятий. В этот день он проснулся в девятом часу утра и стал будить молодую жену.
– Вставай, Катенька! Пора! Сегодня я на службу… – говорил он, облекшись в шелковый халат – свадебный подарок супруги. – Напоишь меня кофеем и проводишь в канцелярию. Да надо будет заказать обед кухарке. Сегодня уж дома обедаем.
Катерина Петровна открыла глаза, увидала фигуру мужа, скорчила гримасу и отвернулась от него. Порфирий Васильевич осклабил лицо в улыбку, сложил из пальцев руки «козу рогатую» и хотел пощекотать супругу, но та крикнула:
– Оставьте меня, пожалуйста! – и ударила его по руке.
– Ого! Что же это значит с вашей стороны?! – воскликнул супруг, покачал головой и вышел из спальной приказать кухарке подавать в столовую самовар.
Когда он вернулся в спальную, Катерина Петровна уже в юбке и ночной кофточке умывалась у умывальника.
– И на умывальнике поднадул папашенька, – сказал Порфирий Васильевич, глядя на умывальник. – В описи сказано: «умывальник с мраморными досками», а мраморная доска всего одна.
Он опять тронул жену рукой за шейку, но та раздраженно крикнула:
– Ведь я вас просила не трогать меня!
– Да что ты левой ногой с постели встала, что ли?
– Оставь, бога ради. У меня голова кругом идет. Какая тут правая и левая нога при этакой жизни!
– А что такое? Что? Какая такая жизнь? Мы даже еще и не жили, а только сегодня жить начинаем.
– Достаточно с меня и того терзанья, которое я вынесла!
– Чем терзанье? Какое терзанье? Вот уж не понимаю! Разве тем, что стараюсь тебя переработать из вашего купеческого склада в наш склад? Так нельзя же, милая. У меня и общество благородное, и все…
– Никакого я в вас благородства не вижу! Я вижу только подлость одну.
– Те-те-те. Ну, довольно, довольно. Я вижу, что ты раздражена. Бывает это!
Катерина Петровна утерлась полотенцем и стала накидывать на себя парадный утренний капот.
– Не надевай, Катенька, не надевай… Жалко такую дорогую вещь трепать. Надень простой ситцевый капот, – сказал ей Порфирий Васильевич.
– Не ваше дело! Не ваш это капот! Не вами он куплен! – крикнула на мужа Катерина Петровна и выбежала из спальной в столовую.
Супруг тотчас же смекнул, что что-то неладно, что супруга начинает показывать когти и зубы, и сократился. В столовую он уже вышел, стараясь улыбаться.
– По папеньке с маменькой соскучились? – спросил он жену, присаживаясь к столу. – Ну, хорошо, хорошо. Сегодня вечером мы пойдем к вашему папашеньке. Кстати же, сегодня надо вам и получить с него четыре тысячи рублей. Вот расписочка, возьмите.
