скачать книгу бесплатно
Часовая стрелка приблизилась к полуночи.
– En voitures! – скомандовал начальник станции.
– En voitures! – подхватили кондукторы, захлопывая двери вагонных купе.
Поезд тронулся в путь.
А далеко ли до Италии?
Поезд летел. В купе вагона, кроме супругов Ивановых и Конурина, никого не было.
– Ну-ка, Николай Иваныч, вместо чайку разопьем- ка бутылку красненького на сон грядущий, а то что ей зря-то лежать… – сказал Конурин, доставая из сетки бутылку и стакан. – Грехи! – вздохнул он. – То есть скажи мне в Питере, что на заграничных железных дорогах стакана чаю на станциях достать нельзя – ни в жизнь бы не поверил.
Бутылка была выпита. Конурин тотчас же освободил из ремней свою объемистую подушку и начал устраиваться на ночлег.
– Да погодите вы заваливаться-то! Может быть, еще пересадка из вагона в вагон будет, – остановила его Глафира Семеновна.
– А разве будет?
– Ничего не известно. Вот придет кондуктор осматривать билеты, тогда спрошу.
На следующем полустанке кондуктор вскочил в купе.
– Vos billets, messieurs… – сказал он.
Глафира Семеновна тотчас же обратилась к нему и на своем своеобразном французском языке стала его спрашивать:
– Нис… шанже вагон у нон шанже?
– Oh, non, madame. On on change pas les voitures. Vous partirez tout directement.
– Без перемены.
– Слава тебе Господи! – перекрестился Конурин, взявшись за подушку, и прибавил: – Вив ля Франс, – почти единственную фразу, которую он знал по-французски и употреблял при французах, когда желал выразить чему-нибудь радость или одобрение.
Кондуктор улыбнулся и ответил:
– Vive la Russie.
Он уже хотел уходить, как вдруг Николай Иванович закричал ему:
– Постой… Постой… Глаша! Скажи господину кондуктору по-французски, чтобы он запер нас на ключ и никого больше не пускал в наше купе, – обратился он к жене, – а мы ему за это пару франков подкинем.
– Да, да… Действительно, надо попросить, – отвечала супруга. – Экуте… Не впускайте… Не пусе… Или нет… что я! Не лесе дан ли вагон анкор пассажир… Ну вулон дормир… И вот вам… Пур ву… Пур буар… Ву компрене?
Она сунула кондуктору два франка. Тот понял, о чем его просят, и заговорил:
– Oui, oui, madame. Je comprends. Soyez tranquille…
– А вот и от меня монетка. Выпей на здоровье… – прибавил полфранка Конурин.
Кондуктор захлопнул дверцу вагона, и поезд полетел снова.
– Удивительно, как ты наторела в нынешнюю поездку по-французски… – похвалил Николай Иванович жену. – Ведь почти все говоришь…
– Еще бы… Практика… Я теперь стала припоминать все слова, которые учила в пансионе. Ты видел в Париже? Все приказчики Magasin de Louvre и Magasin au Bon Marchе меня понимали. Во Франции-то что! А вот как мы по Италии будем путешествовать, решительно не понимаю. По-итальянски я столько же знаю, сколько и Иван Кондратьич… – отвечала Глафира Семеновна.
– Руками будем объясняться. Выпить – по галстуку себя хлопнем пальцами, съесть – в рот пальцем покажем, – говорил Николай Иванович. – Я читал в одной книжке, что суворовские солдаты во время похода отлично руками в Италии объяснялись и все их понимали.
– Земляки! Послушайте! – начал Иван Кондратьевич. – Ведь в Италию надо в сторону сворачивать?
– В сторону.
– Так не ехать ли нам уж прямо домой? Ну, что нам Италия? Черт с ней! Берлин видели, Париж видели, – ну и будет.
– Нет, нет! – воскликнула Глафира Семеновна. – Помилуйте, мы только для Италии и за границу поехали.
– Да что в ней, в Италии-то, хорошего? Я так слышал, что только шарманки да апельсины.
– Как что в Италии хорошего? Рим… В Риме папа… Неаполь… В Неаполе огнедышащая гора Везувий. Я даже всем нашим знакомым в Петербурге сказала, что буду на огнедышащей горе. А Bенеция, где по всем улицам на лодках ездят? Нет, нет… Пока я на Везувии не побываю, я домой не поеду.
– Ни то же самое… – прибавил Николай Иванович. – Я до тех пор не буду спокоен, пока на самой верхушке горы об Везувий папироску не закурю…
– Везувий… Папа… Да что мы католики, что ли? Ведь только католики папе празднуют, а мы, слава богу, православные христиане. Даже грех, я думаю, нам на папу смотреть.
– Не хнычь и молчи, – хлопнул Конурина по плечу Николай Иваныч. – И чего ты в самом деле!.. Сам согласился ехать с нами всюду, куда мы поедем, а теперь на попятный. Назвался груздем, так уж полезай в кузов.
– Подъехать к самой Италии и вдруг домой! – бормотала Глафира Семеновна. – Это уж даже и ни на что не похоже.
– А разве мы уже подъехали? – спросил Иван Кондратьевич.
– Да конечно же подъехали. Вот только теперь проехать немножко в сторону…
– А много ли в сторону? Сколько верст отсюда, к примеру, до Италии?
– Да почем же я-то знаю! Здесь верст нет. Здесь иначе считается. К тому же в этой местности я и сама с мужем в первый раз. Вот приедем в Ниццу, так справимся, сколько верст до Италии.
– А мы теперь разве в Ниццу едем? – допытывался Конурин.
– Сколько раз я вам, Иван Кондратьич, говорила, что в Ниццу.
– Да ведь где ж все упомнить! Мало ли вы мне про какие города говорили. Ну а что такое эта самая Ницца?
– Самое новомодное заграничное место, куда все наши аристократки лечиться ездят. Моднее даже Парижа. Юг такой, что даже зимой на улицах жарко.
– А… Вот что… Стало быть, воды?
– И воды… и все… Там и в море купаются, и воды пьют. Там вот ежели у кого нервы – первое дело… Сейчас никаких нервов не будет. Потом мигрень… Ницца и от мигреня… Там дамский пол от всех болезней при всей публике в море купается.
– Неужели при всей публике? Ах, срамницы!
– Да ведь в купальных костюмах.
– В костюмах? Ну, то-то… А я думал… Только какое же удовольствие в костюмах! Так, в Ниццу мы теперь едем. Так, так… Ну а за Ниццей-то уже Италия пойдет?
– Италия.
– А далеко ли она все-таки оттуда будет?
Ницца
Кондуктор, взяв два с половиной франка «пур буар», хоть и дал слово не впускать никого в купе, где сидели Ивановы и Конурин, но слова своего не сдержал. На одной из следующих же станций спавший на диване Конурин почувствовал, что его кто-то трогает за ногу. Он открыл глаза, Перед ним стоял мрачного вида господин с двумя ручными чемоданами и говорил:
– Je vous prie, monsieur…
Он поднимал чемоданы, чтобы положить их в сетку.
– Послушайте… Тут нельзя… Тут занято… Тут откуплено!.. – закричал Конурин. – Кондуктор! Где кондуктор?
Пассажир продолжал говорить что-то по-французски и, положив чемоданы в сетку, садился Конурину на ноги. Конурину поневоле пришлось отдернуть ноги.
– Глафира Семеновна! Да что же это такое с нами делают! Скажите вы этому олуху по-французски, что здесь занято! – будил он Глафиру Семеновну, а между тем схватил пассажира за плечо и говорил: – Мусью… Так не делается. На ноги садиться не велено. Выходи.
Тот упрямился и даже оттолкнул руку Конурина. Глафира Семеновна проснулась и не сразу поняла, в чем дело.
– Позовите же кондуктора. Пусть он его выпроводит, – сказала она Конурину.
– Матушка. Я без языка… Как я могу позвать, ежели ни слова по-французски!
– Кондуктер! Мосье кондуктер! – выглянула она в окошко.
Но в это время раздалась команда «en voitures», и поезд тронулся.
– Вот тебе и франко-русское единство! – бормотал Конурин. – Помилуйте, какое же это единство! «Вив ли Франс, вив Рюсси», взять полтора франка, обещать никого не пускать в вагон и вдруг, извольте видеть, эфиопа какого-то посадил! Это не единство, а свинство. А еще «вив Рюсси» сказал.
– Да уж это вив Рюсси-то я еще в Париже в ресторане «Бребан» испытал, – сказал тоже проснувшийся Николай Иванович. – И там гарсон сначала «вив Рюсси», а потом на шесть франков обсчитал.
Пассажир угрюмо сидел в купе и расправлял вынутую из кармана дорожную шапочку, чтобы надеть ее на голову вместо шляпы. Ехали по туннелю. Стук колес раздавался каким-то особенным гулом под сводами.
– Все туннели и туннели… – сказала Глафира Семеновна. – Выедем из туннеля, так надо будет открыть окно, а то душно здесь, – прибавила она и стала поднимать занавеску, которой было завешано окно.
– Из Ниццы Италия уж совсем недалеко.
– Ну а все-таки дальше, чем от Петербурга до Новгорода?
– Ах, как вы пристаете, Иван Кондратьич! Ей-ей, не знаю.
– И ты, Николай Иванович, тоже не знаешь? – обратился Конурин к спутнику.
– Жена не знает, так уж почем же мне-то знать! Я человек темный. Я по географии-то только моря да реки учил, а до городов не дошел, – отвечал Николай Иванович.
Конурин покачал головой.
– Скажи на милость, никто из нас ничего не знает, а едем, – сказал он и, подождав немного, опять спросил: – Простите, голубушка… Я опять забыл… Как город-то, куда мы едем?..
– Ах, боже мой! В Ниццу, в Ниццу, – раздраженно произнесла, Глафира Семеновна.
– В Ниццу, в Ниццу… Ну, теперь авось не забуду. Не знаете, когда мы в нее приедем?
– Да на станции в Марселе говорили, что завтра рано утром.
– Утром… так… так… Вот тоже, чтобы и Марсель не забыть. Марсель, Марсель… А то ездил по городу, осматривал его и вдруг забыл, как он называется. Марсель, Марсель… Жена спросит дома, в каких городах побывал, а я не знаю, как их и назвать. Надо будет записать завтра себе на память. Марсель, Ницца… В Ниццу, стало быть, завтра утром… И наконец едем без пересадки. Так… Коли завтра утром, то теперь можно и основательно на покой залечь, – бормотал Конурин, поправил свою подушку и, зевая, стал укладываться спать.
Вынули из саквояжей свои небольшие дорожные шелковые подушечки и Николай Иванович, и Глафира Семеновна и тоже стали устраиваться на ночлег.
Конурин продолжал зевать.
– А что-то теперь у меня дома жена делает? – вспомнил он опять. – Поди, уж третий сон спит. Или нет… Что я… Вы говорите, Глафира Семеновна, что когда здесь на юге ночь, то у нас день?
– Да… вроде этого… – отвечала Глафира Семеновна.
– Второй час ночи, – посмотрел Конурин на часы. – Здесь второй час ночи, стало быть, в Петербурге…
– А там два часа дня… – подсказала Глафира Семеновна.
– Да ведь еще давеча вы мне говорили, часа два назад, что три часа дня было.
– Ну, стало быть, теперь в Петербурге пять часов вечера. Нельзя же так точно…
– А пять часов вечера, так она, пожалуй, после чаю в баню пошла. Сегодня день субботний, банный. Охо- хо-хо! А мы-то, грешники, здесь без бани сидим! – зевнул он еще раз и стал сопеть носом.
Засыпали и Николай Иванович с Глафирой Семеновной.
Но вот туннель кончился, мелькнул утренний рассвет, и глазам присутствующих представилась роскошная картина. Поезд шел по берегу моря. С неба глядела совсем уже побледневшая луна. На лазурной воде беловатыми точками мелькали парусные суда. По берегу то тут, то там росли пальмы, близ самой дороги по окраинам мелькали громадные агавы, разветвляя свои причудливые, рогатые, толстые листья, то одноцветно-зеленые, то с желтой каймой. Вот показалась красивая двухэтажная каменная вилла затейливой архитектуры и окруженная садиком, а в садике апельсинные деревья с золотистыми плодами, гигантские кактусы.
– Николай Иванович! Иван Кондратьич! Смотрите, вид-то какой! Да что же это мы? Да где же это мы? – воскликнула в восторге Глафира Семеновна. – Уж не попали ли мы прямо в Италию? Апельсины ведь это, апельсины растут.
– Да, настоящие апельсины, – отвечал Николай Иванович.
– И пальмы, пальмы. Даже латании. Такие латании, как в оранжереях или в зимнем саду в «Аркадии». Вот так штука! Господи Иисусе! Я не слышала, чтобы в Ницце могли быть такие растения. Право, уж не ошиблись ли мы как-нибудь поездом и не попали ли в Италию?
– Почем же я-то знаю, матушка! Ведь ты у нас француженка, ведь ты разговаривала.
– Да ведь кто ж их знает! Разговариваешь, разговариваешь с ними, а в конце концов все равно настоящим манером ничего не понимаешь. Смотри, смотри, целый лес пальм! Вот оказия, если мы ошиблись!
– Да не проспали ли мы эту самую Ниццу-то – вот что? – вмешался в разговор Иван Кондратьевич. – Ведь вы сказывали, что Италия-то за Ниццей. Ниццу проспали, а теперь в Италии.
– И ума приложить не могу! – разводила руками Глафира Семеновна, восторгаясь видами. – Смотрите, смотрите, скала-то какая и на ней домик. Да это декорация какая-то из балета.
