скачать книгу бесплатно
Верный своему слову, Федеро не возвращался больше года. Я продолжала расти; в каком-то возрасте я стала похожа на жеребенка – длиннорукая, длинноногая, неуклюжая. Наставницы твердили, что такой я останусь до тех пор, пока не стану женщиной. Моя неуклюжесть сильно удручала меня и Танцовщицу на ежедневных тренировках в нижнем зале и еще больше – во время наших ночных вылазок на крыши.
Новая наставница, госпожа Эллера, стала учить меня искусству рисования красками и углем; она открыла во мне дар, который даже я сама в себе не подозревала. Довольно скоро я научилась сносно рисовать черно-белые портреты на прикрепленных к стенам листах писчей бумаги. Я забавлялась, делая наброски со всех моих наставниц. Наконец госпожа Тирей велела мне прекратить «баловство». Видимо, она боялась, что ее унизят, высмеяв на рисунке. И все же палитра госпожи Эллеры, в которой имелись разные цвета, оттенки и кисти, открыла мне окно в мир, о существовании которого я и не подозревала.
Я чуть не лишилась своих преимуществ, когда, забывшись, нарисовала буйвола Стойкого, стоящего по колено в грязи на рисовом поле. Госпожа Тирей что-то заподозрила. Лишь с большим трудом мне удалось убедить ее, что я изобразила божественную корову принца Захара из книги сказок госпожи Данаи.
Время от времени меня по-прежнему били – за невыученные уроки или за то, что подавала голос не спросясь. Жизнь шла как всегда.
Несмотря на мою неуклюжесть, мы с Танцовщицей продолжали обследовать крыши. Мы все дальше отходили от поместья Управляющего; я училась забираться наверх по водосточным трубам или по шпалерам, увитым виноградными лозами. Прохожие на улицах больше не отвлекали и не беспокоили меня, и все же я предпочитала обследовать город сверху, в тишине.
Там, на крышах, мы иногда встречали других людей – таких же тайных путешественников, как и мы. Молчание казалось нам лучшим приветствием и самым добрым прощальным напутствием. Все мы как будто разделяли общую тайну; я любила проводить ночи под звездным небом.
Мое существование постепенно вошло в привычную колею. Жилось мне, можно сказать, неплохо, если не задумываться об обстоятельствах моего заточения. Каждый вечер перед сном я по-прежнему пришивала колокольчик к воображаемому куску материи, но жгучее чувство несправедливости слегка померкло в силу привычки и благодаря многочисленным открытиям, сделанным мною на уроках.
Наступило лето; время от времени я поглядывала на ворота – не вернулся ли Федеро. Танцовщица снова изменила свои ночные уроки. Как-то раз мы не забрались на крышу, а прибежали в узкий двор в двух кварталах от поместья Управляющего. Двор был завален мусором; в мусорных кучах копошились крысы с горящими во тьме глазами. Если задрать голову, можно было увидеть лишь узкую полоску неба. Во дворе было душно и смрадно; мусор странно шуршал.
– Сегодня мы выбираем необычный путь, – объявила Танцовщица. – Можешь сказать, куда мы пойдем?
– Не наверх и не внутрь… – Я огляделась по сторонам, потом посмотрела на металлическую решетку под ногами. – Неужели вниз?
– Внизу, под городом, тоже кипит жизнь. – Улыбка ее сделалась мрачной. – Ты узнаешь правду, которая лежит внизу. – Она взяла меня за руку. – Там, внизу, не отходи от меня ни на шаг! Если потеряешься на крыше, ты всегда можешь спуститься на улицу и вернуться назад. Внизу никаких опознавательных знаков нет. Выходов на поверхность очень мало, и расположены они, как правило, в самых неподходящих местах.
Когда мы перебирались с крыши на крышу, мы то и дело спускались вниз, а потом снова поднимались вверх. Иногда нужно было выжидать, пока пройдут прохожие, или искать укромный уголок. Я поняла, когда можно спускаться вниз, а когда лучше переждать. Есть ли внизу места, где можно спрятаться?
– Далеко ли ведет этот путь?
– Мы не сможем проникнуть всюду, – призналась Танцовщица, – но мест, куда мы попадем, будет намного больше, чем ты можешь вообразить. Под городом есть несколько уровней.
– Вода течет глубже?
– Канализационные шахты ведут в основном в порт. Но под канализацией есть другие шахты, галереи и норы. Они сохранились с древних времен, когда здешние жители предпочитали строиться под землей.
Ее слова меня заворожили.
Мы сняли решетку и заглянули в замшелую дыру, откуда несло плесенью. В стене виднелись металлические ступеньки. И ступеньки, и кирпичную кладку колодца покрывала слизь.
– Внизу я всегда буду идти первой, – сказала Танцовщица. – Если только не прикажу тебе поступить по-другому.
Она начала спускаться. Я последовала за ней. Не придумав, как закрыть за собой решетку люка, я оставила ее открытой.
Ступеньки не доходили до дна локтей на восемь или десять; пришлось прыгать. Танцовщица помогла мне не упасть. Почувствовав под ногами дно, я задрала голову и увидела вдали круг звезд и молодой месяц. Он словно перевернулся, закрыл собой все ночное небо, оставив видимым лишь один звездный диск.
Где-то журчала вода. Запах плесени сменился запахом влажного камня и гниения. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что ничего не вижу.
– Ты можешь, сама того не ведая, провалиться в яму. – И голос Танцовщицы донесся совсем не с того места, где она, по моим расчетам, должна была находиться. Я вздрогнула от неожиданности. – Здесь, внизу, кое-кто живет. В основном отвратительные твари. – Танцовщица снова переместилась, и я снова ничего не заметила. Она двигалась совершенно бесшумно. Ее коварство заставило меня понять, насколько я завишу от собственных глаз.
– Света здесь нет, кроме того, что ты принесешь с собой. – Тут мне показалось, что я услышала, как ее нога шлепнула по камню. – Закрой глаза и повернись кругом! – Она положила руки мне на плечи и развернула. Как ни странно, когда я закрыла глаза, стало хуже. Как будто равновесие отчасти зависело от зрения – пусть даже и в кромешной тьме.
Танцовщица еще несколько раз повернула меня кругом и, наконец, велела остановиться.
– Ну-ка, шагни!
Я попробовала сделать шаг и тут же упала, едва не вскрикнув от удивления и боли. Я с силой ударилась об осклизлый камень; мне показалось, будто я вывихнула колено.
Под рукой что-то извивалось. Я невольно вскрикнула; сердце забилось чаще.
– Нравится тебе здесь? – спросила Танцовщица откуда-то сверху. Ее дыхание было горячим; мне показалось, будто я вижу тусклое мерцание в том месте, где находятся ее глаза.
– Д-да… – Я держалась за свой страх, прижимая его к себе, как прижимала к себе гнев и печаль, живя на Гранатовом дворе. Здесь, внизу, я была свободна – так же свободна, как под звездным небом на крышах. Когда я научусь ориентироваться здесь и определять расстояние, будет еще лучше… Если госпожа Тирей узнает, что я спускалась под землю, она убьет меня на месте или сразу продаст.
Спуск под землю стал для меня страшным опытом. Если бы Танцовщица не держала меня за руку, я бы не смогла никуда идти. Стен не было, кроме сводов туннелей. Оказывается, под ногами моих тюремщиков раскинулась громадная клетка размером с целый город.
– Да, – повторила я, – мне здесь нравится.
– Хорошо, – ответила Танцовщица. – Но и о страхе не забывай. Он сохранит тебе жизнь здесь, внизу.
«Страх не сохранит мне жизнь, – подумала я. – Мне хранит жизнь мысль о том, что я должна вернуть долг».
– Вот, возьми! – Танцовщица протянула мне ленту из черной материи.
Через девять дней после первого похода в подземелье, холодной, промозглой ночью мы вышли во двор. Мне не терпелось снова очутиться внизу.
– Зачем?
– Завяжи глаза.
Началась старая игра. То же самое я часто проделывала с госпожой Тирей. Я сложила материю втрое и повязала так, чтобы полностью закрыть глаза. Хотя я еще ничего не знала, мы готовились к одному из самых ценных уроков.
– Медленно дойди отсюда до лошадиного стойла. – Она крепче сжала мне предплечье – так, что когти впились в кожу. – Только помни: медленно!
Танцовщица развернула меня лицом к дальней стене двора и отпустила. Я уверенно шагнула вперед – и тут же ударилась голенью о низкую ограду вокруг гранатового дерева. Споткнувшись, я полетела вперед и врезалась в дерево, оцарапав ладони о шершавую кору. Теперь у меня болела не только нога, но и плечо. Подавив рвущийся из горла крик, я, запинаясь, пробормотала:
– Зачем ты меня развернула?
Я не скрывала упрека; мне казалось, что она меня предала.
– Ничего подобного, – возразила Танцовщица, – ты повернулась сама. Я только направила тебя не в ту сторону.
– Так несправедливо!
Голос ее зашипел совсем близко от моего уха, как там, в подземелье:
– А весь мир устроен справедливо?
– Н-нет…
– Тогда почему я должна быть справедливой? Ты прожила здесь больше трех лет. Во дворе тебе знаком каждый камень. Зачем тебе здесь моя помощь?
Я замахала руками, показывая, чтобы она отошла, и застыла на месте.
Ее дыхание стало почти бесшумным; я лишь ощущала легчайшее дуновение воздуха. По-прежнему не двигаясь с места, я вытянула руки вперед и стала прислушиваться.
Было тихо – в доме Управляющего всегда тихо. Но в большом городе, да и везде, где живут люди, никогда не бывает полной тишины.
Дома, когда я была еще совсем маленькая, в костре потрескивал огонь, даже после того, как гасло пламя и оставались одни угли. От запаха пепла щипало глаза. Стойкий фыркал в своем стойле; всю ночь у него бурчало в животе. Под деревьями тявкали лисицы. Ночные птицы охотились и пели свои охотничьи песни.
На «Беге фортуны» волны то и дело плескали в борт. Под палубой ворчал паровой котел. Даже среди ночи матросы несли вахту; кто-то бежал по палубе, сворачивал канат или измерял глубину.
Здесь тишину нарушало тихое потрескивание огня в доме. С улиц за стенами поместья также доносился шум. Ветер по-разному свистел, огибая высокие, гладкие внутренние стены, ветви гранатового дерева или крышу, выложенную листьями меди.
После того как я сосредоточилась и прислушалась, мне показалось, что даже Танцовщица дышит слишком громко.
Какое-то время я слушала дерево; пусть его влажная кора подскажет, где я нахожусь. От дерева я повернулась в ту сторону, откуда доносилось легчайшее эхо ветерка у внутренней стены. Затем я сделала маленький шажок, нащупала небольшую горку камней, насыпанную рядом с земляной оградкой вокруг гранатового дерева. Еще один шажок – и поверхность стала более ровной. За спиной я слышала смутные отголоски уличного шума. Стена впереди. Я осторожно пошла к ней, раскинув руки в стороны для равновесия. Я заранее группировалась, готовясь упасть, если наткнусь на камень или подножку Танцовщицы – она часто так поступала.
Насчитав двадцать два шага, я коснулась ладонью внутренней стены. А ведь я заранее знала, знала, что она будет здесь! Значит, стойло слева, шагах в пяти. Какое-то время я прислушивалась. Из стойла никакого шума не доносилось; оно было маленькое и стояло здесь уже несколько лет. Оно было такое маленькое, что не могло поймать в ловушку легкий ветерок. Значит, придется идти по памяти.
Я повернулась, сделала шаг и уткнулась в стенку стойла. И упала от неожиданности, больно ударившись о камни.
Через миг Танцовщица склонилась надо мной. Я слышала ее последние шаги; затем услышала дыхание – совсем близко.
– Ты знаешь двор, как свои пять пальцев. И все-таки падаешь, хотя почти дошла до нужного места. Как же ты будешь управляться под землей?
– Я буду следовать за тобой, госпожа.
– Ты будешь следовать за мной. – Танцовщица опустилась на колени – я поняла это, потому что едва слышно хрустнули ее суставы, зашуршала туника. Когда она присела рядом, мне стало теплее. – Девочка, мое зрение отличается от твоего. Я чувствую тепло по-разному, как ты… по-разному воспринимаешь цвета. Как правило, под землей очень влажно, а вода совсем не похожа на сухую каменную кладку.
– Госпожа, я не вижу тепла.
– Да, не видишь. – Она тронула меня за плечо. – Есть и другие способы ориентироваться. Там, внизу, свет часто бывает опасен. Огонь может вызвать взрыв дурного воздуха в туннеле… А еще свет опасен тем, что другие люди и… разные создания заметят тебя издали. Зато под землей есть так называемый «холодный огонь»; так называют определенный вид светящейся плесени, которую можно соскрести со стен. «Холодный огонь» поможет и не выдаст.
– Я понимаю, как там опасно, – сказала я.
– Хорошо. Теперь попробуй пробежаться по двору, не снимая повязки!
Я падала еще шесть или семь раз, но все же под конец обежала весь двор по внешнему краю. Я боялась, что Танцовщица заставит меня лезть на стену с завязанными глазами, но она не заставила.
На следующий день я надела длинную юбку, чтобы скрыть синяки. Госпожа Тирей ни о чем меня не спрашивала, но я знала: если она заметит мои ноги, она меня побьет. В тот день я старалась особенно угождать ей и быть послушной.
Вскоре после того вернулся Федеро; он приехал ближе к концу года, как и обещал. Снег еще не выпал, но по утрам камни во дворе были покрыты инеем. Гранатовое дерево сбросило последние листья, и начали появляться рваные облака, которые зимой закрывали верхнюю часть неба. Я не любила холод, но свежий воздух всегда бодрил меня.
Когда человек, пленивший меня, показался у входа в верхнюю гостиную, я бросилась к нему.
Он поймал меня в объятия, а потом отступил назад и отодвинул на расстояние вытянутой руки, чтобы лучше оглядеть. Пока он осматривал меня, я осматривала его.
Я хорошо знала, кого он видит перед собой: неуклюжую длиннорукую и длинноногую девочку, которая еще не стала женщиной. На Гранатовом дворе меня ни разу не стригли, только подравнивали кончики. Длинные волосы доходили мне до пояса. Одеваться я стала лучше – разумеется, одежду для себя я шила сама.
Федеро же выглядел усталым. За год странствий он как будто состарился лет на пять. Раньше я не замечала морщин у него на лице. И скулы проступили четче.
– Ты что, болел? – спросила я.
Госпожа Тирей у меня за спиной сурово прокашлялась. Я осеклась, хотя и понимала, что ей не хватит смелости наказать меня в присутствии Федеро.
– Немного. – Он улыбнулся, и я увидела, что зубы у него желтые. – Странная пища плохо действует на мой желудок. Мне рассказывали о твоих успехах, девочка.
Я с большим трудом заставила себя не оглядываться на госпожу Тирей. Она и без того готова была взглядом просверлить мне дыру в спине.
– Мне об этом ничего не известно. Я прилежно занимаюсь и всегда слушаюсь своих наставниц. – По выражению моего лица Федеро сразу понял: я хочу сказать нечто, не предназначенное для ушей госпожи Тирей. – Хотя, возможно, в жизни мне все выученные уроки никогда не понадобятся, – добавила я.
– Из тебя делают знатную даму, а не особу, которая занимается трудом… Даже таким, каким иногда занимаются дочери самых благородных семейств!
Госпожа Тирей снова шумно откашлялась. Судя по всему, Федеро сказал гораздо больше допустимого.
– Сейчас я побеседую с твоей наставницей, – продолжал Федеро. – А ты пока поиграй на каком-нибудь музыкальном инструменте, если он у тебя имеется.
Моя костяная флейта хранилась внизу, хотя мы с госпожой Мальей обе приходили в отчаяние, когда я пыталась извлечь из флейты какую-нибудь мелодию.
– Хорошо. – Присев, как меня недавно научили, я убежала.
Шли годы. Федеро то приезжал, то уезжал; он жил по собственному, понятному ему одному, расписанию. Наставницы приходили и уходили. Меня учили этикету, резьбе по камню, хорошим манерам, фехтованию – причем мужским клинком, чтобы я могла сразу определить хорошего фехтовальщика, когда увижу его, – а также архитектуре, столярному ремеслу, умению распоряжаться денежными средствами. Мне открывали и настоящие тайны – например, рассказывали, как добывают различные продукты и товары и как они попадают на рынки и в большие дома.
Танцовщица продолжала заниматься со мной. Я училась прыгать, падать и делать более странные вещи – держать равновесие на спинке шаткого стула или раскачиваться на карнизе для шторы. Иногда мы занимались и танцами и демонстрировали госпоже Тирей и другим наставницам быструю павану и торжественную павану, женскую сарабанду и танец смены времен года. Мы разучивали «княжеский шаг» и «поклон Граустоуна».
Один раз в неделю-две мы гуляли по крышам, спускались под землю, а иногда и ходили по улицам. Я росла, и Танцовщица показывала мне все новые и новые приемы. Мне пришлось переучиваться и лазать по стенам, и падать. Внизу, в кромешной тьме, я осваивала броски и блоки, вроде тех, которые она применила ко мне в ту ночь, когда я всерьез попыталась с ней драться.
Пришлось учиться всему заново. В темноте можно было определить местонахождение противника, ориентируясь только по звукам и дыханию. Главное – понять, где находятся ноги… Госпожа Тирей подозрительно косилась на мое распухшее лицо, но мы с Танцовщицей объясняли, что я получила травмы в тренировочном зале. Возможно, она нам не верила, но по-прежнему побаивалась Танцовщицы и потому молчала.
Федеро докладывали обо всех моих успехах. Со временем мне стало совершенно ясно: меня готовят к выполнению какой-то сложной задачи. Мне казалось, что мое будущее никак не связано с насилием. Даже ночные занятия в основном были посвящены искусству правильно двигаться, самозащите и выживанию в трудных условиях… Значит, в будущем мне следует избегать риска стать чьей-то жертвой. На поверхности же меня продолжали готовить к жизни знатной дамы Каменного Берега.
Я все острее сознавала, что мне постоянно лгут. Точнее будет назвать всеобщее отношение ко мне не ложью, а недомолвками. Мои наставницы, не жалея сил, оттачивали мой ум. Неужели они думали, что я не воспользуюсь логикой и опытом, который они в меня вложили?
Если все шло хорошо, я почти наслаждалась жизнью. Приятно, когда удается рисунок, когда читаешь интересную историю, когда решаешь сложную задачу с цифрами. Даже сегодня я продолжаю испытывать благодарность за полученные мною дары.
Вместе с тем, обращались со мной крайне сурово. Все наставницы, за исключением Танцовщицы, бдительно следили за мной, как за принцессой-девственницей в детских сказках. Ни одна из них не относилась ко мне с любовью и уважением. Видимо, все они считали меня трудной задачей, в решении которой можно потерпеть сокрушительное поражение.
Только Танцовщица воспринимала меня такой, какая я есть. Не такой, какая я была прежде, – мое прошлое было закрыто от всех, кроме Федеро, а он никогда не говорил со мной о моем раннем детстве. Танцовщица же видела меня той девочкой, что пряталась под личиной прилежной ученицы.
Откровенно говоря, и госпожа Тирей тоже понимала, какая я, – но по-своему. Самую большую боль мне причиняло именно сознание, что она догадывается о моей внутренней сущности и все же обращается со мной жестоко и часто срывается на меня.
Я по-прежнему пришивала колокольчики на воображаемый шелк невидимой иголкой. Со временем воспоминания о первых днях жизни поблекли и превратились в неясные тени, похожие на старинные гравюры, которые показывали мне госпожа Даная и госпожа Эллера. Но совсем не исчезали. Я старательно повторяла про себя слова на моем родном языке, хотя они ускользали от меня – с каждым летом их становилось все меньше и меньше. На место прежних слов приходили новые, петрейские. Новые знания, пришедшие с новым языком, затопили мою жизнь, как река.
Однажды – к тому времени я провела на Гранатовом дворе шесть лет с лишним – я поняла, что не знаю, как меня зовут. Очень долго все звали меня просто «девочкой», а собственного имени я давно не слышала. Меня называли «девочкой», и никак иначе… Мое истинное имя, тайное имя, данное мне при рождении, я не произносила даже про себя, даже шепотом в те ночные часы, когда позволяла себе насладиться самыми старыми воспоминаниями.
У меня никого не осталось, кроме Стойкого. Его имя было таким же сильным, как и он сам. Другие образы из тех первых дней – бабушка и колокольчики на ее похоронах, лягушки в канавах – тоже были сильными. Но и слова, и вещи, которые они обозначали, все время ускользали, уходили от меня, как уходит из-под ног песок во время прилива.
В ту ночь, когда я не смогла вспомнить свое имя, я плакала горько, навзрыд. Потом я услышала, как госпожа Тирей пошевелилась. Она кряхтела и ворчала, и я заставила себя замолчать. Спустя какое-то время я поняла, что ворочалась и ворчала она нарочно. Она не стала меня бить, разрешив плакать.
Может, таким странным образом она проявляла свою любовь ко мне?
Этот вопрос снова заставил меня расплакаться, на сей раз я плакала молча, дрожа всем телом.
