скачать книгу бесплатно
Погони не было слышно еще полтора здания, и Рони забормотал путаные благодарности Гэтширу, едва ли не признаваясь в любви. Но грохот чужих ног сбил его сантименты.
– А ну стой, пацан! – командным тоном заголосил тот, что пожирнее.
Значит, и эти с крыльями, поганцы. Не пропили оборудование, выслужились.
«Там, где схлестнулось крыло против крыла, голова решает», – подсказала из памяти Жанет, и Рони сменил маршрут, подавшись влево. К мостовым, строительным лесам и грузам порта.
Поворот, резкий спринт вдоль балюстрады, мимо балконов для чайного торжества. Бились горшки, едва задетые локтями, а по ним, с отсрочкой в пять-десять секунд, хрустели сапоги коршунов. И Рони нырнул носом под веранду, забил клин на развороте. Ушел из-под хищных клювов, пролетев под навесом – те не сразу и опомнились, маневра не приметив.
А там уж дело за малым осталось: сквозь окно веранды незамеченным шмыгнуть в оранжерею госпожи Син, оборвав пару листьев на бегу – так, забавы ради – и скрыться в тени выступов.
До чего пригожие районы – с каждого бока на здании то флигель, то эркер, то веранда на столбах, что в разы полезней балконов. И веревок злосчастных, что кидают между окон бедняки, нет. Вся паутина подчищена, танцуй под небом без преград!
Давно Рони так не веселился. Кажется, параллельно тому кабану летел, не примеченный: между ними – узкий дом. Кабан храпел от натуги, а потом и вовсе сгинул без следа.
Пусть знает, что по нему здесь скучать не будут.
Рони бесшумно хохотнул и приютился на поручне, словно голубь – символ мира. Город смотрел на него чернильными провалами окон, подмигивал фонарями и будто замер в безмолвии – не скрывая восхищения чужим мастерством.
Вроде оторвался. Вот уж спасибо тому коршуну, что пыхал на весь прибрежный район – хоть бы грохнулся плашмя и не встал больше.
И расслабиться бы Рони, хлопнуть себя по бокам на удачу – вразвалочку двинуть в кабак, догонять романтику вольной ночи. Только теперь, как свою шкуру вытащил из лап дубильщиков, пора и о стае вспомнить.
Воробьи. Рьяные. Все свои, от потертых лап до взъерошенной холки. Приютили без спросу, взяли под крыло, роднее семьи.
Притаившись за арочным столбом, Рони восстановил дыхание, прикидывая дальнейший путь. Чуть не загнали его коршуны. Совсем озверели, неужто графья прибыли и стали требовать выслуги за паек? А ведь почти отработали, почти измотали, хищники. И с каких пор жирная птица стала так резво под небом нырять? Если бы не схитрил, не обвел вокруг стройки, сидел бы в клетке поутру, как рябчик к обеду. И помощи неоткуда ждать.
Матушка так ему и сказала: «Не видать тебе от меня апелляций, Рони младший, постыдился бы!» Конечно, цитата была не совсем точной. Пока Рони отсиживался у семьи во время облавы, он слушал шаги на пороге, а не чужую ругань.Вот половину и забыл. Так оно почти не обидно. Так там почти нет воплей о выродках, причине отцовской седины, каких-то сравнений с содержимым ночных горшков и прочих несправедливых замечаний.
– Ядрена вошь, шоб я так еще раз, – орал, как баба при родильной горячке, какой-то мужик. Орал так, что хмельная испарина чуть ли не в ушах оседала.
Зубы сошлись будто сами собой, едва вспомнилась пьяная брань отца и старшего брата.
– Не младший больше, а Рьяный, – напомнил он себе. Весь город ему в свидетели.
Высунувшись половинкой лица из-за укрытия, Рони пристрелочным взглядом обласкал вереницу редких пьянчуг, проход у арки и гранит памятника мореходам. Если бы за ним спешили – Рони бы заметил. Жирная птица не отличалась умом. Погоня оборвалась, не замочив ног в порту. Рони спокойно вернулся к земле: теперь уйти еще проще. Дать своим сигнал, чтобы не одному выручать Лею или Дага. Заулки почти пустые, а там до логова как рукой по…
Повинуясь чутью, Рони оглянулся, выйдя за угол. И чуть не споткнулся.
Кофейный жилет, черная рубашка с распахнутым воротом и высокие ботинки для облаков. Оперение коршуна. Идет по крыше мягче, чем кот – не услышать. А где второй?
От неожиданности он сплоховал. Дернулся, как зеленый контрабандист на первой границе, чуть не встретился затылком с кладкой стен. И чертов коршун поймал его взглядом, тотчас выставив ногу для бега. Узнал.
Взмывая вверх, чуть не промазав клином, Рони бросился прочь. Едва обхватив дождевой короб руками, он услышал, как раскрылось чужое крыло – его брали на опережение. Клин врага чудом угодил в крохотную выемку: мягкое дерево, на сочленении короба и декоративного канта.
Улепетывая со всех ног, Рони думал о двух вещах. Первая – у коршуна отличное зрение. Вторая – так метко и быстро попадали только Жанет, Джеки Страйд и покойный Стивен, застреленный на месте патрулем.
Джеки Страйд отчалил на южные острова, и два года его не видели. А Стивен, даже если бы и ожил, гоняться за Рони точно не стал. Оглянувшись на миг, Рони убедился еще раз – не девчонка ли, хоть таких дылд и не рожают в Гэтшире.
Нет, ни круглых бедер, ни намека на грудь. Зато хорошо сверкнула кобура во всполохе уличных фонарей.
А жаль, с девчонкой, поди, еще можно было бы договориться. Спасибо матушке и слабому наследству отца: Жанет всегда подшучивала, что за веснушки и рыжую гриву в борделях щедро приплачивают.
Рони бежал все быстрее, но уж не от того, что перестал себя сдерживать. Его подгонял страх. Кобура – это не для красоты. Все серьезно.
Усталость давно точила на него зубы и настигла через пару крыш, вместе с подводящим сердцем – то колотилось не в меру, будто забыв о тренировках. Рони так торопился, что едва не сорвался – распорка на клинышке чуть не раскрылась, угодив в самую паршивую из всех опорных точек, которые Рони когда-либо выбирал. Свежая, хорошо собранная труба на жилом доме. Попал бы чуть выше, разбился бы, сгинув, как ребенок, заигравшийся на балконе…
Хвост не отставал. Рони ушел левее, поднырнув под балюстраду, изящно спрятавшись за сохнущим бельем. Коршун не попадет, даже если выстрелит.
Не должен. Никак нет.
Только добравшись до другого конца реки Войки, Рони понял, как паршиво умел себя успокаивать на бегу.
Хренов коршун и не стрелял. Пока. Уже точно стоило бы. Эти твари всегда стреляют в спину, стоит только…
Стивену стреляли по хребту, дважды: между лопаток и выше, к шее.
Рони оступился, поскользнувшись на черепице. Запыхался, совсем устал.
– Ф-фу, – рвано выдохнул он, исправившись. Пригнулся, ожидая выстрела, и снова зря. Расстояние все уменьшалось. Коршун нагонял.
«Да что это за ирод такой, а?» – билось в голове.
Думал, что оторвется и даже успеет на помощь к друзьям. Что Жанет не зря его натаскала. Что равных под небом не найти в одну ночь. Особенно в эту.
Бах! Искра вспыхнула под ногами, и Рони дернулся, заледенев. Сначала – от того, что стреляли в него впервые. Затем – от того, как близко от его ноги чиркнула пуля. А уж следом, нелепо сплясав на черепице, задрожал от того, что чуть не упал, скатившись по уклону крыши.
Он ошалел, почуяв, как ладони взмокли, прилипнув к ткани перчаток. Сердце заколотилось, как бьется крупный дождь в окно. Голова сама повернулась в сторону, хоть он и продолжил убегать. Хоть и могло это закончиться еще большим позором: в полутьме, задыхаясь, оступиться…
Цепкий взгляд хищника грыз, кусая за пятки.
– Не надоело? – крикнул преследователь.
И Рони показалось, что тот совсем не запыхался. Что стоит ему снова высунуться, открыть спину на секунду-две, и сталь нырнет под кожу. Коршунам не нужны когти, только зоркий глаз.
Хрустнула черепица дома: они снова делили его на двоих, и Рони еле успел перебежать на соседний. Разрыв сокращался, как берег в сезон прилива .
«Двор у площади Распорядителя. Влево. Там…»
Коршун выстрелил вновь, отрезая путь к спасению. Знал город не хуже Рони. Ему и не нужен напарник, чтобы загонять воробьев.
Ничего больше не оставалось: Рони бежал. Без маршрута, наугад, по наитию. Топлива крыльям почти не осталось – хватит на пять-шесть взмахов. Сколько у коршуна?
Он бежал по краю, укрывшись за голубятней. Под взволнованный говор птиц. Мимо труб котельной. Дальше. Быстрее. Лишь бы успеть.
Шаги близились, и Рони слышал их реже – дыхание сбилось, в ушах гул. Вдогонку ко всем этим бедам прибавилось ранее утро: заиграли первые блики рассвета. С тоской привечая солнце, Рони чуть не взвыл. Вот и конец. На горизонте три флюгера, заржавевших в основе – это собор. Почти сотня шагов без укрытия. Верная смерть.
В надежде, Рони опасно припал к обрыву на крыше. Земля. Еще можно попробовать уйти по зе…
За спиной шелохнулась ткань – то ли рукав, то ли плащ – и Рони прыгнул вниз, уворачиваясь от выстрела, что так и не прогремел. Его проводил наглый оклик:
– Стой!
Клин зацепился за ставни собора, выбивая щепь. И тут же выскользнул, повинуясь команде хозяина – свою роль он сыграл. Рони пролетел в полуметре над землей, сшиб двух прохожих, смягчив посадку. Чуть не прикусил язык, выплюнув извинения, и помчался прочь, как ошпаренный. Сапогами по чужой спине, затем – луже, а следом – по старой брусчатке. Крестился, обнаружив укрытие за молельней, просил покровительства: рвано, негоже, как дурень с похмелья. И бежал, бежал.
Земля еще никогда не казалась спасительницей. Засуетились работники: вылезали муравьями. Рони разрезал их строй, как скала волну. Их спины – укрытие, живая стена.
Каждый шаг отдавался в ухе, как прелюдия к выстрелу. Чавкнула грязь – а для Рони все, как искра в порохе. Увернувшись от прохожего, Рони почти обнялся с перегородкой. Не стреляет, чертов убийца. Боится промазать? Плохо целится на бегу? Клином умеет, а пулей что же?
Кажется, мог бы и попасть: в икру, колено, да куда угодно! Издевается, может, гонит к своим в новую западню – под небом этот коршун так же хорош, как и старшая Рьяных. Догонит. Измотает до смерти, всю грязь Гэтшира подошвами истопчет, но догонит его…
Впереди еще больше простора – только спиной пули и ловить. Простора больше, чем кислорода в легких, и, кажется, скоро всего воздуха Гэтшира не хватит, чтобы насытить их.
– Да что же э… – кто-то позади не успевает договорить. Хрясь! Столкнулись. Тело падает в грязь.
– С дороги, – сказано так, что Рони и сам готов уйти, да только его не отпустят.
И больше нет столкновений, вздохов и ругани – коршун не шел, а летел сквозь толпу, хоть улицы уже, чем в квартале знати.
Не уйти: ни по земле, ни по небу. Остается одно. То, в чем Рони столь плох, что начинать и не следовало.
Сдаваться он никогда не умел. Его отец сдался, присосавшись к бутылке. Сдался тот пройдоха, что выдал Дагу наводку. Прогнулся под коршунов, испугался, хоть бы теперь не спалось ему спокойно до конца дней…
А Рони не сдастся никогда.
Голова против крыльев. Они еще потягаются!
– Ах! – вскрикнула женщина, прижав корзину к груди. Рони чуть не сбил ее, приобнял за плечо, использовав как укрытие.
На Бронко-стрит еще остались узкие улочки, со сквозными колодцами в небо. Нещадно измучив усталые ноги, Рони запетлял на поворотах. Коршун и здесь не отставал – почти дышал в спину. Еще чуть-чуть – и ухватит за шкирку…
Что ж, ему же хуже. Ухватившись за угол, делая вид, что мыслит лишь о побеге, Рони остановился за ним. Припомнил прием, нашел опору в левой, замахнулся – все за секунду. Даже пожалеть не успел, что не родился убийцей.
Только показался коршун, и Рони пошел в бой. Извернулся: поставил подножку. А локтем метил в затылок: убивать коршунов – схлопотать участь хуже, чем эшафот.
Промах. И не потому, что плохо уличным боем владел.
Коршун поднырнул, даже не растерялся от выпада. Будто били его не реже, чем воробьев. Схватил за край куртки, обтерся об стену и вытянул Рони на себя. На зверином чутье Рони ткнул врага коленом. Тот выдохнул от боли, закрыл голову от удара. Бесполезное движение: хороший воробей знает, когда пора сматываться.
Рони вырвался, отбился, как учила Жанет, приметил зазор между столбами, чтобы к небу вернуться. Клин вылетел навстречу оконной раме. Хруст.
Что-то прилетело слева, и, увидев звезды, Рони с запозданием понял, как больно лицом поймать чужой локоть. Щелк! Трос соединился с рамой и потащил вперед. Улица Бронко пошатнулась, и Рони рухнул к ее ногам. А потом показалось, что на него обрушилось небо. Трос распорол руку, прорезав ткань: клин выскочил из дерева. Надсадно гудел ротор.
– Ау!
Взвыв через разбитый нос, Рони отплевался от грязи, кровавой слюны. Упало не небо – это вес хищника на спине. Не справилась оснастка утащить их двоих.
– Я тебя… ш-ш, – Рони подал голос, больше походивший на шипение. Заелозил ужом по брусчатке – и пожалел в тот же миг. Не смоешь грязь с лица – руки завернули к лопаткам. И неясно, от какой боли выть – в голове, будто расколотой, от ребер подбитых или суставов на руках, что в таком положении еще не бывали. – … Убью!
Коршун этой угрозой не впечатлился. Упаковывал его, как мясник колбасу на прилавке. Рони повторил угрозу, но совсем жалостливо: так, что самому тошно стало от своих потуг. Онемение в носу прошло, оставив теплоту хлещущей крови и новую боль.
– Да уймись ты, бешеный, – нагло затребовал коршун. И к Рони вернулся рассудок: хищника злить – еще и вывих обеспечит. Хотя какая ему теперь разница, до эшафота или после с руками прощаться…
Рони то ли рычал, то ли выл. В помутневшем Гэтшире на Бронко-стрит собирались люди.
– А за что его?.. – робко поинтересовался приземистый гражданин, чуть приподняв фетровую шляпку. Матери родной бы так не обрадовался воробей.
До чего же крепкие веревки у чертовых охотников! И ухо начало подмерзать на брусчатке.
– По закону, – отмахнулся коршун. Гражданин все еще колебался, и тут же последовал новый ответ. – Под протекцией графа Йельса.
Судя по звукам за спиной, коршун показал нашивку. И с Рони так и не слез.
Гражданин попятился, и шляпка прильнула к его порозовевшим ушам. Между ними шевельнулась гримаса, а уж затем посыпались слова:
– А. А-а! Извольте, то есть, звиняйте…
Похоже, эту треклятую эмблему каждый пьянчуга в Гэтшире знает, только покажи – сразу прочь.
– Он лжет, – взвыл Рони, забрыкавшись, – постойте же… погодите!
Но его слова облетели улицу, не вызвав и доли сострадания. Ничего особенного – просто то ли убивают, то ли грабят молодого паренька, такого же, каким были и прохожие в свое время. Какими будут или были их дети.
Коршун расположился на нем, будто на тюке с ворованным добром: только сапог у лица и виден. Хороший был сапог с пару недель назад, а теперь весь истерся, черепицей подрезанный. Хоть это в утешение.
– Сначала напал, теперь клевещешь, – деланно обижался коршун за его спиной. – Негоже тому, кто почти летать научился, таким дураком быть.
Позвать бы на помощь – да он сам по себе. Не расступится та кучка зевак, что слетелась на драку. Не выглянет из ряда воробей, свой, из стаи. И даже просто добрый человек, кому жандармы и графья гаже, чем нищие воры. Все добряки померли, раздавлены такими вот сапожищами, такими наглыми приезжими, что потчуются у Йельсов…
И Рони озвучил все то, чему научился в подворотнях Гэтшира: припомнил чужую матушку, которую в глаза не видал. Натравил все невзгоды, смешал с пылью на скатах крыш. Хоть и негоже крыть мастера своего дела такой бранью, будь ты хоть трижды вором. Уж тем более – из клана Рьяных.
А коршун только посмеялся, затянул еще одну петлю на локте, поправил не дошедший клин, позаботившись об оснастке. И ответил тихонько, будто подслушивал их кто:
– Неплохо. Только мать моя лет десять назад померла. Понравилось?
Рони замутило. Потому он обиженно сипел и силился придумать любой план спасения. И как если бы одной беды было мало, послышался топот широченных ног. Кабан. Его одышку и стиль ходьбы Рони запомнил надолго: и смешно, и тоска берет.
Его габариты окончательно отпугнули зевак. Кабан зашумел:
– Фу-ух, еле нагнал. Думал, его к Войке понесло, южней, а…
Коршун, поймавший Рони, молчал. И казались в этом молчании надменность и холод. Рони выдул грязь из ноздрей и отплевался словом:
– Чего увязались, хромые? Дел поважнее не нашли, а? Двое на одного…
Кабан обошел место расправы боком и подсел на корточках по левую сторону: только и видно колени согнутые в выцветших портках да бугристые руки – от локтей до крупных пальцев. И голос у того зычный, только в хоре и сгодится:
– Виктор, глянь: спрашивает, за что вяжем.
