скачать книгу бесплатно
– Где Синицын? – с предусмотрительной подозрительностью спросил он, сузившимися глазами взяв меня в прицел.
– Вышел по делам. Скоро вернется, – ответил я, немного опешив от этого внезапного и неожиданного вторжения, вытянув на всякий случай руки по швам и стоя без движения.
– Я посижу подожду, – сказал особист и, потеснив меня, уселся на стул, на котором я сидел еще минуту назад.
А мне ничего не оставалось, как уйти в процедурную, где я стал перекладывать медицинские инструменты в лоток для кипячения и стерилизации. Я, конечно, был расстроен, потому что никак не мог предупредить Дмитрия. Никаких шансов.
Дима не приходил, и тогда майор Чистов «поднял на уши» весь батальон, чтобы найти санинструктора. Отправить меня на поиски он не мог, так как в этом случае в санчасти никого из медицинского персонала не осталось бы.
Дима нашелся. Он, естественно, был в клубе, когда до него докатилась поисковая волна, и с ошалелым видом прибежал в санчасть к сердившемуся особисту.
Следующие пять суток Дмитрий Синицын провел на гауптвахте, откуда в санчасть уже не вернулся – его с роты обеспечения перекинули в роту охраны, и оставшийся срок службы он проводил с автоматом в руках на охранных вышках по периметру охраняемой засекреченной военной зоны.
В этот момент перед начальником санчасти был поставлен вопрос, а кто же вместо Синицына будет занимать должность санитарного инструктора. Тот с ответом не замедлил и назвал меня, как главного и единственного кандидата. К тому времени я полностью вошел в доверие медиков санчасти и госпиталя, и уже демонстрировал кое-какие умения. Узнав о моем прохождении медицинского курса в институте, вышестоящее начальство против моей кандидатуры возражать не стало, и мое назначение прошло быстро. На должность санитара поставили чудаковатого парня девятнадцати лет рядового Кваскина Василия. Вот так внезапно я стал санитарным инструктором, что, в общем-то, было полезно для меня, поскольку на этой службе я приобрел немалые медицинские практические навыки.
С Дмитрием мы оставались друзьями. Он регулярно захаживал ко мне в санчасть в гости, а разок как-то я его на десять дней определил якобы на лечение, и он неплохо отдохнул на больничной койке. С той поры после демобилизации мы долго не виделись, но время от времени общались по телефону. Правда, с последнего нашего разговора прошло немало времени. Я решил, что позвоню ему, но попозже.
Я доел запеканку, допил кофе, после чего подозвал официанта, расплатился и вышел из кафе на улицу.
Возле кафе «Виза» я свернул и двинулся по переулку Радищева, прошел мимо Преображенского собора, и дальше мой путь лежал по улице Пестеля до улицы Моховой. Уже совсем недалеко мне оставалось до моей квартиры.
На повороте на Моховую на перекрестке со светофором, ожидая зеленого света, стоял худой мужчина в коричневом пальто и держал на поводке средних размеров серую собаку. Собака сидела справа от него и ждала, когда пойдет хозяин. Со спины она казалась совершенной дворнягой. Остроконечные уши ее были прижаты назад и своим видом напоминали сложенные крылья птицы. Когда я собирался уже сворачивать, то увидел, как собака повернула голову и внимательно посмотрела мне в глаза. Морда у нее оказалась совсем не дворняжная, благородные брыли свисали по обе стороны головы, взгляд казался суровым и проницательным, уши по-прежнему плотно прижаты к голове. Я очень удивился такому несоответствию собачьей морды остальному ее туловищу.
Я миновал эту парочку, прошел мимо аптеки метров сто, и вот он – мой дом, зажатый между такими же старинными зданиями, Моховая, двадцать два. Я окинул дом взглядом сверху донизу, когда услышал за спиной хрусткие шаги, и тихий мужской голос меня спросил:
– Простите, а вы не подскажете, где находится дом двадцать два по улице Моховой?
От неожиданности я вздрогнул, обернулся и увидел перед собой того самого мужчину с собакой. Оказывается, он не перешел улицу, а последовал за мной. Собака стояла и все так же внимательно смотрела мне в глаза.
Мужчина выглядел по возрасту лет на пятьдесят пять. Был худощав, лицо слегка отдавало желтизной, имел пальто, застегнутое на огромные темно-коричневые круглые пуговицы, а на голову была напялена старомодная шляпа, наверное, шестидесятых годов.
– Не подскажете, где дом двадцать два, – переспросил он меня все тем же тихим голосом, как будто боялся показаться чересчур громким.
– Да вот же он, – ответил я с удивлением и показал на дом, на котором прямо перед нами висела табличка «улица Моховая, 22».
Он повернул голову, посмотрел на табличку, сделал обрадованное лицо, отчего оно сморщилось в гармошку, и слишком эмоционально воскликнул:
– Спасибо вам большое. А я думаю, где эта улица, где этот дом? Ну, как в песне, помните? Спасибо вам за помощь.
– Пожалуйста, – ответил я и отвернулся, собираясь идти ко входу.
Я подошел к решетчатым воротам, чтобы пройти во внутренний дворик, и обернулся. Мужчина с собачкой невозмутимо шествовали прочь от меня к пешеходному переходу, возле которого я их впервые увидел. Они явно собирались переходить на другую сторону улицы.
– Странный человек, – подумал я и опять повернулся к дому. Он имел светло-коричневого цвета фасад с розовыми вставками, между окнами первого этажа которого висела мемориальная гранитная доска с барельефом: «В этом доме с 1980 по 1995 год жил и работал композитор Валерий Александрович Гаврилин». Еще мне было известно, что раньше это был доходный дом архитектора Пеля А.Х. Проходя через ворота, я вспомнил, что еды в квартире вообще нет, и надо бы купить. Но потом решил, что сначала зайду в свое новое жилище, в котором не был около двадцати лет, осмотрюсь, а потом решу, что делать дальше.
Под аркообразным сводом я миновал распахнутые решетчатые старинные чугунные ворота и вошел во внутренний прямоугольный двор, по периметру которой располагались припаркованные автомобили. Вокруг дома и во дворе за двадцать лет особо ничего не изменилось. Поменялись только мусорные урны да скамейки. Свернув налево, я прошел вдоль стены и приблизился к подъезду. Две недели когда-то я жил здесь, по несколько раз на дню выходил и входил в этот подъезд и даже, кажется, помню его запах. Я подошел к металлической запертой двери, достал из сумки связку ключей, выбрал электронный ключ, приложил к домофону и вошел внутрь. Войдя, я понял, что здесь тоже мало что поменялось. Перила вроде покрасили. В подъезде меня встретила широкая лестница с затертыми ступенями с углублениями от тысяч и тысяч ног вдоль перил, кованные чугунные лестничные ограждения, увенчанные деревянным перилами с закруглениями на поворотах. Побеленные потолки с лепниной в виде диковинных растений. По углам с потолка на меня смотрели лепные головы сатиров с открытыми ртами. Их лица были искажены хохотом, будто они смеялись и вопили от веселого восторга. Но при этом глаза их оставались серьезными, контрастируя с нижней ликующей частью лица. В подъезде было тихо, чисто, сухо и пусто. Пахло какими-то засушенными растениями и борщом. Как тогда, давно.
Двадцать лет назад я был тут в гостях, а теперь, спустя много лет, пришел хозяином. Как-то до сих пор не верилось. Поднявшись на второй этаж, я повернул направо и уткнулся в дверь своей квартиры с хорошим номером – тридцать три. Дверь не была заменена на металлическое барахло, а оставалась та самая, старинная, которой уже больше ста лет, с резьбой и медной витиеватой массивной ручкой с маленькой головой льва на конце. Я стоял перед дверью, прислушиваясь к тому, что внутри квартиры. Там стояла полная тишина. В подъезде тоже было тихо, не слышны звуки с улицы. По сравнению с этой тишиной даже мое дыхание казалось шумным.
Я выбрал в связке ключ, вставил в замочную скважину старомодного замка, дважды крутанул и, открыв дверь, шагнул внутрь. Закрыв за собой дверь, я поставил на пол сумку и осмотрелся.
Ничего в прихожей не изменилось за десятки лет. Вообще ничего. Помещение образовывало ровный квадрат с высотой потолков три с половиной метра. Справа стоял старинный дореволюционный шкаф, за ним следовало трюмо с зеркалом. Слева тоже шкаф, такой же древний, а за ним виднелась дверь на кухню. С потолка, по периметру украшенного лепными узорами, на метр свисала люстра в пять рожков. Я включил свет, и все пять лампочек загорелись, сделав прихожую хорошо освещенной. Поскольку на улице стоял день, а помещение было достаточно светлым и без электрического света, я погасил люстру. Постоял в тишине, ощущая теплый запах давно запертого и непроветриваемого жилья. В воздухе чувствовалась смесь запахов старой мебели, одежды и прочих тряпок, лекарств.
Дальше, предварительно разувшись и скрипя подзатертым паркетом, я обошел квартиру. Налево от прихожей следовала кухня того же размера. Мебель здесь была такой же столетней и выполненной в одном стиле. Еще с той поры, когда я ухаживал за бабушкой, у меня было такое ощущение, будто вся мебель покупалась в стародавние времена одномоментно. Я спрашивал об этом у бабушки, но она как-то умудрялась подробности своей жизни и быта опускать и переводить разговор на другие темы. А так как я считал подобный вопрос неважным, то и не приставал. Посреди кухни стоял круглый стол, накрытый светлой матерчатой скатертью с бежевым узором, изображавшим греческих воинов времен аргонавтов. Вокруг стола на равном удалении друг от друга замерли деревянные стулья с высокими резными спинками. Стол стоял пустой. Зато по левой стороне кухни от окна до раковины в углу по шкафчикам, полочкам и тумбам размещалось огромное количество разной посуды и приспособлений для готовки еды. И посуда, и раковина были абсолютно чистыми. На противоположной стороне от входа располагалось высокое окно с очень широким подоконником, на котором стояли три горшка с засохшими комнатными цветами. В правом углу безмолвно высился холодильник, довольно современный. Пожалуй, он, телевизор, стиральная машина и пылесос с утюгом в квартире были единственными предметами, соответствовавшими нашему времени.
Были еще две раздельные комнаты, входы в которые вели из прихожей. Площадь первой от кухни комнаты составляла тридцать метров, второй – двадцать. Большая комната служила гостиной, маленькая – спальней. Окна кухни и большой комнаты выходили на улицу Моховую, а маленькой – во дворик. Между комнатами проходил небольшой коридор, являвшийся проводником к ванной комнате, в которой была ванна и туалет. Это помещение площадью составляло примерно шесть метров.
Обойдя квартиру, я решил, что надо бы ее проветрить и устроить небольшой сквозняк. С этой целью открыл окна в большой и маленькой комнатах, а потом еще и на кухне. Створки старых деревянных окон открылись послушно, но с треском. В квартиру сразу ворвался холодный воздух, и стало легче дышать. В большой комнате я сел в кресло, в подобном которому запросто мог сидеть Ульянов-Ленин, взял со стола телефон и набрал Алену. Ей сообщил, что добрался до адреса нормально, что уже в квартире, и сейчас буду наводить порядок. Разговор закончил словами о том, что скучаю и жду встречи. Потом позвонил маме и рассказал то же самое.
Весь день я занимался бытовыми вопросами. Сходил в ближайший продуктовый магазин, где купил продукты, мыло, гель для душа, шампунь, набор бритвенных одноразовых станков, туалетную бумагу, бумажные полотенца и прочее необходимое.
В квартире до самого вечера занимался уборкой, вытер пыль, подмел и помыл полы, залил моющими средствами унитаз, раковины и ванну. Перемыл и без того чистую посуду. В общем, привел свое новое жилище в комфортное для себя состояние. Оглядел квартиру и остался доволен. Пока все это делал, не заметил, как наступил вечер.
Не смотря на то, что весь день провел на ногах, я решил пройтись по вечернему городу проветриться. Я немного устал, поэтому готовить не хотелось, и в честь первого дня захотелось зайти в какое-нибудь кафе слегка отметить событие. Я оделся, выключил свет, запер квартиру и вышел на улицу. К моему удивлению, шел снег, и даже образовалось небольшое белое снежное покрывало, накрывшее землю, скамейку, машины.
Из спокойного и замершего двора я вышел на Моховую. Было шесть часов вечера, небо стало по ночному черным, но от хорошего освещения на улице было светло как днем. От дома я свернул налево, дошел до улицы Пестеля, перешел дорогу и неспешно двинулся в сторону Гагаринской улицы. Падал легкий снежок, мне навстречу шли или обгоняли меня спешащие домой с работы люди. Мимо сновали автомобили, часто и нервно сигналя друг другу или неаккуратным пешеходам. Вдоль домов по первым этажам тянулись витрины магазинов. Мне вспомнилось, как в раннем детстве мама, идя с работы вместе со мной, заходила в магазины. А я все ждал, что мы зайдем в единственный в нашем городе универмаг, где есть отдел игрушек. И, когда мы подходили к универмагу, я не просил зайти туда, а просто с надеждой думал, зайдем или пройдем мимо. И для меня было подарком, когда мы все же заходили, да еще именно в отдел игрушек, и мне что-нибудь перепадало, хотя бы по мелочи. Это был маленький праздник. На частые такие посещения рассчитывать не приходилось, потому что мама воспитывала меня одна, без отца. Вот эти вечерние светящиеся вечером большие окна магазинов напоминали мне то время.
Я дошел до Гагаринской улицы и на углу увидел небольшое кафе с названием «Вилка». Выглядело оно уютно, поэтому захотелось туда заглянуть. Внутри, как и снаружи, все выглядело довольно приятно. Половина столиков была занята. Хотелось сесть у окна. Я увидел один свободный стол у окошка и сел за него. Хорошее место, угол улиц Пестеля и Гагаринской хорошо просматривался, и можно было понаблюдать. Официант принес меню и удалился. Долго выбирать не хотелось, и я заказал отварной картофель со свиной отбивной, капустный салат, сто граммов коньяка и черный чай.
Когда принесли мой заказ, я выпил часть коньяка и принялся за еду, поняв в этот момент, что очень голоден. Мне было не скучно, мне вообще сейчас никто не нужен был. Хотелось быть одному и никому не звонить. Даже если мне сейчас кто-нибудь позвонил бы, то я бы не ответил. За исключением, мамы и Алены.
Я допил коньяк, доел картошку с отбивной и не спеша выпил чай. Торопиться мне было некуда, дома никто не ждал. На часах было начало восьмого вечера.
Расплатившись, я вышел на улицу и решил немного пройтись, далеко не уходя.
Побродив по вечернему городу примерно час, я вернулся домой. Во дворике я огляделся. Половина окон была темной. Пока бродил, ничего по поводу своего будущего бытия окончательно не решил, оставил на потом.
Войдя в квартиру, я запер дверь на ключ и небольшой старинный засов, прошел в большую комнату, включил телевизор и улегся на пузатый с деревянными подлокотниками диван, подложив под голову диванную подушку. Весь день я провел на ногах с самого раннего утра, от чего они ныли. Так я пролежал до десяти часов, смотря телевизор, а потом решил лечь пораньше.
Спать я собирался в маленькой комнате. Ну как маленькой, по сравнению с той квартиркой, которую я снимаю, это довольно большая комната, даже больше единственной комнаты в съемной квартире.
В центре спальни у стены стояла двуспальная массивная кровать с мощными закругленными деревянными ножками, слегка выступающими над кроватью. Постель была аккуратно заправлена и накрыта темно-коричневым одеялом. Я снял покрывало и постельное белье с кровати, отнес к стиральной машине в ванную. Поискал в комоде свежее стиранное белье, достал его и постелил. Раздевшись, я положил свои вещи на стул, стоящий возле угловой печи. Квартира, конечно, давно отапливалась батареями центрального отопления, но печь осталась нетронутой, как декоративный элемент комнаты. От пола до самого потолка она была покрыта узорной отполированной сине-белой плиткой. Топка плотно закрыта чугунной дверкой. Такая же дверка, но уменьшенных размеров, закрывала поддувало, расположенное под топкой.
Я включил торшер с матерчатым грибообразным балдахином и погасил верхний свет, сходил проверил закрыта ли входная дверь и, убедившись, что она закрыта, вернулся, лег в постель, укрывшись одеялом до подбородка, погасил торшер.
Не смотря на усталость, не спалось, я лежал и думал в темноте. Было тихо, только на кухне тикали настенные часы. Впервые я совершенно один спал в этой чужой для меня квартире. Я понимал, что со временем я привыкну, и это жилье перестанет быть для меня чужим. Мне, конечно, очень повезло, ведь не каждому неожиданно перепадает недвижимое имущество стоимостью около двадцати миллионов рублей. И тут фантазия начинает рисовать картины дальнейших перспектив. Продажа этой квартиры, затем покупка где-нибудь не в центре жилья поновее и вложение оставшихся денег в какой-нибудь бизнес. В этом месте картина распадается на сюжетные подкартинки. Другой вариант рисует продолжение жизни в этой квартире в историческом живописном районе северной столицы. На работу в Питере устроится легче, чем в моем городе. С этим проблем не должно быть.
Так мысли мои безмятежно текли и как ручейки ответвлялись и разбегались от основного русла в разные стороны. В какой-то момент, лежа в этой комнате своей квартиры, я почувствовал чье-то присутствие. Это понимание пришло внезапно и молниеносно. Я физически ощутил, что в помещении кто-то есть. В следующий момент периферическим зрением я уловил темное пятно на фоне двери. Все так же оставаясь по подбородок под одеялом, я тут же повернул голову в сторону входа в спальню. Волосы мои сами по себе зашевелились на голове. Волна нервных импульсов иголочками пробежала по телу от пяток до макушки от ужаса, нахлынувшего на меня в одну секунду. В мгновение мое тело бросило в жар, а глаза расширились до предела, чтобы максимально увидеть возникшую передо мной картинку. Я четко увидел темный человеческий силуэт на фоне дверного проема. Сам проем не был освещен, а темное пятно было темнее черноты проема. Кроме силуэта ничего невозможно было разглядеть. Я отвел глаза, потому что элементы темного на темном трудно уловить, а периферическое зрение порой может выделить важные детали.
Стояла полнейшая тишина, и все это длилось долгие секунды. Я лежал, не издавая звуков, боясь своими действиями спровоцировать на движение то, что в темноте угадывалось как человеческий силуэт. Сердце колотилось в груди, в жилах на висках мощными толчками била кровь. Вмиг возник вопрос к себе, может я забыл запереть входную дверь, и какой-то человек с непонятной целью вошел в квартиру и вот стоит. Но я вспомнил, как недавно проверил дверь и видел, что она заперта не только на ключ, оставшийся в замочной скважине, но и на внутренний засов. И, чтобы зайти внутрь, требовалось вынести дверь напрочь. Очень странная и нелепая ситуация крайне испугала меня и заставляла судорожно держать вспотевшими руками края одеяла, как будто оно могло спасти меня в случае нападения.
Но никакого нападения не было. Черный силуэт по-прежнему стоял, не шелохнувшись.
И только я захотел открыть рот, чтобы спросить – кто здесь, – как к своему ужасу увидел, что человеческий контур небольшими шажками двинулся ко мне. Помимо этих шагов я услышал цокот когтей. От всей этой необъяснимой ситуации и ужаса инстинктивно возник позыв скатиться с кровати и притаиться за ней, но что-то удерживало меня от лишних движений. Мой вопрос застыл на губах, а неизвестное существо остановилось у кровати, будучи все так же в деталях невидимым для меня. Просто темное человекообразное пятно.
Затем я увидел, как силуэт наклоняется ко мне. В этот момент вырисовалась шляпа на голове и знакомый мне голос тихо, как бы стесняясь, спросил в тишине:
– Извините! Вы не подскажете? Я ищу улицу Моховую, двадцать два. Это она?
Я не ответил, только утвердительно кивнул головой в темноте. По-видимому, увидев мой безмолвный ответ, прозвучал следующий вопрос:
– А какая квартира, не подскажете?
Тут я разлепил губы и пробормотал:
– Тридцать три.
– Огромное вам спасибо! – ответ прозвучал с неподдельной благодарностью. – Вы очень мне помогли! Спасибо!
Было очень темно, но я как будто четко увидел сложившееся в гармошку улыбающееся лицо. Хотя на самом деле увидеть в такой тьме было ничего невозможно.
– Спасибо! – и тень в шляпе двинулась прочь к выходу. Слева от него цокала по паркету тень небольшого четвероногого существа.
Выйдя из спальни, они свернули в сторону входной двери в квартиру, и все стихло.
Ни жив ни мертв, я выдернул руку из-под одеяла, схватил веревку, включающую свет торшера, и дернул, но свет не зажегся. Я попытался встать, но силы от ужаса меня оставили. Тогда я закричал и открыл глаза. По настоящему. Это был кошмарный сон.
Я лежал в темноте, а сердце продолжало бешено колотиться. Я будто чувствовал, что здесь рядом со мной вот только что было движение, что воздух еще наэлектризован чужим недавним присутствием и даже улавливается посторонний запах.
Включив свет, я вскочил с кровати и быстро вышел в прихожую. Входная дверь, конечно, была в том же состоянии, в каком я ее оставил, когда запирал. Тогда я зашел в кухню и посмотрел на настенные часы. Они спокойно себе тикали и показывали два часа ночи. Было очень тихо, и звуки улицы не проникали сюда. После такого кошмара, который еще гудел у меня в голове и не давал успокоиться, было трудно уснуть. Даже свет не хотелось выключать, как будто с темнотой видение вернется. Я лежал под одеялом с включенным торшером и размышлял. К чему этот сон. Наверное, целый день на ногах, новое место, новые впечатления сказались на моем сновидении, в котором меня посетил тот человек с собакой, встретившийся мне возле дома. Их странное поведение. Про адрес спросили, а потом ушли. Хотя, с другой стороны, ну спросил человек меня про дом, уточнил и так очевидную вещь, которую, может, не заметил, и пошел по своим делам, чтобы потом сюда вернуться. А моя память его зацепила и причудливо воскресила во сне.
Успокоившись, я погасил свет и через некоторое время уснул.
III
Утром я проснулся около девяти часов. Встал, сделал зарядку, умылся и пошел завтракать. На сковороде по-быстрому пожарил яичницу с сырокопченой колбасой, в турке заварил кофе. Пока завтракал, решил, что сегодня изучу и проведу что-то вроде инвентаризации содержимого шкафов и прочей мебели квартиры. Лишнее выброшу, а то, что представляет ценность в дальнейшем использовании, оставлю. Допив кофе, я приступил к намеченному делу.
На обнаружение каких-то реальных ценностей я особо не рассчитывал, потому что помнил, как скромно и без излишеств жила бабушка.
Сначала, я изучил содержимое шкафов обеих комнат. Мощные створки открывались с тугим скрипом. В шкафу маленькой комнаты я не обнаружил ничего интересного. Там лежали стопки постельного белья, пара одеял и пара подушек. Постельного белья была так много, что можно было сделать вывод о проживании в квартире не одного человека, а по крайней мере пяти, или бабушка набрала белья про запас. Во второй части шкафа висели старые, но чистые халаты, несколько бабушкиных платьев, юбок и кофт.
В одном из отделов шкафа большой комнаты были старенькие пальтишки, зимняя шубка из неопознанного мною зверька, в другом отделе стопками лежали книги. На первый взгляд, это были только художественные книги. На стопке книг стоял старинный глобус с бронзовым горизонтальным обручем посредине. А за глобусом у стены стояло что-то вроде средних размеров картины, накрытой темным покрывалом. Я достал картину, ощутив ее немалую тяжесть, положил на пол и снял покрывало.
Под материей оказалась не картина, а зеркало овальной формы, по контуру обрамленное позолоченной окантовкой. Во всяком случае, она имела золотистый цвет. По виду зеркало было очень старым. Я перевернул его с целью обнаружить что-нибудь интересное с обратной стороны. Но там не было ни надписей, ни этикеток, в общем, того, что проливало бы свет на время и место изготовления зеркала. Но мне показалось, что это дорогое изделие, за которое в случае продажи можно выручить неплохие деньги. Не то, чтобы я обязательно собирался его продавать, но просто отметил это обстоятельство про себя.
Мне показалось странным, что зеркало лежало в шкафу, ведь в ванной зеркала не было, а над раковиной из круглой пробки торчала крупная шляпка гвоздя, на котором явно когда-то что-то висело, и скорее всего это было именно зеркало. Тем более стиль оформления ванной комнаты очень подходил зеркалу, обнаруженному мною в шкафу. И я решил, что повешу его там, где ему самое подходящее место.
Я тщательно протер зеркальную поверхность и окантовку, отнес зеркало в ванную и повесил на гвоздь. Оно смотрелось так, будто здесь оно и должно висеть.
Вернувшись в комнату, я еще раз окинул взглядом распахнутый шкаф, но больше не обнаружил там ничего интересного.
Затем я перешел к письменному столу, стоявшему возле окна, из которого открывался вид на Моховую. За окном текла повседневная жизнь.
Стол представлял собой массивное тяжеловесное сооружение, стоящее на двух мощных тумбах, держащих толстую толщиной в пять сантиметров прямоугольную поверхность, покрытую зеленым сукном. На столе стояла старая, но не старинная настольная лампа, включающаяся шнурком, свисающим из-под стеклянного пузатого бело-мутного плафона. Поверхность стола смотрелась идеально чистой, будто ее недавно убирали. Даже пыль не видна. Вообще казалось, что стол этот сразу после покупки новым принесли в квартиру, поставили на это место, и с тех пор он недвижимо стоит здесь уже сотню лет.
Я подошел к тумбам и выдвинул поочередно ящики сначала одной, потом другой. Внутри лежали письменные принадлежности времен Хрущева. Много перьевых ручек, пара чернильниц, шариковые ручки, линейки, карандаши, стиральные резинки, скрепки. Пачка старых пожелтевших конвертов с письмами, аккуратно перетянутых шпагатом, с неизвестных адресов. Также в столе я нашел очень старые, дореволюционные фотографии, затертые от времени и многочисленных просмотров.
Я взял их и сел в кресло-качалку, стоявшую под пледом в углу у окна. Покачиваясь, начал смотреть. Я вообще очень люблю смотреть старые фотографии. Причем чем старше, тем лучше. Они действуют на меня магнетически. Мне в этих затертых изображениях все интересно. И предметы, и пейзажи, но больше всего люди, их лица, мимика, позы. Меня все это настолько завораживает, что я могу очень долго сидеть и рассматривать, каждую деталь. Другой человек посмотрел бы да положил. Но мой интерес не угасает так быстро. Я могу возвращаться уже к просмотренным фото, чтобы еще раз взглянуть, понять тот миг, когда сделан снимок, определить по лицам, какое у людей в то мгновение настроение. Вот я смотрю на фотографию, на которой изображена группка детей возле каменной стелы. На обороте снимка читаю – тысяча девятьсот тринадцатый год. Стела побелена и окружена крупными металлическим черными цепями. Между стелой и фотографом размещаются дети – девять мальчиков и четыре девочки. Четыре мальчика одеты как матросики, в белых брючках, таких же курточках, в разрезе которых торчат тельняшки, на шее матросские синие платки-галстучки с узелками. Так модно было одевать мальчиков в те времена. Кто-то из ребят смеется, кто-то хмурится от яркого света дня. На переднем плане на ступеньке сидит девочка лет девяти. Вид у нее немного сердитый, смотрит в сторону, упрямо подперев кулачком подбородок, как будто ее обидели или рассердили. С той поры прошло больше ста лет. Никого из них давно нет в живых. Они все выросли, прожили наверняка непростую жизнь, состарились и ушли из этого мира. А фотография навсегда оставила их детьми, на этом снимке. Всегда просмотр таких фото вызывает у меня грусть. Что-то похожее я испытываю возле поросших мхом могил. Жизнь, которая была, а затем прошла, остались только фото и могильные плиты. Но на тех снимках все еще живет, все еще впереди.
Больше ничего интересного в столе не было, и ценного тоже. Все, что достал из ящиков, я положил обратно в том же порядке.
Незаметно подошло время обеда, и я пошел на кухню. Долго возиться с приготовлением пищи не хотелось, поэтому я вскипятил в кастрюле воду, посолил и бросил в нее пельмени, одновременно поставил на огонь чайник.
Пообедав, я решил прогуляться, развеять голову. Выглянув через окно на улицу, увидел, что люди идут, зябко вжав голову в плечи, невольно демонстрируя, как им холодно. Поэтому я оделся потеплее, на голову нахлобучил теплую круглую темно-синюю шапку с надписью на английском языке – «спорт навсегда». Эта шапка у меня была не новая и осталась с каких-то соревнований по лыжам. На тех соревнованиях всем участникам давали такие. Она была хорошего качества, и вот уже несколько лет в холодные зимы согревала мою голову.
Выйдя на Моховую, я сразу понял, почему жались в одежду люди. Со вчерашнего дня очень похолодало, выпал и небольшим слоем лежал снег. Температура воздуха ушла в глубокий минус. К тому же в просеки улиц дул сильный по-холодному колючий ветер, от которого хотелось не гулять, а зайти в первый же попавшийся магазин или кафе, чтобы не шастать на свежем воздухе, а погреться в хорошо отапливаемом помещении. Но я не стал малодушничать, а, втянув голову в плечи, дошел по Моховой до улицы Чайковского, повернул налево и через некоторое время вышел на берег реки Фонтанки. Здесь я встал перед выбором – свернуть направо и дойти до Невы или повернуть налево и двинуться в сторону Невского проспекта. Но размышлял я недолго, потому что со стороны Невы порывисто подул ветер, и мысль взглянуть на главную реку города отпала. Повернувшись спиной к ветру, я не спеша пошел вдоль Фонтанки. Холод мешал наслаждаться прогулкой, но спиной к ветру брести было все же лучше, и я даже умудрялся наслаждаться архитектурными изысками зданий одного из самых красивых городов мира.
От взгляда на воду могло стать еще холоднее, но взор мой невольно опустился на водную поверхность, и тут я к своему удивлению увидел, что вода успела со вчерашнего дня за такое короткое время покрыться тонким слоем льда. Лед был открытым и темным, но кое-где ветер перемещал снежную крупу. Вид ее походил на то, будто кто-то пригоршней веерно рассыпал ее по ровной глади льда, покрытой белой сеткой трещинок.
Глядя на эту темную ледяную поверхность, я вспомнил случай из детства, когда мы с одноклассниками в четвертом или пятом классе пошли бродить в наш городской парк. Это было в Прейли, маленьком латвийском городке, в котором я вырос. Парк располагался в непосредственной близости от школы. Одного урока у нас не было, и мы решили не болтаться по школьным коридорам, а пойти побродить по парку.
Прейльский парк старый и очень красивый. В девятнадцатом веке его обустроил немецкий барон Борх. На его территории находится большой дом в неоготическом стиле, стилизованный под средневековый замок, каменная конюшня, дом слуг, семейная каплица или усыпальница для баронского рода. Через весь парк проходит местная речка Прейльупе, искусственно разветвленная в водную систему с островками, полуостровами, заливами, мостиками. Войти в парковую зону можно было через любые из трех ворот, открывающих подходы с разных сторон парка. В главные ворота парка упирается бульвар Яна Райниса, являющийся как бы уличным отрезком между воротами парка и Прейльским католическим костелом.
Тогда и сейчас парк был отличным местом отдыха, такой лесопарковой зоной, где одному или в компании можно побыть в красивом, уютном, хорошо обустроенном, но в то же время похожем на лес, месте. Этот участок как бы выхватили у чащи и обустроили, оставив смешанный лес и речку главными составляющими парка. А все остальное, постройки и прочие рукотворные воплощения человеческой художественной мысли, органично вписалось в созданную среду. Бесчисленное количество дорожек и тропинок делают пребывание в парке разнообразным. Я очень люблю наш парк и считаю его одним из самых лучших парковых мест. Во всяком случае, из тех, которые мне приходилось видеть. И, когда я бываю в Прейли, посещение парка является обязательным мероприятием в моей гостевой программе.
Так вот, я с другими мальчишками моего класса, всего нас было человек шесть или семь, отправились погулять по парку. На дворе стоял январь или февраль. Было холодно и снежно. Вообще, мы нередко в свободное время ходили сюда, где в холодное время играли в снежки, а в теплое – просто бродили и дурачились. Тогда как раз был подобный случай, когда мы просто не знали, чем заняться. Поэтому долго не думали. Куда идти? – а давайте в парк.
Вся парковая зона испещрена речными рукавами, наполненными медленно текущей, а кое-где стоящей водой цвета крепкого чая. Зимой в морозное время речка, конечно, одевала ледяной наряд и была либо просто подо льдом, либо подо льдом со снегом. В тот день лед был открытым, снега на нем не было вообще. Почти как сейчас на Фонтанке, когда я брожу вдоль этой питерской реки, берега которой одеты в гранит.
Сначала, мы просто носились по парку, смеялись, бросались снежками, фехтовали выломанными в кустах прутьями, толкались, ставили незаметно подножки, в общем, валяли дурака. Так мы прошли мимо полуразрушенной баронской конюшни, на которой висела табличка «охраняется государством», мимо мрачно торчащей из-под земли припорошенной снегом краснокирпичной кладки подвала, оставшегося от прежнего более старого барского дома. Дом был деревянный и очень давно сгорел, а кирпичный подвал остался. Внутри подвала валялись кирпичи, камни и высохшая листва. Потом мы миновали баронский дом-замок, угрюмо стоявший посреди серых деревьев, пустыми окнами-глазницами и провалами дверей глядящий на проходящих мимо людей. В конце семидесятых годов прошлого века там располагалась школа, и тогда замок сгорел из-за нерадивости уборщицы, неуследившей за растопкой печи. Она неудачно затопила печь и ушла проводить уборку помещений здания. Замок внутри полностью выгорел, в последующие годы почему-то не ремонтировался и представлял собой неприятное и даже зловещее зрелище, особенно в вечернее и ночное время.
Далее мы прошли небольшой искусственный речной канал, по тропинке углубились в парк, а потом двинулись между деревьев вдоль извилистого берега речного водоема. В центре одного из участков речной парковой системы высился островок, к которому вел деревянный мостик. На самом островке находилась круглая деревянная площадка, используемая как смотровая, а в прежние времена как танцевальная.
Но мы на островок в этот раз не пошли, а встали на противоположном берегу. Какое-то время мы стояли, обдумывая, что дальше делать, но потом кто-то сказал, что нам пора возвращаться в школу. И тут, не помню у кого, родилась идея не идти обратно в обход водоема, а пересечь его по льду напрямик, сократив тем самым расстояние до школы.
Некоторое время среди нас царило сомнение, стоит ли пробовать лед на прочность, и мы с опаской смотрели на открытую и свободную от снега ледовую поверхность. Сразу было видно, что лед недостаточно толстый, под ним виднелась темная вода. Я думал, что эту идею никто не одобрит, и мы пойдем в обход. Но, к моему удивлению, большинство согласилось, и, не долго думая, первый из нас понесся по льду к противоположному берегу, расположенному примерно в семидесяти – восьмидесяти метрах. Это был Сергей, и мне показалось, что лед пошел волнами под его весом. Он все время хрустел, пока Сергей бежал к другому берегу. Добравшись до заснеженной земли, самый храбрый из нас парень развернулся, громко выдохнул и развеселился.
– Давайте сюда. Все нормально, – заорал он нам, прыгая на месте.
Мы еще немного посомневались. Некоторые из нас откровенно трусили, ведь все видели, как прогибался и хрустел лед. Но через мгновение уже побежал Валера. Он несся как угорелый, а за ним явственно бежала белая трещина. Достигнув цели, он тоже крикнул нам:
– Бегите так же, по одному. Лед выдержит.
Так, по одиночке ребята стали перебегать. И с каждым разом трещина становилась явственней. Вокруг не было ни души, кроме нас. И я подумал, а что произойдет, если кто-нибудь провалится. Глубина в середине была около двух – двух с половиной метров. Не очень глубоко, но достаточно, чтобы даже взрослый человек мог утонуть, ведь выбраться на такой тонкий лед обратно представлялось почти невозможным. На нашем берегу остались только я и Вадим. Мы оба понимали, что бежать последними очень опасно. Под тяжестью перебежавших ребят образовавшаяся трещина выглядела пугающе.
– Ну что, трусы, чего стоите? – закричал с другого берега Серега.
Все перебежавшие засмеялись. Лед они миновали, рисковать больше им не надо было, страх прошел, и теперь веселились.
Но мы бежать не торопились, напряженно вглядываясь в ледовую поверхность, выискивая в ней ответ, можно бежать или нет, насколько опасно.
Я не успел уловить момент, когда Вадим решился и бросился со всех ног на другую сторону реки, где ребята махали руками и кричали – давай, давай.
Мне показалось, что хруст стоял неимоверный, а в трещину пролилась вода. Лед глубоко прогибался под весом Вадима, и я решил, что он не успеет добежать, даже отвернулся, чтобы не видеть этой ужасной картины, а исход определить по возгласам одноклассников. Через несколько секунд Вадим стоял на другом берегу среди ребят. Вид у него был крайне напуганный, и он не мог отдышаться от быстрого бега.
Я понял, что настала моя очередь и еще раз внимательно посмотрел на лед. Мне казалось, что он был настолько тонок, что его почти не было видно. Он угадывался только по трещинам, застывшем в нем мелким пузырькам и идеально гладкой поверхности, которой не могло быть у простой поверхности воды. Подо льдом на дне я видел застывшие в воде водоросли, уходящие вниз в глубину. Я представил себе, как бегу, лед трещит у меня под ногами, и на середине я проваливаюсь в ледяную воду и устремляюсь к водорослям на илистом дне, покрытом останками дохлых лягушек. Водоросли обволакивают меня, через толщу воды я вижу вверху застывший лед и пролом в нем, через который я очутился в воде. Даже через воду я слышу дикие крики своих одноклассников и понимаю, что никто из них не сможет мне помочь, они даже не смогут попытаться. Начнут звать взрослых на помощь, но вокруг никого нет. А когда они кого-то найдут, то будет поздно. Я буду лежать на дне старого водоема в мерзлой воде. А потом будут похороны, и весь класс будет грустно, уныло понурившись, стоять у вырытой могилы возле деревянного гроба. Вся эта чудовищная череда возможных событий вмиг пронеслась у меня в голове, страшные картинки молниеносно сменили друг друга. И я отчетливо для себя и бесповоротно понял, что нельзя этого делать, ни в коем случае нельзя бежать по льду. Страх сдержал меня, я развернулся и пошел в обход водоема от этого неприятного места.
Словно сквозь пелену я слышал, как ребята кричали: Олег трус. Но это было за пределами моего тогдашнего состояния. Я не пробежал по льду, но мое воображение сделало это за меня и ввело в такой шок, что я не заметил, как один дошел до школы. Там я и встретил одноклассников, тут же подвергших меня всяким дурацким шуткам и приколам. Потом они еще долго мне это вспоминали. Чувство досады за ситуацию у меня было, но все же я не жалел, что не ступил тогда на лед, и никому потом эту историю не рассказывал.
