Голос – сломан, но всё же жив

Никита Лебёдко

Голос – сломан, но всё же жив

Предисловие

Когда-то давно, ещё в школьные годы, я начал писать.

Не потому, что знал как – а потому что иначе не мог.

Слова сами приходили: кривые, неточные, но честные.

Тогда всё это было больше похоже на спонтанный крик, чем на поэзию.

Но кто-то услышал – и этого оказалось достаточно, чтобы не замолчать.

С тех пор прошло много времени.

Были сомнения, перерывы, попытки бросить.

Но всякий раз я возвращался к строчкам.

Как будто в них жило что-то большее, чем я сам.

Перед вами – сборник стихов.

Не просто записей чувств или мыслей,

а путь.

Он не отточен до хрустальной формы —

но в нём есть живое:

боль, поиск, отчаяние, вспышки веры,

память о людях, что стали вехами,

и главное – становление.

Это не финал.

Это шаг. Очередной. Более уверенный.

Я не знаю, куда приведёт дорога.

Но если хоть одно слово здесь отзовётся в тебе —

значит, всё было не зря.

Спасибо, что читаешь.

Тени

Эта глава – обращение к тем, кто был рядом, хоть и не знал об этом.

К тем, чьи строки, мысли и чувства давно стали частью моей собственной борьбы, души и пути.

Это разговор со светилами – поэтами, писателями, голосами прошлого -

которые зажигали фонари, когда вокруг не было света.

В этих стихах благодарность.

В этих строчках признание и следование.

И, в самом конце, обещание:

пронести их огонь дальше.

Пушкин, прости

Пушкин, прости,

Мне твой стиль был родным;

Пока не узнал я поэта,

Что рифмы слагал не так же, как ты,

А ритмом ковал железо:

Железо стихов, железо слогов,

Выбивая за камнем камень,

Лестницу в небо свою пробивал,

Поливая кровью с печалью.

Мне Маяк маяком стал

В этом мире темна,

Где стихи уже канули в лету;

Мы снова воспрянем и будем сиять,

Как культурное солнце рассвету!

Владимиру Маяковскому

Сквозь столько лет

мне видится ваш образ,

Друг мой Маяковский дорогой.

Ты вырубил свой вечный голос

На нашей памяти бесчисленно живой.

Я верю, что сумею повторить

И путь твой продолжать сумею;

Стихи не сдохнут, а продолжат жить,

Мы справимся, ты веришь?

Владимир, дай же сил

Продолжить и не сдаться,

Дальше петь бравады!

Литературной лестницы

пройти еще ступень

И выйти в свет круша блокады,

Построенные глупостью людей.

Пусть не сдались стихи сейчас народу,

Пусть буду я гоним как ты,

Но я пройду, гляди за мной с порога

Своего рая или сквозь ада дверь.

Я буду здесь, заглядывай порою,

Как я в твою обитель грез;

Мы вместе справимся, построим

Мир новый из стихов и звезд.

Сергею Есенину

Друг мой, Сергей Есенин,

Как я тебя понимаю:

Оставить мир на забвенье,

Оставить собою на память.

Тонны стихов душесносных,

Рыдающих рифм и песен

Оставил нам на прощанье

Друг мой – Сергей Есенин.

Плакал, писал и плакал,

Душу излил на бумаге;

Так не услышан был миром,

Что жизнь ты в петле оставил.

Спасибо за душу и сердце,

Что вы во мне воспитали,

Милый Сергей Есенин -

Друг мой, до гроба писатель.

Александру Блоку

Здравствуй, Блок, я поэтом не стал:

Меня не читают потомки,

Не слышу я, как ты перестал

Слушать шёпот в потёмках.

Меня не вырвут из строк,

Что в сонетах толпы проживают;

И может, я умру в тени —

Просто замолкнет память.

Или всё же… стал я поэтом?

Пишу в ночи одинокой,

Пока ещё не исчез навсегда,

Не в гробу и могиле глубокой.

Не плачут по мне – да рано пока,

В сердцах одни обещания,

Что вырвусь и стану всем и опять,

Пишу я тихо у края.

Я буду писать

Я не слышу стихов, словно Блок,

Не пою, как Сергей Есенин,

И в мире путей и дорог

Я не ваш поэтический гений!

Не жил я тогда, когда разрушали

И строили тут же другое совсем;

Я не видел того, как кого-то пытали

За жажду в стране перемен.

На моих глазах не казнили друзей

И жена с другим не встречалась.

Не знал я тех великих людей,

На которых культура держалась.

Но я буду писать и буду творить,

Как когда-то поэты, до гроба!

Книги – основа культуры страниц,

В искусстве хранится свобода.

Я с вами останусь и после кончины,

Как те, что культуру держали!

Строчка за строчкой

жизни картину

Оставлю потомкам на память…

Винсенту ван Гогу

Друг мой, Винсент Ван Гог, ты печален опять,

Что же стало с горящей душою?

Неужели опять, вас замучил закат,

Кипарисы с пшеничного поля?

Смотрят в даль, как тогда,

пара немощных глаз

На звездную ночь, как на море;

Винсент Ван Гог, погоди еще час-

Мы взлетим, как вороны на поле.

Что останется с нас? Пара стертых сапог

Да и череп с горящей сигарой;

Гений – Винсент Ван Гог, обезумевший бог

Черным вороном в небо взлетает!

Милый Винсент Ван Гог, ты смог, ты попал

В наше сердце, и душу, и волю;

Ты смог, ты бессмертным всё-таки стал,

А теперь только кружишь над полем.

Мне бы как ты, черным воронам стать,

А не запертым в мрачной квартире!

Но я должен с утра опять и опять

Просыпаться в

Убитом,

Истоптанном,

Жалком,

Но с чего-то друг «правильном» мире.

Пабло Пикассо

Пабло Пикассо – вычурный братец,

Испанец до мозга костей

Рисует не глядя эмоции вкратце,

Забыв про себя и людей.

Немного абсента, кисти и краски,

Мысли летят и пока,

Пабло Пикассо, забыв о несчастьях,

Впишет себя на века.

В мира картину, в памяти многих,

Кто что-то в тебе разглядел;

Пабло Пикассо, присядь ненадолго,

Тебе я сказать не успел.

Дай мне эмоций, силы и волю

Так же себя записать.

В мира картину, в жизни историй,

Чтоб вспомнили где-то опять

Как Пабло Пикассо, вычурный братец,

Испанец до мозга костей

Рисует не глядя эмоции вкратце,

Забыв про себя и людей.

Воланду

Воланд, привет, забытый давно

Твой умысел в шутках коварных;

Засохли чернила, тупое перо

Давно ничего не писало.

На судьбах листах, на лицах людей,

А может не злое ты вовсе?

Судишь людей на доброй и на зло,

Порядок свой строгий приносишь.

В тебе справедливость и тем ты не мил

Людям, которые в вальсе

Черном кружат, творя самосуд

И верят, что их это красит.

Лучше уж черных крылатых коней,

Седлать и с Мастером вместе,

Будем мы сеять на мир из идей

Мысли о том, что полезней

Тем, кто не видит светлое в мире,

Тем, кто забыл, что можно мечтать,

Тем, кто уже остыл и не вспыхнет.

Верить и с нами летать.

И помни, что Аннушка уже разлила масло

Михаилу Булгакову

Здравствуй, Булгаков.

Тебя упустить я

Не мог – ни за что, никогда и никак.

Книги твои мне стали опорой,

Голос твой словно верный кинжал.

Ты научил меня в случай не верить,

В каждом мгновении видеть чертёж.

Ты показал, как знакомые лица

Может окутать злоба и ложь.

Как может любовь выживать на пожаре,

Как предаёт тебя близкий твой друг,

Как в сумасшедшем круговороте

Рассудок хранить, не пускаясь в испуг.

Ты один лишь умел, когда тебя травят

Так написать, будто вспыхивал свет.

Ужасы мира краской разбавить

И там рассмеяться, где пепел и тлен.

Михаил Афанасьевич, верил и жил ты -

Сквозь боль прокричит человечья душа.

Память твою я хранил и лелеял,

И будут беречь, поверь, до конца.

Друг мой – Михаил Афанасьевич

Вы снова гуляете сквозь переулки

Московской жары. И трамвайный звон

Будто эхом в подвале, где свет – как иголка,

Где роман – это крик в унисон.

Вы стоите на Патриарших,

как в вечности сцене,

Там поэты, жар, и скамейка, и сам сатана.

Вы не моргнули, когда в грозном мгновенье

Стала реальностью тень от огня.

Вы писали про лунную, жгучью дорогу,

Где предатель идёт за пророком во тьму.

Про великую женщину, веру, тревогу -

Про любовь, словно свет, что спасает одну.

Вы умели писать о чуме и о свете,

О предательстве – и про любовь.

Про Пилата, уставшего жить на рассвете,

И про женщину, что улетела

Многих спасла,

Но себя сумела

Сберечь от боли и слез.

Вам кричали: «Уймись! Умери свои строки!»

А вы – в черновик,

на полях, в молоко.

И когда задыхалась эпоха от злобы,

Вы держали перо.

И шептали:

легко.

Вы горели в аду не за славу и книги -

За право дышать,

За один светлый миг.

Чтобы в мире, где всё продаётся паршиво,

Остался хоть кто-то, кто жив.

Федору Достоевскому

Вот и время настало к тебе обратиться

Мой старый учитель прозы, романов.

Ты вел меня лихо чредою страниц,

Где разум терзает совесть с обманом;

И правдой страшной, распятой, в душе

Ты многое вырастил в юности мне.

Помню, как вместе с Родей я шел

Под ливнем, шатаясь от мыслей:

Имею ли право я сердцем, душой?

Где прячутся тайные смыслы?

Ты мне говорил отбрасывать страх,

Ты учил: не сбежать от расплаты в делах.

Словно топор вонзается в грудь,

Перекошены лица без сна;

И мир вдруг становится как за стеклом,

Ты вел меня в тень, не скрывая лица.

Многое сам ты прошел за свой век

И святый стоял на плахе за грех.

Я помню и Соню, несущую свет,

Пусть каждый к ней зол и жесток был.

Она продолжала замаливать грех

За тебя и меня перед богом.

С тобой, мой учитель, я понял одно:

Путь сквозь страданья всегда не пустой.

С тобой я узнал: настоящая сила

Не в топоре, а в прощенье, в слезах

Ты не учил быть хорошим, но честным -

Честным до боли, до крика в глазах.

И мне не забыть, как ты тихо сказал:

«Пока ты страдаешь – ты не пропал»

Федор Михалыч, книги твои

Во мне отзываются громко:

Ты научил, как свой голос развить

И донести до потомков.

Теперь мне твоим продолжением быть

И верности слову до гроба хранить.

Тени

Не жил я как Достоевский -

В изгнанье, на плахе, в долгах

Как Булгаков не был я мучим

От цензуры, в поэмах и снах.

Не шел я как Лев под Севастополь,

Не спорил с царями, не бросил свой род.

Но знаю, как правда давит на горло,

Как совесть сильнее всяких невзгод.

Не писал я, как Гоголь – в пламени ночи,

Смеясь сквозь гримасу безумства тоски.

Но я тоже боюсь этой бездны молчаний,

И в ней оставляю кусочек мечты.

Я не прошёл их дорог, не писал их страниц,

Не вдыхал тонны пыли архивов,

Но когда я один перед книгой молчу -

За спиною их тени. И – Выдох.

А значит писать мне теперь как они,

Ведь русской душе это чуждо -

Жить так, что после лишь гаснут огни

Без надежды на свет и на чудо.

Русской душе нужен слова простор:

Книги, культура, правды стезя.

Забрезжил вдали и мой личный восход,

Теперь среди вас, мои милые, я.

Они – за моей спиной: мои тени, друзья, учителя.

А значит, я не один.

И этот путь мы пройдем – пройдем вместе.

И вместе мы – искусство

Я слагаю сейчас не свой алфавит:

Я собрался из строк, из мазков, из мотивов.

Где‑то тень, где‑то голос, а где‑то и крик,

Все вместе вы стали единым порывом.

Не знал я их лично, но чувствовал взгляд

Сквозь века, сквозь холсты и архивы

И когда я молчу – они дальше звучат,

В немом моём сердце их ритмы.

Я писал – но их руки тихонько вели

По страницам, где страх, и где слава, и трепет.