скачать книгу бесплатно
Неоновые слёзы Аполлона
Виктор Лебедев
2077 год. Наступила эпоха киберпанка, как мы её знаем. Счастье объявлено вне закона и причислено к психическим расстройствам. На фоне антифелицитарной кампании глобальных корпораций "Арасака" и "Три-Оптимум" разворачивается история рокера Армитиджа и студентки Насти, которым предстоит дать бой корпорациям в попытке отстоять право людей на счастье – и одновременно явить друг другу свои скелеты в шкафу…
Виктор Лебедев
Неоновые слёзы Аполлона
Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы.
– Томас Дж. Даннинг
0. Пролог
Небо над городом было цвета экрана телевизора, настроенного на пустой канал. Огромные башни, в которых размещались штаб-квартиры крупных корпораций, пронзали небосвод, будто титановые иглы. Нео-Норильск просыпался. Сквозь пыльно-серое небо пробивались утренние лучи такого же запылённого, бледного северного солнца. Наступил новый день – 6 августа 2060 года. Уже давно утихла пандемия коронавируса – с тех пор сменилось три поколения, и память об ужасных событиях сорокалетней давности давно уже подёрнулась блеклой плесенью, оседая в анналах истории. Перестал народ бояться чипирования, улёгся страх перед «начертанием числа зверя» – сменилась эпоха, сменилась парадигма. Наступила эра киберпанка, как его и представляли – во главе всего стали могущественные корпорации, а прогресс науки и техники сменил общественную мораль. Теперь не было нужды в книгах о мятном капучино и разбитых сердцах, не было смысла мечтать о Нео-Токио и надеяться, что Айрис выживет. Никто не просил об этом – но оно произошло.
В тот день в небоскрёбе сибирского подразделения транснациональной корпорации «Арасака» проходил большой праздник – отмечала юбилей Алиса Горбунова, входящая в совет директоров. Ей исполнялось пятьдесят пять, но до сих пор она была незамужней и бездетной. Её отчаянно пытались выдать замуж за сына друзей родителей, угрозами и посулами заставляя полюбить его – но Алиса была непреклонна. Её обрабатывали амнезиаками, к ней водили гипнотизёров и экзорцистов, даже клали в психушку – но она всё никак не могла забыть парня, с которым сорок лет назад познакомилась в соцсетях. Она любила его, как никого и никогда не любила ни до, ни после него. Он подарил Алисе надежду, которую у неё отобрали, и с осени 2020 года они больше не виделись. Она была уверена, что влюблённость – это как коробка шоколадных конфет, но жестокая судьба втихаря съела все конфеты, оставив только кучку фантиков на столе. Уже сорок лет Алиса жила без любви, посвящая себя искусству, коллекционированию компакт-дисков и карьере. Окончив университет, она устроилась в молодую тогда ещё корпорацию «Арасака», и теперь уже лет пять как входила в её совет директоров. Надо отметить, что и в свои годы она выглядела молодо и свежо – у неё были длинные каштановые волосы, которые, правда, иногда опадали, будто листва, яркие зелёные глаза и тонкие губы. Алиса была маленькой и хрупкой женщиной, но при этом сильной духом. Сохранять трезвый ум и холодное сердце ей помогали тренировки в клубе единоборств, руководство филиалом корпорации и регулярные поездки в Сургутскую аркологию, где она танцевала брейк-данс возле гаражных кооперативов.
По случаю этого события в башне «Арасака Сибирь» закатили праздник, размаху которого позавидовали бы и пиры дома Старков, и даже сатанинские оргии иллюминатов, о которых в ковидные годы слагали легенды городские сумасшедшие, считавшие себя «проснувшимися». Весь небоскрёб гремел, как гигантская колонка. Играла музыка, сновали празднично одетые сотрудники и красивые гости. Сама Алиса танцевала в кабинете под «Пластиковую любовь», которую в молодости полюбила, и как раз заканчивала очередной разворот, счастливо улыбаясь взошедшему над Нео-Норильском солнцу, когда в кабинет зашла её секретарша Яна – молодая и эффектная блондинка с карими глазами и укреплёнными углеродным волокном губами.
– Да-да? Яночка, заходи, – приветливо поманила Алиса.
– Алиса Георгиевна, – затараторила Яна, – с юбилеем! Я хотела бы сообщить Вам, что по случаю торжества сюда, в Нео-Норильск приехал один известный актёр, прямиком из Великобритании.
– Но я не вызывала актёров! – остановив музыку, сказала Алиса. – Кто он? Как его зовут?
– Сойер. Он известный стенд-ап-комик. Театр одного актёра, так сказать, – закончила Яна. – Может, Вы вспомните это: «Новый год – это лишь…»
– …очередные триста шестьдесят пять поводов грустить, – закончила цитату Алиса. – Да, я знаю его. Он что, новую программу заготовил?
Яна покачала головой, и Алиса тут же поняла: комик приготовил что-то необычное. Велев секретарше подождать в коридоре, она закрыла дверь в кабинет и принялась переодеваться. Надев своё старое красное платье, купленное ещё на выпускной бал, она направилась к лифту, в котором и спустилась в актовый зал. Стулья были убраны, и аудитория стояла по углам, ожидая, пока приглашённый английский гость выйдет на сцену. Грянули фанфары, и сотрудники «Арасаки» захлопали в ладоши. Под рёв аплодисментов на сцену поднялся пожилой мужчина с седыми кудрями и в круглых очках, из-под которых глядели большие и печальные голубые глаза. Он был одет в старинный твидовый костюм, одна рука была заменена бионическим протезом, а на горле виднелись послеоперационные шрамы. Под кожей чуть выше этих шрамов колыхалась зелёная полоска, показывающая уровень громкости его речи. Это и был тот самый актёр Сойер, про которого говорила Яна и который так любил печальные стенд-апы.
Сойер подошёл к микрофону и, словно заправский бизнес-коуч на семинаре, принялся разогревать толпу. Неотрывно глядя на Алису так же, как удав глядит на кролика, он спросил:
– Что такое Новый год?
– Очередные триста шестьдесят пять поводов грустить! – хором ответила толпа в зале.
– Правильно! А чем не является влюблённость? – продолжил Сойер.
– Влюблённость – это не коробка шоколадных конфет, – подняв руку, ответила Яна. – Это лишь игра, где никто не выигрывает. Это как колода, которая заряжена неправильно, где туз не на месте.
– Всё-то вы знаете, девочка, – Сойер хитро улыбнулся. – А для чего дарят цветы?
– Чтобы они умирали медленнее! – вновь взревела толпа.
Ответы и реакция гостей мероприятия явно удовлетворили Сойера, и он, улыбнувшись, продолжил своё шоу.
– Цветы медленнее умирают в вазе. А как определить, что человек умер внутри? – всё с таким же оживлением спросил актёр.
– Когда человек разочаровался в любви, – ответил кто-то из толпы, намекая на Алису.
– Когда он танцует под «Пластиковую любовь»! – крикнула Алиса.
Сойер разочарованно поглядел на толпу.
– Я бы вам сказал, что вы правы, – начал он, – но по-настоящему мёртвый внутри человек знает, сколько будет 1000-7.
– 993, – всё с такой же счастливой улыбкой ответила именинница. – 1000-7, я умерла, прости.
На этом моменте зал просто взорвался овациями. Грянула песня «С днём рождения тебя» из колонок, а Сойер обвёл грустным взглядом собравшихся гостей. Программа состоялась, и пора было уже уходить. Но он не знал, что ему суждено остаться в этом городе очень надолго – Нео-Норильск уже поглотил его.
…Маленькая девочка ловко наклонилась к кустику, из-под которого игриво выглядывала шляпка белого гриба. Обернувшись к своему отцу, стоявшему позади, она с любопытством спросила:
– Пап, а что это за гриб?
– Это белый гриб, Настенька, – спокойно ответил отец. – Срезай, он съедобный.
Настя срезала гриб и бросила его в корзинку, после чего её внимание переключилось на другой, с оранжевой шляпкой.
– А это что за гриб?
– Это подосиновик, – всё таким же спокойным и ровным тоном ответил отец.
– А это что за огромный гриб растёт на горизонте? – Девочка с удивлением указала пальчиком вдаль. Отец проследил за направлением указания, и обомлел. Вдалеке над горизонтом поднималось пламенное грибовидное облако…
1. Критическая масса
Нео-Норильск на заре новой эпохи в своей истории не отличался стабильностью в умах людей. Разброд и шатания в обществе, охватившие город в середине 2040-х, привели к тому, что на улицах в одно время стали появляться странные люди, проповедовавшие идеи некоего пророка, которого все они называли не иначе как Василь Палыч. Этот Василь Палыч, согласно словам последователей и его собственным заверениям, ещё в середине 2020-х видел в Колумбии в городе Медельин некую зубастую богиню. По его словам, эта зубастая богиня выглядела как женщина лет тридцати со спутанными тёмными волосами и с рядами острых, будто иглы, зубов. Она объявила Василю Палычу, что тот является избранным вести людей к «последним дням и пришествию ада», и наделила его даром предвидения. Что это за дар такой – никто не знал.
Большинство обитателей Нео-Норильска относилось к Василю Палычу скептически – что ни говори, а он всё же был алкашом, и алкашом знатным, да к тому же страдал шизофренией. Вполне возможно, думали горожане, что и историю с зубастой богиней этот мужик просто выдумал, либо она явилась ему во время приступа белой горячки или в галлюцинациях. В одном, однако, Василь Палыч не солгал: в 2024 году он с тогда ещё живой своей супругой, которую все их соседи знали исключительно как тётю Соню, посетил Колумбию, заглянув заодно и в несколько соседних латиноамериканских стран – Перу, Венесуэлу и, естественно, Бразилию. Примерно тогда же он спился и тронулся головой – тётя Соня умерла от малярии, не дотянув пары дней до возвращения домой. После этого Василь Палыч и начал выстраивать своё учение о зубастой богине и последних днях.
На основе этой концепции сумасшедший алкаш и смог собрать вокруг себя кружок как минимум из ста последователей – и, что примечательно, все жили в его дворе. К 2050 году число их разрослось уже до полутора тысяч, что примерно равнялось численности населения одного спального микрорайона. Последователи зубастой богини вели свою деятельность преимущественно в интернете, ведя группы в социальных сетях, однако многие из них – в том числе и сам Василь Палыч – не стеснялись и живых выступлений. Каждую субботу по вечерам, независимо от погоды на улице, основатель культа и семеро самых первых из последователей устраивали во дворе его дома свои сходки, куда приглашалась паства и невольными свидетелями которых становились соседи, гуляющие во дворе дети да обитатели соседних домов. Сходки эти представляли собой следующее: Василь Палыч, восходя на импровизированную сцену, построенную из досок, ради которых пришлось распилить несколько скамеек, начинал провозглашать очередное своё пророчество – иногда монотонно и серьёзно, буравя взглядом гостей, иногда – с интонациями диктора новостей. Когда же пророчество так или иначе касалось последних дней, то он включал старый бит в стиле хип-хоп и начинал читать его как рэп. Подобные шоу веселили скептиков, а вовлечённые же впадали от них в экстаз.
Сами же сектанты поначалу были лишь героями смешных мемов и нарезок видео. Василь Палыч и его последователи стали знамениты в соцсетях, хоть и не в том смысле, в каком хотели – большинство жителей Нео-Норильска потешались над ними, многие тайно, но большинство – открыто. Всё изменилось, когда баба Фрося, ближайшая советница Василь Палыча и по совместительству его соседка по лестничной клетке, объявила о том, что конец света не за горами, и нужно готовиться к нему. Как – она не уточнила, но всем по опыту прошлых десятилетий было ясно: сектанты, которых уже было две тысячи человек, готовят массовое ритуальное самоубийство.
По словам бабы Фроси и последователей «культа зубастой богини», который так и не обзавёлся самоназванием, конец света должен был наступить 1 ноября 2060 года, а свою акцию они планировали устроить в июле в центре города – прямо на площади перед штаб-квартирой корпорации «Арасака». Эта новость быстро добралась до руководства компании, которая к тому моменту уже фактически контролировала весь город, и глава её сибирского филиала, Алиса Горбунова, ещё в мае 2060 года вызвала к себе Василь Палыча, потребовав от него публично отречься от своих планов.
– Алиса Георгиевна, – захныкал алкаш, – как же Вы не поймёте? Конец света грядёт, мы должны помочь людям спастись! Зубастая богиня пожрёт нас – и мы обретём вечное блаженство! Ну как Вы…
– Василий Павлович, как давно вы были трезвы и в ясном сознании? – железным тоном спросила Горбунова. – Я вам отвечу: ни-ког-да. Вы или сейчас же публично, перед этой телекамерой, – женщина указала на стоящую на треноге камеру, – откажетесь от своих намерений, или так же публично будете казнены! Это и ваш город тоже, неужели вам не жалко своих же сограждан? И вообще – где вы, чёрт подери, раздобыли термоядерный заряд?!
Алиса включила запись на камере, вытащила из ящика своего огромного письменного стола, выполненного из гранита на заказ итальянскими мастерами, хромированный «Кольт 1911» и сняла его с предохранителя.
– Я жду вашего решения, господин алкаш, – таким же холодным тоном произнесла, глядя гостю в глаза, она. – Что вы выберете: передумать или умереть?
– Передумать, – с ужасом пролепетал Василь Палыч. – Но, это… по-своему, можно, а?
Алиса вопросительно посмотрела на мужика.
– «По-своему» – это как? – Женщина подняла бровь, положив пистолет на стол.
– Ну, это, мы в лес пойдём и там устроим всё, – ответил Василь Палыч. – Только наши ребята, и всё. Можно, а?
– Чудно, – Горбунова выдохнула, сложив пальцы домиком. – Но мне бы хотелось, чтобы вы чётко и ясно сформулировали свой отказ от ваших намерений. Это будет сегодня же вечером показано в новостях.
Василь Палыч смутился, но виду не подал. Вновь посмотрев в камеру, он, не мигая, проговорил:
– Я, Василь Палыч, пророк зубастой богини, чётко и ясно отказываюсь от своих намерений провести акцию с ритуальным самоубийством в центре Нео-Норильска. Я намерен перенести акцию в лесной массив в ста пятидесяти километрах и более к югу от города. Я хочу извиниться перед…
Он не успел договорить. Алиса выключила запись.
– Не нужно извинений. Вы сделали всё именно так, как я хотела от Вас. А теперь идите, и чтоб глаза мои вас больше не видели. Охрана! – крикнула Горбунова, и в кабинет тут же ворвались двое соло в тяжёлой чёрной броне и скрывающих лица противогазах и с автоматическими дробовиками наперевес. Схватив перепуганного Василь Палыча под руки, они потащили его к двери, после чего методично и хором выкинули алкаша из кабинета, придав дополнительного ускорения ему ударом колена под зад.
– Прекрасно, мальчики. Прекрасно, – довольно улыбнулась женщина. – «Арасака» ещё и не такое переживёт. Мы не боимся фриков, мы просто не жалеем их.
Соло удалились, а Алиса встала из-за стола и поправила пиджак. Сегодня вечером ей предстояло выступать перед советом директоров и давать ежемесячный отчёт, и она понимала: на совете она должна быть неотразимо красивой и смертоносно эффектной – как акула, когда она несётся к одинокой жертве в океане. Собственно, именно акулой Горбунова себя и ощущала – акулой бизнеса, менеджмента и управления чужими судьбами. В тот день, 17 мая 2060 года, она и подумать не могла, что ритуальное самоубийство двух тысяч двухсот одного человека, которое произойдёт в том же году, но 6 августа, не просто негативно скажется на финансовых показателях «Арасаки» на три года вперёд, но и всколыхнёт её, Алисы Георгиевны Горбуновой, жизнь.
2. Настя
Кромка ночного неба, искривлённая зданиями, подсвечивалась стробоскопами молний. Шелестели листья в парке возле «Арасака-Плаза», ветер пел в проводах, и ему вторил монотонный низкий гул неоновых вывесок. И хотя город не спал, многие люди уже разошлись по домам. Лишь в зданиях корпораций горели редкие окна – некоторые из самых преданных их сотрудников, что ни говори, а любили оставаться на ночь поработать. Парк перед «Арасака-Плаза» не спешил закрываться, но его тенистые аллеи, мягко освещённые желтоватым светом фонарей, уже патрулировали охранные дроны. Никому не запрещалось гулять или сидеть в парке ночью, но это и не одобрялось – общество воспринимало это как «ненужный романтизм» и «сентиментальную погань», которая сильно контрастировала с утилитарным рационализмом. Публичные проявления чувств клеймились, а за поцелуй в общественном месте в 2077 году можно было запросто схлопотать штраф. А штрафы для большинства людей, и особенно молодёжи, предрасположенной к любовному ветру в голове, были неподъёмными – от полутора до трёх тысяч нео-рублей. В новом мире не было места чувствам – и все это понимали.
Кроме одной девушки.
В ту ночь Настя долго не могла заснуть. Двадцатиоднолетняя студентка, вернувшаяся в родной Нео-Норильск из Москвы на каникулы, долго ходила по парку, пока наконец не нашла уютное место на скамейке под сенью сосен. Два раза мимо неё прошелестел дрон-охранник и, неодобрительно мигнув инфракрасным сенсором, улетел.
В двадцать лет Настя, учившаяся на журналиста, поняла, что она, если и останется в Нео-Норильске, будет писать именно в сентиментальных жанрах. Она решила, что станет первой «журналисткой счастливого человека» – будет писать о том, как живут простые люди, вести репортажи из народа для народа, описывать счастливые моменты жизни обывателей – словом, нести свет эмоций и чувств в мир. «Я раскрашиваю серый мир лучами светлых чувств!» – писала она в своих соцсетях, за что её и взяли на контроль. За стремление к счастью Настю едва не исключили из МГУ, а после скандального эссе о необходимости счастья в постиндустриальном мире киберпанка её вызвали на ковёр перед Советом директоров корпорации «Три-Оптимум», долгое время конкурировавшей с «Арасакой». Решением Совета директоров Настю решили не исключать, но финансирование её учёбы и проектов корпорация всё же урезала. С сокращённой в полтора раза стипендией, которой теперь едва хватало на оплату обучения и счетов, Насте пришлось отказаться от подписки на завтрак, но, к счастью, она нашла способ поддерживать своё положение в такие непростые времена. Настя была не только творческой, но и умной девушкой – она воспользовалась опытом великих писателей и стала публиковать свои эссе в газетах и публицистических порталах. Поначалу это не приносило ощутимого дохода – пока она не написала новое эссе – о вреде счастья и его отрицательном влиянии на рост овощей. Это эссе озолотило будущую журналистку, а Совет директоров реабилитировал её.
Кампания по противодействию счастью уже давно приобрела глобальный характер: в 2077 году вступила в силу очередная новая редакция МКБ, определяющая счастье в разряд психических расстройств. Теперь счастье уже не было счастьем – оно называлось фелицитарным апокалиптическим синдромом, а всех некогда именовавшихся «счастливыми» теперь подвергали психиатрическому лечению. Не менее обширной была и диагностика фелицитарного синдрома: для этого крупными корпорациями развёртывались нейросети, анализирующие социальные сети и поведение людей; в разработки средств противодействия счастью инвестировались десятки миллионов долларов ежемесячно, и казалось, что вот он, золотой век человечества – век прагматизма и рационализма, век управления эмоциями и абсолютного контроля за разумом! Да, корпорации уже давно подчинили себе любовь, оставалось покорить лишь счастье.
Если бы не Настя.
Настя была невысокой светловолосой девушкой с ясными зелёными, будто изумруды, глазами. Её тонкие руки украшали серебряные браслеты, на левом запястье красовалась татуировка в виде лилии – эмблемы королевской Франции. Предпочитала одеваться в белое – но не по политическим или каким ещё мотивам, что было бы хоть сколько-нибудь понятно, а просто потому, что её всегда тянуло к белому. Связано ли это было с тяжёлым течением её фелицитарного синдрома, о наличии которого она невольно догадывалась, или ей просто нравился белый цвет – не знали об этом ни она сама, ни её родители, ни инвесторы, для которых Настя была лишь перспективным проектом.
В ту беспокойную ночь Настя, сев с блокнотом под фонарём в парке, долго думала, какой бы материал написать. Ещё со школьных времён она собирала своё журналистское портфолио, и продолжала это делать до сих пор. Когда мимо неё в очередной раз пролетел сторожевой дрон, она сразу же поняла: надо писать о надвигающейся на город грозе.
Открыв в блокноте новую страницу, Настя встряхнула ручку и начала писать:
«Не в первый раз наступает на Нео-Норильск гроза, возвещая своё грозное появление зрелищным парадом молний. Не в первый раз это природное инфернальное шоу разверзлось пред моими очами, и я, сим очарованная, смотрю и не могу оторвать взгляда от него. Что такое гроза? Почему дурманит она душу и пьянит взор мой девичий? Стало быть, гроза суть явление не столько природное, сколько мистическое. Ибо ничто взоры не притягивает так плотно, и не терзает душу страхом так сильно, как гроза. Ибо молния, что с небес посылаема, может поразить вмиг меня, пусть невинную, фелицитарным синдромом поражённую…»
Девушка подняла взгляд вверх. С ночного, чёрного будто ужасающая космическая пустота, неба, на блокнот упала капля воды. А за нею – ещё одна. Начинался дождь. Небо над Нео-Норильском заплакало, как бы написала сейчас сентиментальная Настя, которая сейчас, быстро сложив блокнот и ручку в сумочку, бежала к выходу из парка. Капли дождя истерически срывались с неба и разбивались об асфальтированные дорожки и о Настину голову, путаясь в её волосах и мыслях – разбивались так, будто и не капли дождя это вовсе, а самолёты-камикадзе, таранящие американский авианосец. Быстрым шагом покинув ставший таким неуютным из-за надвигающегося августовского ливня парк, она добежала до располагавшейся в первом этаже «Арасака-Плаза» круглосуточной кофейни и, плюхнувшись на дерматиновый зелёный диванчик, наконец перевела дух.
В кофейне, кроме Насти, было ещё трое – бариста, чернявый кудрявый толстячок лет тридцати, да двое посетителей в деловых костюмах, что-то активно обсуждающих на испанском. Одного из них Настя узнала сразу – это был господин Гонсалес, один из инвесторов проекта «Настя-эссеистка». Он входил в совет директоров «Три-Оптимум», возглавлял испанский филиал этой корпорации в Севилье, и был одним из наиболее щедрых инвесторов проекта – только за прошлый год его инвестиции в Настины учёбу и творчество составили более семи миллионов долларов. Второй человек не был виден: его лицо было спрятано под капюшоном дорогой чёрной мантии, наброшенной поверх делового костюма, а сам он выглядел довольно крупным.
Молодая журналистка заказала апельсиновый раф и, пока бариста готовил ей кофе, продолжила писать своё эссе о грозе. Лёгкая электронная музыка, гармонично слившаяся с ливнем, автоматной очередью барабанящим по стёклам, успокаивала и настраивала на творческий лад. Настя продолжила писать:
«О дождь! дождь, эта прекрасная и одновременно ужасная водная стена! Почему ты, о дождь, так печален? Не оттого ли, что похож ты на слезы, катящиеся по лику человеческому? Да – так и есть. Как слеза по ланите из ока течёт, печалью вызванная, так и струи дождя суть слёзы небесные, что небо проливает из-за прегрешений человеческих. Ибо никакой high tech не обрадует одновременно и человека, и небо, но всякий low life печалит и человека, и небо…»
Настя отвернулась к окну. Из-за плотной стены дождя за ним не было видно ни зги, но Настю это ничуть не беспокоило. Её ум занимало эссе о грозе и дожде, бушевавшими над Нео-Норильском, но где-то там, на задворках сознания, прятался один вопрос – вопрос, подтачивавший её всё время от первой буквы эссе:
Почему она пишет, как в восемнадцатом веке?
Сделав глоток апельсинового рафа, Настя вздохнула и снова повернулась к окну, где только что сверкнули яркие ксеноновые фары, и вскоре возле входа в кофейню припарковался по-настоящему антикварный автомобиль – «Делориан», выпущенный ещё в 1982 году.
«Быть того не может!» – мысленно ахнула Настя, увидев автомобиль, которому уже больше девяноста лет. В Нео-Норильске уже давно не было винтажных автомобилей – всякие «Приоры» и «Форды Фокусы» начала века уже давно уступили место новым атомным автомобилям, а настолько старые машины почти моментально привлекали внимание. И Настя, задержав ручку над блокнотом, заворожённо наблюдала, как призрак Старого мира разворачивался на парковке, как «крылом чайки» открылась водительская дверца и как из машины кто-то вышел…
3. Полуночный вояж
В кафе-баре «Райская ночь» в одном из спальных районов Нео-Норильска сегодня был полнейший аншлаг. Никогда ещё за всю свою историю это маленькое заведение не привлекало столько гостей, сколько вечером 6 августа, когда там выступил известный рок-музыкант Армитидж. Популярен у жителей города этот выходец из Сиэтла был настолько, что билеты на его шоу были раскуплены спустя полтора часа после того, как его анонсировали ещё в мае 2077 года. И даже после этого руководство кафе-бара распорядилось выпустить ещё несколько сот билетов: в кассы агрессивно звонили и писали фанаты Армитиджа, бывшего вокалиста-клавишника группы «Criminal Origins», с требованием продать им билет на концерт – их не останавливало даже отсутствие билетов в принципе. Иные просили выписать им их просто на клочке картона – так сильно было их желание посмотреть шоу.
Армитиджу было уже сорок лет, и со времён своей юности он жил сценой. В начале своего творческого пути он, как и многие музыканты в его возрасте, поднимал аудиторию, выступая в качестве диджея со своими композициями в набиравшем в 2060-х новую волну популярности жанре синтвейв в различных клубах и барах сперва родного Сиэтла, а потом и Найт-Сити, куда переехал вместе со своей девушкой, на которой вскоре женился. Но даже заведя семью, он не оставил музыку и сцену. Вместе с нею и парой своих друзей он и основал гибридную синтвейв-рок-группу «Criminal Origins», где был на роли клавишника и второго вокалиста – не считая того, что он писал для группы песни. Разумеется, корпорация «Арасака», контролирующая всю культурную жизнь Найт-Сити, не могла не заметить такого талантливого исполнителя, как Армитидж, и всячески старалась переманить его и его группу к себе. Регулярно к ним наведывался агент лейбла «Арасака Рекордс» и предлагал контракты различной степени выгодности, но всякий раз был вежливо посылаем куда подальше. В «Арасаке» так и не узнали, что группа Армитиджа была давно подписана с другим лейблом, находящимся во владении конкурентов из «Три-Оптимум» и на условиях, гораздо более выгодных, чем те, что предлагали хитрозадые менеджеры из «Арасаки».
И вот, вечером 6 августа 2077 года в нео-норильском кафе-баре «Райская ночь» состоялось долгожданное шоу, стянувшее в один из спальных районов города ни много ни мало полторы тысячи человек. Руководство «Райской ночи» готовилось к любому количеству публики, но, когда в большой двор, окружённый несколькими древними хрущевками, стеклось такое количество людей, им пришлось выкатить на улицу огромный голоэкран и колонки и транслировать видео и звук из зала на него. В самом же зале была страшная давка – вместо возможных ста пятидесяти человек, которые тот мог вместить, туда набилось вдвое больше гостей.
И вот часы пробили девятнадцать часов, и на сцену, пафосно опустив голову, словно герой старого аниме, вышел Армитидж. Его пепельные волосы красиво опускались вниз, в прядях играли лазерные лучи. Музыкант встал за синтезатор, коснулся клавиш и, сыграв арпеджио, резко поднял голову, посмотрев в зал. Шоу началось.
Едва артист начал играть, толпа в зале и во дворе кафе-бара пришла в движение. Фанаты качались и прыгали в такт музыке, кто мог – подпевал, некоторые просто фотографировали представшего перед ними Армитиджа, улыбающегося со сцены, или просто качали горящими зажигалками в воздухе – особенно когда он заиграл «Давай полетаем» в синтвейв-обработке. Зал просто сошёл с ума.
– Спасибо вам всем! – радостно улыбаясь, крикнул Армитидж со сцены, когда шоу-программа закончилась. – Вы лучшие. Корпорациям никогда не победить счастье, ведь без счастья нет музыки! – И с этими словами клавишнк ушёл со сцены.
…Час спустя после окончания концерта Армитидж сидел за рулём своего «Делориана» и ехал в центр Нео-Норильска. В очередной раз он радовался тому, что у него был контракт с лейблом под крылом «Три-Оптимум»: ему было предоставлено несравненно больше свобод, в отличие от конвейерных звёзд, штампуемых «Арасака Рекордс» в промышленных масштабах и буквально находящихся в своеобразном рабстве. В частности, Армитиджу как фактически независимому артисту предоставлялось право самому планировать свой концертный график и географию туров, чем он сейчас и пользовался. Из Нео-Норильска ему затем предстояло направиться в Красноярск, и надлежало быть там через десять дней. После Красноярска путь его лежал в Сургутскую аркологию, а оттуда – в Ханты-Мансийск и «Росу». Сперва сорокалетний рокер не понимал, что это за «Роса» такая, пока во Владивостоке ему не объяснили, что РОСА – это Региональная ось Свердловск – Алматы, самый большой из городских суперкластеров Сибирского региона.
И вот теперь Армитидж подъехал к кофейне в первом этаже «Арасака-Плаза». Дворники приятно скрипели по лобовому стеклу, а из старенькой магнитолы доносилась песня Дейва Роджерса про дежавю и ночные улицы. Накинув на голову капюшон куртки, музыкант выскочил из машины и побежал ко входу в кафе.
Внутри было тепло и уютно, играла спокойная, немного тягучая музыка. Было светло и почти безлюдно: лишь бариста, сидящий на стуле с портативным компьютером на коленях, да одиноко сидящая у окна русоволосая девушка, что-то пишущая в блокноте. Подойдя к стойке, Армитидж дважды постучал по деревянной панели и, когда бариста обратил внимание на него, сказал:
– Можно латте? Черничный, – уточнил артист.
– Черничный закончился, – расстроенно протянул бариста. – Могу предложить вишнёвый.
– Давайте вишнёвый, – согласился Армитидж. Он поднёс ладонь к платёжному терминалу и рассчитался за кофе. Получив свой вожделенный напиток, музыкант окинул взглядом помещение. Девушка с блокнотом никуда не делась, лишь отодвинула пустой кофейный стакан (высокий, в таких как раз подают раф).
Держа чашку и блюдце, рокер подошёл к столику и слегка смущённо спросил:
– Разрешите, я подсяду?
Девушка только кивнула в ответ. Получив согласие, Армитидж сел и, скинув куртку, под которой была слегка потёртая оранжевая футболка, посмотрел на сидящую напротив него незнакомку. Она тут же подняла голову.
– Вы ведь не местный? – с любопытством спросила она.
– Да, – ответил Армитидж. – Я из Сайлент-Хилла.
– Но для иностранца вы очень хорошо говорите по-русски, – заметила его собеседница. – У вас родители русскоговорящие?
– Да, – кивнул Армитидж. – Мои родители эмигрировали в тогда ещё существовавшие Соединённые Штаты. Их пригласили там работать – они были учёными, одними из лучших в Сиэтле…
– Но вы сказали, что из Сайлент-Хилла… – начала было девушка.
– Я переехал оттуда, когда женился.
