скачать книгу бесплатно
April tender, April shady,
O my sweet and cruel lady
April blooming with pastel colours,
Эйприл-душка, Эйприл-тайна,
Моя дама – лед и пламень,
Ты пастельный цвет желаний.
Шло время, у Кларка прибавилось уверенности в себе, даже авторитарности. Она уже не узнавала милого мальчика, писавшего ей стихи. Тренировки изменили его, он накачался и закоснел. Да и в постели пугливый и застенчивый юноша с нежным девичьим телом теперь вел себя грубо и эгоистично. Она начала его бояться. Но когда Кларк закончил обучение и успешно сдал выпускной экзамен, уже родился Лиам, да и София была на подходе.
April caught in the icy storm,
April soft, so sleepy warm…
Эйприл крутят дождь со снегом,
Эйприл млеет в сонной неге…
А еще несколько лет спустя Эйприл-душка, Эйприлтайна, случайно открыв книгу, валявшуюся дома у сестры, так и застыла с открытым ртом, словно выброшенная на сушу рыба. Его стихотворение, его прекрасное стихотворение, написанное лично для нее, оказалось сочинением Fall for April забытого английского поэта – Кларк проходил его в школе, прилежно переписал, вручил ей на первом свидании, и она, сложив вчетверо этот листок, до сих пор как дура носила его в бумажнике. Эйприл вернулась с детьми домой и всю ночь прорыдала от ярости и горя, оттого что образ из прошлого теперь окончательно померк в ее глазах и оскорблена была память о том Кларке, с неловкостью подростка держащем в руке вырванную страничку из тетради.
April, I fall for you.
Эйприл, я в тебя влюблен.
* * *
Кларк приподнял сетчатую крышку аквариума, наклонил тарелку, лягушка упала, попрыгала на мхах и тут же нырнула в кокосовую скорлупу, свой пруд.
– Надо покормить Бетти, папа. Она, наверное, проголодалась.
– Дай ей передохнуть, милая, лучше тоже пойди прими ванну, поплещись, как Бетти.
София не ответила. Она слышала, как закрылась дверь внизу, стихли шаги мамы и Лиама, хлопнули дверцы и машина тронулась с места. Кларк включил воду, проверил, не горячо ли, бросил в ванну несколько кристалликов ароматической соли и снял ботинки. София медлила. Он нахмурился:
– Пошевеливайся, Софи, ну, давай поживей, нечего копаться, тут тебе не Париж…
Раздался звонок в дверь, и отец умолк на полуслове. Снова звонок, распахнулась входная дверь, Кларк чертыхнулся.
– Мистер Клефман? Миссис Клефман? Агент Чепмен, ФБР, – послышался женский голос.
– Ладно, Софи, я пошел вниз. Залезай в пену и выключи воду, когда ванна наполовину заполнится, ладно?
Кларк вышел, и до Софии донесся с первого этажа разговор отца с каким-то мужчиной на повышенных тонах, тот что-то твердо ему возражал, потом к ним присоединился еще кто-то. Они так и препирались внизу, когда в ванную постучали.
– Можно войти?
– Да, – ответила девочка.
Вошла женщина, улыбнулась, она чернокожая, коротко стриженные волосы зачесаны назад, как у мамы, думает София, и вид у нее уже не такой измученный. Офицер ФБР опустилась на колени, ласково и профессионально погладила ее по щеке: нейронауки доказали, что физический контакт является главным средством воздействия на ребенка, чтобы он перестал бояться и успокоился.
Затем она протянула ей полотенце:
– Привет, София, меня зовут Хизер. Офицер Хизер Чепмен. Быстро вытирайся, одевайся, а я тебя подожду снаружи, ладно? Не знаешь, куда ушла твоя мама?
– Они с Лиамом поехали за покупками.
Женщина вышла из ванной, достала мобильник:
– София Клефман со мной. Выясните, где находится Эйприл Клефман, наверняка поехала в ближайший “Мэйсис”, черный “шевроле-тракс”, номер у вас есть. С ней ее сын Лиам.
Девочка оделась, женщина ждала ее за дверью и протянула ей руку. Внизу крики стихли, отца уже там не было.
– Пошли, София, мы заедем за мамой и твоим братом и все вместе прокатимся на машине.
– Мы потом вернемся домой? Мне надо покормить Бетти.
– Бетти?
– Это моя лягушка. Мы думали, она умерла, а оказалось, она просто высохла. Как аксолотли.
Хизер, уже вынув было телефон, убрала его обратно.
– За лягушку не беспокойся. Мы о ней тоже позаботимся. Все будет хорошо. Зови меня Хизер. Ладно, София?
– Ладно.
Джоанна
Пятница, 25 июня 2021 года.
Филадельфия
– Джоанна, – заявляет Шон Прайор, – у вас мозг что готический собор.
Джоанна Вассерман выдерживает его взгляд, умело скрывая свое потрясение. Да ладно! Собор? Готический? Пламенеющая готика, если уж на то пошло, думает адвокатесса. А почему тогда не Тадж-Махал, пирамиды там или “Цезарь-Палас” в Лас-Вегасе? Опешив на мгновение, она быстро парирует:
– Лучше уж так, чем мужские мозги.
– То есть?
– Симона де Бовуар. Отец все время говорил ей, что у нее мужские мозги.
Гендиректор “Вальдео” хихикает с понимающим видом, как будто он был закадычным другом Симоны, ее отца и их собаки. Джоанна смеется про себя. В лучшем случае у Прайора есть весьма отдаленное представление о том, кто такая эта чертова Симона, но босс фармацевтического гиганта с капиталом тридцать миллиардов долларов не может проколоться. Готический собор… Уши вянут.
Джоанна приехала в главный офис “Вальдео” в Филадельфии с молодым адвокатом из их конторы – он тоже ведет дела, а главное, таскает за ней папки. Семь лет эта фармацевтическая компания является клиентом адвокатской фирмы “Дентон & Ловелл” в том, что касается уплаты налогов и дел о поглощениях, Джоанна с ними работает три месяца и два из них общается лично с Прайором. Уже на первой встрече Прайор спросил со свойственным ему тягучим техасским выговором, который он явно культивирует, и широкой плотоядной улыбкой суперхищника:
– Скажите, мэтр, вы знаете, почему из всех обалдуев в “Дентон & Ловелл” я выбрал именно вас?
– Дайте-ка угадаю, мистер Прайор. Потому что я была лучшей в своем выпуске в Стэнфорде, скорее всего потому, что я молодая женщина, и наверняка потому, что чернокожая. А также потому, что я выигрываю все процессы против белых стариков, с которыми вы учились в Гарварде.
Прайор расхохотался:
– Да, мэтр, и еще потому, что вы единственная осмеливаетесь так мне отвечать.
– Я, мистер Прайор, взяла ваше дело только потому, что вы способны меня вынести.
Но Прайор никогда не допустит, чтобы последнее слово осталось за собеседником:
– Не забывайте все же, что я окончил еще Университет Карнеги – Меллона.
Ничья. После этой пикировки Джоанна Вассерман и Шон Прайор делают вид, что они лучшие друзья на свете. Что говорят на равных. Для Прайора это типа дело чести, так он вносит свою лепту в дело преодоления социального и расового неравенства – без перебора, разумеется. Наследник-мультимиллионер гордится и даже упивается сознанием того, что без всякого пренебрежения беседует с крутой негритосочкой из Хьюстона, получившей стипендию в рамках программы affirmative action[8 - Позитивной дискриминации (англ.).], дочерью электрика и портнихи, – он навел справки.
Несмотря на разделяющую их пропасть – тридцать три года, опционы на два миллиарда долларов и ослепительно-белые зубы, – они оба слишком часто называют друг друга по имени, что придает их беседе изысканный оттенок язвительного лицемерия. Говори они на каком-нибудь романском языке, они бы уже перешли на “ты”. Словно аристократ, провозгласивший себя приятелем своего садовника, Прайор убедил себя в этой вымышленной дружбе, но Джоанну на мякине не проведешь. Она прекрасно угадывает в ухмылке Прайора не поддающийся описанию неистребимый дух южанина, улавливает все мельчайшие красноречивые симптомы и нюансы, пропитавшие межрасовые отношения, ей хорошо знакома эта неподдельная искренность, с которой состоятельная белая дама с безупречной укладкой одаривает своего чернокожего шофера самой обольстительной улыбкой, убийственной улыбкой благорасположенности, от которой так и веет надменной уверенностью в изначальной неполноценности этого потомка рабов, ядовитой улыбкой, не изменившейся ни на йоту со времен “Унесенных ветром”, – все свое детство Джоанна наблюдала, как она проступает на напудренных лицах белых клиенток ее мамы-портнихи.
Однажды – двадцатый век подходил к концу – после уроков, когда маленькая Джоанна ждала школьный автобус, перед ней остановился черный лимузин, заднее окно с тонированными стеклами опустилось, и одноклассница пригласила Джоанну в машину, радуясь, что сможет провести с ней еще несколько минут.
– Конечно, Джоанна, – подбодрила ее мать подружки, – садись, мы сделаем небольшой крюк, чтобы довезти тебя до дому, ничего страшного.
“Ничего страшного”. Все понятно, мать скрепя сердце уступила просьбам дочери. Девочка забралась к подруге на заднее сиденье большого немецкого седана.
Дама за рулем, желая показать, как она хорошо воспитана, решила поддержать разговор:
– Ну, Джоанна, кем ты хочешь стать? Ну не портнихой же, как твоя мама, надеюсь?
Джоанна не ответила. Вернувшись домой, она бросилась к матери со слезами на глазах, крепко обняла ее, потом вытащила свои тетрадки. Одна-единственная высокомерная фраза только что превратила ее в самую благодарную дочь и самую прилежную ученицу.
Двадцать лет спустя Джоанна не забыла, откуда она и куда идет. А главное, она прекрасно понимает, что в этой истории с гептахлором, с которым работают в основном женщины, и почти все цветные, боевитая чернокожая адвокатесса собьет прицел и сдержит напор оппонентов. Прайор, во всяком случае, очень на это рассчитывает. Джоанна догадалась, что он так упорно настаивал на том, чтобы именно она была его адвокатом, что “Д&Л” пришлось ее нанять, несмотря на высокие запросы, хотя она надеялась, что этим их отпугнет; ей сразу же дали клиента, одного-единственного – “Вальдео”. Более того, адвокатское бюро, где это видано, сразу возвело ее в ранг partner.
Большие окна в офисе Прайора на верхнем этаже небоскреба тридцатых годов выходят на реку Делавэр. Даже в ее присутствии Прайор не может удержаться и ходит взад-вперед по комнате с довольным хозяйским видом, притворяется, что забыл обо всем и просто любуется видом на реку, скрестив руки и вздернув подбородок а-ля Муссолини. И всякий раз Джоанна терпит эти сеансы показушной медитации, тем более что их тут двое из одной адвокатской фирмы, а значит, каждая минута их рабочего времени обходится клиенту в сотню долларов. Как-то раз она все-таки решилась напомнить ему об этом. Прайор тогда выскреб из своей памяти округлую циничную фразу: если бы деньги не стоили так дорого, мы бы не придавали им такого значения… Прайор это не сам придумал, но он любит цитаты. В мире топ-менеджеров, где любая литературная культура неуместна, он превратил ее в мощный инструмент символической власти. Поэтому, когда замаячила угроза уголовного процесса по делу о гептахлоре, инсектициде, запущенном в производство до проведения надлежащих испытаний, и совет директоров начал проявлять первые признаки беспокойства, Прайор блестяще отмел принцип предосторожности: “Дорогие коллеги, я часто думаю о прекрасной поэме Ральфа Уолдо Эмерсона, которая заканчивается такими словами: «Не иди туда, куда ведет дорога. Иди туда, где дороги пока нет, и оставь свой след». Так что да, в бесконечной борьбе за возможность накормить человечество мы оставили свой след”.
Гептахлор… Джоанна сидит сейчас в офисе Прайора из-за этого вещества, мешающего некоторым насекомым преодолевать личиночную стадию. В начале двухтысячных “Вальдео” синтезировал его, но с тех пор патент перешел в собственность государства, и гептахлор производят теперь и другие компании. Выяснилось, что это не просто чрезвычайно канцерогенное соединение, даже в слабых дозах, но и эндокринный разрушитель. Адвокатская фирма Остина Бейкера подала class action[9 - Коллективный иск (англ.).], и “Вальдео”, скорее всего, придется выложить сотни миллионов долларов.
– Шон, давайте перейдем к делу, если не возражаете. На сегодняшний день шестьдесят пять больных обвиняют “Вальдео” в непредосторожности, и я не исключаю, что это нам дорого обойдется.
Джоанне очень нравится неологизм “непредосторожность”, подразумевающий отсутствие преднамеренности, ей также весьма по душе местоимение “нам”, показатель того, как близко к сердцу ее контора принимает интересы клиента.
– Скажите мне, Шон, – продолжает она, – сможет ли Остин Бейкер представить доказательство того, что в “Вальдео” знали о вредности вещества и скрыли этот факт от людей, которые с ним работали?
– Не думаю, что это им удастся.
– Если вам зададут подобный вопрос в суде, отвечайте что угодно, кроме “не думаю, что это им удастся”. Он сформулирован достаточно провокационно, я бы точно заявила протест. Для начала повторите, что вещество абсолютно безвредно.
– Конечно безвредна. Клинические тесты, проведенные нами в свое время, противоречат независимым исследованиям, на которые ссылается Остин Бейкер.
– Прекрасно. Но лучше все же повторить. Это будет слово одних экспертов против слова других, Шон. Проблема в вашем бывшем инженере Фрэнсисе Голдхагене. Он уверяет, что “Вальдео” не учла анализы, доказывающие вредоносность гептахлора.
– У нас возникли сомнения, и мы решили не принимать во внимание эти заключения. Кроме того, мы собрали сведения о его личной жизни и готовы доказать, что он склонен лгать, по крайней мере своей жене.
Адвокат вздохнула. Процесс, выигранный такими методами, рано или поздно повредит имиджу фирмы. Но проиграть его в краткосрочной перспективе тоже не вариант.
– Я не хочу его дискредитировать таким образом. “Вальдео” это славы не прибавит, да и юстиции тоже.
– Знаете, Джоанна, юстиция – как материнская любовь, хороша в меру… Кстати о семье, Джоанна, как ваша сестра?
Он все знает, тут же поняла она. Разумеется, Прайор собрал информацию, нащупал трещины в ее броне, Прайор в курсе, что в феврале этого года у ее младшей сестры диагностировали первичный склерозирующий холангит. Он также догадывается, что Эллен, будучи студенткой, наверняка оформила обычную медицинскую страховку и только потом с ужасом поняла, что она не покрывает орфанные заболевания вроде ПСХ. Прайор считает, что Джоанна согласилась на хорошо оплачиваемую работу в “Дентон & Ловелл” ради Эллен. Без трансплантации печени за двести тысяч долларов она уже была бы на том свете, и теперь приходится раскошеливаться минимум на сто тысяч каждый год, чтобы она прожила еще, скажем, десять лет, ну пятнадцать, в надежде, что ее хрупкое тело сумеет противостоять холангиту, что она продержится до тех пор, пока не найдут лечение – если найдут. Прайор ошибается. Зарплата, конечно, сыграла свою роль, но Джоанне хотелось получить эту должность, достичь пика своей карьеры, взойти на гору денег, с вершины которой она будет наконец созерцать размах своего реванша.
Гендиректор продолжает очень серьезным тоном и, насколько может, сокрушенно:
– То, через что ей приходится пройти, просто ужасно. Поверьте, я всем сердцем с вами.
– Я… очень тронута.
– Если вашей сестре что-нибудь понадобится, Джоанна, кому, как не нам, вам помочь. Клиника, медикаменты, новые методы лечения.
– Спасибо, Шон. Пока что надо, чтобы пересаженная печень прижилась. Но я не забуду о вашем предложении. Пожалуйста, давайте вернемся к class action против гептахлора. Я попрошу моего коллегу, мэтра Спенсера, вкратце изложить вам нашу стратегию защиты.
Не успел молодой адвокат закончить, как Шон кивком подтвердил, что согласен с планом “Дентон & Ловелл”. Пожав им руки, он дал понять, что встреча окончена. Но когда Джоанна выходила из его кабинета, он окликнул ее:
– Джоанна, я хотел предложить вам кое-что. Не согласитесь ли поучаствовать в заседании нашего Дольдер-клуба в субботу вечером, то есть завтра. Вы ведь слышали про Дольдер?
Джоанна кивает. Слышала. Страшно эксклюзивный клуб, еще более закрытый, чем его прототип Бильдербергский клуб. Но если Бильдербергский клуб собирает раз в год за закрытыми дверями около сотни влиятельных особ мира политики и бизнеса, то в заседаниях Дольдерского клуба участвуют лишь два десятка боссов big pharma: уже пятьдесят лет никто не знает ни когда проводятся эти встречи, ни о чем там идет речь. Возможно, заговорщики обсуждают цены на лекарства, затевают всякие аферы и определяют перспективные направления развития. Отрываются по полной. Прайор улыбнулся:
– Я представлю вас как своего личного консультанта, кем, на мой взгляд, вы и являетесь. Ежегодное совещание проводится на этот раз в США, так что моя очередь, как американца, произнести приветственную речь. Тема вас заинтересует – “Конец смерти”. Юлиус Браун, да, будущий лауреат Нобелевской премии, расскажет о своей работе по филогенетике эмбриона, а то, что сообщат следующие два докладчика, вас просто поразит. Извините, что предупреждаю вас в последний момент, но вам известно, какая паранойя царит в нашей сфере. Жду вас на Манхэттене, в Верхнем Ист-Сайде, в салоне “Ван Гог” отеля “Саррей”. Сможете подъехать к восьми?
Джоанна пытается придумать, как сказать, что да, это большая честь, Шон, но, к сожалению, вы слишком поздно мне сказали, и я боюсь, что мне не… И она инстинктивно кладет руку себе на живот первобытным защитным жестом. А вот этого Прайор не знал: Джоанна беременна.
Ровно семь недель назад, между проглоченными на бегу сашими и встречей partners, она сделала тест на беременность в туалете “Дентон & Ловелл”. И когда в окошечке появились две полоски гранатового цвета, у Джоанны захолонуло сердце от радости.
Любимый человек Джоанны – газетный иллюстратор. В конце октября прошлого года, когда одним своим рисунком он оскорбил чувства некоего неонацистского лидера и тот подал на него жалобу, Джоанна представляла в суде газету и послала оппонентов в нокаут. “Келлер против Вассермана” отныне считается прецедентом: тот факт, что на рисунке или в любом другом месте написано, что у белого супремасиста отсутствует серое вещество, – это не оскорбление, а мнение, а то и диагноз. Короче, пара пустяков, как оказалось. В тот же вечер Эби Вассерман пригласил ее на ужин в “Томбу”, дорогущий ресторан, явно ему не по карману, и в конце ужина, поскольку любовь живет правотой сердца, спросил, сильно запинаясь, какие у нее планы на ближайшие столетия. Он удержался и не сказал, что создан, чтобы любить ее и следовать за ней, хотя именно так и думал в глубине души. Джоанна тоже ни секунды не колебалась. Он подарил ей перьевую ручку. Вот, Джоанна, это Waterman, очень похоже на мою немецкую фамилию, ну… фамилию, которую я бы очень хотел, чтобы ты носила, но знаешь, я вообще-то могу и твою взять. Джоанна сняла с ручки колпачок и молча написала на белой хлопчатобумажной скатерти “Джоанна Вудс-Вассерман”, стараясь не прослезиться. Хозяин ресторана разрешил им забрать скатерть с собой.
Они сразу же захотели родить ребенка и приняли все необходимые меры для достижения этой цели, причем принимали их очень часто, очень подолгу и везде, где придется. Врач утверждает, что именно между возвращением Джоанны из Европы в начале марта на том жутком рейсе, когда она поклялась себе выйти за него замуж, если выживет, и свадьбой в начале апреля их гаметы встретились и сразу же слились воедино. Они по гроб жизни будут благодарны белому супремасизму. И кстати, предложил еврей Эби (уменьшительное от Авраама), если у нас будет мальчик, мы назовем его Адольфом. Только если это будет второе имя, смеясь, осадила его Джоанна. И тут же обругала себя, что так веселится, в то время как ее сестру ждет медленная агония. Но счастье весом в несколько граммов росло внутри нее и занимало собой все пространство.
Прайор не отставал:
– Джоанна? Дольдер?
Завтра вечером? Вряд ли выйдет: она планировала отпраздновать три месяца беременности с родителями… С другой стороны, отправиться к черту в пекло тоже заманчиво.
Джоанна не успела ответить, потому что на рабочем столе Прайора зазвонил тяжелый черный телефон, настоящий раритет из бакелита.
Он раздраженно схватил трубку:
– Я просил меня не беспокоить… Ладно… Я ее предупрежу.
Прайор повернулся к Джоанне с заинтригованной улыбкой:
– Вы удивитесь, Джоанна, но вас ожидают в приемной. Два офицера ФБР. Тем не менее я надеюсь, вы составите нам завтра компанию, если они, конечно, согласятся вас отпустить.
Дело Меселя
Виктор Месель упал с балкона в четверг, двадцать второго апреля. Обед Клеманс Бальмер в “Ростане” отложился на более поздний час, и она решила пройтись по Люксембургскому саду, благо вход в него прямо напротив кафе, но тут у нее на компьютере тренькнул мейл от Меселя. Клеманс нравится Виктор, он талантливый писатель, и хотя порой создается впечатление, что он импровизирует, на самом деле у него все досконально продумано. Его романы всегда строго выстроены и легко читаются, притом что написаны очень литературным языком. Он никогда, в общем, не повторяется, и Бальмер, работая с ним, всякий раз испытывает радость профессионала. Слава все никак к нему не придет, что есть, то есть, но, может быть, когда-нибудь читатели… Никто не застрахован от успеха. В любом случае Меселю наплевать. “Неудавшиеся провалы”, его последний роман, стал номинантом на премии Медичи, Гонкур и Ренодо, но исчез спустя две недели, так и не попав в шорт-листы; расстроившись и разозлившись, она позвонила автору, чтобы утешить его, но через несколько секунд уже он ее успокаивал, спросив, свободна ли она завтра – у него два приглашения в театр “Одеон”. Нет, с него правда все как с гуся вода.
