скачать книгу бесплатно
– Она еще совсем маленькая, – сказала моя мать. – И совсем не такая уж безобразная, – прибавила она, точно оправдываясь. – И у нее очень милая улыбка. Только она…
– Идиотка, – подсказал Канок.
– Нет, неправда! Это не настолько плохо, милый… Но… она… Она просто недоразвитая. Точно младенец. И по-моему, душа у нее тоже младенчески невинная. Правда, вряд ли она когда-нибудь станет старше…
– Нет, она идиотка, – упрямо повторил отец. – Драм предложил тебе в жены идиотку, Оррек!
– Канок! – предостерегающе прошептала мать, и я тоже испугался, такая свирепая ненависть звучала в голосе моего отца.
В дверь постучали. Отец пошел открывать. Я услышал какие-то тихие голоса, потом он вернулся, но уже без матери, и подошел ко мне, сидевшему на краешке кровати.
– Там эту девчонку, Вардан, прихватило, – сказал он. – Вот Даредан и пришла просить твою мать помочь. Меле молодец! Она тут со всеми подружилась, пока мы на свиней охотились да врагов себе наживали. – Отец устало усмехнулся, и я услышал, как скрипнуло кресло у камина, когда он плюхнулся в него. – Как бы мне хотелось сейчас быть отсюда подальше, Оррек!
– И мне тоже! – искренне сказал я.
– Ладно, ложись и немного поспи. А я подожду Меле.
Я тоже хотел подождать ее и даже уселся было с ним рядом, но он ласково подтолкнул меня к кровати, помог лечь и укрыл мягким теплым одеялом, и уже через минуту я спал как убитый.
Проснулся я внезапно и сразу почувствовал себя настолько бодрым, словно и вообще не спал. Было слышно, как петух в курятнике возвещает скорый рассвет. Впрочем, до рассвета вполне могло быть и довольно далеко. В комнате послышался легкий шорох, и я спросил:
– Отец, это ты?
– Оррек? Я тебя разбудила? Тут так темно, ничего не видно! – Мать ощупью пробралась к моей кровати и присела на краешек. – Ох, как я замерзла! – Она действительно вся дрожала, и я попытался накрыть ее своим теплым одеялом, но она накрыла им и меня.
– А отец где?
– Он сказал, что ему непременно нужно поговорить с Парн Барре, а потом, как только рассветет, мы уедем. Я сказала Денно и Даредан, что мы уедем. Они все правильно поняли. Я просто объяснила, что мы и так задержались здесь слишком долго и Канок беспокоится насчет весенней пахоты.
– А как там эта девочка?
– Теперь уже лучше. Она очень быстро устает, и у нее от этого бывают судороги. А ее мать каждый раз пугается, бедняжка. Она совершенно измучилась с этим ребенком, и я отослала ее наверх, чтобы она немного поспала, она явно недосыпает, а сама посидела с девочкой. А потом и я вроде бы тоже задремала, и… не знаю… отчего-то ужасно замерзла и никак не могу согреться… – Я обнял ее, и она прижалась ко мне. – Потом меня сменили другие женщины, и я вернулась сюда, а твой отец пошел искать Парн. Мне кажется, нам стоит собрать вещи. Хотя еще так темно… Знаешь, я там сидела и все ждала рассвета…
– Посиди еще немножко, согрейся, – сказал я. Так мы и сидели, согревая друг друга, пока не вернулся отец. Он зажег свечу, и мать торопливо сложила наши немногочисленные пожитки в седельную сумку. Потом мы осторожно прокрались по коридору, спустились по лестнице в вестибюль и вышли из дома. Я по запаху чувствовал, что в воздухе уже разливается рассвет, да и петухи орали так, что можно было оглохнуть. На конюшне сонный угрюмый парень помог нам оседлать коней. Мать вывела Чалую во двор и придержала ее, пока я садился в седло.
Потом она вернулась за Грейлагом, и вдруг я услышал, как она негромко, но горестно вскрикнула. Застучали копыта, и мать сказала:
– Ты только подумай, Канок!
– А! – раздраженно, с отвращением бросил он.
– Что там такое? – встревожился я.
– Цыплята, – почти шепотом пояснил мне отец. – Те самые, которых Меле везла в подарок. Люди Драма так и бросили корзину там, где твоя мать ее поставила. Просто бросили и ушли. Оставили цыплят умирать.
Он помог Меле сесть на Грейлага, затем вывел из конюшни Бранти. Тот сонный парень открыл нам ворота, и мы выехали со двора.
– Жаль, что нельзя пустить лошадей галопом! – сказал я. И мать, решив, что я именно это и намерен сделать, тут же всполошилась:
– Нет, милый, этого нельзя!
Но Канок, ехавший за нами следом, усмехнулся и сказал:
– Нельзя, но мы от них и шагом убежим.
Уже вовсю щебетали птицы, и мне все казалось, как моей матери ночью, что я вот-вот увижу свет зари.
Мы проехали уже несколько миль, когда она вдруг нарушила молчание:
– Глупо было привозить цыплят в такой дом!
– В какой «такой»? – переспросил отец. – В такой большой и богатый, ты хочешь сказать?
– Он хорош только в их собственных глазах! – сердито отрезала Меле Аулитта.
А я сказал:
– Отец, они ведь, наверное, скажут, что мы убежали!
– Да, конечно.
– Но тогда нам не надо было… не стоило…
– Если бы мы остались, Оррек, я бы его убил. И хотя мне очень хотелось прикончить этого негодяя в его же собственном доме, боюсь, мне слишком дорого пришлось бы заплатить за свой поступок. И он это прекрасно понимал. Но я все же доставлю себе небольшое удовольствие!
Я не понял, что он хотел этим сказать, да и мать, по-моему, тоже не поняла, но спрашивать мы не стали, а уже ближе к полудню услыхали позади топот конских копыт и встревожились, но Канок сказал:
– Это Парн.
Парн нагнала нас, поздоровалась своим хрипловатым голосом, так сильно напоминавшим мне голос Грай, и спросила:
– Ну и где твои коровы, Канок?
– Вон под тем холмом, чуть дальше. – Мы еще немного проехали, потом остановились, и мы с матерью спешились. Она усадила меня на заросшем травой берегу ручья, взяла Грейлага и Чалую и подвела их к воде, чтоб напились и немного остудили копыта. А Канок и Парн куда-то поехали, и вскоре их совсем не стало слышно.
– Куда это они? – спросил я.
– На то пастбище. Канок, должно быть, попросил Парн призвать наших телок.
Прошло не так уж много времени, но оно показалось мне вечностью, потому что я очень беспокоился и все прислушивался к звукам возможной погони, но, разумеется, ничего не было слышно, кроме птичьего пения и отдаленного мычания коров. И тут мать сказала:
– Они едут!
Вскоре я услышал шелест травы, приветственное пофыркиванье Бранти и голос отца, который со смехом что-то рассказывал Парн.
– Канок? – окликнула его мать, и он тут же ответил ей:
– Все в порядке, Меле! Это наши телки. Драм позаботился о них, но теперь я забираю их домой. Так что все в порядке.
– Вот и хорошо, – сказала она совершенно несчастным голосом.
И вскоре мы снова двинулись в путь – впереди Меле, затем я, за мной Парн с двумя телками, неотступно следовавшими за нею, и, наконец, Канок, который вез наши пожитки. Молодые и бодрые коровы ничуть не замедляли нашего движения; эту породу скота раньше использовали для любых работ; на таких коровах и возили, и пахали, так что телки бежали резво и не отставали от лошадей. К середине дня мы пересекли северную границу наших земель, свернули и направились в сторону Роддманта. Парн предложила пока что отвести телок туда и оставить на одном из пастбищ вместе с их собственным стадом.
– Это будет не так вызывающе, – сказала она. – Да и Драму значительно труднее будет снова их выкрасть.
– Если только он специально не пошлет ради этого за тобой, – сказал Канок.
– Он-то, может, и пошлет, да только я больше не собираюсь иметь никаких дел с Огге Драмом. Если только он не захочет разжечь междоусобицу. Впрочем, тогда он получит сполна.
– Если он вздумает воевать с вами, то ему придется воевать и с нами! – заявил Канок с веселой яростью.
Я услышал, как мать прошептала: «Энну, услышь меня, приди!» Она всегда повторяла эти слова, когда была встревожена или напугана. Когда-то я спросил ее, кто такая эта Энну, и она рассказала мне, что это богиня, которая делает более гладкой дорогу для путников, благословляет любой труд и улаживает всякие ссоры. Животным воплощением Энну была кошка, а опал, который Меле всегда носила на шее, считался камнем этой богини.
К тому времени как спина моя перестала ощущать тепло клонившегося к закату солнца, мы подъехали к Каменному Дому Роддманта. Но лай собак я услышал задолго до этого. Огромная стая собак собралась вокруг нас, но лошадей они не пугали, напротив, все они радостно нас приветствовали. Тернок с крыльца тоже что-то громко кричал, а потом кто-то подошел ко мне – я по-прежнему сидел на Чалой – и тронул за ногу. Это была Грай. И вдруг она прижалась лицом к моей ноге.
– Ну-ну, Грай, дай же Орреку слезть с лошади, – суховато-ласково сказала ей Парн. – Подай ему лучше руку.
– Не нужно, я сам! – Я вполне удачно спешился и обнаружил, что теперь Грай схватила меня уже за руку, прижалась к ней лицом и плачет.
– Ох, Оррек! – приговаривала она. – Ох, Оррек!
– Да что ты, Грай, все хорошо! Правда! Это не… Я не…
– Я знаю, – сказала она, выпуская мою руку и несколько раз горестно шмыгнув носом. – Здравствуй, мама. Здравствуй, брантор Канок. Здравствуй, Меле, дорогая моя. – И я услышал, как они с Меле обнимаются и целуются. Потом Грай снова вернулась ко мне.
– Парн говорит, у тебя какая-то собака есть, – неуклюже начал я, ибо гибель бедного Хамнеды все еще тяжким грузом давила мне на душу – не только его смерть, но и то, что я сам его тогда выбрал, хотя Грай предупреждала меня, что выбор я сделал неправильный.
– Есть. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?
– Очень хочу!
– Пошли.
Она куда-то повела меня – даже этот дом, который я знал почти так же хорошо, как родной, показался мне лабиринтом, полным тайн, из-за черной повязки у меня на глазах.
– Подожди минутку, – сказала Грай, и вскоре я услышал: – Сидеть, Коули! Коули, это Оррек. Оррек, это Коули.
Я присел на корточки. Протянул руку и почувствовал на ладони теплое дыхание, деликатное прикосновение усатой морды и языка, тут же вылизавшего мне все пальцы. Я осторожно провел перед собой рукой, опасаясь попасть пальцем собаке в глаз или испугать ее каким-нибудь неверным движением, но собака сидела смирно. Я погладил ее и ощутил под рукой шелковистую, густую, курчавую шерсть и настороженно приподнятые мягкие уши.
– Это черная овчарка? – шепотом, точно завороженный, спросил я.
– Да. У Кинни сука прошлой весной принесла троих щенков. Коули оказалась самой лучшей и быстро стала любимицей всей детворы. А Кинни уже начал ее учить как пастушью собаку. Но я, услыхав про твои глаза, выпросила ее у него. Вот, держи. Это ее поводок. – Грай сунула мне в руку конец жесткого кожаного поводка. – Пройдись с ней, – велела она.
Я встал и почувствовал, что собака тоже встала. Я сделал шаг и обнаружил, что собака преградила мне путь и не желает сходить с места. Я рассмеялся, но был несколько озадачен.
– Так мы далеко не уйдем!
– Между прочим, если бы ты сделал еще шаг, то непременно споткнулся бы о бревно, которое там оставил Фанно. Пусть Коули сама тебя ведет, ты не бойся.
– А мне что делать?
– Просто скажи: «Идем, Коули!»
– Идем, Коули! – повторил я послушно, сжимая в руке кожаный поводок.
Поводок мягко потянул меня вправо и вперед. И я смело пошел за Коули, пока поводок не замер, предлагая мне остановиться.
– Идем назад, Коули, идем к Грай, – сказал я собаке, и она тут же повернула назад и вскоре остановилась.
– Я здесь, – сказала Грай. Она стояла прямо передо мной, и голос ее прозвучал непривычно резко.
Я опустился на колени к сидевшей на земле собаке и обнял ее. Шелковистое ухо коснулось моего лица, усы щекотали нос. «Коули, Коули», – нежно приговаривал я.
– С ней я почти не пользовалась своим даром, только в самом начале раза два, – сказала Грай. Судя по всему, она тоже присела на корточки рядом со мной. – Она очень быстро все схватывала. Она просто умница! И очень спокойная. Но вам нужно еще немного поработать вместе.
– Так мне лучше оставить ее здесь, а потом приехать за ней?
– Не думаю. Я просто могу сказать, чего тебе делать не стоит. И постарайся не требовать от нее сразу слишком много. А потом я всегда могу заехать и поработать с вами обоими. Я с удовольствием приеду.
– Это было бы здорово, – сказал я. После страстей и жестокостей Драмманта, после всего, что мне довелось там пережить, чистая любовь и доброта Грай, спокойное и доверительное отношение ко мне Коули оказались для меня чересчур сильным испытанием. Скрывая волнение, я спрятал лицо в курчавую шелковистую шерсть и сказал с чувством: – Хорошая собака!
Глава 12
Когда мы с Грай наконец пошли к ним в дом, я с ужасом узнал, что моя мать, слезая с коня, потеряла сознание и упала – хорошо еще прямо отцу на руки. Ее отнесли наверх и уложили в постель. Мы с Грай крутились поблизости, чувствуя себя маленькими и беспомощными, – как обычно чувствуют себя подросшие дети, когда в семье заболевает кто-то из взрослых. Наконец Канок сошел вниз. Он подошел прямо ко мне и сказал:
– Она поправится.
– Может быть, она просто устала? – предположил я.
Он замешкался с ответом, и тут вдруг Грай спросила:
– А ребеночка она не потеряла?
Это было частью дара Грай – знать, что в одном теле одновременно существуют две жизни. Наш дар, например, таких преимуществ не давал. Я уверен, что Канок до этой минуты понятия не имел, что Меле беременна; возможно, она и сама этого еще не знала.
Меня эта новость не слишком взволновала. Мальчишка в тринадцать лет обычно довольно далек от этой стороны жизни; беременность и рождение ребенка – для него весьма абстрактные вещи, не имеющие к нему самому никакого отношения.
– Нет, – сказал Канок. Помолчал, словно колеблясь, и прибавил: – Ей просто нужно отдохнуть.
Но его усталый, какой-то безжизненный голос встревожил меня. Мне хотелось хоть немного развеселить его. Меня уже тошнило от мрака, царившего в Драмманте. Но теперь-то мы были избавлены от этого страха и мрака, мы снова были свободны, окружены друзьями, и в Роддманте нам ничто не грозило.
– Если с мамой пока все в порядке, ты не хотел бы взглянуть на Коули? – предложил я отцу.
– Позже, – сказал он, ласково коснулся моего плеча и вышел с озабоченным лицом. А Грай повела меня на кухню, потому что в этой суете никто даже и не вспомнил об ужине, а я просто умирал от голода. Нас до отвала накормили пирогом с крольчатиной. И Грай сказала, что на меня просто невозможно смотреть, потому что я всю физиономию перепачкал начинкой, а я ответил: пусть сама попробует есть то, чего не видит, а она сказала, что уже пробовала; оказывается, она на целый день завязала себе глаза, чтобы понять, каково приходится мне. Когда мы поели, Грай предложила немного пройтись. Было уже темно, но в небе светил месяц, и дорогу Грай видела вполне прилично, но все равно сказала, что я и Коули передвигаемся в темноте даже лучше, чем она, и, словно в доказательство, тут же споткнулась о корень и упала.
Когда еще в детстве мы с Грай вместе играли в Роддманте, то часто засыпали там, где нас сморит сон, как всякие детеныши; но с тех пор между нами встали все эти разговоры о помолвках и прочих подобных вещах. Так что мы вернулись домой, как взрослые, сказали друг другу «спокойной ночи», и Тернок проводил меня в комнату родителей. В Роддманте не имелось такого количества свободных комнат, как в Драмманте. Да и кроватей было маловато. Тернок шепнул мне, что Меле уснула, а отец устроился возле нее в кресле и, кажется, тоже задремал. Он дал мне одеяло, и я без лишних слов завернулся в него, улегся на полу и тут же уснул.
Утром моя мать первым делом заявила, что чувствует себя вполне хорошо, просто вчера она, видно, немножко простудилась, вот и все. А теперь она готова ехать домой.
