скачать книгу бесплатно
В блокноте писал человек, обладающий полудетским почерком, писал он не слитно, а крупными, похожими на печатные, буквами. Ленику казалось, что он видел этот почерк когда-то в детстве, и это было связано именно с Нифонтовым. «Поперву добыть чудесный минерал, а после делать из него машины, либо какие гайки. Но – чтоб все свое, все в своем дому. Никому из буржуев сам минерал не продавать. Первое: добыть минерал, весь, сколько можно. Второе: делать машины и продавать буржуям. Понастроить заводов, покрыть хоть все земли – и пахотные тож – теми заводами. Третье: народ переуправить. Каждому поставить в дом машинно зеркало и окно – чтоб на себя смотрел и исправлялся, а окно, чтоб за ним глядеть. Четвертое: на деньги от буржуев сделать боевы машины, буржуев согнать, а их народ переуправить. А дальше делать такие повозки-стрелы, чтобы добраться к шустрым на саму вертикаль».
– А хозяин-то блокнота смоделировал нечто очень похожее на нынешнее положение вещей, – пробормотал Леник, – Оче-ч-ень даже похожее.
Дальше шли инструкция, стихи и картинка, и клок газеты.
Пень, как ни в чем не бывало, явился в понедельник на рабочее место и приволок свой позвякивающий портфель.
– Ну, все контрабандные магнитофоны починил? – сурово спросил Анпилогов, по-прежнему ощущая противное жжение в желудке и какую-то гарь во рту.
– Я, кажется, прибыл вовремя? До звонка?
– До звонка, до звонка, как раз за минуту… – проворчал Леник, а сотрудники посмотрели на Пня с усталым осуждением – ведь он пропустил все нелегкие авральные дни.
Пень отвернулся, как часто отворачиваются родители, когда дети несут надоевшие глупости или просят купить ненужную и недешевую вещь. При этом Леонид Михайлович не столько сердился на Пня, сколько боялся возможных неприятностей. Поэтому, когда ближе к обеду в отдел вошел высокий чернявый военный, оправляя под широким ремнем синюю гимнастерку и поскрипывая высокими зашнурованными ботинками, начальник отдела ощутил приступ тяжелой тошноты.
– Подполковник Синицын – представился экзекутор и Анпилогов, скривясь, боком, скептически приоткрывая левый клычок, направился ему навстречу.
– Пень, не вставая, повернулся вместе со стулом навстречу Синицыну и еле заметно покивал головой, напрягая лицо, чтобы не засмеяться.
– Здорово, Паш! – рявкнул Синицын и зачесал пятерней назад все время рассыпавшиеся на прямой пробор пепельные волосы.
– А-аа… вы, собственно знакомы, – играя в просвещенного, развел руками Анпилогов, еще не сообразивший – бежать ему в туалет или обойдется.
– В том-то главная… фишка… хитрость, Леонид Михалыч, что знакомы. Вместе учились… в балетной школе.
Пень хмыкнул. Вид у него был такой, как у тех самых родителей, которые хотят задобрить детей, подкупить чем-то или просто помочь – ведь с ними жить и жить, в конце концов.
– Ты ему покажь, – мотнул головой Пень, – калечки свои продемонстрируй, начальник.
– А стоит? – решил разрядить обстановку и хоть в чем-то оперативно разобраться осторожный Леник.
– Стоит, Леня, – пожевал губами Пень. – Синичка у нас – криптограф со стажем. Он клюет по зернышку, но предпочитает сальце.
Тут Анпилогов представил себе аккуратно разложенное на чистой тарелке с ажурными краями на столе у Веруни кусочек жирной грудинки и ему стало вовсе плохо. Леник кинулся на лестничную площадку, потом по серым гранитным ступеням спустился, зажимая рот, на один пролет, пробежал по выкрашенному темно болотной масляной краской коридорчику и исчез за шершавой, покрытой многолетними наслоениями коричневой краски дверью с черным силуэтом дореволюционного мужчины в шляпе-котелке.
Когда он возвратился на половину Климаши, Пень с Синицыным, притянув ту самую круглую лампу, разглядывали кальки. За ними стоял высокий худой Демура, рассуждал о чем-то, разводил руками, иногда наклонялся над копиями документов, и тогда на глянцевые листы с россыпью карандашных знаков падала ажурная тень его густых волос, стоящих ореолом надо лбом.
– Ты!!! – завопил Анпилогов, выкатив глаза на Пня. – Где взял!.. Кх-х-ххх! – заглотнулась буква в его крупное нутро, – Как посмел?!
– Да ну тя, Леник… – отмахнулся Пень, – ты бы получше программировал сейф. А то – тоже мне… цифири выставил.
– Ладно, ладно, ребята, не ссорьтесь, – небрежно попытался их успокоить подполковник Синицын, – Здесь мы имеем минимум три очень интересных вида кодировки. Первый – это инструкция. Тут, по всей видимости, зашифрован довольно длинный текст, возможно и основной принцип действия огневой машины. Предполагаю, что химические формулы используемых веществ – не зря документ связан с простым, но все же механизмом – какие-то технические характеристики. Далее – картинка с лосем. Это такой вид стеганографии – тайнописи, где может быть зашифровано все, что угодно, но смею предположить, что здесь принцип основного узла. И – стихи… Леса, озера, лунный свет… Вот – и не знаю, – Синицын пожал плечами, усиленными ватным подбивом синей гимнастерки и погонами с перекрещенными телефонными трубками, обозначавшими войска связи, – Ох, не знаю, не знаю пока…
Подполковник говорил еще медленно и размышлительно, но чувствовалось, что если увлечется, разохочется к разговору – то окажется очень болтлив и горяч.
Леонид Михайлович слушал его с по-прежнему слегка выпученными, обалделыми глазками, но постепенно глаза стали усыхать, приобретая обычную весьма органичную форму, Анпилогов провел рукой с коротковатыми, пухлыми у основания, но заостренными к концам пальцами по лицу, и проговорил.
– А отчего это вы, подполковник Синицын, решили, что все так просто. Что тут вам – и принцип действия, и формулы, и чертеж – и все, что хотите. Отчего не предположить фрагментарность данных документов. Я бы, во всяком случае, на месте создателей единственной в своем роде огневой машины – распределил сведения о ней по разным хранилищам.
– И составил некий путеводитель – например – в стихах, – добавил Демура.
– Стихи – штука такая… – начал рассуждать Синицын. – Это на самом деле текст, несущий минимум информации, ибо каждая предыдущая строчка предопределяет последующую – ведь необходима рифма. Чем больше предопределенности – тем меньше информации.
– Не скажите, – вновь заметил Демура, приподняв вверх ровный белый указательный палец. – Стихи несут огромную эмоциональную информацию, и на этом зиждется их очень продолжительное существование.
– О чем мы говорим, коллеги! – завопил Анпилогов. – Что за булда, в конце концов! Вы мне проясните, уважаемые взломщики, что вас так заинтересовало в моих совершенно случайно подобранных бумажках? Может, я их с помойки принес? Может, мне селедку не во что заворачивать? Подполковика-связиста притащили… С чего бы это? И откуда у вас, дорогой сотрудник, вообще доступ в наш отдел третьей степени секретности?
Синицын встал, провел рукою по вислым густым усам, поднял руку к виску, щелкнул каблуками ботинок и достал из нагрудного кармана картонную карточку, запаянную в стекло. На карточке значилось.
«Подполковник службы связи Министерства объединенных систем. Прикомандирован к отделу имитации для поведения спецопераций. Допуск нулевой категории».
21
Синицын Ленику скорее не нравился. Он раздражал Леника. Громкий, гнусоватый голос Синицына, как бы сливался в представлениях Леника с Синицынскими висячими усами, как будто речи эти издавали как раз усы. Спросить, есть ли какие-либо мысли по поводу набора, Леник некоторое время боялся – а вдруг Синицын продолжает прощупывать его и при разговоре начнет лезть в мысли, в сознание… Анпилогов знал, что подобные вещи уже делают, но что такое Синицын?..
Тем не менее, все методики, собранные в открытых и закрытых источниках, постепенно были отброшены. Разговор следовало затевать, и Леник дождался, когда Демура, Пень и Синицын засели на климашиной половине под круглой лампой, и подсел к ним. Говорили о Дворовом.
Когда Леник начал к ним подсаживаться, обсуждали любвеобильность Дворового.
– Да к нему бегают даже девочки из приемной… А вы говорите!.. – доказывал Синицын, – Легкая сплюснутость его башки ровно ничего не доказывает. Кстати, у него в левой части лба наблюдается шрам, и я бы даже предположил, что над Дворовым производили эксперимент, и, предположим, вшили микрокорп с определенными функциями. Ведь ходили разговоры, что над умственно отсталыми людьми…
– Ага, – добавил Пень. – И фокус не удался, и вся интеллектуальная мощь вылилась в мощь мужскую…
– А ты вот хочешь мне доказать, что это вещи настолько противоположные, что подобная трансформация невозможна? – Продолжал провокацию Синицын.
Из тьмы за звяканьем запчастей раздался возглас Пня:
– Ба!
Х-ххе!..Ххх-еее! Леонид Михалыч, вы меня не слушайте, я говорю-говорю, остановиться не могу!.. – ерничал дальше Синицын, зафиксировав подсаживание Анпилогова, – Говорят, некоторое время назад – еще до кристаллизации, Домовой там… ну с дамой из техоотдела… в модельном зале, на большом доводочном столе, меж верстаков! А потом, вкатилась комиссия из министерства – существовала договоренность, что изделие А подлежит демонстрации…в общем, не суть важно. Так комиссия вошла – а они друг на друге. И…
– И? – сурово спросил Анпилогов. Он выделил на разговор с Синицыным час, а время шло в пустоте.
– И-ххх! – зашипел, зажался в смехе Синицын, да и Демура со смешливыми глазами уставился в синицынские усы, – так их и транспортировали на носилках друг на друге. Психологический коллапс. В медсанчасть.
– Ба! – откликнулся Пень.
– Нет, нравится мне, эта семейственность, бытовитость нашей зазаборной жизни, – мягко, но уже с суровыми нотками, начал Анпилогов. Он очень не любил находиться не в центре разговора, и доминирование Синицына раздражало, – да и вообще сидение под лампой, конечно вызывает… – постепенно Леник втягивался в свою вкусную речь, с масляным заглатыванием букв, – тем н менее, сроки, как говорится, не просто поджимают, а затягивают петлей, так что…
– А тогда, сказал Синицын, – нужно говорить совсем по другому. Поначалу сообщу – анализ текста инструкции и стишка практически ничего не дал. Если там и есть определенный код, то ключ к нему найти не предоставлялось возможным. Особенно же меня занимала инструкция, поскольку там были чертежи, а всякий чертеж мог, в принципе, в развороте, предоставить определенный интерес.
– Как это в развороте? Там и был-то всего какой-то ерундовый замок.
– Да, замок, – подтвердил Синицын, – но, если уже имеется чертеж, то все го детали – узлы, плоскости, резьбы, винты, гайки – да все что угодно, может оказаться лишь знаком – надводной, нескрытой частью айсберга. Каждая деталь чертежа может иметь разворот – проекцию в другую плоскость, расположенную под углом к видимой. Это, как если бы из этой точки поднялось некое растение – ветвящееся, объемное. Может быть – это пальма, а может и карликовая береза, пригнутая низко к земле. Помните, бывают такие игрушки – книжки. Берешь в руки – книга, а раскрываешь, сложенные до того плоскости раздвигаются и получатся подобие объемной картинки с плоскими же, но расположенными на расстоянии друг от друга фигурами. Причем фигуры могут представлять собой тоже псевдообъемные конструкции, сложенные гармошкой под разными углами – ну, как японские оригами. Но вот этот подводный мир нужно как-то раскрыть.
– А с чего это ты решил, что у замка двойное дно? – спросил Анпилогов.
– Да здесь полно малофункциональных деталей. Вот зачем эта, скажем, планка наверху?
– Декор.
– Но она же утяжеляет всю конструкцию. К тому же, осложняет работу выдвижного механизма… видишь, вот здесь штырек мог бы…
– Погоди, погоди… Но это же все отпечатано типографским способом. Видишь, пожелтевший такой, мятый, драненький даже листок. Значит эти замки продавали, вкладывали бумажку в коробку.
– Ну, это еще вопрос. В те времена замок с инструкцией к пользованию вообще был редкостью, и вещью скорее всего недешевой. Значит, сделали их мало. К тому же вполне могли выпустить небольшую партию этих малофункциональных, ну, скажем так, неудачных устройств и забыть на складе. Может, их и не распродали, а если и распродали, то никто и не подозревал, что инструкция – с двойным дном. Это могли сделать специально. Потом, скорее всего всю партию замков уничтожили, оставили только несколько экземпляров…
– Ну, ты даешь… А в принципе, можно по этому чертежу хоть в какой-то степени воссоздать то, что мы ищем?
– Да это может быть вовсе какая-нибудь малозначительная деталь. А на сомом деле таких деталей в огнемете, скажем, тыща!
Синицын с таким удовольствием и так шипяще произнес это – «тыща!», что Леник решил – дело безнадежно проиграно.
– Но, с другой стороны, – продолжал подполковник, нам же нужен сам принцип – центральный орган машины. Может это он здесь и запрятан – кто знает?
– А тебе как кажется?
– Мне? – Синицын демонстративно поднял газа к потолку, зашевелил усами, будто что-то подсчитывая, и сказал, – На самом деле, в этом чертеже есть все, на чем можно было бы развернуть сложную конструкцию. Но по какому принципу разворачивать? Под какими углами, сколько подобных элементов, какой крепеж? Да и потом – ладно чертеж. Нам же нужен состав топлива, или не топлива… Ну, этой энергетический смеси… Короче говоря, если ты, Анпилогов, что и нащупал, то это только малая часть всего.
– Не верю я, что это малая часть. Слишком тщательно подобрано, и, думаю, мужик, который все это выискивал, а я его знаю – но про Явича пока смолчал, – мужик очень крепкий и нашел он все…
– Все, что смог. Это не значит, что все, – серьезно сказал Синицын. – Ну, а теперь о главном. Мы можем гадать и заниматься итерациями сколько угодно времени, тем более, что соответствующая техника у нас уже имеется, только мы еще совсем не умеем с ней управляться и не понаписали соответствующих программных текстов… Потому нам необходим ключ!
22
У Майки Городошницы была нагрузка. По понедельникам она проводила политинформацию, и всякий старался найти в этот момент какое-нибудь важное дело, оправдывающее его отсутствие. Синицын срочно бежал на семинар криптографов, Улю именно в это время консультировали в лиготехникуме, Фельдштейн подряжался оборудовать очередную лабораторию, Пень вообще и всегда был «очень занят»… Но на самом деле кто-то да утром в понедельник зазевывался на Первой территории и глядел в окно на выложивший свои лапы на подоконник темный клен. Анпилогову по должности приходилось присутствовать обязательно.
Майка поднаторела в подобных мероприятиях и говорила скоро, не рассусоливая, чисто номинально, время от времени приостанавливая текучую речь: «Вопросы есть?».
Ее острая мордочка, гладенькая, моложавая, быстро поворачивалась на аккуратной шейке слева направо, ровно подведенные, с отрепетировано загнутыми ресницами карие глазки обводили случайно присутствующих, потом Майка радостно складывала листочки с заготовленными тезисами и стукала папкой по столу: «Ну, все!».
Но на этот раз на Первой задержались Гера Фельдштейн, Синицын и Уля, а потом даже прибрел Пень. Они слушали про совершенно абсурдные заявления заэкранных агентств, о том, что добыча лигососдержащей породы идет на спад, а на самом деле в прошлом месяце было добыто… В то же время наши успехи в астросфере… Пущена в строй вторая очередь Ошаловской станции слежения за астросферными объектами… Выступление Петруничева на Международной ассамблее… Всех поразила его жизненная энергия, сохраненная молодость и ясность мысли…
А когда она стукнула папкой, собираясь закончить доклад, Фельдштейн вдруг спросил:
– А про то, как Нифонтов-то с Петруничевым помирились, ничего не говорят?
– А что, было официально объявлено, что они ссорил… расходились во мнениях? – бегло отпарировала Майка.
– А ведь действительно говорили…нечто такое, – задумчиво проговорил Синицын, – в самом начале капели, помните, на пленуме, Петруничев выразился довольно ясно: «В условиях надвигающегося энергетического кризиса, руководству страны необходимо очень внимательно отнестись к изысканию возможностей поиска новых источников энергии, к поддержке изобретательства, к поощрению технологических инициатив. Все это должно зиждиться на материальном стимулировании, на определенной свободе решений, что предполагает…»
– То есть ты хочешь сказать, что Нифонтов был в корне против «свободы решений»? – вступил Леник.
– Ну да, там была формулировка: «Даже…»… как это… «Даже самые опытные наши соратники в какой-то момент не в состоянии поступиться, хотя бы на время, ранее выработанными принципами… Ведь при всей мощи и при всем опыте ведущих руководителей страны, они не в состоянии охватить все, поэтому только свобода решений отдельных талантливых людей, не зашоренных постоянными заботами о благе…»
– Ага, вот оно что, – рассудительно сказал Гера – Петруничев назвал Нифонтова зашоренным, и тот отбыл в «небольшой провинциальный городок на севере страны». Ты, Анпилогов, уж наверняка бывал ли в этом городке, носящем имя одного из основателей государства.
– Ну, служил я там… – нехотя проговорил завотделом, – Город Нифонтовск, возле карских берегов…
И что, наш один из основателей и руководителей, курировал там добычу нефти на шельфе?
– Да вряд ли… Там уже нормально все, что могли, добывали. Он, возможно, и пытался все это прибрать к рукам, выдоить то, что можно… Да не так уж там велики залежи. Поэтому в какой-то момент он решил вспомнить старое, юношеские свои увлечения, разговоры с учеными, теми, кто начинал…
– И тогда, наверное, и направили экспедицию на Урал, докопались до лигосодержащей жилы…и… – поддакнул Синицын, – и теперь мы имеем то, что имеем. Свободу решений использовали и положили на полку пылиться. Нынче только: давай, давай… Набираем мощь.
– И то верно, – поднялся Анпилогов, давая понять, что разговор следует прекратить, – коли мощь уже набрали, то – вполне вероятен доступ звуковой информации на контрольный пункт. Еще чуть-чуть… Вы мне тут поразговариваете!
– И что же все-таки получается, – не угоманиваясь, сдвинул массивную голову набок Гера Фельдштейн, – как только у нас подходят к концу ископаемые или подкачиваемые – мы меняем политический курс?
– Ты слишком долго мок под капелью! Вымок весь, – показал своими газами пуговками на потолок Анпилогов.
– Да я, Леник, все там пооткручивал, не боись, – почесал в затылке Фельдштейн, – Просто вот раз в жизни поговорить захотелось. А и тема подходящая – политпросвещение.
23
Сигнал прозвучал на бывшей половине Оби, нынешней территории, захваченной корпами, или, как ее официально именовали – «Дигитальной группы отдела имитации». Все же, пребывавшие на половине Климаши именовалось теперь «Группой аналоговых методов».
Так вот – на половине Климаши сигнала не было точно, иначе кто-нибудь – Пень или Синицын, схватили бы старую черную округлую телефонную трубку с рогатого насеста. Анпилогов официально пребывал в это время возле кроссшкафа и в раздумье разглядывал поток срывающихся кабелей с его уставленных плоскими приборами равномерно распределенных полок.
Леонид Михайлович приподнял брови и нажал кнопку связи. Из персонального корпа донеслось: «Начальника отдела имитации просят в испытательную башню. Начальника отдела имитации…». Если бы трубку сняли на другой половине отдела, кто-нибудь уже непременно примчался сюда. Но всюду была тишина, и предчувствие катастрофы пришлось Анпилогову пережить самостоятельно. Он думал одновременно о том, что связь через корпы и телефоны теперь идет по разным каналам, что пробные огневые испытания изделия запланированы на ближайшие месяцы, и за это время можно было бы еще продвинуться в поисках, но сейчас он очень не хотел никаких расспросов – все штатные схемы огневиков для нынешнего изделия КЛ14 вряд ли годились. Предполагалось только, что оно должно значительно превышать по мощности все предыдущие. Впрочем, никто точных характеристик Анпилогову не сообщал, и он вполне мог прикинуться наивным чайником и подсунуть то, что есть. Чай…кх-ххх, то есть с бу-тер-бродом. Поэтому Леник вытащил из сейфа потрепанный дерматиновый портфельчик – вместилище документов с допуском степени Б, и направился в испытательную башню, на ходу обдумывая, каков вероятен состав комиссии, насколько формальны будут пробеги и сколько установят фаз.
В конце концов Анпилогов уговорил себя, что это только самое начало испытаний, что еще многое можно успеть. Но перед испытательной башни он приостановился и задрал голову.
Башня или надколодец – кирпичный цилиндр – уходила высоко в небо и только одно круглое, подобное глазу ископаемого животного, окон светилось на уровне десятого этажа.
Чем-то это сооружение вызвало в Анпилогове ощущение почтового архива, но тот был куда ниже и носил желтый глухой цвет. Здесь же чувствовалось внутреннее движение, правда, нетелесное, а металлическое, суставчатое, лязгающее.
Анпилогов сунул палец в отверстие на плоской тяжелой оцинкованной двери – ручки не было, и потянул дверь на себя. Преодолев несколько проемов пропыленной бетонной лестницы, он вызвал лифт. Тот через некоторое время опустился к нему, о чем возвестила красная лампочка и тяжелый глухой удар. Дверца раздвинулись, и показалась решетка. Анпилогов проехал за этой решеткой невесть сколько этажей, вышел, захлопнул решетку с неистовым звонким звуком, отдавшимся по всей шахте, и вступил в зал, примыкавший к смотровой площадке.
В зале оказалось довольно много людей. Анпилогов сначала увидел руководителей всех пяти комплексов КБ – конструкторского, испытательного, вычислительного бюджетного и внешнего, но они его мало занимали. Он разглядел возле того самого круглого, вблизи казавшегося огромным, окна длинного плешивого человека с выступающим вперед носом, с вообще каким-то образом выступающим вперед лицом – таков был особый выворот длинной тощей шеи, и в очках, сидящих криво. А рядом с ним – невысокого, довольно плотного парня с курчавой светлой бородкой.
Подобного Анпилогов никак не ожидал.
– А вот и Леонид Михайлович! – вступил начальник испытательного. – Да вы знакомы, наверное. Это – академик Пеструха и ведущий специалист его института Женя…эээ… Евгений Патокин.
Ленику захотелось выкинуть свой фиговый портфельчик в круглое окно, но огнеупорное стекло никогда не открывалось. И что Пеструхе не сиделось на своих международных симпозиумах или на подземных испытаниях термояда? Что его сюда-то принесло!
– Ну, п-п-пойдемте, п-пп-ойдемте, с-сс-отркудники дорогие, – со своим известным всему миру заиканием на глухих согласных проверещал Пеструха и двинулся к двери в испытательное пространство, расставляя длиннющие руки и приглашая за собой остальных.
Анпилогов туда не хотел вовсе. Он словно врос своими крепкими ногами в сношенных на внешнюю сторону основательных ботинках на толстой подошве в бетонный, крытый огнеупорной мастикой пол и, насупившись, смотрел как начальники потекли к балкону.
Балкон выступал метра на два из стены над пустым, казавшемся бесконечным пространством, и был шириной в три метра. Такая небольшая группка вполне могла на нем уместиться.
Анпилогов все же добрался до балконной двери, но все время стоял, прижавшись спиной к стене, и этого ему было вполне достаточно.
Гигантский колодец, уходящий вниз до уровня земли и еще глубже на немереное пространство и шедший также куда-то вверх, куда и смотреть-то было тошно, был весь заклепан сверхстойкими, но все же оплавленными и проявившими изнемогший до темно-коричневого красный цвет раздвижными металлическими створами.
Бесконечно глубоко внизу видны были укрытые брезентом сложные конструкции, едва скрывающие вздыбленные ребра и острые выступы. Между ними сновали люди в обширных защитных костюмах, отбрасывая блики целлулоидом антирадиационных намордников.
