скачать книгу бесплатно
Чья-то рука удерживала её затылок.
Пей. Пей, пожалуйста, пей…
Она отхлебнула ещё и ещё. Горечь и сильнейший запах берёзы.
На миг стало светло и легко. Она повернула голову. Неоконченная картина: парящие в воздухе торсы, голые и задрапированные, угол каменной кладки… И тут же торопливо нахлынула липкая пузырящаяся тьма.
Глава вторая
Знахаря нашли только в третьей по ходу деревне, девяностолетнего обезножевшего старика. Алексей буквально на руках принёс его в дом старосты, куда положили метавшуюся в лихорадочном бреду кесаревну, велел: лечи. Сам остался за помощника – со знахарским правнуком, белёсым до полной бесцветности пареньком лет пятнадцати. У паренька был маленький безвольный подбородок, вялый рот и глядящие в разные стороны глаза. Но руки, неожиданно большие, двигались сноровисто и быстро: когда одетую в хозяйкину рубашку Отраду уложили лицом вниз на лавку, он очень уверенно прощупал ей спину, глядя куда-то поверх всего, а потом стал делать такое, от чего у Алексея стянуло на спине кожу: руки и ноги кесаревны изгибались совершенно немыслимо, как в пыточной, и – сухой хворостяной треск бил в уши…
Но после всего этого Отрада, укрытая тремя пуховыми перинами, откашляла комья коричневой мокроты – и задышала глубоко и чисто. Даже румянец проступил на восковато-голубых щеках.
– Топите баню, – распорядился знахарь. Имя его было Памфалон.
Дочки старосты тут же бросились исполнять приказание, а знахарь раскрыл свою сумку и принялся разбирать травы. Травы хранились в пергаментных мешочках со старинными полустёршимися надписями.
– Почтенный Памфалон, – неуверенно сказал Алексей, – но ведь после бани организм больной будет слишком восприимчив к холоду…
– Если вы потащите её дальше, она умрёт, – сказал знахарь, не отрываясь от своих мешочков. Пряный вперемешку с пыльным запах распространялся по комнате. – Вполне возможно, что она умрёт и здесь. Силы, чтобы жить, у неё немного. Но если вы её потащите, она умрёт точно.
– Если мы не потащим её, нас настигнут и убьют.
– Опять война… – знахарь качнул большой седой головой. – Когда же вам надоест, молодые?
– Почтенный… неужели нельзя использовать какое-то средство… чародейство, может быть?… – Алексей замялся. Сказать, подумал он. Мы уже ничего не теряем… – Отец, я скажу, но ты молчи. Это наша кесаревна. Дочь кесаря Радимира. Последняя наследница…
– Разве же ей осталось что-то в наследие? – знахарь совершенно не удивился, как будто бы полумёртвых кесаревен на долгом его веку приносили сюда, в болотный край, раз пятнадцать. – Дом её сгорел…
– Дом – горит, – сказал Алексей. – И ещё не все потеряли надежду потушить его.
– Вот так, да? – знахарь высыпал что-то на ладонь, понюхал, пожевал губами. Протянул Алексею. – Не все… Хм. Попробуй-ка, есть ли горечь ещё?
Алексей взял щепоть бурого порошка, лизнул. Порошок походил на подсоленный торф. Но через болотизну проступала далёкая едкая горечь.
– Есть, – сказал он.
– Это хорошо, – медленно протянул знахарь. – Так, значит, надежды не теряете?
– Не теряем, отец.
– Что же… Только вот мало вас, молодых, и всё меньше и меньше…
Алексей не ответил.
Два последних месяца унесли столько жизней… даже он, воин, человек с дублёной душой, внутренне сжимался, когда пытался представить себе разом всех убитых и покалеченных. Конечно, его воображение питалось только рассказами очевидцев и участников тех дел – быстро же прижилось новое словцо, обозначавшее сразу всё: от мелкой стычки разведок и разъездов до иной раз многодневного боя тысячных отрядов, – что последовали после разгрома при Кипени; но и рассказов достаточно было для бессонницы… Мелиора истекала кровью. Что, однако, пугало более всего, так это неурочные холода явно чародейской природы. Частью погиб первый недоубранный урожай – и никто не сомневался в том, что второго урожая в этом году не будет вовсе…
Значит – голод. Не зимой, так весной.
Но дожить до зимы, а уж тем более до весны…
…Что ж, пусть на Кипени мелиорская армия потерпела поражение – но и конкордийцы со степняками получили страшный удар. И не то важно, что в открытом бою их разгромили, и только чародейское вмешательство превратило их поражение в победу… хотя нет, и это важно: честный воин, может быть, промолчит об этом, но знать-то всё равно будет… нет, другое: тот, кто наслал испепеляющие тучи, не стал различать, где чужие, а где свои – прихлопнул всех разом. А такое уже не прощается…
Немало дезертиров из армии-победительницы бродило сейчас по лесам и побережьям, ища способ добраться до родного берега. Они угоняли у рыбаков уцелевшие лодки, самые бесшабашные вязали плоты. Но в основном они просто скрывались, чего-то выжидая. Нескольких таких дезертиров захватила по пути сотня Алексея, и прежде чем предать их лёгкой смерти, Алексей поговорил с ними. Велика, очень велика была их обида на своих начальников… или на тех, кто стоит над начальниками…
Однако несмотря на всё это, конкордийская армия медленно и настороженно продвигалась на юг и, по некоторым сведениям, ступила уже в долину Вердианы. Значит, был открыт путь и на восток, к башне Ираклемона, к Кузне… и хотя именно в ту сторону отступили остатки мелиорской армии, ясно было, что заслон этот падёт при первом же серьёзном нажиме: ни северяне, ни южане не захотят умирать, защищая бессмысленный, малонаселённый и всеми нелюбимый Восток…
– Чародейства просишь… – знахарь сложил свои кульки, сплёл пальцы; Алексей только сейчас увидел, какие у него огромные руки – руки молотобойца, кузнеца… Кузнец и знахарь. И значит – неизбежно – чародей. – А того не знаешь, что сети раскинуты, и паук лишь ждёт, когда муха дёрнет нить… Не муха, нет, – вдруг улыбнулся он, но улыбка лишь подчеркнула мрачность его лица. – Мотылёк.
– Отец, – Алексей пристально посмотрел на него. Где-то высоко – и уже не впервые – прозвучала долгая музыкальная фраза: тема неизбывной страсти из действа «Свеча и мотыльки»… – Ты знаешь больше, чем говоришь. Я вовсе не хочу, чтобы ты говорил всё то, что знаешь. Но – делай!
– У тебя вовсе нет причин верить мне.
– Есть по крайней мере одна. Ничего другого мне не остаётся.
– Здесь ты тоже ошибаешься… хотя прав в одном: нельзя допускать лишних слов. Тогда иди, распорядись мужчинами. Мне и девки помогут…
Сотня Алексея никогда не насчитывала более сорока бойцов. Сейчас их осталось двадцать восемь, и – Алексей знал – из этой деревни выйдет ещё меньше. У двоих азахов отморожены были ноги – очень серьёзно, безвозвратно. Пройдёт ещё несколько дней, чёрные стопы сморщатся, резко обозначится граница между живым и мёртвым – и тогда азаху нальют кружку хлебной водки, а потом один товарищ быстрым взмахом ножа очертит разрез чуть повыше чёрного струпа, оттянет кожу – а второй тут же рубанёт саблей, а третий раскалённым в огне каменным пестом коснётся раны… если неопытный – то всей и как следует, чтобы пошёл дым, а если не в первый раз – то легонько и в четырёх-пяти местах… потом оттянутой кожей культю прикроют и забинтуют холстяным бинтом, сверху положат сухой мох и снова забинтуют… у азахов не было специальных лекарей и знахарей, каждый мужчина мог сделать многое: зашить рану, срастить перелом, пустить кровь, найти в степи или лесу нужные травы…
Травы, подумал Алексей как-то отрешённо. Вкус порошка, незнакомый и вначале не вызвавший никаких ассоциаций, вдруг стал тревожить. Что-то очень глубокое, очень давнее…
Двое с отморожениями. Ещё двое с пустяковыми вроде бы, но опасно гноящимися ранами. Наконец, все больны, у всех кашель, половина мается животом…
Он знал, что нужен отдых. Особенно сейчас, когда – дошли, дошли в обоих смыслах. В этом последнем рывке сгорели все силы. Но – жуткое чувство, будто по пятам идёт даже не кто-то – а что-то. Тупое и безглазое. Заведомо необоримое. И спасение только в движении, в заячьих зигзагах, прыжках, заметании следов… но след проступает, проступает, проступает – как кровь сквозь снег…
Стоп, приказал он себе. Даже не думать об этом. Не думать о том, что замыслил, потому что тогда – выдашь неизбежно. Движением брови. Остановившимся взглядом. Фальшивой нотой в заданном вопросе.
И всё же он огляделся по сторонам так, будто прощался с тем, что видит.
Впрочем, почему будто? Он действительно прощался. Просил простить. Зная, что прощения ему не будет никогда.
Деревня Хотиба была немаленькая, в сотню домов, с храмом и базаром, с кожевней, ветряной мельницей и кузницей; принадлежала она по ленному праву акриту Афанасию Виолету, который, впрочем, очень давно не показывался в своём доме, высоком тёмном тереме, стоящем среди высоких сосен совсем немного в стороне от прочих построек. За домом присматривал сам староста, безрукий и одноглазый ветеран прошлой конкордийской войны. От господина своего известий он не имел с апреля…
Посты Алексей не ставил – сами деревенские разбежались и вдоль дороги, и по тропам, и к каким-то тайным бродам через болота и речку Свись, постоянного русла не имеющую и в зависимости от дождей и вообще от погоды оказывающуюся то тут, то в трёх верстах. По всем соображениям, вряд ли следовало ожидать нападения сегодня или завтра… а главное, деревенские прекрасно понимали, что им не поздоровится, если конкордийцы накроют здесь бродиславов – так стали называть остатки мелиорской армии, оказавшиеся в тылу победителей. Всем бродиславам приказано было разоружиться и разойтись по домам, в противном случае они, а также те, кто их укрывает, подвергнутся жестокому наказанию.
Да, подумал Алексей, чтобы укрыться, места лучшего, чем этот полуостров среди болот, не найти… И это знаю не только я.
Болотьё, так край звался, лежал в междуречье Свиси и Кадилы, двух небольших рек, текущих на восток, сливающихся – а далее пропадающих в гиблом краю Солёной Камы, части Дикого Брега – совершенно непроходимой смеси болот, озёр, речек, морских лиманов – и торчащих среди этой грязи и воды голых скал с плоскими вершинами, заросшими кустами и карликовой сосной. Нога человека там не ступала – или почти не ступала… С другой стороны Болотьё отделяли от внешнего мира невысокие, но сильно изрезанные горки Монча, через которые проходили только две дороги: на север, на Бориополь – и на Столию. Этими дорогами как бы обозначалась принадлежность сих земель…
Прихрамывая, шёл навстречу рыжий трубач Главан. В сотне Алексея он был единственный конник из не-азахов – и потому ко всем, включая командира, относился как бы покровительственно.
– Во дела, командир, – сказал он чуть изумлённо. – Тут, оказывается, степняки дней восемь гарнизоном стояли. Платили за всё щедро… Третьего дня ушли, специальный гонец прибегал. А серебро ихнее… глянь, – и он показал кружочек из зелёного камня. – Обернулось…
Алексей взял кружок, покрутил в пальцах. Нефрит. В Степи – идёт на вес серебра. Всё будто бы честно… Но нефрит этот был мёртвый – куда более мёртвый, чем камни, что десятками лет валяются при дорогах. На нём угадывался какой-то рельеф, но ни на ощупь, ни глазом Алексей не сумел разобрать даже – рисунок это или надпись.
– И много ли таких? – спросил он.
– Наверное, немало, – сказал Главан и повторил: – Платили щедро…
– Собери ещё штук пять-шесть, – велел Алексей. – Понадобится потом.
– А чего их собирать, вот они… – Главан вынул из кармана горсть каменных бляшек. – Людям не нужны.
– Людям не нужны… – Алексей посмотрел прямо в глаза Главану. Они были серые с мелкими тёмными точками.
– Ну… да. А как же иначе? Явно же – чародейская масть, опасаются люди-то…
Алексей взял бляшки. Холодные…
– А чего ты не спишь? – спросил Алексей странным даже для самого себя тоном.
– Не знаю, – Главан даже, кажется, растерялся. – Лёг, а по мне кто-то скачет. Думал, блохи. Посмотрел – нет никаких блох… Ну, я и пошёл прогуляться. Может, кто баню топит… Как там кесаревна-то наша?
Алексей молча покачал головой.
– Понятно… Что делать-то будем, командир?
– Думаю.
– Не нравится мне, что они так вот – собрались и ушли, – сказал Главан. – Не ловушка ли тут нам расставлена?
– Может, и деревню за этим же самым поставили? Народом населили?
– Зря смеёшься, командир. Вот как хлынут змеи с неба…
– Я не смеюсь. Просто если считать, что они такие всё наперёд знающие, то надо сразу на спину лечь и лапки повыше задрать…
– Устал ты, командир, – сказал Главан. – Поспал бы сам. Помрёшь ведь.
– Попробую, – сказал Алексей. – Правда, давай-ка найдём кого-нибудь, чтоб баньку натопил…
Искать не пришлось. Нельзя сказать, чтобы деревенский люд был так уж обрадован появлением из трясин трёх десятков донельзя грязных, оборванных, голодных и измождённых воинов, но – это были свои воины, и просто нельзя, немыслимо, невозможно было не накормить их, не обиходить и не пригреть.
Бани уже топились и тут и там, будто был поздний вечер в самый разгар сева или жатвы. Женщины в чистых белых передниках и с прибранными под белые же платки волосами перетряхивали во дворах перины и одеяла, хозяева дворов в одном белье чинно сидели на скамейках у выложенных камнем гидронов – ям с чистой водой. Хотя бы одно дерево обязательно росло во дворе – чаще плодовое, но иногда кипарис или ель…
У Алексея вдруг перехватило дыхание. Чувство возвращения было настолько сильным и внезапным, возникшим враз и целиком – что ни подготовиться, ни возразить не осталось ни времени, ни сил. Он вновь был одиннадцатилетним, ранняя зима застала его в Триголье, дальнем материнском имении, он ещё любит мать, у него ещё есть сестры, есть подружка Ларисса, Лара, дочь кесарского винаря, и вот сейчас они вчетвером, прихватив деревянные резные сани, бегут к взвозу – оледеневшей дороге, уходящей к пруду, оттуда крестьяне возят воду, которой поят скот, моют в домах и моются сами; сегодня канун Дня Имени, в деревне топятся бани, белые столбы дыма уходят в голубое небо… и в каждом дворе стоит дерево, увитое бумажными гирляндами, и на ветвях светится иней…
Он судорожно выдохнул.
Триголье сгорело, когда Дедой осадил там небольшой отряд кесарских славов. Так и не отстроили потом… Одна из сестёр была тяжело ранена в Столии всё в те же дни мятежа, промучалась полгода и умерла, а вторая – год спустя сбежала из дома с музыкантом, и никто не знает, что с нею сталось. Лариссу же судили неправедно и покарали свирепо… Осталась только мать, но и с матерью случилось что-то страшное: там, где прежде была нежность и любовь, сделались холодные железные острия…
– Заходите к нам, добрые господа, – от низкой калитки кланялась пожилая статная женщина. – Лучшая здесь баня – наша. Сам господин акрит не брезговал ею…
К перекладине ворот приколочен был старый лемех, и Алексей с трудом улыбнулся: ну, разумеется же, лучшая в деревне баня должна быть у кузнеца…
Степь. Дорона
Наступал последний день, который Астерий отпустил себе для отдыха. После битвы на Кипени, выигранной лично им, он обязан был заставить себя отдыхать. Хотя бы потому, что тогда, переоценив собственные возможности, он в упоении деянием позволил Силе увлечь себя… и Сила чуть не вывернула его наизнанку. Потеряв почти все тела, кроме собственного старого и ещё одного, он понял, что нуждается в отдыхе и решительном укреплении «вместилищ духа». К тому времени масса «механического дива» была уже настолько велика, что оно могло подпитываться и расти самостоятельно, без его помощи. Изредка он как бы со стороны и с большой высоты поглядывал, как в Долину Качающихся Камней стекаются людские ручейки, как особо отмеченные капли надолго покидают Долину и отправляются странствовать – но только для того, чтобы вернуться в обрамлении других капель… как тянутся через пролив тяжело гружёные левиатоны, хеланды и барги, трюмы которых туго набиты пленными солдатами и взятыми за укрывательство и прочие провинности крестьянами…
Более пятнадцати тысяч пребывало сейчас в Долине: рыли колодцы, резали скот, в основном овец и коз, которые так же послушно, как и люди, стекались туда из окрестных местностей, варили мясо в огромных чугунных котлах, поставленных в меловые круги; казалось, никто даже не замечал ледяного ветра и дождя, замерзающего на ветвях деревьев.
Этот дождь, рассеянно заметил Астерий. Откуда он?… Поначалу его очень беспокоило появление в мире чего-то нового и неподконтрольного. Однако попытки нащупать чуждое влияние были безуспешны, и оставалось думать, что всё это – своеобразная отдача после того весеннего воздействия на погоду. Впрочем, вовсе не погода интересовала его…
Урожай, напомнил он себе. Точнее, неурожай. Это то, с чем рискует не справиться даже самый могущественный чародей.
С другой стороны, голодными управлять легче…
Нет. Завтра. Все настоящие дела и все проблемы – завтра.
– Сарвил!
Мёртвый чародей возник рядом неслышно.
– Звал, Многоживущий?
– Звал… Да ты садись. Неловко мне с тобой разговаривать так – лежащему со стоящим. Будто ты раб.
– Я и есть раб. Я лишён права отвечать за себя.
Однако сказав это, Сарвил сел в лёгкое плетёное кресло.
– Ты уже за всё ответил сполна… – Астерий усмехнулся, – и за свою давнюю глупость – тоже. Хочу просить тебя об одном одолжении…
– Вот как?
– Именно так. Ты ведь мне неподвластен. Так вот, чародей: мне хотелось бы, чтобы ты нашёл одну красивую, но мёртвую женщину. В своё время по приговору суда её казнили, сделав Частью…
– Она не может уйти?
– Да. Её запечатлели навечно.
Сарвил помолчал.
– Это жестоко.
– Жестоко. По-людски… Я дам тебе то, чем её можно освободить и отпустить. Но взамен она должна тебе кое-что сообщить.
– Естественно.
– Всё ещё подозреваешь меня в своекорыстии?
– Пожалуй, что нет. Тут другое… Что она должна сообщить?
– Почему не сбылось то, что она избрала для Пактовия.
– А-а… Я, кажется, слышал эту историю.
– Должен был слышать.
