скачать книгу бесплатно
– Конечно, особая! Она же первая.
– У тебя десяток знакомых литераторов! – Голос дрогнул от того, как ей хотелось закричать. – И почти ни у кого из них еще не изданы книги. И ничего! Никто не глотает снотворное.
Перестав вымучивать улыбку, Никита сказал:
– Но половина из них почти спилась, а вторая села на иглу. Может, я еще легко отделался…
Наскоро представив оба других варианта, Таня содрогнулась.
– С тобой ведь это не повторится? – жалобно спросила она, ловя его взгляд.
– Вот как раз для этого я и должен пожить у отца.
Его голос звучал все напряженнее, а Таня еще не успела спросить: почему Никита никогда не давал ей почитать эту книгу? Она знала ответ, но ей хотелось услышать, что скажет муж.
«Вот это и есть тот главный вопрос, который я уже должна была задать… Или не должна? – Таня лихорадочно пыталась решить это, пока Никита стоял рядом. – Я ведь знаю, что в этом все дело. И уже от этого зависит, когда он вернется и где будет жить…»
Но вместо этого она спросила:
– А что я должна сказать Муське?
Он разжал руки и сел на подоконник, чтобы видеть ее лицо.
– Ну, скажи: папу перевели в другую больницу, – предложил Никита таким шаловливым тоном, будто они обсуждали, какой сюрприз сделать дочке к Новому году.
Сжавшись от этих не во время явившихся воспоминаний, Таня кивнула.
– Слушай, это ведь правда, – уже серьезно подтвердил Никита и, взяв ее руку, так внимательно осмотрел узкую, смуглую ладонь, словно за это время на ней могли появиться новые, сулящие другую судьбу линии.
Таня выдавила какой-то звук, который символизировал согласие, успев сообразить: внятно выговорить не удастся ни слова. Она не была уверена, что это слезы собрались в горле жестким комком, ведь Таня почти никогда не плакала. Может, это ее горе стянулось в одно место и не давало не то что говорить, но даже глотать.
– Я же не потому собираюсь отсидеться дома… то есть у отца… что мне с вами плохо, – опять заговорил Никита, и Таня услышала, что у него в горле застрял такой же комок. – Я, понимаешь… Я еще не чувствую себя здоровым.
– Да? – только и проронила она.
– Да. Разве я раньше раздражался так часто? Да никогда этого не было. А сейчас множество вещей меня просто бесит!
«Я?» – ужаснулась она, но опять не решилась спросить. Вернее, услышать ответ…
– Я вас же и хочу уберечь от себя такого. Неужели ты не понимаешь? Тебе надо, чтобы я тут орал и психовал по любому поводу?
Он улыбнулся, как довольный своим красноречием мальчишка, которому удалось получить разрешение удрать из дома. Но Таня сказала:
– Да пусть… Подумаешь! Лишь бы ты был со мной.
Перестав улыбаться, Никита виновато шмыгнул носом и отвел глаза. Только сейчас Таня внезапно догадалась, почему вместо обычных он купил себе очки с затемненными линзами: чтобы никто не видел этих его глаз. В них слишком хорошо прочитывалось даже то, что Никита собирался скрыть от мира. И то, чего в нем не было, тоже читалось по этим глазам. Любви к себе Таня в них не находила…
– Иди-иди! – торопливо сказала она, пока он не захлебнулся своей жалостью. – Я… знаешь… Я не собираюсь мешать тебе жить.
– Да при чем здесь – жить? – без выражения повторил он. – О жизни речь вообще не идет… Я пытаюсь не умереть, вот и всё.
«Вот и всё», – повторила Таня про себя. Эти слова были многозначительны и печальны, может, поэтому их так часто использовали в песнях. Чтобы сделать менее заметной общую легковесность. Хотя, когда уже сказано «вот и всё», о чем еще петь?
– Я просто хотела бы знать правду, вот и всё, – сказала она. – Ты говоришь, что пытаешься не умереть, а я даже не догадываюсь от чего. Это, по-твоему, нормально? Мы ведь вместе чуть ли не двадцать лет! Неужели ты не можешь доверять мне, Адмирал?! Разве я хоть раз тебя обманула?
Внутри у нее холодно оборвалось: обманула… Об этом Таня старалась не вспоминать, а он не знал совсем. Значит, обмана как бы и не было. Это свой Никита не смог сохранить в тайне. Как все те откровенно страдающие герои, о которых Никита читал. Их нежизненность была в том, что они не умели лгать, как все люди. А если и пытались, то их начинал так донимать стыд, что признание становилось единственным выходом.
Она видела, до чего Никите хочется признаться. И даже знала – в чем. Но он все медлил, и Таня уже начала бояться, что в больнице к его лечению отнеслись чересчур добросовестно и впрямь сделали из него нормального человека. Каким Адмирал никогда не был…
– Хорошо, я скажу тебе, – вдруг проговорил он с безнадежностью.
Тане сразу подумалось: «Нет, он все тот же», – но это ничуть не обрадовало. Хотя ей по-прежнему хотелось услышать ту правду, что рвалась из него наружу. С детства Таня усвоила, что врага надо знать в лицо. А теперь вдруг испугалась, что если она увидит это самое лицо, то оно заслонит от нее все остальные.
До недавнего времени Таня и не знала глубины заложенной в ней ненависти, ведь до сих пор никто ее не вызывал. Как бы ненароком она заскакивала к Никите на кафедру, конечно, без предупреждения, и вскользь, но очень даже пристально оглядывала молодых ассистенток и преподавательниц. Но стоило Тане появиться, как муж начинал светиться от радости и хватал за рукав всех и каждого: «Познакомься! Это моя жена». Она чувствовала, что его просто распирает от гордости, и даже сейчас верила, что так оно и было. Каких-то три-четыре года назад… Что же с ними случилось?
– Хотя это все, наверное, покажется тебе несусветной глупостью, – морщась, продолжил Никита, поглядывая на нее с такой надеждой на поддержку, будто Таня могла еще и одобрить то, что с ним происходит.
– Может, и не покажется. С чего ты взял? Оказалось, что мы вообще плохо знаем друг друга…
Он уныло добавил:
– И себя тоже. Я, например, не представлял, что могу потерять разум из-за… практически выдуманной женщины.
– А! – равнодушно откликнулась Таня. – Все-таки есть женщина.
«Сейчас все же разорвется, – подумала она о том комке, что все разрастался внутри. – Господи, ну почему ты не забрал меня отсюда минуту назад?! Как я теперь должна жить?»
Никита торопливо добавлял то, что, по его мнению, должно было обрадовать жену, хотя ей почему-то не стало легче:
– Я не прикасался к ней, слышишь? В этом я тебе не изменял.
– В этом?
Она попыталась понять: что же хуже? Но мысли расплывались черными пятнами, и одно было темнее другого.
Никита так твердо повторил «в этом», что ни у кого не осталось бы сомнений: в остальном он больше не был ей верен.
– Что в этой книге? – спросила Таня, опять стараясь смотреть только в окно, чтоб муж не мучился под ее взглядом.
Никита отвел руку в сторону, при этом прижав локоть – только он один так выражал недоумение.
– Стихи.
– Она их читала?
– Нет, конечно! – удивился он, будто такого и быть не могло.
– А кто читал? А, ну понятно… «Богема». Ненавижу это слово!
– Почему? В нем ведь есть главный слог.
Таня слегка растерялась:
– Что значит – главный? Какой?
– Бог, – без улыбки ответил Никита.
– Это не слог. Бо-ге-ма. Вот как делится.
Он упрямо дернул бровями:
– Все равно. Слышится: Бог.
– Тебе, может, и слышится…
Тане хотелось показаться язвительной, но собственные слова открыли неожиданное: ее муж умеет в обычном различать космическое. Это совсем подавило ее. Не тем, что обнаружилось, как и в самом деле мало знают они друг о друге. Но главная боль в тот момент заключалась в том, что Никита уже успел мысленно соединить в той женщине, которой Таня даже не знала, Красоту и Любовь целой Вселенной. Сама по себе та, другая («Почему он не говорит ее имя?!»), никакой роли в их отношениях не играла. Дело было только в нем.
– Что ж ты ей их не прочитал? – вернулась Таня к реальности.
– Мы с ней незнакомы, – сказал Никита, как о чем-то само собой разумеющемся.
– Как это?!
– Да вот так.
– Ну, ты действительно сумасшедший, – убежденно протянула Таня, поглядывая на мужа с незнакомым себе страхом. – И ты из-за нее собираешься уйти от меня? От Муськи? Ты ведь даже не можешь быть уверен, что она – лучше. Это же выдумка сплошная, и ничего больше!
Он вдруг разозлился. Когда у него вот так белели губы и стекленели глаза, Таня находила повод выйти из комнаты, хотя еще ни разу на ее памяти Никита не дал выхода своей ярости.
«Может, и зря, – храбро решила она. – Психиатры не зря же советуют разряжаться… Надо заказать свой резиновый манекен, чтоб он хоть так лупил меня, если по-другому не может… Видно же, как ему хочется».
– Что значит – лучше? – резко спросил он. – Как вообще можно определить, какой человек лучше, а какой хуже? Кто вправе это решать? И при чем здесь выдумка? Почему эта сексуальная тяга кажется всем убедительной причиной для ухода, а если речь идет просто о душе…
– Ты картавишь…
– Что-что? – задохнулся Никита.
– Когда ты волнуешься, то начинаешь картавить, – пояснила Таня, сама не зная, к чему это сказала.
Болезненно усмехнувшись, он, словно освобождаясь от ее ненужных слов, мотнул головой, к новому цвету которой Таня еще не успела привыкнуть.
– Я знаю, что иногда картавлю. Тебе что, легче станет, если ты обнаружишь у меня пару изъянов? Что за детство?
– Чего ты заводишься? Я же сказала: уходи. Я вижу, к тебе и в самом деле не вернулся рассудок.
Он промямлил совсем другим тоном:
– Я и сам понимаю, что выгляжу полным идиотом. Из-за такого из семьи не уходят…
Таня выпрямила спину и напряглась от того, как резко натянулась в ней какая-то живая жила, на которой, как воздушный шар на нитке, держалась надежда.
– Ее ведь даже нет. Ты ведь сам говорил мне, что Химера – это чудовище… Неужели ты не боишься? – спросила она, на этот раз глядя ему прямо в глаза. Они не пытались избежать ее взгляда, только становились все более круглыми и несчастными.
«У Муськи были такими же, когда у нее отобрали роль Бекки», – вспомнила Таня, и теперь уже ей захотелось расплакаться от жалости к этому взрослому мужчине, который и был старше, и выглядел старше, но сейчас она жалела его почти по-матерински.
– Глупый ты мой, – звук ее голоса иссяк до шепота. – Зачем ты все это навыдумывал? Тебе чего-то не хватало?
Она погладила его поседевший висок, и ей почудилось, что за время разговора тот стал еще белее.
– Я не знаю, – беспомощно признался Никита. – Я пытался вспомнить, как это произошло… Не знаю… Мне кажется, я был вполне счастлив. Как туземец какой-нибудь, который никогда не плавал дальше, чем за десять миль от своего острова, и прекрасно себя чувствовал. А однажды ему приснился Париж…
– Париж?! – вскрикнула Таня, отдернув руку и отшатнувшись от мужа. – А я – чем тебе не Париж? Да я рада хоть трижды в день сексом заниматься! Если б ты хотел…
Быстро облизнув мгновенно пересохшие губы, Никита растерянно пробормотал:
– А при чем тут секс? Разве Париж – это секс?
– А что же еще?
– Париж – это мечта…
– Да что ты о нем знаешь? – спросила Таня, почувствовав, как в ней опять поднимается жалость. – Это я была там на гастролях, а не ты… Так что молчал бы. Ты его и не видел…
И тут же поняла, что это как раз в его духе – любить нечто эфемерное, мираж, и не замечать настоящих, не придуманных сокровищ в двух шагах от себя. Никита и ее-то не замечал, пока она не свалилась ему под ноги. А ведь этого просто-напросто могло и не произойти…
– Не видел, – бесстрастно подтвердил Никита и добавил то, что она только что говорила себе: – Но мне это и не нужно.
– Зачем же ты уходишь, если тебе необязательно даже видеть? Ее…
Он не ответил, хотя губы у него раскрылись и замерли в напряженном изгибе. Но Таня ждала, и ему пришлось сказать:
– О Париже я могу читать. А о ней, кроме меня, никто еще не написал. Хотя, может, я не все знаю… Вернее, я ничего о ней не знаю! Правда только то, что я ее увидел. И что-то со мной случилось.
– И когда же это произошло?
Про себя она отметила: «Больше не картавит. Он заговорил о ней и успокоился. Вот так…»
– В день… – Никита запнулся и посмотрел на жену еще более виноватым взглядом.
«Ну, совсем уж как собака!» – попыталась она рассмешить себя, но из этого ничего не вышло. Тогда Таня просто повторила:
– В день…
– В день моего рождения. Три года назад.
Ее чистый загорелый лоб, над которым волосы были поровну поделены пробором, напрягся. Морщины на нем проступали не как у всех людей, а вдоль. Никита непроизвольно сделал движение головой, как бы пытаясь стереть их.
– Помнишь, как мы ходили на обрыв, – постарался помочь он жене. – Ты там так хорошо танцевала…