скачать книгу бесплатно
– Тяжеловато, но куда деваться? – отвечал я. – Обратно не попасть, средства не позволяют. Был один парень, которому удалось вернуться, но затем он почему-то, – вот болван! – опять прилетел на землю. Его фамилия была Мюнхгаузен, помнишь его?
– Конечно, помню, – змей подполз ближе и положил свою голову на моё плечо. – Все его поступки и сама фамилия были чисто лунными, не ошибёшься. Плохо закончил Карл Фридрих Мария Иероним…
– Мы все плохо закончим…
Мы помолчали, глядя на небо.
– Туда попадают мёртвые, – прошептал змей. – Понимаешь, о чём я? Если умереть, то вернёшься домой! Все твои мучения разом закончатся и ты снова дома, подумай!
Я подумал. Я ответил ему:
– Тебя послушать – всё очень просто. Если бы всё было действительно так легко, то лунные были бы уже дома.
– А они и дома! – жарко зашептал искуситель, но левый рубиновый глаз его при этом нервно задёргался. Сразу видно – врёт, гадюка. – А они уже давно дома. Только законченные глупцы, вроде тебя, ещё мучаются, страдают, чего-то ищут и не находят. Не находят – потому что нечего здесь искать, не там ищеш-ш-шь…
Последнее слово слилось с шёпотом листвы в саду, проснувшейся от тёплого порыва ночного ветерка, а я подумал: возможно, в словах этого кожаного шланга есть какой-то смысл?
Словно почуяв астральный запах сомнений, он быстро забормотал мне в ухо:
– Там всё так, как должно быть, там всё в шесть раз легче – и заботы, и неудачи, и горе. Там не бывает бурь, все девки там – лунные, и любят по-лунному – навсегда… Короче, все серьёзные лунные пацаны уже давно там, ты один валяешь дурака, один сходишь с ума на этой Богом проклятой земле! Ожеребишься ты, наконец, своим решением или так и будешь жевать сопли?
Его язык несколько раз выстрелил из пасти, легко ударяя по моей голове.
– Тук-тук-тук! – крикнул змей. – Есть кто в этом доме? Или внутри абсолютная пустота, мать твою?
Иногда некоторые из лунных мальчиков, злобясь на всё и всех, идут воевать. Они воюют на любой войне, и страшно то, что им всё равно в какую сторону палить из автоматов и в чьей армии служить – лишь бы убить побольше земляных жителей.
Этим они мстят туземцам за те твёрдые капустные кочерыжки на грядке и за свой громкий и горький ночной плач.
– Ты же знаешь – вы уходите легко, без страданий, – снова слышу тихий и вкрадчивый голос. – Это земные люди испытывают мучения и боль, когда умирают – их держит земля, а вам это неведомо…
Я знал это. Я это видел.
Те немногие, кто в момент выстрела гранатомёта находился на броне и чудом уцелел после попадания, укрывались за коптящим корпусом БТРа, сжимаясь в сверхплотное вещество от близости скачущей по разгромленной улице Смерти и обливаясь холодным противным потом при звонких щелчках пуль об металл машины.
– Нужно быстро отсюда уходить, перебьют, – комбат придвинулся ближе ко мне. – Хорошо сыплют, сучата, всю улицу простреливают.
Я утирал пот страха, градом катящийся на глаза, и единственное моё желание в этот момент было – чтобы меня оставили в покое и никуда не дёргали. Мне было страшно. Страх животного, силком приведённого на бойню, где его ждут неизбежные нож или топор.
Майор словно прочитал мои мысли и прокричал:
– Очкуешь, Датчанин? Я, брат, в первые дни так боялся, что когда первая мина рядом хлопнула, присел и потихоньку жопу свою пощупал – не обделался ли? А то был бы пример для подчинённых! Главное – начать работать, понял? Сейчас по двое перемещаемся к тому зданию, – он ткнул пальцем в направлении разгромленной дымящейся трёхэтажки, – двое бегут, остальные прикрывают. Короче, по правилам. Мы с тобой последними, усёк?
Я кивнул. При этом со лба хлынул водопад. Комбат заметил и улыбнулся, хлопнув по плечу.
– Егоров, Щербатюк! Первые – до трёхэтажки. По команде. Остальные – греем уродов, чтобы башку боялись высунуть. Приготовились… Вперёд!
Двое выскочили из-за брони и помчались через улицу к спасительным стенам выгоревшего дома, а мы, выставив стволы в направлении огневых точек противника, открыли огонь. Правда, я не уверен, что мои собственные очереди были необычайно прицельны. Я боялся, не соображал и не видел куда стреляю.
Наши добрались, следующими побежали сразу трое, а мы с комбатом прикрывали их из двух автоматов. Наше слабое огневое прикрытие отразилось на решительности действий противника – один из наших споткнулся, но на бегу был подхвачен товарищами, которые помогли ему достичь укрытия. Вроде бы он был ранен не тяжело, по крайней мере, так мне тогда показалось.
– Ну, теперь наш черёд, дружище, – посмотрел на меня майор. – Ты будешь смеяться, но прикрыть нас некому – вот незадача-то!
Он грустно улыбнулся и поводил ладонью в перчатке перед моим лицом:
– Алло, очнись! Пора вставать! Давай на счёт «пятнадцать»…
Мы приготовились к старту с разных сторон взорванной машины.
Во рту у меня пересохло, ноги тряслись. Я волновался: не подведут ли они, когда я променяю относительную безопасность горящей брони на простреливаемую со всех сторон улицу. Наше положение было хуже остальных ребят – они не могли поддержать нас своими стволами, ничто не помешает врагу бить по нам прицельно и расчётливо.
– Ты готов? Три… Пятнадцать!
Всё. Я дал пинка страху, чтобы он заткнулся хоть на пару секунд и, воспользовавшись этим затишьем, выскочил на открытое пространство. Выскочил и словно увяз в киселеобразной пространственно-временной гуще, которая сковала мои движения, сгустила воздух, превратив его в вяжущее и липкое вещество, мешающее продвижению, отчего, видимо, комбат оказался впереди, а я, борясь с тягучестью ночного кошмара, видел только его спину в пятнах камуфляжа и уличной грязи. Очереди автоматов для меня смолкли, но я почти реально видел летящие пули и оставляемые ими в воздухе следы турбулентности, ожидая, что какая-нибудь из этих свинцовых жужжащих пчёл скоро ужалит меня.
Комбат что-то кричал на бегу, я увидел его перекошенный рот и почему-то безумно весёлые глаза, когда он повернул лицо ко мне. И в эту секунду лживую тишину в моей голове нарушил странный, выделяющийся из однообразного грохота войны звук…
Блюп-п…
Майор вздрогнул, на секунду приостановил свой бег, будто проверяя в памяти – не забыл ли чего там, за подбитым БТРом? – и вновь побежал вперёд. Побежал быстро, как и прежде, и я, поначалу встревожившись от непонятного звука, как привязанный последовал за ним.
Мы добрались до трёхэтажки. Вспомнив рассказ майора, я незаметно ощупал штаны на заднице. Успокоенно вздохнул. Комбат уже опять не давал скучать:
– Егоров, Хохол – не спим, наблюдаем за улицей! Головы не высовывать зря! Как ты, Датчанин? – он повернул ко мне свою закопчённую дымом рожу, снова улыбаясь. – Добежали-таки?
Но я смотрел на левую сторону его груди, на то место, где обычно у людей бьётся сердце – там расползалось огромное кровавое пятно. Даже не пятно – целое озеро было в бушлате, сожми я сейчас ткань – и из подкладки полилось бы как из ведра.
Майор проследил за моим испуганным взглядом, побледнел, сел на пол, прислонившись к стене, и сказал:
– Зацепило всё-таки меня. Вот, блин, невезуха. Дай сигарету.
Я достал пачку, протянул сигарету и чиркнул зажигалкой. Комбат затянулся, прижал руку к сердцу и потёр за пазухой, поморщившись. Когда вынул руку обратно, она была вся в крови, с пальцев текло ручьями.
– Слушай, Датчанин, – спокойно, дымя сигаретой и стряхивая пепел совершенно не дрожащими пальцами, произнёс майор. – Ты к моим сам зайди, расскажи потом.. Бывает же… Сам видишь… Ты знаешь, – вдруг оживился он. – А ведь совсем не больно, ни капельки! Если бы не увидел, то и не знал бы, что попали! Сперва лишь ударило сильно, аж дыхалку сбило… Так что не бойся, Датчанин, не больно это…
Он вдруг замер, как будто прислушиваясь к чему-то в окружающем грохоте, держа сигарету около губ и всматриваясь в одну точку.
Я ждал, что ещё скажет майор, но он больше ничего не сказал – он умер.
Умер без страданий и боли – ведь его, лунного мальчика, земля не собиралась удерживать на своей поверхности, отпустила без вопросов.
– Вот видишь, – прошипел гад. – Там собрались одни классные ребята, такие, кто чего-нибудь да стоит. Здесь осталось одно дерьмо, смотреть не на что. Одно дерьмо и ты. Тебя ничего не держит, ты потерял всё. Решайся.
– Сам ты дерьмо! – психанул я на змея и схватил его за основание головы, которое изображает у пресмыкающихся горло. – Воняешь и ты и твои слова!
– Полегче, – просипел он. – Ты тоже не ангел – всё рыло измазано…
– Не слушай его, – раздался голос из темноты. Я повернулся и заметил силуэт человека, прислонившегося к стволу яблони. Незнакомец двинулся вперёд и, выйдя на лунный свет, приветливо помахал рукой.
– Здравствуй! – сказал мне старый товарищ, попавший на луну давно и как-то буднично. Мимоходом, мельком и пренебрежительно взглянул на змея. – Что, «разводит» тебя эта тварь?
– «Разводит», Владимир Иванович. Говорит, мол, хоть сейчас на луну, но только давай сам, своими силами, так сказать…
– Плюнь ему в морду.
Я с удовольствием последовал совету старика, и змей отпрянув в темноту, злобно ворча, принялся утираться хвостом.
Я всегда раньше слушался Владимира Ивановича, который был очень умным, образованным и уважаемым мной человеком. Он никогда не советовал плохого.
Он тоже был лунным до мозга костей.
– Совсем не обязательно умирать, чтобы вернуться домой, – сказал мне друг и учитель, обняв за плечи. – Можно бывать там, навещать нас, живя тут столько, сколько отмеряно. До тех пор, пока луна не притянет тебя сама.
– Как? Научи.
– Вспомни подробно день, когда ушёл я, и догадаешься.
– Чёрт побери! – ерепенился Дима, наш начальник. – Иваныча снова нет на рабочем месте? Если завтра он не выйдет, то ставлю прогул и лишаю премии. Я парень добрый, но нельзя же так нагло себя вести!
Владимир Иванович второй день не выходил на работу. И это не было похоже на него. Последние пару лет он начал «закладывать за воротник», вечерами его часто можно было увидеть навеселе, но такого, чтобы Старый не явился на работу к 9 утра – никогда не случалось. И это настораживало, заставляло предполагать худшее.
Он не вышел на работу и на третий день. Третий день никто не видел его на улицах городка, где он так любил болтаться по вечерам в нетрезвом виде, заводя разговоры со всеми людьми, знакомыми и незнакомыми.
Тогда все мы, прихватив по дороге участкового, вскрыли двери его квартиры и вошли внутрь.
Владимир Иванович стоял на коленях в спальне, опустив голову на табурет, неподалеку от кровати, и подложив руку себе под лоб. Он был мёртв. Третий день.
На письменном столе тихо бормотал советский радиоприёмник, любимое средство информации покойного, а рядом лежала старая потрёпанная тетрадь в коричневой обложке. Я открыл её.
Все листы тетради были исписаны мелким красивым почерком Владимира Ивановича.
Все страницы были заполнены его стихами.
Я взял тетрадь с собой и ничего не сказал товарищам. Я прочитал стихи Старого и понял, что в этой коричневой тетради была вся его жизнь.
– Постой, Иваныч! – сказал я, вспомнив довольно большой раздел стихов весьма своеобразной тематики. – Разве ты мотал срок? Я что-то не помню, чтобы ты рассказывал об этом.
– Было дело, – кивнул старик. – По молодости, по глупости попался. Совершеннолетие праздновал с дружками, подгулял. Вот по пьяни и натворил дел, да таких, что получил за всё по-полной, а потом от звонка до звонка под Тюменью лес валил. А я ведь видел! – он хитро посмотрел на меня. – Видел я, дружок, как ты эту тетрадочку под куртку прячешь!
– Как же ты видел? Глаза-то у тебя закрыты были, брехун!
– А про это ты и забыл! – торжествующе указал он на своё подрезанное веко правого глаза – следствие неудачной операции по удалению ячменя. – Этим глазом я на всё и смотрел!
Змей, прислушиваясь к нашему разговору, вновь подполз ближе, но все замечания держал при себе, опасаясь каких-нибудь агрессивных действий с моей стороны.
– Так что скажешь? – спросил я Владимира Ивановича. – Я вспомнил тот день. Где ответ? Я не вижу.
– Тетрадь. – Коротко ответил друг. – Стихи. Это дорога в оба конца, в любое время: луна-земля-луна-земля. В любое время, с любой скоростью, к кому хочешь, с кем хочется! С этим легче переносить пребывание в земной чуждой нам атмосфере. Если становится плохо – пиши и улетай!
В темноте раздалось злобное шипение ползучего гада, чьи мерзкие планы были сорваны.
– Утухни там, кишка! – крикнул я и спросил старика:
– Почему же ты ушёл? Как-то неожиданно…
– Почему же неожиданно? За несколько дней я чувствовал, что пришла пора. В последний вечер поужинал, включил приёмник, лёг на кровать, собираясь заснуть. Стал задрёмывать. Потом приспичило в туалет, поднялся, что-то скрутило живот, – не слишком больно, но тело стало словно ватным, – я опустился на колени, опустил голову на табурет – и всё. Я понял, что дорога на луну открыта. Но, – он резко поднял вверх палец, – и с луны тоже! Мы можем перемещаться в обе стороны. Всегда! Капустные грядки ждут нас в любое время!
Я посмотрел на змея – его тело приняло странные формы, шарообразно раздувшись в середине. Недоумённо глядя на него, я вдруг понял, что произошло.
– Иваныч! – крикнул я, расхохотавшись. – Этот придурок сожрал капустный кочан!
Змей угрюмо взирал на нас рубиновыми глазами и презрительно молчал.
– Теперь обгадишь весь огород! – смеялся я. – Зачем ты сделал это, болван? Ты не пролезешь в свою нору, пока не выдавишь этот вилок с другого конца!
Настроение поднялось. И от ползучих гадов порой бывает польза – иногда они веселят своими глупыми поступками.
Но смех мой был недолог, я вспомнил, что нахожусь пока на земле. Я опять почувствовал силу земного притяжения, которое тянуло душу вниз, наполняя её свинцом старых обид и свершившихся бед.
– Мне плохо, Иваныч, – тихо пожаловался я. – Плохо очень. И измениться, чтобы жить стало легче, не могу, я пробовал – ни хрена не получилось. И моя бывшая считает меня кем угодно, только не таким, какой я есть. И люди вокруг… Что делать, Старый?
– Живи, – ответил друг. – Живи и летай.
Всякий раз, начиная новую вещь, я берусь за дело непростительно несерьёзно, забавляясь, словно вступая в весёлую игру и почти не задумываясь о том, что будет происходить в моём рассказе или повести дальше.
Где-то на второй странице повествования игривое настроение улетучивается, уступая место приходящему извне, с луны, я перестаю контролировать процесс, оставаясь лишь инструментом для изложения в письменном виде информации, поступающей ко мне оттуда, от лунных ребят.
Они не забывают меня, они на связи.
Потом в квартире появляются незнакомые герои, которых не приглашал, живые и мёртвые, они совершают поступки, которые я не планировал, самостоятельно ругаются между собой или что-то обсуждают. Стоят за моей спиной и наперебой дают советы. В общем, живут.
Они не причиняют вреда, с большинством из них очень интересно, встречаются даже выдающиеся личности, и пока мне всегда удавалось справляться с задачей и доводить их судьбы до какой-то требующейся им точки, но волнуюсь: а если когда-нибудь я не смогу сделать то, что нужно?
В определённые моменты работы происходит нечто выходящее за рамки объяснимых наукой явлений: лунный свет становится очень ярок, персонажи – чрезвычайно самостоятельны и активны, описываемое уже можно трогать руками, всё становится материальным, и душу начинает переполнять через край какое-то неведомое ранее чувство, которому нет названия. Оно заполняет всё, душа начинает задыхаться, не в силах выплыть на поверхность этой субстанции, вынырнуть из плотного лунного света – выхода нет, и ты захлёбываешься этим светом и слезами, и сердце при этом бьётся так, что кажется, сию минуту разорвётся на тысячи кусков.
Это ужасно. И это прекрасно. Это ни с чем несравнимое чувство.
Возможно, это момент пребывания на милой моему сердцу луне.
Возможно, это побочные явления космического перелёта до луны и обратно при отсутствии каких-либо защитных средств.
Возможно, шизофрения… Нужно будет при случае спросить у Профессора.
Но если я и сошёл с ума, то мне это понравилось.
Впрочем, как и тем, кто меня хорошо знает здесь, на Земле, и там – на далёкой и спокойной лунной поверхности…
Островитяне
