скачать книгу бесплатно
– И тем не менее ты согласилась поехать.
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1495 год
Беллина была не такая уж смелая, но почему-то согласилась прийти.
– Встретимся у красильного склада, – шепнула ей тем утром возле колодца для стирки подруга по имени Дольче. – Мои братья тоже придут. Буду тебя ждать.
Беллина не впервые отлучалась из хозяйского дома без разрешения. За последние месяцы на такие отлучки она отваживалась все чаще. Убегала с замызганной улочки в квартале Ольтрарно к реке, придумывая по дороге, что бы такое сказать Лизе или ее отцу, если спросят, где она пропадала.
Во-первых, можно было не сомневаться – синьор Герардини будет недоволен, если узнает, что она околачивается на берегу у старых складов, принадлежащих красильщикам. А во-вторых, он точно не обрадуется, если выяснит, что там собираются фратески[19 - Frateschi – букв. братия, монахи (ит.).], последователи фра Джироламо Савонаролы. Уже несколько месяцев Дольче, ее родные братья и Беллина ходили к церкви Сан-Марко слушать в прираставшей с каждым разом толпе пламенные проповеди горбоносого священника в рясе с капюшоном. А местные активисты, вдохновленные речами Савонаролы, начали втайне собирать на сходки друзей и собратьев по гильдиям в собственных домах, в мастерских ремесленников да в тавернах.
Плеск текущей воды Беллина услышала задолго до того, как свернула из узкого переулка на широкую набережную вдоль Арно. Она подставила лицо солнцу, которое сейчас, на излете зимы, уже обещало весенние деньки, прищурилась – и грязные фасады выстроившихся у реки мыловарен и мастерских чесальщиков шерсти вдруг зазолотились, засверкали яркими цветами, как свежепокрашенные ткани. Мир словно пробудился, хотя уже вечерело – на Понте-Веккьо, Старом мосту, мясники закрывали лавки, сбрасывали накопившиеся за день обрезки в воду и вешали на крюки запятнанные кровью фартуки.
Чем дольше Беллина слушала брата Савонаролу, метавшего громы и молнии с церковной кафедры, тем больше ей казалось, что перед глазами рассеивается пелена, застившая взор. Впервые она, оглядываясь вокруг, видела повсюду греховные излишества и моральное разложение церковников, обвиняемых в распутстве и сребролюбии. Впервые начинала понимать, что флорентийская знать безудержно предается чревоугодию, пристрастна к чтению, окружает себя картинами и бронзовыми скульптурами, обвешивается медальонами с собственными портретами.
И впервые Беллина незамутненным взором смотрела на неправедность жизни в доме родителей Лизы – на все эти побрякушки, передающиеся из поколения в поколение, на живописные полотна, столовое серебро… Сколько лет она мечтала обладать хотя бы частицей этой роскоши, а теперь вдруг поняла, что зависть – воистину смертный грех и что стремление семейства Герардини к земным благам обрекает их на геенну огненную.
Однако шагая к сверкающим на солнце водам реки, Беллина не могла не признаться себе честно, что на тайное собрание ее влекут не только увещевания странного проповедника, но прежде всего обещание Дольче привести туда братьев, а именно Стефано. Ради него Беллина и спешила на берег Арно. Не с одной лишь надеждой, что Стефано воспылает к ней страстью, но с робким упованием, что он хотя бы заметит ее наконец.
Беллина давно была знакома с Дольче и ее братьями. В детстве они вместе гоняли кожаный, набитый соломой мяч, пока матушка Дольче, прислуживавшая в соседнем доме, не заявила, что ее дочь и Беллина уже слишком взрослые, чтобы играть с мальчиками. Каждые пару недель Дольче и Беллина встречались у колодца, где городские женщины стирали белье, и могли пошептаться тайком – обменяться сплетнями о том, что происходит в хозяйских семьях, поделиться, кому что приглянулось из платьев и побрякушек хозяек. Порой они вместе мечтали найти мужей или любовников, сильных и неотразимых мужчин, которые освободят их от необходимости до конца беспросветной жизни прислуживать господам.
А однажды Дольче рассказала подруге, что ее братья примкнули к обретавшему поддержку в народе движению, которое ставило целью освободить Флоренцию от власти семейства Медичи и от их греховного образа жизни. Теперь, сказала Дольче, ее братья стараются вовлечь в ряды последователей Савонаролы как можно больше людей. Беллине, мол, тоже не помешает прийти и послушать их.
По старой деревянной лесенке Беллина спустилась к выстроившимся на илистом берегу приземистым сараям, где держали свой товар красильных и сыромятных дел мастера. Отсюда, с этого опасного, часто затопляемого берега, торговцы тканями и одеждой отправляли грузы в Пизу, а из Пизы – дальше по морю. Труд красильщиков был тяжел, от постоянной возни с пигментами пальцы, носы, уши у них обретали темно-синий цвет. Беллина задержала дыхание – тряпки, использованные в красильном процессе и выброшенные, воняли так омерзительно, что ими брезговали даже старьевщики, – и возблагодарила небо за спасительное время года, ибо на летней жаре зловоние у берега было бы совсем нестерпимым.
– Беллина! – напряженным шепотом окликнула ее Дольче и помахала рукой из-под свисающих ветвей ивы.
Стефано стоял рядом с сестрой, согнув ногу в колене и упираясь ступней в ствол дерева; он читал что-то написанное на обрывке пергамента с таким видом, будто окружающий мир для него не существует.
Беллина подсчитала, что они со Стефано ровесники. Увы, сама она в свои двадцать девять лет достигла немногого – домашняя прислуга, серая мышь, невидимка. Ей давно открылась жестокая ирония собственного имени: «Беллина» означало «Маленькая красавица». Злая насмешка. Мужчины в ее сторону никогда и не смотрели. Беллина понимала, что в ее годы замужество так же недостижимо для нее, как кружевные воротнички и манжеты, аккуратно сложенные в ящичках шкафов у матери Лизы.
А Стефано за тот же отрезок времени превратился из непослушного соседского мальчишки в сухопарого задумчивого мастера красильных дел, за внешним спокойствием которого, казалось, всегда бушует внутреннее пламя, бурлит неизрасходованная жизненная сила. Беллина думала об этом, глядя, как он стоит, прислонившись к дереву, и внимательно изучает слова на куске пергамента, расправляя его тонкими, синими от краски пальцами. Ворот рубахи у него был завязан свободно, и Беллина видела, как на шее бьется жилка.
– Что читаешь? – спросила Беллина.
Только теперь Стефано заметил ее присутствие и вскинул взгляд. Глаза у него были цвета полупрозрачного янтаря, как в украшениях, что хранились в шкатулке у Лизы. Странные янтарные глаза. Завораживающие. Беллина почувствовала, как у нее запылали щеки.
– Список сторонников Медичи в нашем городе, – ответил Стефано. – Целые семьи в каждом квартале. – Он оттолкнулся ногой от ствола дерева и неспешно зашагал к ней.
Беллина гадала, померещилось ей или он правда внимательно ее разглядывал. Она прикусила ноготь на большом пальце.
– Попомни мои слова, – добавил Стефано, – скоро наши судьбы переменятся.
Вдруг раздался отрывистый свист. Они обернулись и увидели Бардо – старшего брата Дольче и Стефано. Тот стоял на пороге красильного склада и подзывал их рукой. В отличие от сухощавого, изящного Стефано Бардо был крепок и коренаст, а в кожаном фартуке и деревянных башмаках он и вовсе казался бочонком на подпорках.
Дольче потянула Беллину за рукав. Они вошли в сырой полумрак красильного склада, который уже полнился приглушенным гомоном собравшихся, а люди все прибывали. Стефано мгновенно исчез в столпотворении. Беллина пыталась идти вперед, но буксовала в этой разношерстной массе, всматривалась в лица – знакомые и незнакомые. Там были мужчины и женщины, молодые и старые, кузнецы и шорники, владельцы постоялых дворов и лавочники, служанки, такие как Беллина, красильщики, ткачи, чесальщики шерсти и прочие мастера с подмастерьями из богатых Шелковой и Шерстодельной гильдий города. Одни стояли, другие расселись на колченогих деревянных стульях, третьи устроились прямо на грязном полу. Спертый воздух был пропитан скверным духом красильных чанов для шерстяной ткани – некоторые были так велики, что в них поместилась бы карета. Прогорклая вонь исходила из ближайшей бочки, наполненной какой-то жижей цвета прибрежной грязи, и Беллина заткнула нос.
Неожиданно на груде ящиков, поставленных один на другой в углу склада, возник Стефано – его голову и торс теперь было видно поверх толпы из самых дальних рядов.
– Мы одни из многих! – выкрикнул он, безо всяких предисловий обратившись к слушателям. – Фратески собираются на красильных складах, но не только – они приходят в ремесленные мастерские и в частные жилища, в вертограды у стен городских!
В толпе одобрительно зашептались. Дольче поднесла ко рту два пальца и пронзительно свистнула в поддержку брата.
– Вам ведомо, что многие бедняки уже посвятили себя служению нашему делу, – продолжал Стефано. Из-под берета у него на голове выбивались пряди тонких, редких, нечесаных волос, мятая одежда из шерсти была в пятнах и заплатах, но для Беллины вознесшийся над толпой Стефано был как ослепительная звезда, воссиявшая там, где раньше клубилась тьма.
– Теперь же среди нас есть и состоятельные люди, их куда больше, чем когда-либо, – говорил он, и Беллина отметила для себя, что на складе сделалось тихо – разношерстная толпа внимала пылким речам Стефано, затаив дыхание. – Да-да, это правда. Богатые и влиятельные господа примкнули к нам. Но, друзья мои, коли мы хотим отвратить сильных града сего от пороков, в коих они погрязли, и сделать так, чтобы перестали они выжимать последние соки из бедняков, мы не должны и сами поддаваться стремлению к наживе, к обладанию мирскими благами, дабы не замутило оно наши взоры, не заслонило цели. Мы должны быть стойкими. И если на то пошло, – продолжал он, – сейчас самое время выбросить излишества, к коим вы сами прикипели, в выгребную яму.
В этот момент волна золотистого света хлынула в открытую дверь склада, обрисовав стройный силуэт Стефано над толпой. Голос его внезапно грянул, как раскат грома:
– Кто из вас возьмется за плеть нынче же ночью, дабы усмирить плоть? Кто откажется возлечь на супружеское ложе?
По толпе снова пронесся шепоток.
– Кто всей душой отринет сладострастие?
Беллина увидела, как янтарные глаза Стефано наполнились золотистым светом. Это было все равно что смотреть на восход солнца, на рождение грозного, карающего ангела.
* * *
Р-раз!
Беллина взмахнула рукой – и кожаный ремень со свистом опустился на ее голое плечо. Резкая, жгучая боль отдалась во всех конечностях. Ее челюсти были плотно сжаты, в голове звучали слова Стефано: «Кто из вас возьмется за плеть нынче же ночью, дабы усмирить плоть? Кто откажется возлечь на супружеское ложе? Кто всей душой отринет сладострастие?»
Р-раз!
Поначалу Беллина удивилась тому, что она способна причинить себе такую физическую боль. Но пока голос Стефано эхом отдавался в ее мыслях, содранная кожа казалась ерундой, самым малым, что она могла совершить. И этого действительно было мало. Недостаточно. Потому что изначально она ошибалась.
Когда Беллина уже вполне убедила себя, что верит скорее в неугасимый огонь, горящий в груди Стефано, нежели в слова брата Савонаролы, пророчества священника необъяснимым образом начали сбываться. Он не был проходимцем, каковым его считали некоторые. Нет, он был пророком.
Когда-то Беллина стояла, изнывая от духоты, в битком набитой церкви, слушала проповедь, и брат Савонарола сказал, что видел пылающий крест в небесах. «Божье упреждение!» – закричал он затем, выпучив глаза. Если, мол, флорентийцы не раскаются в порочном образе жизни, если каждый из них не примет самодисциплину и аскезу, сей город будет взят врагами – кара небесная постигнет его. Тогда невозможно было себе представить ничего подобного, но, к ужасу Беллины, Савонарола оказался прав.
Она видела это собственными глазами: рыжебородый уродец, король Франции, въехал через городские ворота на боевом коне под богато расшитым балдахином, который держали над ним с четырех сторон рыцари в шлемах с пышными плюмажами. Иноземные лучники, арбалетчики, пехотинцы выламывали двери, грабили лавки, предавали огню целые кварталы. Отец Лизы с безумными глазами затолкал своих женщин в погреб, а все ценные вещи, что оставались в доме, запер в кладовке на ключ. Одиннадцать дней продолжались бесчинства. Флоренция замерла в ужасе и в дыму, затаила дыхание.
Когда после всего, на двенадцатый день, Беллина и Дольче встретились наконец у колодца, кроме них, там почти никого не было. От других женщин они узнали, что Медичи сбежали из города в чем были, рассовав впопыхах драгоценности по карманам.
Р-раз!
Беллина опустилась на четвереньки, как собака; грудь, выпроставшуюся из корсажа платья, щекотал холодный ночной воздух. Она тяжело дышала, превозмогая почти невыносимое жжение на месте ссадин от кожаного ремня. Да, сладострастие нужно победить. Она считала дни до нового собрания на красильном складе, до того вечера, когда вновь увидит Стефано, на котором сосредоточились все ее мысли. Почувствовала, как внутри нарастает, набирает силу истерика, и пресекла ее ударом ремня.
Через несколько секунд боль унялась, спина лишь слегка нарывала, пульсировала – Беллина знала, что это будет продолжаться до нового удара. Неужто и правда на хозяевах этого дома лежит тяжкий грех из-за того, что они привержены мирским благам? Семья Лизы виновна в том, что копит невеликие сокровища, а она, Беллина, – в том, что тоже жаждет ими обладать. Она виновна потому, что верила, будто эти безделушки дадут ей чувство собственного достоинства, иллюзию значимости. Но ведь нет. Она не достойна и не значима ни для кого.
Страшнее всего было видеть, как отец Лизы горько рыдает, оплакивая потерю последних оставшихся у семьи земельных угодий, сдававшихся в аренду крестьянам. Французские солдаты разграбили и сожгли все на своем пути к городским стенам Флоренции, сказал он Беллине. Один-единственный факел уничтожил виноградники, поля пшеницы и оливковые деревья, приносившие доход многим поколениям его рода. Синьор Герардини ничего не смог сделать – лишь смотрел, как у него на глазах исчезают остатки семейного состояния.
Да, Стефано, возможно, не слишком важная фигура среди фратески, но он был прав, когда повторял упреждения Савонаролы. Флоренцию постигла кара. Они, флорентийцы, своими пороками, своей гордыней, своим пристрастием к роскоши навлекли на себя эту беду. Настало время дисциплины и аскезы, строгой самооценки. Беллина знала, что нынче ночью она не единственная усмиряет плоть – в жилищах по всему городу люди подвергают себя бичеванию веревками с завязанными узлами перед домашними алтарями.
Беллина отложила кожаный ремень и простерлась ниц возле небольшого деревянного распятия, отблескивавшего в свете свечи. Голова шла кругом от тщетных попыток примирить свое стремление к самодисциплине с неутолимыми желаниями. Разум говорил ей, что она должна отречься от земных удовольствий в обмен на вечное спасение. Сочтет ли Стефано ее достойной женщиной, если она докажет, что смогла это сделать? Станет ли она для него желанной, заслуживающей большего, чем оставаться одинокой служанкой в доме Лизы до скончания дней? При этом Беллина понимала и то, что на берег реки ее каждый раз влечет зов плоти.
Она подползла туда, где лежал кожаный ремень, и снова взялась за него.
* * *
Когда Беллина собиралась незаметно проскользнуть в дом после очередной сходки на речном берегу, ее застала врасплох Лиза.
– Беллина, наконец-то! Где ты пропадала?
Разгоряченная общением с фратески и, если бы она осмелилась честно признаться самой себе, зачарованная присутствием Стефано, Беллина спешила по узким улочкам к сырому, покосившемуся дому Герардини. Солнце уже почти скрылось за берегом реки, залитым последним закатным сиянием. Беллина, подобрав юбки, осторожно обошла лужи возле общественной уборной. Сегодня она припозднилась – в доме ее, должно быть, уже обыскались. Надо было тихо пробраться через заднюю дверь возле хлебных печей во двор, но надежда остаться незамеченной не оправдалась.
После ужасного нашествия французов изрядно возросло число людей, приходивших к церкви Сан-Марко и на склады красильщиков. Суровый Савонарола заполнил пустоту, оставшуюся после бегства Медичи. Теперь улицы Флоренции наводнили толпы фратески. Стефано сказал, если флорентийцы не откажутся от роскоши и греховных деяний, новое нападение французов станет меньшим из грозящих им бедствий. Всем им уготована геенна огненная.
– Я за тебя волновалась. Небезопасно бродить одной по городу. – Лиза выбежала в сумеречный внутренний дворик разъеденного сыростью старого дома, который некогда принадлежал торговцу шерстью, а много лет назад стал сдаваться внаем жильцам. Она подобрала юбки, и были видны ее босые ноги, ступающие по истертым плитам. Беллина отскребала и эти плиты, и полы в доме собственноручно, ползая на коленках, но вековая грязь, проникшая в выбоины и неровности, не поддавалась. Хозяйке Беллины шел шестнадцатый год – возраст расцветающей женственности. У нее были темные лучистые глаза, смуглая безупречная кожа и блестящие черные волосы, волнами спускавшиеся на грудь.
– Я… – начала Беллина, и голос ее дрогнул. «Как глупо, что я не придумала оправдания», – мелькнула мысль.
Но Лиза не дала ей закончить.
– У меня есть новость! – воскликнула она и, вприпрыжку подбежав к Беллине, схватила ее за руки. Глаза девушки блестели, лицо сияло, словно ее переполняла безудержная радость. – Я замуж выхожу!
– Замуж?! – повторила Беллина. – Уже?
– Представляешь?! Сваты только что ушли. Ты все пропустила! Где ты была?
Показался отец Лизы, Антонмария Герардини, – долговязый, худой, гладко выбритый человек преклонных лет. Он подошел к девушкам с улыбкой и обнял Лизу за плечи:
– Я и не чаял столь счастливой судьбы для дочери.
– Теперь ты должна мне рассказать все-все подробности, polpetta[20 - Букв.: тефтелька (ит.). Ласковое обращение к детям в итальянском языке.], – тоже просияла Беллина, словно радость Лизы передалась и ей. Она сжала в ответ руки девушки. – Кто он?
– Франческо дель Джокондо! – воскликнула Лиза.
– Джокондо… – повторила Беллина. Фамилия показалась ей знакомой.
– Из Шелковой гильдии, – защебетала Лиза. – У его семьи чудесный особняк рядом с базиликой Сан-Лоренцо. Еще у них есть земли у холма Монтуги, лошади, целые оливковые рощи, и виноградники, и… – Щеки Лизы зарделись, она бросила робкий взгляд на отца. – И Франческо недурен собой.
– Он из тех самых Джокондо, что занимаются торговлей шелками и шерстью, – пояснил синьор Герардини, отводя прядку волос с лица дочери.
Поставщики Медичи, вспомнила Беллина, и, без сомнения, их сторонники. Она почувствовала, как заныли ссадины от ремня на спине.
– У Франческо есть крошечный сын, – добавила Лиза. – Бартоломео. Мать малютки прибрал Господь.
Как будто только вчера Беллина впервые взглянула в темные глаза новорожденной Лизы под наполненными эхо сумрачными сводами баптистерия. А теперь Лиза замуж выходит… Беллина заставила себя улыбнуться:
– Тогда я желаю тебе счастливой жизни в новом доме, polpetta.
Лиза даже отступила на шаг, округлив глаза от удивления:
– Но… что за глупости ты говоришь? Ты же переедешь со мной!
– Беллина, ты ведь понимаешь, что я не могу никуда отпустить свою Лизу без тебя, – подал голос синьор Герардини.
Беллина на секунду задохнулась, будто ей дали пощечину. Значит, ее хотят отправить с Лизой на другой берег реки, к Сан-Лоренцо? Осознание пришло, как порыв зимнего ветра, загасивший огонь в очаге. В один миг Беллина поняла, чего от нее ждет хозяйское семейство. Она должна посвятить себя Лизе, отвечать за нее, как за саму себя, поселиться в доме у чужаков, которым дорого все то, что ей, Беллине, теперь ненавистно. Будущее уже поймало ее в ловушку, наступив раньше, чем она думала: отныне для нее не будет никакой жизни за пределами нового дома Лизы. На секунду Беллина испугалась, что ее вырвет сейчас хлебом, съеденным в обед, прямо на истертые плиты двора.
– Ты ведь помнишь, как я положил мою девочку тебе на руки, когда ей было всего несколько дней от роду? Кто сослужит ей лучшую службу, чем ты, когда она примет на себя обязанности жены и матери? – Антонмария Герардини вздохнул с гордостью. – Она войдет в один из самых влиятельных домов города, ни больше, ни меньше.
Беллина опустила голову:
– Да, синьор.
Мысли о последствиях решения Герардини нахлынули страшной волной, будто река вышла из берегов. Разумеется, эти люди не сомневались, что она последует за своей юной госпожой. Им и в голову не приходило, что она может мечтать о супружестве и собственном доме – в ее-то двадцать девять лет. Никто не подозревал, что у нее могут быть какие-то интересы за пределами хозяйского дома. Они ничего не знали о ее отлучках на берег Арно и никогда бы ее не поняли.
На мгновение Беллина снова услышала в памяти голос Стефано, увидела мысленным взором его сверкающие янтарные глаза, в которых отразилось солнце. Ее охватил трепет. От этих нечестивых помыслов надо было избавиться. Наказать себя.
Нет. Ее участь – проводить дни подле Лизы, одевать ее, стирать ее вещи, нянчить ее детей и стареть за вышиванием у окна в ее доме. Отец Лизы всегда был с ней, с Беллиной, добр. И щедр. И великодушен. Но в тот момент она его возненавидела.
Как синьору Герардини удалось устроить такой выгодный брак? Неужто он втайне копил приданое для дочери все эти годы, со дня ее рождения? Глядя на сырой, обветшавший дворик, Беллина с трудом могла в это поверить.
Отец Лизы словно прочел ее мысли:
– Мне посчастливилось встретить Франческо дель Джокондо и его братьев на одном третейском суде, касавшемся нашего фамильного дела. Они тоже пришли искать правды – вроде бы другой их брат, занятый торговлей шелком в Португалии, задолжал им денег. Разговорились мы, в общем, и я не упустил возможность упомянуть, что у меня дочь-красавица на выданье. В итоге мы сошлись на том, что в качестве скромного приданого Франческо дель Джокондо устроит поместье у Сан-Сильвестро в Кьянти – одно из наших последних уцелевших владений, и лучшее, на мой взгляд. Да и в конце концов, имя Герардини, главное наше достояние, чего-то да стоит.
– А добродетели Лизы и вовсе бесценны, синьор, – добавила Беллина.
– Это само собой, – заулыбался довольный отец и ласково потрепал дочь по щеке. – Ты будешь заботиться о Лизе как прежде, – продолжил он. – Бог даст, скоро у нее появятся свои детишки, за которыми тоже надо будет присматривать. Ты всегда служила нам верой и правдой, Беллина. Франческо дель Джокондо и его домочадцы примут тебя к себе, это прописано в условиях брачного договора. – Он снова улыбнулся было, но улыбка мгновенно исчезла – видимо, синьор Герардини понял, что проговорился: он решил судьбу Беллины, включив ее имя в договор до того, как спросил, согласна ли она последовать за его дочерью. – Ты так же, как и Лиза, будешь представлять там род Герардини. Смотри, не посрами нас.
– Конечно, она не посрамит, батюшка! – Лиза взяла Беллину за руку. – Ты же знаешь, Беллина – самый верный друг в мире, и она позаботится обо мне лучше всех. Все будет идеально! Правда, Беллина?
Беллина заставила себя улыбнуться.
– Идеально, – кивнула она. – Perfetto[21 - Идеально (ит.).].
Леонардо
Милан, Италия
1497 год
Моя фреска идеальна, говорят монахи. Perfetto.
Но я знаю, что это не так.
Как изобразить олицетворение предательства? Этот вопрос мучает меня дольше, чем я готов признать.
Северная стена монастырской трапезной наконец-то кое-где обрела краски. Месяцами она белела штукатуркой; один за другим на ней появлялись, стирались и снова возникали наброски углем. Но теперь композиция намечена, симметрично выстроена: Христос сидит за столом в окружении учеников на тайной вечере, ставшей для них последней. Я проработал все лица. Все, за исключением одного.
– Настоятель уже теряет терпение!
Это мне сообщает Лодовико Сфорца, герцог Миланский. Мой покровитель. И друг.
