Бранкалеоне

скачать книгу бесплатно


Сынок, всего, что я сказала тебе до этой минуты, мало, хотя тебе, возможно, и кажется, что слишком много, затем что молодежь неохотно слушает советы и наставления старших; наберись терпения, ибо мне остается сказать тебе самое главное, что всего важней для твоего благополучия. Будь у меня больше времени, я бы без остатка его потратила, чтобы помочь тебе в этом. Я не как те слишком сердобольные матери, что воспитывают сыновей распущенными и привычными к злу; мне мало видеть в тебе телесное здоровье и крепость, я хочу, чтобы ты прежде всего был благовоспитан, так как без доброго воспитания телесное здоровье не так ценится, более того, многие его ни во что не поставят. А как материнская любовь понуждает меня давать тебе добрые уроки и советы для твоего блага, будь любезен слушать внимательно и сохранить в сердце все, что я скажу.

Прежде всего увещеваю тебя разуметь, что ты осел, и неотступно с этим сообразоваться; остерегайся возгордиться от какой-нибудь сумасбродной и тщеславной мысли, уверившись, что ты не таков, каким природа тебя сотворила, ибо непременно наделаешь беды и рухнешь туда, откуда выхода не сыщешь. Так приключилось с одним ослом, нашим родственником, о чьем несчастье мой отец часто говаривал со слезами на глазах, ибо был его двоюродным братом и любил его сердечно.

Тот служил доброму селянину, отправлявшему его пастись в обществе прочей своей скотинки вместе с храбрым сторожевым псом, что сражался не раз против голодного волка и выходил из сражения со славной победой. Однажды, покамест осел отдыхал под древесной сенью для лучшего пищеварения, начала будоражить его мозги некая дымная причуда, и он повел сам с собою такие рассуждения. Он говорил: «Если пес, не такой рослый, как я, и не такой сильный, чтобы носить и четверть того веса, какой я обыкновенно ношу, сражается с волком и одолевает, отчего не предположить, что и я его одолею и убью? Воистину, я низко ценю свои силы; не хочу, чтобы и впредь было так. И тело, и силы мои больше, чем у пса, так что, воротись волк, я ему покажу, кто я таков и что теперь ему иметь дело уж не с собаками». И, поднявшись с этой суетной мыслью, принялся пердеть и реветь, будто уже убил волка. А тот, будучи неподалеку, заслышал его рев и потихоньку приближался к тому месту, где обретался осел, с намерением промыслить себе добрый ужин. Мышь, оказавшаяся поблизости, увидала, как волк направляется к ослу, и, движимая состраданием, видя, что тот один (селянин был дома, с овцами и псом), известила его, что волк идет: пусть убирается, коли хочет спастись. «Как! – отвечал он, – мне бежать – мне, готовому выйти и против тех, кто поболее его? Так пусть приходит: найдется мясо для его зубов». «Я уверена, – возразила мышь, – что слова твои правдивы, хоть и не в твоем смысле: уж верно, он найдет мясо по своим зубам и прекрасно отужинает». Вскоре явился перед ним волк и приветствовал его с великой веселостью, показав свои острые зубы. «Даты думаешь, – отвечал осел на его приветствие, – задобрить меня своим учтивством? Не бывать по-твоему». С этими словами он крепко пернул полдюжины раз и четырежды скакнул, а потом ринулся прямо на волка, который, лопаясь со смеху, запустил в него острые зубы, в два счета уложил его наземь и начал рвать. На счастье осла, выбежал на шум селянин с собакой, и волк, едва их завидев, тотчас пустился прочь.

Но впредь с ним обходились так дурно, как отродясь не доставалось вьючному ослу; он вечно ходил побитым и умер жалким образом. Вот до чего довело его сумасбродство, а знай он себя и поступай, как подобает ослу, не стряслось бы этой беды. Он прав в том, что у пса нет ни такого тела, ни такой силы, чтобы носить вьюки, затем что природа не к тому его создавала. Ему, однако же, дана большая крепость духа и сердца, так что он может одолеть волка; этим природа не наделила осла, хотя дала ему тело крупнее и выносливее, чтобы таскать вьюки, для каковой службы он и сотворен. Посему не найдется звания более значительного, чтобы почтить нашу знатность, чем звание вьючного животного, ибо оно точно нам подходит[68 - Слово somaro, «осел», происходит от слова soma, «вьюк, ноша». Ср. ниже: «его природе приличествует служить и носить вьюки, пользуясь купно с прочими ослами привилегией нарицаться вьючным животным по преимуществу» (гл. 23).].

Потому помни всегда, что ты осленок, и не мысли о себе высоко. Может случиться и так, что ласковый хозяин, которому ты будешь назначен в службу, удостоит тебя некоей особой почести, именно велит носить седло для верховой езды или взденет на тебя разукрашенное вьючное седлецо и не будет тебя употреблять в носке кулей и бочонков. Если тебе такое выпадет, берегись, как бы дым честолюбия не ослепил тебя, мешая познавать самого себя и внушая мысль, что ты не осел, хотя бы ты и видел, что другие из твоей породы дурно наряжены и сносят обращение, приличное ослам, и хотя бы сами они, видя, как высоко ты вознесся, оказывали тебе почтение. Потому что если не будешь считать себя тем, что ты есть, то станешь вытворять всякие дерзости и тем раздражишь хозяина, так что он сыграет над тобой какую-нибудь шутку, которая придется тебе не по нраву.

Хочу, кстати, привести тебе пример, который я слышала от доброго старца, моего отца, воистину бывшего одним из мудрейших ослов в свете. О, как бы мне хотелось, чтобы он был жив и поныне! Я уверена, он дал бы тебе много полезных наставлений, как управлять самим собою. Сказывал он, как в древние времена, пока еще звери добивались ученых степеней, одного осла как-то раз навьючили статуей Юпитера, чтобы отвезти ее в некий город[69 - Сюжет заимствован из басни Эзопа (182 Perry). Эта басня переработана в «Книге эмблем» А. Альчато (XXXV, «Не тебе, но благочестию»); см. также адагию «Осел, несущий таинства» (Asinus portans mysteria) в сборнике Эразма (Adagia 1575, 485).]. Проходили они первой сельской округой, какая им встретилась, и все тамошние жители при виде изваяния преклоняли колени с величайшим почтением. Осел, видя это коленопреклонение, подумал, что оно воздается его величию; потому, из кожи выпрыгивая от радости, он остановился и не желал идти дальше, воображая себя богом этих людей. Тогда его погонщик, видя таковую его наглость, схватился за суковатую палку и принялся не шутя выколачивать из него пыль, да так ему задал, что едва не сокрушил костей, приговаривая: «Пошла, одурелая скотина, ты ведь не бог, хоть его и тащишь, и почесть эта – не тебе, но тому, кого ты несешь». Тогда этот несчастный понял, что мечта его пошла прахом, он не почесть снискал, а стяжал беду и насмешки, ибо все свистели ему вослед из-за великого его помешательства.

Из сего примера научись, сын мой, не заноситься ни от одной привилегии, какую получишь от хозяина, ибо ты всегда будешь, как все остальные, ослом по природе, хотя бы по счастливому жребию ты лучше наряжался и наслаждался лучшим обращением. Увещеваю тебя еще охотно выслушивать внушения, наставления, предостережения и увещевания и даже попреки от других, в особенности от друзей. Знай, что природа дала нам, ослам, большие уши, чтобы слушать исправно и охотно, и таким образом позаботилась о наших изъянах. Мы ведь изрядно глупы и худо приспособлены рассуждать и находить решения в наших обстоятельствах, а потому должны слушать других и у них научаться.

Говорил мой дядя, зрелый летами и разумом, что животное, которое само знает все, что ему надобно, – наилучшее; которое, само не зная, склоняет слух к чужим наставлениям, – хорошее; но то, которое и не знает, и не желает научиться от других, – дурное животное[70 - Ливии. XXII. 29. 8; цитируется у Липсия, Политика. III. 2. Первоисточник афоризма – Гесиод (Труды и дни. 293–297), цитируемый уже у Аристотеля (Никомахова этика. I. 2.1095b) и (без указания источника) у Цицерона (В защиту Клуэнция. 84). Ср. также: Макиавелли. Государь. 22.]. Поэтому, сын мой, довольствуйся тем, чтобы слушать других, и знай, что природа оказала нашей немощи отменную милость, именно: среди животных мы самые послушные и легче всего понимаем людей. Поэтому, когда окажешься или на дороге, или в других обстоятельствах при их беседе, навостри уши и слушай прилежно, ибо научишься многим прекрасным вещам, которые тебе потом весьма пригодятся, и узнаешь, как с их помощью управлять самим собой.

Всячески остерегайся также быть прожорой и лакомкой, ибо это – порок, который делает животных ленивыми и ничего не стоящими в работе; более того, он подвергает их жизнь явной опасности, а особенно нашу, ослиную, из-за недуга, к которому мы наклонны, как ты уже усвоил; оттого они еще и делаются всему свету ненавистны, и каждый старается учинить над ними какую-нибудь шутку; наконец, это верное средство погубить и их качества, и почести, и самое жизнь. В этом могут тебе служить примером мыши, которые, будучи лакомками, то так, то этак попадаются в мышеловки; вот послушай о них историю.

Глава IV

Она рассказывает историю о мышах

Мыши в древности довольствовались плодами земли, как доныне поступают другие животные, оттого люди и кошки позволяли им жить в мире и покое; когда же, побежденные пороком чревоугодия, они взялись за яства жирные и богатые, тут их и начали гнать и убивать.

Однажды нескольких из них республика отрядила лазутчиками по свету; очутившись в неких богатых кладовых, они забавы ради смазали себе горло кусочком шпика. Это показалось им много лучше плодов земли, и, думая, что глупы же они были до сего часа, они рассудили впредь питаться шпиком, сыром и всяким жирным и масленым, так что вернулись в поля в отменном здравии и раздобревшие. По приходе домой, созвав всеобщий собор мышей для публичного оглашения своего отчета, они имели вид, много отличный от того, в каком уходили. Другие заметили их цветущий облик, и не без великой зависти, а потому прежде всего прочего спросили, где и как им удалось так богато столоваться. Те с готовностью представили весь ход дела, как рассказано. Когда одно животное впадает в заблуждение, оно не довольствуется одиночеством, но усильно тянет за собой остальных: так и они постарались склонить других мышей к тому же, говоря между прочим, что нет безумия вящего, чем упускать великое благо из-за намерения оставаться в природных пределах и идти стезею предков, коим не должно подражать, если имеешь немного проницательности.

Их увещевания почти всякому проникли в сердце; посчитали голоса и приняли нерушимый закон, чтобы всем мышам вкушать также хлеб, политый маслом, и подобную снедь. При подсчете голосов обнаружилась среди мышей одна, и разумом и шкурой седая, которая стала возражать против этого закона, говоря, что хотя добывать масленую снедь, по опыту, который виден в нынешних докладчиках, и кажется лучше, однако следует принять в соображение, что этим нельзя промышлять, не подвергая свою жизнь величайшей опасности. Ибо приходится или красть эту снедь у людей из кладовых, или же принимать у них из рук по доброй их воле. Что до первого решения, тут угроза неминуема, затем что люди, раздраженные этими кражами, возьмутся за кары самые суровые, не щадя их жизни. А что до второго, не видно, как добиться такого успеха, ибо нет таких безумных, чтобы соглашались вышвырнуть приготовленное для себя; а если кто и согласился бы, то сделал это для своей выгоды, именно чтобы таким манером получить удовольствие, играя с мышью шутки, дающие ему от души посмеяться. В подтверждение этому она рассказала такую историю[71 - Дальнейший аполог – переработка басни Эзопа или Бабрия (352 Perry).].

Был у одного селянина верный сторожевой пес; хозяин жил, как по его состоянию полагалось, так что у пса было не слишком много способов сытно кормиться; он довольствовался теми кусками черствого черного хлеба, какие ему давали, а впрочем, его много ласкали, и он знать не знал, что такое растолстеть. Часто наведывался в деревню господин этого селянина, привозя с собой комнатного пса, из тех, чья должность – вылизывать тарелки и хорошенько умащать себе глотку, о большем не думая. Этот пес ревностно отправлял свою службу и весьма раздобрел, так что все видели в нем любимца семьи, он же этим упивался и мнил себя средь собачества первым разумником, почитая других за ничто. И вот однажды худой пес, видя, в какой тот пребывает холе, ему позавидовал, а потому спросил, где сыскал он такой благой жребий, с мыслью выбиться самому и сделаться ему сотоварищем, если получится.

«Братец мой, – отвечал тот, – мое усердие, мои прекрасные глаза и умение снискать благосклонность привели меня к тому положению, которое ты видишь. Знай, что мой хозяин меж всеми собаками, коих он держит дома для охоты, избрал меня одного, дабы излить свое благоволение. И не один он меня любит, но и все прочие в доме наперебой ласкают меня и дарят лакомым куском. О, если б ты знал, в каком величии я обретаюсь и каково мое благоденствие, ты бы дивился, примись я за сухой хлеб, пусть и белый. Гляди! Уверяю тебя, участь моя такова, что я в силах делать добро другим: коли хочешь проверить, приходи как-нибудь со мной в дом, я разделю с тобой мое благополучие».

«Я буду тебе признателен, – отвечал худой, – прошу, исполни это».

Уговорились: тот взял его в сотоварищи и ввел в дом, и так как он был псом селянина, его впустили, хотя не без затруднений. Это доставило ему случай погрызть кости; но с течением времени он видел, что новый его товарищ непрестанно подвергается разным шуткам, чрез меру тягостным, от которых тамошний люд получал величайшее удовольствие. То привешивали ему на хвост надутый пузырь, полный гороха, отчего он бегал в такой тревоге и страхе, какие только можно вообразить; то надевали на шею шутихи, от великого треска которых бедняк будто память терял; то засовывали голову в мешок, от чего он мало что не ошалевал, натыкаясь на стены. Бросали его в воду, а иной раз чуть не ошпаривали кипятком или опаляли головнею. Словом, играли над ним такие шутки и такие творили обиды, что удивительно, как он жив оставался.

А вместо утешения в этих бедствиях, когда спускали охотничьих псов со сворки, тотчас все кидались вслед ему, облаивая, а бывало, что и кусая, ибо не могли снести, что их одноплеменник доведен до такого презрительного состояния по вине чревоугодия.

Когда худой пес увидал эти резвости, тотчас убрался из дома и, рассуждая сам с собою, молвил: «Я дивился людскому безрассудству, что по доброй воле они кидают свою еду этому бездельному и никчемному псу. Теперь я уверен, что они так поступают для своей выгоды и ради повода посмеяться. Со мной такому не бывать, ибо мне честь отрадней глотки и вкуснее хлеб черный и черствый, но в мире и покое, чем политый маслом, но средь такого глумления и огорчения. Пускай его толстеет, сколько ему угодно, я же рад быть худым, но чтоб уважал меня и хозяин, и другие собаки».

Таков был рассказ мудрой мыши, к которому она присовокупила, что надлежит хорошенько размыслить обо всем сказанном и не натворить никаких безрассудств ради чревоугодия – словом, довольствоваться жизнью, какую вели их предки. Весьма немногие стали на ее сторону; ответ ей был таков, что они все-таки намерены следовать первому решению, а не второму и что ничуть не страшатся людского преследования и ловушек, затем что с их проворством и умением укрываться в щелях останутся в безопасности. Недолго, однако же, это им помогало, так как люди изобрели способ ловить их и уничтожать, да и сами они своей ненасытимой жадностью навлекли на себя враждебность кошек, что произошло по такой причине.

Вначале не было вражды между кошками и мышами, как не было ее вообще между зверьми, ведь каждый довольствовался своим и жил сообразно природе, которая снабжает всех сполна. Но когда они перестали довольствоваться своим и один пожелал утянуть у другого, тогда погиб мир между ними, и родились раздоры, и укоренилась вражда, которой конца не будет; так вышло меж кошками и мышами. Кошки, рожденные и вскормленные в людских домах, питались едой, подаваемой людьми, а потому, видя, что мыши норовят завладеть тем, что отведено им, кошкам, ополчились на них, с неизменным усердием преследуя и убивая, как и доныне делают; а не будь мыши лакомками, оставались бы с ними в вечном мире. И люди тоже, видя, что мыши у них воруют и портят, взялись их гонять, в чем иначе бы не стали упражняться, и, хотя те долго спасались проворством и умением спрятаться, наконец сыскался нетрудный способ их ловить, показанный устрицей[72 - Притча о мыши и устрице восходит к греческой эпиграмме из Антологии Плануда (Греческая антология. IX. 86), переложенной на латынь А. Альчато (Книга эмблем. LXXXVI). Подробнее см.: Alciato 2009, 447–449.].

Один моряк увидел с корабля, как на морском берегу мышь и краб ведут важный разговор, и насколько мог расслышать, уразумел, что они похваляют устричное мясо: ибо, покамест они беседовали, подплыла устрица и отворилась, чтобы немного развеяться. Тут мышь, уступая своей жадности, без всякого рассуждения и не выспросив у краба, как ее извлечь (в чем он обыкновенно действовал хитростью, ухватив камешек и вставляя его меж краями створок, так что она хотела их сомкнуть и не могла), подбежала к устрице, а как ринулась в нее с открытым ртом, та вмиг захлопнула створки и защемила мыши голову, так что пришел ей плачевный конец. Моряк наблюдал это игрище и, научась из него, смастерил подобную ловушку, со шпиком, сыром или чем-то таким внутри, чтобы мыши, вбегая за ним, оказывались в плену. И как обычно случается, что к изобретенным вещам легко прибавляются улучшения, со временем возникли разные виды этих ловушек. Видя, что мыши такие лакомки, придумали отравлять им еду и так убивать; и это легко удается. Вот так прожорливые мыши, оттого что были лакомливы, распрекрасно нажили на свою голову преследования и от людей, и от котов.

Поэтому, мой осленок, возьми себе это в пример, всячески оберегайся порока чревоугодия, чтобы не ввергнуться ни в какую пагубу, и довольствуйся той едой, какая тебе полагается.

Глава V

Мать продолжает давать наставления

Позаботься пребывать со всеми в мире, ибо в сем свете нет блага большего, чем мир, и заводи как можно больше друзей, ибо они могут быть полезны, как недруги могут быть вредны; но берегись ложных друзей, ибо они худшие звери на свете. Отнюдь не доверяйся мулам, ибо хотя они наши родственники, однако же дурной природы, и среди них вовек ни одного не обреталось без порока. Когда животное порочно и корыстно, ему нет дела ни до родства, ни до дружеских уз. Пусть не взойдет тебе на ум заводить дружбу с волком; какие бы он ни являл тебе знаки приязни, не доверяйся ему ни в чем, ибо наше племя им всего ненавистнее. Хотя бы какое-то время они выставляли себя друзьями, но представься случай, и они тебе покажут, что они такое; между природными врагами вовек не бывало доброго дружества – держи это наставление на уме среди прочих. Если окажешься в хлеву или на выпасе в обществе лошадей, не забывай оказывать им уважение, в частности уступать пастбище получше и оставлять большую часть корма, ибо они с их честолюбием не потерпят, чтоб ты был им равен, а при их силе дурно с тобой обойдутся. Так приключилось с одним ослом, простосердечным и поступавшим бесхитростно.

Собрались как-то раз лев, осел и лиса и отправились на охоту[73 - Источник сюжета – Эзоп (149 Perry).]. Попалась знатная добыча; унесли ее под древесную тень, чтобы условиться на ее счет, ведь вкусы разные, одному по нраву жареное, другому вареное. Лев, как сильнейший, мог распоряжаться остальными и велел ослу делить, а тот, со своим разумением не идя далеко, по-дурацки разделил все на равные части, думая, что так и следует. Лев, притязавший если не на все, то на немногим меньшее, разгневался и, обнажив зубы, объявил такой дележ несправедливым, ибо не подобает ослу равняться со львом. И хотя этот бедняк оправдывался и уступал ему свою долю, это ему не помогло, ибо лев его убил, по-новому распорядившись им самим. Потом он обратился к лисе, веля ей делить; та, уразумев намек и научившись за чужой счет, отдала ему почти все, себе оставив всего ничего, за что лев весьма ее похвалял.

Вот как этот невезучий, рожденный на свет, без сомнения, каким-то олухом, был неосмотрителен, как в желании водить компанию со львом, который намного его выше положением и при котором он не мог высказывать свое мнение, так и в желании обращаться с ним, как с равным. Поэтому, сын мой, уступай тому, кто в любых обстоятельствах может больше твоего.

Увещеваю тебя также не только знать, что ты осел, и вести себя сообразно этому, но и не важничать, кичась и возносясь из-за вещей, тебе не принадлежащих: нет ничего, что делало бы скотину предметом большей ненависти, ибо этим ты показываешь, что почитаешь всех прочих невеждами и дурнями. Пусть это тебе удастся разок, а все же в конце концов кто-нибудь злонамеренный обличит тебя, представит никчемной скотиной, и тебе не остаться в живых. Так вышло с одним ослом, который чрез меру бахвалился.

Как-то раз этот осел, проходя пастбищем, наткнулся на львиную шкуру, оброненную по случайности купцом[74 - Источник сюжета – Эзоп (188 Perry).]. Размышляя, как извлечь из этого выгоду, и рассуждая о конце, ожидающем животных, сколь бы велики и сильны они ни были, он извлек из сего скорее большой вред, ибо увлекся неосмотрительной и причудливой мыслью укрыться этой шкурой и явиться среди зверей, прикинувшись львом, что он тотчас же исполнил. Попадались ему всякие маленькие зверьки: он наводил на них великий страх и обращал в бегство; напоследок увидал лису и, думая то же самое учинить с нею, припустил к ней бегом, громко ревя и думая, что заставит ее бежать. Но сия плутовка, признав его голос и повадку, вдруг сдернула личину и навела на осла страх, поделом над ним насмехаясь. Сбежались на эту забаву другие звери и при виде мнимой зверины – вообрази, с каким криком, свистом и прочим шумом не только срамили его, но и заставили ума лишиться, да и, думаю, помереть от досады.

Добрая мать хотела продолжать свои наставления, но осленок, скучая этою рацеей, сказал так:

– Любезная моя матушка, благодарю вас за доброжелательность, какую вы мне выказываете, но знайте, что я не могу больше слушать, ибо дрема меня долит, и потом, вы поведали мне столько всего, что и половины было слишком, и я уже забыл большую часть. Четыре дня назад я пасся с вашим братом и слышал от него, что всякое животное рождается со своим жребием, добрым или злым, который им правит, а потому нет нужды в таком множестве наставлений для благополучия одного осла; засим дайте мне поспать остаток ночи, ибо я в этом весьма нуждаюсь.

И он улегся на скудной постилке чистой соломы, приготовленной для него хозяином.

Глава VI

Как осленка отвели во Флоренцию

Рано поутру продавец вывел осленка из хлева, к великой скорби бедной ослиной братии, и отвел на взморье, чтобы переправить в Кастелло Арагонезе, много труда приложив, чтобы загнать его в лодку, ибо ему, никогда не пускавшемуся в плавание, отнюдь не нравилась эта затея. И хозяин, стращая его и охаживая палкой, вынудил оставить там, на островке, весь тот пердеж, что заключался в его теле, возможно думая таким образом разгрузить судно, в чем очень обманулся, ибо тело тем меньше весит, чем больше в нем воздуха. Наконец, накинув ему на глаза тряпье, заставил его подняться на борт – и подлинно, нет лучшего средства склонить кого-нибудь к делу, которого он иначе бы не сделал, чем ослепить его. Посему, когда допустишь промашку, не находишь иного оправдания, кроме как: «Дьявол – или страсть – меня ослепили».

Он привел осленка флорентинскому купцу, а тот, заплатив условленную цену, отвез его на свою родину и вручил приятелю, который остался сим весьма доволен. Покамест он не велел вздевать на него ни седла, ни вьюка, ибо осел был еще молод, и отправил его в свою усадьбу, вверив попечению огородника, которому поручил держать его в чистоте и помаленьку приучать носить груз с полмешка весом, но без вьючного седла, и даже ездить на нем понемногу, но без сбруи, чтоб не натерло ему холку.

Этот вертоградарь питал великую нежность к ослам, возможно, из-за некоего меж ними сходства, ибо похожее всегда стремится к похожему[75 - См. Аристотель. Никомахова этика. VIII. 1. 1155а.], так что он принял осленка с большим доброжелательством и оказывал ему великую ласку, каждый день задавая хорошего корма, а когда ездил на нем, был к нему внимателен и оставался весьма доволен его шагом. Из-за этих изъявлений благосклонности осленок питал к нему великое уважение, не кусал его и не лягал, и даже был ему во всем послушен и следовал за ним всюду, словно комнатная собачка, наслаждаясь тем, как треплет его эта не слишком обходительная рука. Увеличивали их дружбу разные знаки любезности; огородник питал к нему особливую приязнь, оттого что, идя в сад, видел, как осленок выдирает зубами крапиву и ежевику, и думал, что он старается облегчить его труды, хотя осел усердствовал не ради этого, а чтобы сими сердечными злаками предохранить себя, по материнскому наставлению, от предсердной немочи. Так удачно случается иной раз, что услуга кому-нибудь делается ненамеренно и даже к собственной выгоде.

У огородника было в обыкновении приводить работников для ухода за садом; однажды были у него в работах двое, которые под платьем смиренным и простым скрывали дух надменный и притворчивый. Как-то раз он принес им полдник; они вместе трапезничали в тени высокой розовой изгороди, а когда подкрепили плоть, огородник их пригласил потешить душу веселым разговором, который они могли вести свободно, затем что хозяина, который бы понукал их работать, там не было. Отсюда явствует, сколь важно хозяину присутствовать при его делах, если он хочет, чтобы ему хорошо служили, и сколь тщетна доверенность, которую многие оказывают своим факторам: а те и пользы дела не сознают, и о хозяйском ущербе не тревожатся.

Они приняли любезное приглашение без возражений, чтоб их не сочли невежами. А пока они болтали, осленок стоял по другую сторону изгороди, греясь на солнышке и вспоминая материнское наставление слушать и примечать людские беседы и рассуждения; он удобно расположился, подняв уши, и внимательно следил за их речами.

Глава VII

Следует разговор работников

Один из работников начал так: – Братцы мои, не знаю, какой разговор предложить для нашего развлечения, потому что я сильно угнетен одной вещью, что неотступно гложет мне сердце и не дает подумать о самом крохотном удовольствии. О, сколь несносна горчайшая моя участь, от которой я еще недовольней, когда взираю на благоденствие дворян и богачей, которые день напролет прогуливаются и питаются нашим бедняцким трудом и потом и, того хуже, ничуть не питают к нам сострадания. Почему я должен непрестанно бедствовать, чтобы доставлять другим благоденствие? Мне несносно, что, если я захочу хоть как-то себе помочь в избавлении от толиких бедствий, богачи употребят против меня свое могущество и, имея к своим услугам друзей, свидетелей и судей, зададут мне жару, ибо возможность наказать какого-нибудь несчастливца – великое для них удовольствие. Я, со своей стороны, объявляю и говорю правду, что ввек их не полюблю, и кабы мог жить на свои, не служил бы им никакой службы.

– Ты судишь об этом слишком сурово и сетуешь напрасно, – отвечал другой работник, более лукавый. – Не хочу сказать, что ты неправильно поступаешь, объявляя себя врагом тех богачей, которые вовсе не считаются с бедняками, ибо, делай ты иначе, поступал бы вопреки своей природе. Помню, слышал я однажды речь одного мудреца, у которого я нес службу[76 - Дальнейшее рассуждение о дружбе и пользе представляет собой переработку Аристотеля, Никомахова этика. VIII. 3. 1156а.]: он говорил, что между равными может быть некая дружба (хотя и та весьма редка из-за людской гордыни, вследствие которой один хочет возвыситься над другим, да еще из-за собственных интересов каждого), но между неравными по положению – никогда. Причина этого очевидна: дружество основано на пользе, так что любят постольку, поскольку польза прочна, а иссякни она – тотчас дружбе конец; кроме того, так как польза толкает к любви, любят кого-то не от добродушия, а оттого, что не могут без него обойтись. Итак, богатый постольку любит бедного, поскольку имеет в нем нужду, и если оказывает ему какие ласки, то для того, чтобы поощрить и подбодрить в той службе, которая от него требуется. И бедный, платя той же монетой, выказывает богатому доброжелательность не потому, что любит его от сердца, но скорее потому, что не может обойтись без его помощи.

Так говорил тот мудрец, который хвалился иметь больше двадцати кадок[77 - В оригинале carra, старинная мера жидкостей (например, в Турине составляла 493 литра).] книг; думаю, он говорил справедливо, ибо то же самое познаю на опыте. Что до меня, я не могу любить ни того, кто меня не любит, ни того, кто добивается, чтобы я был ему признателен за его красивые глаза; так и тебе следовало бы поступать, да не тужи из-за этого: ты можешь позаботиться о своих делах без всяких жалоб. Прежде всего, тебе надобно набраться терпения в сем свете, довольствуясь своим жребием и положением, в какое поставил тебя Создатель мира; если же ты не находишь этого терпения (оно ведь как девясил[78 - Девясил – растение семейства астровых, находил широкое применение в фармакопее, в частности, против чумы.], которого не сыщешь, когда он нужен, разве что с большим трудом), помоги себе как-нибудь. Не соглашайся на работу за малую плату; кроме того, коли увидишь удобный случай – дай рукам порезвиться[79 - Это эвфемистическое выражение значит «плутуй» или «кради».]