скачать книгу бесплатно
Юный Адам смеётся, ягоду мнёт в горсти.
Дудочку и кувшинчик дай ему – он моложе,
он преклоняет травы, и устилают путь
розовые соцветья, венчики, цветоложа.
Господи, искушенье – запах его вдохнуть.
Ешь у меня с ладони – радость моя, проруха, —
смуглым плечом касайся будто бы невзначай.
Мне ничего не надо – Господи, я старуха, —
только бы это лето, ласточки, иван-чай…
7
и не на что пенять
[всё всуе на авось]
хотевшая обнять
прошедшая насквозь
молчащая как мать
гремящая как медь
пророчившая рай
[ломавшая комедь]
раздразнивая страсть
растравливая сплин
[и преломляя трость
и угашая лён]
утраты торопя
[нетерпеливый зверь]
сгубившая тебя
твоя Иезавель
сумевшая любить
[до боли не щадя]
посмевшая забыть
что ты ещё дитя
2015–2017
«Сломанными флажками сверху сигналит птица…»
Сломанными флажками сверху сигналит птица.
Кто её разумеет? – нет никого окрест.
Только над прудом ива – будто пришла топиться.
Ива стоит и плачет, чёрную землю ест.
Бездна небес глядится в тёмный нагрудник пруда,
видя в нём только птицу, рваный её полёт.
Небо само не может жить ожиданьем чуда.
Ива стоит и плачет, чёрную воду пьёт.
Что у неё за горе? Кто её здесь оставил?
Но прибежит купаться – выгнется и вперёд! —
тонкий и голенастый, с виду как будто Авель.
Ива ему смеётся, – кто её разберёт.
2016
«Медведицей, утицей – всем, чем кажусь…»
Медведицей, утицей – всем, чем кажусь,
тебе я, царевич, ещё пригожусь.
На край и за край – за тобой по пятам
[куда ты подался? чего тебе там?
какой молодецкою блажью гоним?]
И я побежала за ним…
Остался на ветке в чащобе ночной
рукав лебединый да жемчуг речной.
Острастна крапива, горька лебеда —
по следу, по следу – а нету следа…
[Не имамый правды соделался пуст…]
И вся эта жизнь – как-сквозь-куст.
Чтоб хлеб с голодухи железный глодать,
и кровью давиться, и зубы глотать.
…Отнимешь глаза от земли, а над ней
и кроны редеют, и небо видней.
Ан вот он, родимый, лежит налегке
с калёной стрелой в заскорузлой руке,
на каждой глазнице – железный кружок:
Ну здравствуй, царевич, – заждался, дружок? —
Прилягу и я отдохнуть под кустом,
тебя поцелую оржавленным ртом.
2016
* * *
«Упрямо бредущим с росой на висках…»
1
Упрямо бредущим с росой на висках,
по грудь увязающим в сонных песках
и пьющим печали песчаное пенье,
одно испытанье – терпенье, терпенье…
А время ещё никуда не текло,
и воды стояли, как будто стекло,
незримо связуя зернистые звенья —
песок в тонкостенном сосуде забвенья.
А время и не обращалось во зло,
покуда не взялся Харон за весло,
но ринулось тайно точимою брешью
слепое стремление рек к побережью,
упорство падения струй с высоты.
Но нам, обретающим рыбьи хвосты,
оно уже не приносило вреда —
пленённое время клепсидры – вода.
«…И было объятье девятого вала…»
Искатели страсти, свидетели грусти —
земля не приимет, вода – не отпустит…
2
…И было объятье девятого вала,
и ртами пираний вода целовала,
и бились в борта, выходя из воды,
харибды и сциллы – ладони беды.
Щепой корабли разлетались, дощаты.
Просили не силы, просили – пощады.
Но тайного слова губительный гнёт:
земля не приимет, вода – не вернёт.
И ныне над нами смыкаются своды —
тяжёлые льды – онемевшие воды.
Ни звука, ни вздоха, и виден сквозь лёд
мерцающих рыбиц застывший полёт.
«Лбом припадая ко тверди воды…»
3
Лбом припадая ко тверди воды,
сквозь темноту устремляясь к нему я —
в глубоководное, глухонемое,
взглядом врастая во льды…
Вон он – за необратимою тьмой
[в этой воде, не смягчающей жажды, —
как дезертиру, бежавшему дважды] —
лживый, но ныне немой.
Чем же утешить себя остаётся? —
Были бы живы, – надёжный дождётся,
верный – вернётся домой.
2005–2009–2016
«Как балерина в комнате пустой…»
Как балерина в комнате пустой, —
на цыпочках, под зимним одеялом, —
ты подойди, у зеркала постой.
Пододеяльник – белое на алом…
И невозможно маленькой стопой
коснуться досок крашеного пола.
Ты поджимаешь пальцы… Бог с тобой…
Ветрянка, жар, пропущенная школа,
отметины зелёнки на белье
и, будто в крылья тяжкие одета,
ты всё долбишь своё батман-плие,
ещё живая девочка-Одетта.
2016
«И вроде бы лета короче, а зимы лютей…»
И вроде бы лета короче, а зимы лютей,
и ночи бессонней, а сны наяву – беспробудней.
Уже фотографии стали дороже людей,
а воспоминания ближе сегодняшних будней.
И вещи уже тяготят, хоронясь по углам,
теснят в неуюте квартиры (тоска городская) —
желанные прежде – теперь превращаются в хлам.
Лишь те, что из детства, упорствуют, не отпуская.
И вот бы проснуться отсюда, и там – наяву —
себе постаревшей, как старому другу, доверя
и ключ от квартиры, в которой уже не живу,
и запахи комнат, и звук открываемой двери…
И чтобы все живы, и в воздухе пыльная взвесь,
воскресное утро, на кухне вещает столица.
И всё, что даётся, и всё, что кончается здесь,
вне места и времени длится,
и длится,
и длится…