скачать книгу бесплатно
Докладчик закончил речь. И народ принялся задавать вопросы.
– Вы можете гарантировать, что распространение болезни не экономическая диверсия? – задал вопрос владелец и главный менеджер большого мебельного холдинга.
– Да, многое кажется странным в нынешней эпидемии. Идет она с юга, с территории Грузии, Абхазии. Но к сожалению, доказать что-либо невозможно. Мы только вынуждены защищаться. Так, в Краснодарском крае проведена полная депопуляция стада.
«Экое он словечко ввернул. Научное», – подумал Дубравин. И представил себе, что кроется за этим словом – депопуляция. Это когда забиваются десятки тысяч живых существ. И когда он вообразил этот «свиной апокалипсис», ему стало слегка не по себе.
А в это время в зале заседаний уже начала разгораться дискуссия: кто-то из депутатов озвучил самую ходовую среди населения версию о происхождении эпидемии:
– На моем участке, а я там был только позавчера, люди прямо заявляют, что чума свиней запущена представителями больших аграрных холдингов. Так они расчищают поле от конкурентов. И люди требуют, чтобы правоохранительные органы разобрались в этом…
В дискуссию, как всегда, вступили радетели за народное дело – коммунисты:
– Мы уже инициировали запрос по компенсации населению за уничтожаемый скот. Почему до сих пор не принято решение, какая должна быть компенсация за уничтожаемых животных? Это диверсия…
С трибуны, которую еще не покинул представитель сельскохозяйственного начальства, донесся ответ:
– Решение о компенсации уже принято правительством области. Она составляет пятьдесят рублей за килограмм живого веса…
– А мы не знаем ни одного подворья в моем районе, где бы эту компенсацию уже получили…
Голоса с мест:
– С населением очень трудно работать. Население находится в шоковом состоянии.
Разгорелась бурная полемика.
– Коммунисты, – начал гасить страсти Ручников, – живут в другом измерении. При чем здесь диверсия? Дело-то идет о жизни крестьян. При советской власти было то же самое. Давайте закругляться. Спасибо вам за информацию о происходящем на сельскохозяйственном фронте. Будем переходить к другим вопросам. Нам еще предстоит утвердить мировых судей.
Дубравин полистал толстенный «гроссбух». Нашел нужную страницу со списком.
В это время к трибуне вышел областной судья – маленький, «замороженный» человечек с продолговатым, как у кузнечика, лицом. И фамилия у него подходящая – Богомол. Дубравин уже немало знал и о нем. О том, что он создал систему, в которой за любое решение суда – праведное и неправедное – надо давать на лапу. Но, как говорится, не пойман – не вор. Знать – одно. А вот доказать…
За этим судьей выплыли на сцену (или подиум) кандидаты. В основном – женщины. Иван Иванович начал процесс представления этих новых вершителей судеб по очереди:
– Калинина Елена Ивановна представляется на должность мирового судьи Пролетарского района.
На несколько шагов вперед вышла молодая статная женщина, одетая по такому торжественному случаю в брючный деловой костюм, но с выглядывающей из-под пиджака кружевной блузочкой.
Дубравин машинально отметил: «Это сколько же сил и времени она сегодня потратила, чтобы принарядиться. А делов-то всего на несколько секунд! Женщины есть женщины».
Ручников тем временем задал вопрос залу:
– По Елене Ивановне вопросы имеются? Нет? Тогда голосуем.
Дубравин, как и все депутаты, нажал кнопку «за». На экране загорелся результат: «Единогласно».
– Решение принято. Поздравляем вас со вступлением в должность.
Конвейер работал быстро и бесперебойно. Не прошло и четверти часа, как все кандидаты стали судьями. Как говорится, из гадких утят да в белых лебедей.
Теперь дума перешла к основным вопросам. К голосованию по предложенным законопроектам. Здесь тоже существовал свой, уже отлаженный годами порядок действий.
На трибуну поднялся хорошо и модно одетый, красивый и ухоженный седовласый немолодой мужчина. Дубравин знал его. Это был Иван Пичугин. Предприниматель, один из тех активных людей, кто в годы безвременья не дал загнуться делу. По молодости лет он был в рядах демократов. Участвовал во всех перипетиях политической борьбы. Не раз рассказывал Дубравину, какие баталии разворачивались тогда в думе: «Мы, бывало, по три дня с утра до позднего вечера согласовывали повестку заседания».
Но сейчас другие времена. И он дал информацию по простому и понятному всем депутатам изменению в бюджете:
– Уважаемые коллеги! Предлагается внести изменения в бюджет нашей области в доходной части. В связи с дополнительными средствами, которые поступают к нам из федерального бюджета, наши доходы увеличиваются на один миллиард двести двадцать восемь миллионов рублей. Из них получено на модернизацию школьного образования восемьсот семьдесят миллионов. Триста семьдесят восемь миллионов – на детские дома. А также средства на софинансирование федеральных программ. Но учтите, если мы их не используем по назначению, то эти средства будут изъяты из бюджета…
У оппозиции уже тут же возникли вопросы:
– Вот тут я вижу, что мы сокращаем расходы на сто тридцать шесть миллионов рублей. Это что значит? – спросил молодой и единственный в зале справедливоросс.
С трибуны ему пояснили:
– Это идет сокращение какой-то ненужной управленческой структуры в правительственном аппарате.
– А вот здесь, – возразил ему главный коммунист-оппозиционер, – новые деньги отпускаются на областной телеканал. А кто вообще смотрит этот телеканал? Мне кажется, надо рассмотреть вопрос о его существовании на профильной комиссии!
Его риторическое предложение повисло в воздухе. Все прекрасно понимали, что никто рассматривать его не будет. Потому как губернский информационный блок строился для того, чтобы освещать деятельность нового губернатора…
Зато когда разговор коснулся денег по онкоцентрам и больницам, дискуссия разгорелась с новой силой. Теперь уже в нее включился председатель думы:
– Валентин Петрович! Мы бабушкам ничего не сокращаем. Идет изменение структуры!
Перепалка затихла. Дальнейшее голосование прошло гладко. И повестка дня активно двигалась к концу. До тех пор, пока снова не всплыли поправки к закону об аренде городской собственности. Те самые, о которых Дубравина предупреждал его помощник. Чтобы перепроверить информацию, Александр обернулся к своему соседу, директору крупного предприятия и старейшему депутату, крепкому семидесятилетнему мужчине с жестким ежиком волос и железным рукопожатием тяжелоатлета. Спросил, притворяясь, что ничего не знает:
– А зачем увеличивать эти площади под аренду? Какая разница?
И старый зубр объяснил:
– Мэр и его шайка используют такую схему пользования городской собственностью.
– И кто же за этим стоит? – заинтересованно спросил Дубравин.
– Та группа людей, которая привела к власти нынешнего мэра. Это у них бизнес такой. Почему, думаешь, у нас в городе нет заправок ЛУКОЙЛа? Да потому что есть «свои» заправки. В которых бензин разбавляют чуть ли не ослиной мочой. Эти заправки принадлежат той же группе деятелей.
– Я голосовать за эти поправки не буду! – заявил Дубравин.
Но голосовать и не пришлось. Видно, кто-то уже все понял. И председатель просто не поставил этот вопрос. Пропустил со словами:
– Эти поправки не проработаны до конца. Мы вопрос снимаем.
Законодательная машина продолжала набирать обороты. На трибуну один за другим бодро поднимались то руководитель департамента финансов, то директор фонда обязательного медицинского страхования, то заместитель руководителя департамента агропромышленной политики…
В зале не умолкал голос «дирижера» Ручникова:
– Этот закон касается обманутых дольщиков. Он должен действовать один год. Надо закрыть тему. Просьба принять его в двух чтениях. Голосуем!.. В первом чтении закон принят! Голосуем во втором! Во втором чтении закон принят!..
На трибуне лысый импозантный мужчина в белом костюме. Заместитель начальника департамента. Дубравин уже имел с ним дело. Скользкий, лживый тип с наглыми бессовестными глазами.
О таких говорят: «Хоть ссы в глаза, ему все божья роса!»
Дубравин давно слышал от предпринимателей, что к нему без миллиона в сумке никто не заходит.
Сейчас он озвучивал план приватизации государственной собственности на будущий год. Ну что ж, план так план. Тут, как говорится, ничего не попишешь.
Все шло гладко. Но пару раз, несмотря на всю предварительную работу, законодательная «коса» все-таки натыкалась на «камни» – когда она задевала интересы бизнеса.
Рассматривали инвестиционную программу. И наткнулись на страусиную ферму. В России! Но пропустили. Хрен с ней. Прикольно, а денег требует чуть-чуть. А вот очередной транш на строительство элитной гостиницы не пропустили. Поднялся крик. Первым пошел в атаку владелец крупного мебельного холдинга. Человек резкий, откровенный. Он озвучил общую претензию депутатов, которая заключалась в том, что с деньгами вообще напряженно. А тут зачем-то уже несколько лет подряд область вкладывается в строительство элитной гостиницы. И задал совершенно закономерный вопрос:
– Кому нужно это строительство? Чей актив?
В зале поднялся шум. Вопрос сняли с голосования.
Дальше бучу поднял его сосед, «железный» пенсионер Преснянкин. Прочитав поправки, он заерзал в своем кресле. Речь шла о запрете содержания на первых этажах жилых домов кафе, ресторанов, распивочных и других общепитовских заведений. Дескать, они очень мешают спать жителям этих домов. Он включил микрофон:
– Предприниматели и так находятся под давлением. У них постоянно падают доходы, соответственно, и налоговая база. А если мы сейчас примем этот закон в таком виде, то потеряем дополнительно миллионы рублей. Надо ли нам это?
Предприниматели – это курочка, что несет золотые яйца. Их беречь надо.
И Дубравин был абсолютно согласен с тем, что Ручников снял и эти поправки с голосования:
– До последующего повторного рассмотрения и внесения с новыми правками на комитете.
Но Александр понимал, что при нынешней думе эти поправки света белого не увидят. Утрясутся под сукном.
Заседание закончилось. И депутатский люд, оживленно разговаривая, покинул свой амфитеатр.
* * *
По дороге в кабинет к Сорокаумовой Дубравина перехватил Алексей Пономаренко – председатель комитета, Герой России. Бывший спецназовец. Он потерял руку на второй чеченской, но не сдался. Активничал на общественном поприще, преподавал. Потом избрался в депутаты. И вот уже второй срок заседает в думе. С Дубравиным они шли по одному округу. Вместе выступали перед народом.
Пономаренко – круглолицый, полнеющий, но крепкий, ядреный мужик – завел разговор о помощи в одном деле. Чтобы Дубравин посодействовал ему через публикацию в прессе. Речь шла о крупном воровстве в том районе, от которого они прошли в думу.
– Распни ты их, Александр Алексеевич! Гадов этих!
– Ты ж говоришь, они ничего не боятся. Поможет ли?
– Даже те, кто ничего не боятся, все равно опасаются гласности, дурной славы. Каждый хочет выглядеть прилично.
– Ну, попробуем! – ответил Дубравин. – Давай материалы! – а сам в это время думал про себя, вспоминая толстомордого главу департамента в белом костюме: «Если чиновник не боится – он ворует. Если боится – тоже ворует. Но со страхом. В советское время их лозунгом было: “отнять и поделить”. Теперь у них новый: “украсть и убежать”»!
С такими оптимистичными мыслями он прошел в кабинет Марины Сорокаумовой. Так уж у них повелось: посидеть после заседания, чайку попить. В комнате отдыха уже стояли фарфоровые чашки. Немолодая секретарша заварила чай и принесла его сюда.
– Рюриков уехал на неделю в командировку, – рассказывала новости Марина. – У него такой вот ритм жизни… Дорожный…
Но, оборвав начало будничного разговора, вдруг сказала:
– Ксан Ксеич, вот сколько здесь лет уже обитаю, а привык нуть к здешним нравам не могу!
– А что случилось? – добывая из вазы пятого «Мишку на Севере», спросил Дубравин.
– Гады! – не выдержала она. – Выложили на меня в Интернете пасквиль. На мои личные дела. Узнали… Написали… Подгадили… Мол, я хожу на поводке, – всхлипнула она.
Дубравин никогда не интересовался тем, что про него выложили в Интернете. Он вообще заглядывал туда только в том случае, если ему нужна была какая-то деловая информация. Так что он был не в курсе. Да и относился к сплетням, даже выложенным в виртуальном пространстве, абсолютно равнодушно. А она, конечно, хотела с кем-то поделиться своей болью:
– И кто выложил?! Мои же товарищи по партии. По команде. Я думаю, это сделал Парнов. Говнюк такой. Он давно метит на мое место. В глаза заглядывает, лебезит. А за глаза вот такие вещи делает.
Дубравину, конечно, было жаль своего человека, Марину Сорокаумову, но он уже давно понял, что такое аппаратные интриги:
– Марин, ты как будто не поняла, в каком гадюшнике живешь! Я только попал сюда – сразу сообразил, что за люди обитают в здешнем аппарате. У тебя вроде бы не должно быть иллюзий по этому поводу.
– Трудно привыкнуть. В глаза улыбаются. Готовы прямо расцеловать тебя. А на деле… Как вспомню – прямо все закипает.
– Назвался груздем – полезай в кузов, – ответил Дубравин, откусывая свеженькую зефирку в шоколаде. А в голову лезли мысли «по теме»: «Уровень развития политической системы в стране определяется достаточно просто. На самом раннем этапе политических оппонентов просто убивают. На следующем – сажают в тюрьму. Это уже прогресс. Ходорковский тому пример. Очередная ступень – это когда своих политических противников с утра до вечера судят. В этом особенно поднаторел батька Лукашенко. А сейчас берут пример и наши. Вон того же “Нахального” таскают по судам. То по одному делу, то по другому. И ему не до политических прений. Он только успевает из КПЗ под домашний арест садиться. Это свидетельствует о некоей продвинутости системы. Но высший класс – это когда политического противника компрометируют, используя его слабости. Вываливают в грязи. А потом отпускают. Он теперь уже все равно не поднимется. Это знаменитая история с главой МВФ Домиником Стросс-Каном. Или с парнем этим из “Викиликса”. Это ж надо! Найти его бывшую подругу, с которой он жил. Уговорить ее подать заявление об изнасиловании. И просто за незащищенный секс завести дело. Вот это действительно мастерство! Нашим местным лапотникам еще до этого далеко. Они умеют либо взятки подсовывать. Либо вот так, как с Сорокаумовой. Потихоньку, по-подлому разместить в интернете какой-нибудь гнусный пасквиль. На большее ума не хватает. Ни ума, ни таланта. Впрочем, чего ждать от людей, которые никогда ничего не строили. Только вынюхивали, выслеживали, писали доносы…»
Так что «чаепитие в Мытищах», как называл Дубравин этот стандартный ритуал, закончилось на той же минорной ноте, что и началось.
Шагая по длинным «коридорам власти», он вспоминал и свои непростые отношения с приближенными губернатора, которые сейчас складывались по принципу: «Жалует царь, да не жалует псарь». Это его и удивляло, и расстраивало. Он привык относиться к людям доброжелательно, без предрассудков и задних мыслей. А тут… И он рассмеялся, вспомнив слова своего товарища, пришедшего из бизнеса в госаппарат и выдержавшего в нем всего три месяца. На вопрос Дубравина, что в этой работе главное, Мишка ответил:
– Там главное, кто первым донесет начальству плохие слова, которые о нем услышит.
VI
Сегодня праздник. Воскресенье. Он отслужил литургию в храме при монастыре. И теперь исповедует тех, кто остался после нее. Таких немного. Человек пять-шесть. В основном это женщины в платках и серых деревенских платьях. Они стоят в притворе храма. Ждут своей очереди. Тихо перешептываются, пока иеромонах Анатолий – весь белый (седая борода, седая голова), но в черном монашеском одеянии – неторопливо беседует с древней старушкой.
Бабушка с подслеповатыми глазами, чистенькая и опрятно одетая, торопливо рассказывает о грехах своей жизни. Видно, на пороге небытия ей надо хоть с кем-то поделиться своей неизжитой болью. При этом ее склонившаяся голова трясется в такт словам:
– Сразу после войны родила я сыночка. И уже потом, после родов, мне сказали, что младенчик умер. Но тело его мне не выдали. На него, мол, страшно глядеть… Я спросила у акушерки: а где он лежит? Она мне сказала: вон там. Я подошла. А там другой. Ну, я и ушла. Не стала больше узнавать, что да как. Такие мы были тогда. Забитые. Это сейчас все стали умные и настойчивые. А теперь вот я думаю, что его украли у меня. Мою кровиночку. И сейчас он где-то живет. И не знает даже, кто его родители…
Иеромонах, что в переводе с греческого значит «священник-монах», делает свою работу – накрывает ее голову епитрахилью, читает молитву, отпускающую бабульке ее невольный грех.
«И есть ли тут грех?» – думает он. Но произносит привычно:
– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Антония, вся согрешения твоя, и аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!
Прочитал. Осенил ее крестным знамением. «Пусть идет спокойно. Наверное, скоро ей предстоит встать перед Господом», – думает он, ожидая следующего исповедующегося.
Еще одна женщина. Их всегда больше во много раз, чем мужчин. Бабуля. Толстая, рыхлая. Ноги отечны. Тоже вспоминает свою жизнь. Но по-другому:
– Я была в детстве инвалидом – руки не работали. Соседние дети надо мною издевались. Вы же знаете, дети, они, как бы это сказать, невинно жестокие. Они даже не понимают часто, что делают и говорят. Потом инвалидность моя ушла. Я поправилась. Было это лет пятьдесят назад. Годы прошли, дети выросли. И в семье этих выросших уже детей дочка сошла с ума. И меня охватило чувство такой радостной мести. Вот, мол, вам за все! Господь вас наказал. Я думала много раз над этим. И думаю, что это грех. И он вошел в меня. Прости меня, Господи…
Мужчина. Старенький, понурый, но еще крепкий. «Наверное, будет каяться в пьянстве». Ан нет. По другому поводу пришел:
– Тоскую я очень. Сын умер. И было ему двадцать пять лет. Как кого-то похожего на него увижу на улице, так сердце встрепенется, забьется. Даже руки начинают дрожать. Была у него язва желудка. Пошел он в армию. Там запустили. Переросло… Умер от рака желудка…
Опять женщина. Лет сорок – сорок пять. Лицо, ничего не выражающее. Как будто погружена сама в себя. Говорит монотонно, как сомнамбула. Не жалуясь, не осуждая никого. Но так, что самого отца Анатолия от ее рассказа потряхивает:
