скачать книгу бесплатно
– И что?
– А еще говорят, что он в сетке через две недели.
– И что?
– Я знаешь, где сейчас работаю? – вдруг спросила Анна. Не дождавшись вопроса, она продолжила: – На КТВ. Ответственный редактор в программе «Не может быть». С Пятковым в качестве шефа и ведущего. И, скажу тебе по секрету, Олег к тебе неровно дышит.
Ульяна положила вилку на стол и, выставив вперед острые локти, агрессивно спросила:
– Тебе что за дело, кто ко мне неровно дышит?
Анна поджала тонкие губы. Ее небольшие глаза плеснули ядом за стеклами очков.
– Никакого мне дело нет, дорогая, – ласково сказала она. – Только Пятков тоже программу делает, и тоже о тебе. Он целую бригаду журналистов отправил вдогонку твоей команде. И фильм, скажу тебе по секрету, получился совершенно чумовой. Вот только тебе не понравится.
Ульяна ошеломленно смотрела на это хитрое лицо, перекошенной какой-то лисьей алчностью, а Анна, вытащив из сумки диск, подвинула его пальцем по столешнице.
– Он выйдет в эфир за день до твоего, – с притворной жалостью сказала она и добавила, не скрывая радости в голосе: – Мне так жаль, так жаль…
Фильм оказался ужасен.
Планируя съемки, Ульяна неоднократно согласовывала все с автором сценария и режиссером, бегала за репортерами, старательно отсекая бывших коллег, дальних родственников, готовых рассказать нечто неприятное, отсматривала снятое, выбирала наиболее красивые уголки родного города, и все старалась уберечься от удара под дых.
Старалась, старалась, и не смогла. Журналисты КТВ постарались на славу, не стесняясь не только в провокациях, но и подделках.
Программу явно смонтировали лишь частично. По большому счету, она даже программой не выглядела, так, черновым вариантом, окончательно не сведенным. В ряде кадров звучали посторонние голоса, в уголке отсчитывал время секундомер, иногда камера кренилась вбок, а кадр застывал, отчего герои замирали с раскрытым ртом и полуприкрытыми глазами, отчего хотелось сделать им лоботомию. Все эти приветы из прошлой жизни, не стесняясь в выражениях, поднимали из мутной воды айсберг, которому следовало всегда оставаться невидимым.
По большому счету, ничего страшного свидетели не показали. Их уколы были мелкими, но собранные в одну зловонную кучу, превращали Ульяну в какую-то преступницу, неблагодарную дочь и сестру, отвратительную любовницу, воровку, злостную плагиатчицу и бездарность. Позабытые люди с яростной пеной у рта разоблачали звезду экрана с садистским удовольствием.
Когда под конец истории на экране появился Сашка, и на белом глазу начал рассказывать, что в их отношениях наступил полный штиль, и как женщина она его не устраивает, Ульяна испытала настоящий шок. Ее рука уже потянулась к телефону. Еще пара минут, и она набрала бы его номер и велела навсегда убираться из ее квартиры, жизни и воспоминаний, но, к счастью, здравый смысл остановил. В записи ей мерещилось что-то несуразное, но оглушенная ливнем помоев от бывших сослуживцев, родственников, знакомых и незнакомых людей, она не сразу поняла, что тут не так. Вскипятив чайник, Ульяна бухнула в чашку две ложки растворимого кофе, залила кипятком, а потом, вытащив из тайника бутылочку с коньяком, щедро плеснула в горячую коричневую жижу. Прижавшись к оконному стеклу лбом, Ульяна мрачно прихлебывала кофе, собираясь с духом, чтобы досмотреть фильм.
Когда откладывать просмотр стало невозможно, Ульяна уселась обратно в кресло и нажала на кнопку воспроизведения.
То ли после кофе, сдобренного коньяком, то ли просто потому, что вздыбленные нервы слегка улеглись на места, но едва взглянув на экран, она сразу поняла, что не так. На Сашке была растаманская шапочка, которую Ульяна лично выкинула еще год назад. Из под шапки у экранного Сашки торчали светлые вихры, хотя он уже давно не только вернулся к своему привычному цвету волос, но и вовсе стригся коротко. Перемотав запись на несколько минут, Ульяна тщательно искала несоответствия, и вскоре нашла еще пару. На экране в ухе Сашки болталась серьга, хотя он давно перестал их носить. Но самым важным было то, что описывая свою неудавшуюся личную жизнь с телеведущей Ульяной Некрасовой, он, почему-то, ни разу не назвал ее по имени, довольствуясь неопределенным «она». Стало быть, он говорил о своих прежних отношениях.
Ульяна допила остывший кофе и, отставив чашку, сжала разламывающуюся голову руками.
Значит, КТВ решился пустить в эфир кустарную подделку. И чем это может помочь?
Ничем.
Зрителю будет все равно, какого цвета волосы на голове у Сашки, и как бы он не доказывал, что говорил о своей бывшей, никто не поверит. Какой смысл, если в титрах указано: «певец Икар, бывший бойфренд Ульяны Некрасовой».
Ей захотелось позвонить Сашке, рассказать про мерзкий, не сведенный фильм, о поддельном интервью, а заодно извиниться за свои беспочвенные подозрения. Сашка бы наверняка сказал что-нибудь ободряющее. Руки сами потянулись к телефону, но Ульяна тут же отбросила его, как ядовитую змею.
Нет, Сашке, с его болезненной мнительностью вообще не стоит ничего говорить. Пусть сам увидит и поймет, что это подстава.
Дальнейшее было уже мелочью. Ее даже не удивило, что почти все интервью явно берет Анна, дважды показавшаяся в кадре, и отчетливо звучащая за ним. Это объясняло замеченное в кафе выражение злобного торжества на ее лице.
Ульяна мужественно досмотрела его до конца, а потом, схватив диск, побежала к лифтам. Поднявшись на два этажа выше, она влетела в монтажную, где Ирина Шацкая спокойно пила чаек под мельтешение сразу в нескольких мониторах. Режиссеру это нисколько не мешало. Более того, она как Цезарь могла заниматься несколькими делами сразу, ничего не упуская из виду. Многие считали, что у нее глаза еще и на затылке. Поясницу Шацкой подпоясывала легендарная шаль, давно обглоданная молью до состояния рыболовной сети. Однако избавляться от нее Шацкая не собиралась. Ходили слухи, что именно эта драная шаль согревала ее во время первой чеченской войны, когда Ирина Борисовна отправилась в Грозный снимать фильм о бесчинствах, творящихся на улицах. По слухам, съемочная группа попала под обстрел или бомбежку, а Ирина Борисовна потом вроде бы лично вытаскивала из под завалов детей и раненных солдат, а, может, собственного оператора. Ульяна этим слухам охотно верила, поскольку внимательно разглядывая легендарную шаль видела на ней странные дыры: то ли от шрапнели, то ли от пуль. Ведь не может же моль быть такой аккуратной?
Что там произошло, Шацкая никогда не рассказывала, но после возвращения из Чечни она отправилась к руководству и в ультимативной форме потребовала перевести ее в редакцию развлечений. Операторы и журналисты, работавшие с ней, тоже молчали, а потом как-то незаметно рассосались собкорами: кто в Каир, кто в Лондон, и спросить стало не у кого.
Руководство, судя по всему, о произошедшем было в курсе, поскольку просьбу выполнило моментально, несмотря на то, что в своем деле Шацкая была круче всех. На войну поехал кто-то еще, а Шацкую потом просили смонтировать фильм, но она отказалась даже смотреть отснятую хронику, и Ульяне, которая всегда смотрела на режиссера, как на икону, было ужасно любопытно, почему.
Правда, сейчас ей не было дела до ни до мифических подвигов Шацкой, ни до ее простреленной шали.
– Господи, что с тобой? – изумилась Ирина Борисовна. – На тебе же лица нет!
Объяснять не было сил. Ульяна пробулькала что-то нечленораздельное и сунула Ирине Борисовне диск, и уже потом разрыдалась. Шацкая беспокойно огляделась вокруг и, сообразив, что дело серьезно, вытолкала из аппаратной всех помощников. Просматривая фильм, она не произнесла ни слова, изредка поглядывая на всхлипывающую Ульяну.
– М-да, – сказала режиссер, посмотрев запись до конца. – Что тут сказать… Когда, говоришь, она в эфир пойдет?
– В пятницу, – мрачно ответила Ульяна. – За день до нашей программы.
– Чем же ты, деточка, им так насолила? – ласково спросила Ирина Борисовна. – Ты же не олигарх, не политик, и, пардон конечно, не звезда первой величины, чтобы так под тебя копать. Потратить столько времени на столь незначительную персону, это, по меньшей мере, глупо и недальновидно.
– Это Пятков счеты сводит.
– Пятков? – изумилась Шацкая, а потом, прищурившись, оглядела Ульяну с ног до головы. – А его-то ты чем прогневила? Или не дала?
Ульяна не ответила, лишь бросила на Ирину Борисовну тяжелый взгляд. Та изумленно вскинула брови вверх, а потом нервно рассмеялась.
– Да ладно? Наш импозантыш обломился и теперь вот так мстит? Фи, как это мелко. Ты не преувеличиваешь? Хотя… он всегда предпочитал пышных баб. Помню, работала у нас тут одна администраторша, Светка Мурзикова, так он ей проходу не давал, пока не завалил прямо в аппаратной, ну а потом…
– И что дальше? – невежливо перебила Ульяна, которой совершенно неинтересно было слушать про какую-то Светку Мурзикову.
– Дальше? Ничего. Она за ним бегала, а вот Олежа вроде поостыл. Потом Светка ушла с работы, а, может, ее «ушли», кто знает? Но народ над ними потешался. Где-то в кулуарах, говорят, есть даже запись их интима…
Я имею в виду, что мне дальше делать? – пояснила Ульяна. Шацкая замолчала и прищурилась.
– А тебе не все равно? – вдруг спросила она.
– В смысле?
– Ну, ты уж прости, конечно, но я вас, див телевизионных знаю. За лишнюю рекламу удавитесь. А тут такой пиар, пусть даже черный. К тому же, зная Олежу, могу предположить, что передачу он, несомненно, запустит в повторе через полгодика, а то и раньше. Станешь еще популярнее.
– Вы это называете – реклама? – взвыла Ульяна. – Вот это вот… дерьмо?
– Надо же, какая ты трепетная, – усмехнулась Ирина Борисовна. – Да наплюй и разотри. Бери пример с нашей балеруньи Клочковой, вот уж кто не парится. И роман у ней напоказ, хотя с бывшим еще отношения не порвала, и на Мальдивах с голыми сиськами возлежит, и в губернаторы она баллотируется, хотя в слове «предвыборная» делает четыре ошибки. Даже мать родная от нее отреклась, и что? Столько грязи вылили, а она и в ус не дует, и на карьере это никак не отразилось. Вон, на всех каналах ее лощеная морда. Всюду зовут, везде рукоплещут. Я ей даже завидую, чесслово. Господи, Уля, это сенсация одного дня! Погавкают, и забудут. На твоем месте, я бы стиснула зубы и перетерпела.
Она фыркнула, повернулась к Ульяне спиной и загасила сигарету в блюдечке, показывая всем своим видом, что волноваться явно не стоит.
– Я так не могу, – тихо сказала Ульяна.
– Не может она, – раздраженно сказала Шацкая, не поворачиваясь. – Из-за ерунды такая истерика. Ну, неприятно, понимаю, но от меня-то ты чего хочешь? Эфир отменить? Ради бога, только с этим к вышестоящему, я такие вопросы не решаю. А на КТВ у меня вообще подвязок никаких нет, все на уровне «здрасьте-до свидания», их передачу снять с сетки я не могу. Хочешь – сама сходи и попроси, хотя сомневаюсь, что Пятков это позволит сделать.
– Я и не думаю, что он это позволит.
– Чего ты там бурчишь?
Ульяна откашлялась, и робко предложила:
– Давайте синхрон перепишем?
Ирина Борисовна крутанулась в кресле так резко, что снесла с пульта блюдечко.
– Что-о?
– Ну, пожалуйста, – взмолилась Ульяна. – Вы же сами говорили, что еще можно что-то исправить, верно? Вот я и хочу исправить. Пусть остается весь видеоряд, мы перепишем только мои слова. Уберем весь лоск. А я расскажу, как все было на самом деле, как меня унижали, обижали, выгоняли.
– Ты с ума сошла?
– Ничего не сошла! Ирина Борисовна, миленькая, ну вы сами подумайте, как мы глупо будем выглядеть, если после такого вот дерьма выйдет передача, где я с радостной улыбкой говорю спасибо всем, кто вывалял меня в грязи! Ну, согласитесь, идиотизм ведь! Там такое, а у нас муси-пуси, люли-люли… Ну, пожалуйста, вы же никого не боитесь!
Шацкая нахмурилась.
– Ты хочешь… – неуверенно начала она.
– Да! – горячо произнесла Ульяна. – Я хочу опровергнуть все слова, сказанные моими родными и знакомыми в нашей передаче. Пусть они скалятся в камеру, пусть поют свои песни. Я расскажу, как было на самом деле!
Ирина Борисовна вслепую нашарила на пульте сигареты, сунула одну в рот, и, забыв зажечь, просидела, сгорбившись на стуле, словно скорбящая вдова.
– Я могу за день отсняться, – сказала Ульяна.
– Погоди, не сбивай, – буркнула Шацкая откуда-то снизу и даже дырявую шаль накинула на голову, словно для медитации, как знаменитая прыгунья с шестом. – Да, да, пожалуй… пожалуй… Да, можно так и сделать!
Она выпрямилась, и высунула из шали длинный нос.
– Сделаем из тебя жертву, – быстро сказала она. – А их подадим льстивыми подлецами. Например, что раньше они тебя знать не желали, а как только стала звездой, полезли в друзья… Мы не очень погрешим против истины?
– Мы совсем не погрешим против истины, – сказала Ульяна с горечью.
– Тады ладно. Давай диск. К главному схожу. Без его одобрения я на это пойтить не могу. Мне нужно посоветоваться с шефом, Михайло Ивановичем – сказала Ирина Борисовна хриплым голосом легендарного актера советского кино, и добавила уже нормальным тоном: – А ты иди, умойся, и приведи себя в порядок на всякий случай. Платьице выберем поскромнее, а лучше – темный свитерок с высоким воротом, грудь твою задрапируем… Ох, грехи наши тяжкие, сколько же говнюков вокруг, и когда же они сдохнут?
Интервью-исповедь пересняли с молниеносной быстротой, постоянно сверяясь с тошнотным сюжетом телеканала-конкурента. Ульяна, затянутая в глухое черное платье, умеренно накрашенная, с единственным украшением – цепочкой с крестиком на пышной груди, глухим голосом рассказывала, что ей пришлось пережить по пути к славе. Лешка, умница-осветитель, сделал так, что стена за ее спиной окрасилась в сине-белые тона, отчего казалось, что с экрана льется февральский холод. Перемежающиеся радостные сюжеты, Ульяна комментировала с едкой горечью, отчего они приобретали совершенно иной смысл. Персонажи выглядели гротескной пародией на самих себя, и, благодаря умелой режиссуре Шацкой, зрителю было понятно: бывшие знакомые звезду телеэкрана явно не любят, страшно завидуют, и, вероятно, даже ненавидят.
Звезда сидела перед камерами, теребила крестик, всем видом показывая: вот она я, душа нараспашку. Бросьте в меня камень, если сами без греха.
К продюсерам и всяким другим начальникам, включая разных «сильных мира сего» в шоубизнесе было принято относиться с аффектированным восторгом, даже если накануне вы расстались, наплевав друг другу на башмаки. Очень немногие могли себе позволить открытую конфронтацию. Но поскольку жители родного города Ульяны в тусовке никакого веса не имели, с ними было решено не цацкаться. Уж она-то точно не собиралась этого делать. Так, без особых церемоний, Ульяна рассказала всё.
Она рассказала о давно спившемся папашке, плоть от плоти деспотичной бабки, любителя воспитывать детей по пьяной лавочке. Напившись, отец частенько попрекал куском старшего брата Ульяны, а потом переключился на нее. Младшей Таньке повезло больше. К тому моменту, когда она подросла и налилась соками, мать не выдержала прелестей семейной жизни и выгнала мужа вон.
Ульяна рассказала о редакторше местной газеты Синичкиной, выгнавшей ее с работы за то, что якобы разрушала семью ее великовозрастного сыночка Сереженьки, бездельника, бабника, и вообще, существа никчемного и неприспособленного в жестоком мире. Сереженька проживал мамочкины деньги, таскался по клубам, менял баб, не желая остепениться, даже женившись, а напившись, приволакивал свою тушу к мамочке на работу и клеился к журналисткам.
Она рассказала о редакторе местного телеканала Иване Отте, выгнавшего ее с работы с формулировкой «профнепригодна» после отказа спать с ним, о коллеге Леночке Папиной, обвинившей в присвоении рекламного бюджета, о бывшей подружке Светочке, бросившей в трудную минуту, о бывшем кавалере Мишке, и прочих, прочих, прочих, имя которым было легион… Под конец этой исповеди Ульяна, периодически вытиравшая слезы, начала нервно хохотать, припомнив веселую историю о глупом добром Винни Пухе, отправившемся вместе с друзьями искать Северный полюс.
– Чего ты ржешь? – недовольно спросила Ирина Борисовна.
Ульяна все смеялась, потом начала булькать и махать руками. Перепуганный Лешка притащил ей воды, а она пила, икала и все пыталась нарисовать им картинку, возникшую в ее воображении: цепочка разнокалиберных героев идет искать Северный полюс.
– Знаете, кто там был последним в этой процессии? – бубнила она. – Ни за что не догадаетесь. Какой-то родственник Кролика, и его звали Сашка-букашка. Представляете? Родственник Кролика – Сашка-букашка. Я всё детство пыталась понять: почему он букашка? А сейчас говорю, говорю, перечислила поименно уродов, нагадивших в душу, высказавшихся на камеру, и вдруг поняла: я уже всех назвала! Всех! Остались какие-то Сашки-букашки, хрень из под ногтей, сброд…
Она закрыла лицо руками и стала заваливаться набок, содрогаясь от истерики. Съемочная группа оторопело смотрела на Ульяну, не решаясь вмешаться.
– Стоп камера! – скомандовала Шацкая.
Ульяна хохотала, размазывала по нарисованным щекам слезы под вопли гримерш, а потом с воем унеслась в туалет, где провела почти сорок минут, прозаично сидя на унитазе. Отрывая кусочки туалетной бумаги, она вытирала ими щеки. От грима бумага становилась серо-бежевой, и было даже страшно думать, во что превратилось лицо.
«Ну и пусть!», – мрачно думала Ульяна.
Она просидела бы там еще дольше, но от неудобной позы и жесткого керамического трона заболело все, что могло, и даже в коленях отзывалась неприятная ломота. В туалет несколько раз робко заходили ассистенты и помрежи, завывали на разные голоса, умоляя выйти, и она, наконец, сжалилась, вышла, с ужасом посмотрев на руины макияжа.
Пока гримерши старательно реставрировали лицо, суровая Шацкая терпеливо ждала на своем стульчике и курила, хотя никому здесь курить не разрешалось, и пожарники гоняли проштрафившихся со спортивной злостью. Шацкой на пожарников было плевать, хотя страшнее их в телецентре никого не было, разве что вышестоящие начальники, но их режиссер тоже не боялась.
«Хорошо ей, – подумала Ульяна. – У нее талант и характер. А я – бездарная мокрая курица, которую надо гнать поганой метлой!» И от осознания этого губы снова затряслись. Неловко пристраиваясь на свой стул, она почувствовала, что сейчас снова разрыдается от жалости к самой себе. Ирина Борисовна посмотрела на нее с неудовольствием, раздраженно поправила очки на длинном носу и чуть заметно вздохнула.
– Ладно, деточка, – с неожиданной лаской в голосе сказала она, когда Ульяна вновь устроилась на своем стульчике, – давай заканчивать. Немного уже осталось.
– Хорошо, – угрюмо ответила Ульяна, чувствуя, как горят щеки, а сама она как пить дать наливается чахотошным румянцем. Ей было стыдно за истерику, за «неудержанное» лицо, и слезы, которые видела вся съемочная группа, а значит, имидж независимой сильной женщины разрушен раз и навсегда. Завтра поползут слухи, и с репутацией будет покончено…
Заканчивая съемку, Ульяна еще думала об имидже, и только дома, уткнувшись носом в спину похрапывающего Сашки, поняла, что все это глупость. Пусть говорят, в конце концов! Правильно сказала Шацкая: это событие одного дня. Подумаешь, телеведущая расчувствовалась и разревелась на съемках. Не такое бывало! И дрались, и в морду друг другу водой плескали, швыряли заготовленными бутылками с минералкой и микрофонами, а уж бабские ссоры с выдиранием волос в прямом эфире давно никого не удивляли: ни работников, ни зрителей.
Все обойдется.
Жизнь наладится, козни врагов рассосутся, сезон закончится, и она поедет в отпуск на Мальдивы. Дождется, когда Сашку выгонят с проекта – вряд ли ему дадут победить – и поедет вместе с ним месяца на полтора. А с Мальдив, загорелая и отдохнувшая, в Москву, вести музыкальную премию, в паре с Александром Галаховым или Егором Черским. А потом – новый сезон, новые проекты, суетливые дни в Останкино, которые так любила. Она настолько поверила в это, что в пятницу, перед самым эфиром, встретив в коридоре Пяткова, бросила ему небрежное:
– Зря старался, дорогой. Мы все пересняли и пустим передачу сразу после твоей. Так что вашими разоблачениями можно будет подтереться.
Ульяна так старательно произнесла эту фразу, буквально пропев ее медовым голосом, и даже прищурилась, ожидая, как исказится от гнева лицо Олега, но он почему-то лишь ядовито усмехнулся, вошел в лифт и укатил вниз, оставив ее в недоумении. В душе шевельнулось нехорошее предчувствие, что в этом спокойствии Пяткова крылось что-то паршивое, но она никогда не была сильна в аналитике. Задушив предчувствие в зародыше, она спокойно отработала весь день. А вечером, когда Ульяна уже собралась уходить, позвонила Анна, истерически визжа что-то невнятное.
– Спасибо тебе большое, дорогая, – яростно выплюнула она в трубку, когда Ульяне удалось ее немного урезонить.
– Пожалуйста, – недоуменно ответила Ульяна. – А за что?
– За что? За что? Ты меня еще будешь спрашивать, за что?
– Ань, ты или говори, или перезвони, когда успокоишься, – хладнокровно сказала Ульяна. – Завтра, например. Или через недельку.
– У тебя еще хватает наглости мне такое говорить? – взвыла Анна. – После всего, что я для тебя сделала?
Подобные фразочки были вполне в ее духе. Анна частенько напяливала на себя чужие достижения, приписывала чужие благодеяния собственной персоне, чтобы казаться более значительной. Но если раньше это выглядело безобидным трепом, то выслушивать это сейчас не было ни сил, ни желания.
– Что ты для меня сделала? – ошалело повторила Ульяна, а потом, взвившись от злости, воскликнула: – И что ты для меня сделала?
– Ой, вот не начинай сейчас! Ты мне ноги должна целовать! – заорала Анна. Ее гнусавый голос в мгновение ока поднялся вверх на две октавы, сравнявшись почти с ультразвуком, от которого заболели уши. Ульяна поморщилась и даже трубку от уха убрала подальше.
– Господи, да за что интересно? За твой поганый проект? За то, что ты поперлась к моим родителям и стала копаться в грязи? За это, Аня?
