скачать книгу бесплатно
Уверенность и твердость его слов заставили Кэт подняться. Она справится. Даже если её личная фабрика грёз оказалась разрушена. Даже если ей будет отказано на миг войти в Неоновое солнце. У Кэт, наконец-то, есть дом. Скитания закалили её.
Когда прах Феликса по прозвищу Шулер был развеян над океаном и Артур вернулся в анклав Монолит к жене и сыну, Кэт Вачовски обзвонила Алиру и Френка, что обустроились в пентхаусе недалеко от корпорации Себастьяна Грэма, Мика Кейна, что стал новым тренером для гейм-бойцов, Мину – жену простого инженера-конструктора с их выводком шестерых детей, а главное, мать, живущую до сих пор в Кротовых норах…
– Алло! Алло! – кричала в динамики Бригида, ведь связь была ужасной из-за перебоев. – Катерина – это ты? Милая, где ты?!
Кэт сжимала в руках сенсорную панель порта, боясь нажать видео. Она вышла из бамбуковой рощицы на открытый холм в цветущих колокольчиках* и ответила:
– Я в анклаве Плэзэнтвилль. Я вышлю тебе пропуск и пополню кредитный чип. Приезжай ко мне насовсем, мама. Я нашла нам Настоящий Дом.
Сноски:
заливчик Тетра Блю* – пасхалка к Тетре и Блюбелл из цикла «Хроника анклавов» – История шестая. «Спасите наши души». Залив назван в честь киборга Тетры и девочки Блюбелл по некоторым причинам.
также маленькая отсылка к Блюбелл* – Голубой колокольчик.
История вторая. Анклав Плэзэнтвилль. Ренар и Лидия.
Старое новое время
Ренар Дао и Лидия Хейл были давними бизнес-партнерами. Такими разными и в тоже время похожими людьми. После истории с сывороткой для киборга-сестры Ренара по имени Тетра Дао вернулся из колонии на Марсе обратно на Землю, засел в своем родовом поместье близ спальных районов, зарылся в нору как истинный лис…
Что до Лидии. Она продолжила вести бизнес с баром «Отравленное яблоко», металась от одной деловой поездки к другой по анклаву, жила в качестве второй или третьей жены в особняке одного стареющего барона; бросила барона ради циркачки с раздвоенным языком, сочинила томик декадентских стихов, живя в коммуне фокусников и психомагов, чуть не потеряла доход от бара, закрыла оный, обидев тем самым давнюю подругу, и сгинула в вечности…
Жизнь сводила и разводила их, точно они были игрушками Бога, в которого оба утратили веру еще со школьной скамьи. Ренар лишь по старой привычке поклонялся статуе Эны – матери, пропавшей в веках, памяти и истоках времени. Лидия же клала на алтарь своего опекуна венки из бумажных роз. Настоящие кустовые розы, что она когда-то выращивала и, за которыми ухаживала в его саду, давно были выкорчеваны новыми обитателями дома. Верить во что-то или же кого-то было для них необходимо, как для торговых судов важен красный луч маяка в бушующем темном водном пространстве. Иначе жизнь обретала статус обычного существования, а такие личности, как Ренар и Лидия, попросту не могли этого допустить. Это бы означало потерю себя и своего статуса в глазах окружающего мира. Экстраверсия властвовала в их характерах и была двигателем к дальнейшим действиям в стремительно меняющем обличие мироустройстве анклава Плэзэнтвилль.
***
Так уж сложилось, что Лидия Хейл явилась в поместье Ренара Дао одним промозглым, туманно-зеленым утром. Диск солнца прятался за инфернальной вуалью туч и отчего-то отливал малахитом, сквозь прорехи. Из-за этого эффекта туман, стелящийся по земле покрывалом, был подсвечен зеленоватостью, малахитовостью, некой болотистостью. Он был тяжел и густ. Казалось, в нем можно затеряться навек. Никакие галогенные прожектора, выключенные в это время суток, не могли пронзить его.
…И запоздалые светляки крошечными частичками эльфийской пыльцы мерцали на пути Лидии. Жужжали осы над вихрастыми перепутанными хризантемами. Кружили в поднебесье странные птицы. Китаец-монах, единственный оставшийся слуга семейства Дао, назвал их козодоями caprimulgus europaeus. Песни самцов – сухая монотонная трель «рьрьрьрьрь» – чем-то напоминала урчание зелёной жабы или тарахтение небольшого квадрацикла, только более громкие. Почуяв осеннюю меланхолию в воздухе, козодои решили покинуть излюбленное местечко под скрюченным вязом и пустились по диагонали через пруд, под сень виноградной лозы, вдоль клумб с маслянисто-желтыми лириодендронами, к зарослям бамбуковой рощицы. И было в их перелёте нечто несуразное, торопливое, неумелое. «Кочевье», – смекнула мисс Хейл, заслонив от слепящего белого неба локтем лицо. «Скоро вновь вернутся».
Над крышей поместья лиловели ветками глицинии, призрачно колыхаясь в тумане, точно рукава китайских принцесс, склонившихся над зеркальной гладью прудов, что звоном колокольчика когда-то подзывали к себе карпов-кои. А может это были японские принцессы?.. Лидия зажмурилась, глубоко вдохнув терпкости хризантем и влажной земли. Она тоже вернулась из кочевья, из круговорота, из мрака. Монах косноязычно выдал, что здесь своего мрака хватает, но он предан семье Дао, как никто другой. Мисс Хейл не понимала подобной раболепности. Она по опыту знала, какой невыносимый и беспрекословный человек Ренар Дао. В этом они были идеально схожи.
Туман постепенно рассеивался, открывая взору монаха и женщины огромную территорию поместья. Лидия была зачарована, точно Элла*. Как когда-то здесь была околдована собственной клетью апатии мать Ренара – Эна Роуз Дао, в девичестве Стрим. Да, и розы – осенние, чайные, кустовые и плетущиеся тоже преследовали мисс Хейл всю её жизнь. От рождения и до конечного пункта путь Лидии будет тернист и мрачен. Так некогда нашептала за самокрутку марихуаны и за французский золотой браслет-часики с электронным циферблатом и кавайным будильником, поющим голосом девочки-биодроида Ии, психомагичка из их коммуны. То было давно и – правда. Зелено-желтые стены комнаты в тысячноэтажном пенале наклонялись, сужались, готовые погребсти под собой несчастных одиночек, собравшихся в их карточной замкнутости. Кто король, кто дама, кто валет, а кто джокер. Лидия пила джин-тоник, витала в неоновоподсвеченных облаках, вслушивалась в нейрофанк, доносящийся из глубины кухни, и верила каждому слову психомагов. Они были своего рода проводниками в иные миры и вселенные, толковали сюрреалистический полубред ирреальности, могли проникать в ткань киберпространства лучше всяких хакеров и программеров. Лидия Хейл боготворила и верила психомагам. К собственному несчастью. Она всегда была мнительна и суеверна. Талисманы, обереги, амулеты, тотемы. Вера крепчала с годами. Поэтому, когда впервые услышав от задумчивого властного Ренара Дао, что Лидия напоминает ему, отчасти, его трагически почившую мать, ей стало и любопытно, и страшно. Величайший прилив чакры обогатил и истощил её за какой-то краткий миг. Что это была за женщина? Неужели у неё имелся соулмейт?*
Дичайшая побуревшая и истрепанная коварными западными ветрами зелень сада обратилась в помесь джунглей и доисторических лесов, что еще существовали, как транснациональный заповедник на границе с северными землями анклава. Лидия пробиралась по заросшим папоротниками и вьюнками тропам в сопровождении единственного обитателя дома, кроме самого хозяина, косноязычного китайца-монаха. Окружающая флора пробуждала в ней тепличные, бережно зарытые в душе воспоминания. И вновь ею овладело это чувство любопытства и страха одновременно. Неужели Эна Роуз Дао пряталась в этих зарослях от мужа и сына? В особенности от единственного сына…
Здесь также произрастали дубовый мох, японский кипарис хиноки, мускатный шалфей, заплетший известняковые изгороди шведский плющ, кардамон и эстрагон, базилик, пачули и лемонграсс. Вдали белели воском под стеклом громадных, как гробницы, теплиц цветы флердоранжа и японской камелии цубаки. Китаец-монах с гордостью заявил, что он лично ухаживает за цветами, ибо белый цвет слит из невинности и смерти. Лидии в этом чувствовалось что-то декадентское. Она загадочно улыбнулась…
Слуга отворил перед ней дверь и проводил в гостиную, полутемную, душную и фешенебельную, где на узкой бордовой кушетке возлежал больной сэр Дао. Титул он получил за энную сумму квадров от президента Плэзэнтвилля, возглавляя поставку особой чайной смеси с плантаций терраморфированного и колонизированного Марса.
Лидия Хейл устроилась в его излюбленном кресле, обитом темно-синим бархатом, не дожидаясь приглашения, закинула ногу на ногу, засмолив в духоту гостиной умело скрученной папиросой, которые в наличие были разбросаны по круглому на гнутых ножках столику. Подобная наглость всколыхнула личность Ренара, но была свойственна и ему, поэтому хозяин дома снисходительно улыбнулся незваной гостье. Она приветственно кивнула, откинув копну волос за спину, щелкнула алюминиевой зажигалкой.
Долгий путь к норе лиса немного утомил, но при этом приободрил женщину. В голове кружились туманными мазками краски открытых и гидропонных садов, теплиц, микролесов. Всей той богатой флоры и фауны расплодившейся и наводнившей территорию поместья семейства Дао. Уютность гладила Лидию по плечам, ласкала редкими лучиками солнечного света, окутывала седой шалью дыма от крепкой папиросы.
Ренар щурился на незваную гостью в косых лучах шафранового солнца. Стояла середина осени. Его любимая пора. Лидия казалась невероятно красивой в терракотово-багровых красках панорамного окна. Каштановые её локоны рыжели, как мелькнувший меж сосновых стволов лисий хвост. Талия была в плену черного корсета. А губы пунцовели листьями клёна, когда она растягивала их в странной, двусмысленной улыбке, или когда приоткрывала, чтобы выпустить сизый змеящийся дым. Солнечные блики ложились на бледно-персиковую кожу щек, лба и кисти рук, когда она подносила самокрутку ко рту. Тогда грудь её вздымалась и опадала под шелком голубизны блузы. Ренар потирал кончиками пальцев виски, тихонько шепча проклятия и ругань, а миндалевидные, с приподнятыми уголками карие его глаза смеялись и возбужденно блестели, точно гагаты.
Лидия дымила папиросой, выдержав плотоядный взгляд потрепанного самобичеванием и унынием Ренара, попросила налить ей Эрл Грея. Дао вызвал слугу. Изволил также подать к чаю засахаренные имбирь и персики – особое лакомство, как осмелился хвастнуть монах. Гостья умяла с удовольствием персики, чинно попивая чай с утопленными в нем пластинками имбиря.
– Лиловая печать тлена опустится на твое лилейное лицо Лидия, если ты пробудешь здесь столь же долго, как и я, – с пафосом заговорил каркающим голосом Ренар, приподнявшись на индийских подушках. – Дом этот мертв, а я все равно, что вампир из древних книг моей матери.
Хейл нисколько не тронула эта тирада. Она лишь с ленивым интересом протянула, допивая чай, наслаждаясь его терпкостью и ароматом:
– Расскажи про неё.
– Ты за этим явилась? – скептически подняв брови, бросил он.
Она напомнила ему про тот разговор, где он мельком заметил сходство между ней и собственной матерью. Ренар было возмутился, сказал, что это была всего-навсего реминисценция и ничего более. А Лидия вновь улыбнулась, и этот излом губ коснулся зачерствевающего с каждым годом сердца сэра Дао. Ток пустился по венам. Ренар свистяще втянул сквозь зубы воздух, попросил налить ему тоже чаю, обжег язык, вызвав у гостьи издевательский смешок. Руки его дрожали, держа чашку с расписным позолотой блюдцем. Улыбалась она приятней, чем смеялась. Что вызвало в голове Ренара диссонас.
***
Он завел вязь рассказа.
В год знакомства его родителей Эны Роуз Стрим и Винсента Дао произошел запуск процесса таяния ледников на терраморфированном, колонизированном Марсе в целях образования океанов и морей. Событие всколыхнуло общественность всех анклавов, и то, что именно Плэзэнтвилль выступил главным спонсором для столь великого достижения, было невероятнее всего. Плэзэнтвилль держался нейтралитета, и хоть в нем, как и в прочих анклавах сосуществовали границы меж богатыми и бедными, все же мог считаться подвидом утопии. Конкурировать с ним мог лишь стремительно развивающийся в последние годы остров Федеральная Окраина.
Лидия распахнула глаза и облизнула губы, устроившись поудобней в кресле, что знатно польстило Ренару, и в тоже время насторожило, но он продолжил. Видимо, в душе он сам хотел воскресить память об Эне и Винсенте, облекая в звучание собственного голоса сгустки мыслей: о том, как появился на свет он сам – незапланированный, одинокий, брошенный, злостный мальчишка, страдающий припадками ярости, давшими почву садистским наклонностям…
Итак, на одном из фестивалей с кучей цирковых шатров, турецких фокусников и китайских жонглеров фруктами, Эна повстречала в компании студентов их университета стильно одетого очкарика с массой причуд и идей в голове. Компания была тесной, но разношерстной. Эскаписты, декаденты, фрики, гики, гомосексуалисты, ученые, фанатки косплей движения, милашки лоли, суровые вамп девицы и поэтики-футуристы. Винсент Дао тогда был не особо разговорчив, только все время курил колумбийский табак из длинной трубки и принимал лишь из её рук алкоголь, при этом сладким шепотом (Эна была больна романтизацией в юные годы) отмечая красивость овала её лица, больших нордических глаз и жгучего пламени мягких волос.
Ренар был назван в честь аллегорической фигуры, блуждающей вот уже несколько веков на страницах томных, огромных фолиантов с расчудесными историями и золотыми срезами, глотающимися юной и вольнодумной авантюристкой Эной на завтрак, обед и ужин. Родители девушки были в ярости, узнав от кого беременна их «птичка» и поэтому после рождения здоровенького, с розовой попкой младенца, отреклись от неё. Ведь в их планы не входило, чтобы дочь родила вне брака от сомнительного ученого. Они растили её для цели – войти в блистательную среду Музой для потомственного архитектора или инженера. Предки же Винсента были – отец-контрабандист и мать из ассоциации марсианских гениев биохимиков. Как раз таки его мать и была азиаткой с Хоккайдо, северного острова бывшей Японии. Оба оставили двухгодовалого сына в приюте в Новой Зеландии, ныне ушедшей под воду из-за проснувшегося двадцать пять лет назад вулкана. Деда Ренара арестовали и казнили на шаттле между Землей и Марсом, а бабушку заставили до конца своих дней работать на развитие биохимии колоний. Винсент их толком и не помнил. После приюта он сразу же поступил в университет в Плэзэнтвилле и распрощался с сирыми детскими годами, вычитав в одной из книг про Дао и дерзнув взять это слово себе за фамилию.
Её милый дармоед – тогда она еще не догадывалась, что будущий супруг окажется брюзгой и сущим занудой – сначала отрицал схожесть их младенца с каким-то пройдохой-лисом из допотопных сказок. Винсент просто предпочитал логику чувствам, хотя и любил в обнимку с тонкогорлой зеленой бутылочкой подсахаренного абсента твердить слова любви сразу на трех языках его несравненной нереиде Эне. Сама же Эна, в подобные моменты заунывно напоминала себе, что все это произошло как любили говорить её одногруппницы a coup de foudre*.
Накручивая с вселенской меланхолией в глазах тугую прядь морковного оттенка волос на палец, молодая мамаша Эна всегда мечтала попасть в mеnage a trios*. Куда романтичней бермудский треугольник сладострастных отношений. Между двух огней пламенная дева несчастья. Сражения за её сентиментальную душонку и расчетливый ум. Наиглупейшие любовные послания с фронтовых полей и одуряющие благоухающие букеты лилий или роз на мраморных балконах ровно в полночь. Взломанные коды системы безопасности. Дуэльная сцена, роковое стечение обстоятельств; выбор с помощью детской считалочки. Какая нелепица. Ужас! Занавес!
Видимо, этому не суждено было сбыться, повстречав Винсента, ей уже никто не был нужен. В нем она видела свое будущее, будучи Музой ученому, расчетливо фантазируя, что станет прообразом для его биодроидов женских особей. Её не пугал процесс клонирования и подобия. Что есть картина или фотография, как не твой клон. Однако картина и фотография сковывает твой образ рамками, из них не вырваться, не скорчить мину, не отвернуться и загрустить, как любила делать ребячливо Эна; а биодроид – ходит, говорит, выполняет поставленные задачи, даже порой учится имитации человеческих чувств и эмоций…
Эна не считала себя такой уж уникальной, как ей внушал Винсент, но при этом тщеславие пошатнулось и, Эна поверила. Каждому необходимо во что-то верить. Это была её своеобразная доктрина, которую она внушала и маленькому, капризному Ренару.
Осень пахла тоской, пирогами с яблоками «лимонками», чуть горчащим, багряным, как кровь вином и экстрактом боярышника от свежевыстиранного белья. Эна не любила осень. Так сложилось, что именно в этот сезон года родительский дом навсегда захлопнул перед ней свои двери, именно в середине октября она разродилась долгожданным ребенком, на которого спустя десять лет – долгих, суетливых лет – ей будет наплевать. Она жила в своем, потустороннем мире. Преследование собственных прообразов в лицах неудавшихся биодроидов скользило за ней попятам. Они прятались за амальгамой зеркал, на дне прудов и озер, за колоннами беседок, в кронах деревьев, выпрыгивали из сундуков, пугали, ластились, всматривались, сравнивали… Эна душераздирающе вскрикивала, закрывала прекрасные нордические глаза руками, сжималась раненной гончими псами лисичкой. Винсент спешил на помощь, делал успокоительные уколы, давал порошки, и неизменно уходил обратно в лабораторию, в глубине поместья, чтобы исправить огрехи в системе биодроидов. Эна лежала на большой кровати, между сном и явью, не замечая изменения в ходе времени, смены света и темноты спальни, температуры воздуха, запахов и звуков. И ей было хорошо и спокойно. Осколки – как она их называла, превращались в космическую пыль и улетали обратно на Марс, откуда спустились знания о них Винсенту…
Позже она пробуждалась от искусственного успокоения, омывалась прохладной водой, меняла наряды и обувь, расчесывала мягкие волны поблекших волос, обматывалась перламутровыми бусами и шла исполнять роль жены, матери и домохозяйки.
Однажды у Эны настал период, когда она носила цыганские браслеты, которые постоянно соскальзывали и терялись в саду, потому что запястья её были до того тонкими, по-птичьи костлявыми. Это произошло после поездки на званый ужин по случаю представления на рынке Винсентом Дао новой партии рабочих фабрикатов. Там Эна узрела у одной из дам парные золотые, а у другой – нефритовые браслеты, загоревшись приобрести себе такие же. Много позже Ренар узнал, что браслеты эти были символом домашнего рабства среди женщин их круга…
Винсент не был к ней жесток или чересчур заботлив, как это бывает у некоторой категории психопатов. Наоборот, муж дозволял ей заниматься любимыми делами, главное не беспокоить его по пустякам. А Эне хотелось быть в центре внимания, так как она утратила родительскую любовь, стало быть, теперь эта задача легла на плечи Винсента. Эна не готова была стать матерью. Она сама была по своей сути еще ребенком. Избалованным, одиноким, брошенным, злостным. Никого не напоминает?! В Ренаре от отца были лишь глаза, но отражался в них осколок её души. Внешние же осколки преследовали её весь остаток короткой жизни.
То, что ребенок вобрал в себя большую часть именно матери, было для Эны любопытно и страшно. Интриговало некоторое время. Маленькая копия, но не клон. Умный, задорный, импульсивный, вездесущий… Он жаждал внимания и любви. Она могла бы отдаться ему всецело, заботиться и растить, но иной раз страх брал верх над участием в судьбе Ренара и тогда возвращались галлюцинации, центром которых стал мальчик.
Подводя черту истории его родителей, Ренар высказал: «Увлекалась Эна ненадолго. Скоро она уходила в себя, пряталась в жемчужной раковинке, падая всё глубже и глубже. Там, где тьма соприкасается с подводной тишиной, и нет выхода. В этом мы с ней, к моему несчастью, практически идентичны».
***
Лидия невольно поежилась. Холод от открытого настежь окна усилился. Сэр Дао сардонически ухмыльнулся и встал с кушетки. Монах ушел по своим делам в гидропонный садик или в теплицу-гробницу, собирать камелии цубаки, по-китайски «сон-цфа» – «горный чай», для ферментированного чая. Они был одни во всем доме. Лидия смотрела на Ренара снизу вверх. Этот взгляд – тревожный, удивленный, вопрошающий. Такой же бывал у него, когда он проводил долгие, длинные ночи коленопреклоненный перед статуей Эны? Её вырезал из обломка метеорита некий психомаг, обитающий близ их поместья. Эна обожала фриков. Поощряла их выдумки и тайно завидовала. Свечное пламя бросало лепестки отблесков на статую, и Ренару казалось, что она объята огнем костра, точно пойманная инквизицией ведьма из тех же древних книг и сказаний, которыми Эна зачитывалась.
– Я любил её, – коснувшись пальцами каштановых локон гостьи, сказал сэр Дао.
Лидия поняла, о какой именно любви говорил Ренар Дао. Эдипов комплекс. Она слегка отклонилась в кресле. Ренар тут же засмеялся, расценив этот жест по-своему.
– Какое извращенное у вас воображение, мисс Хейл. Я, конечно, прославлен своими эксцентричными вкусами, но что касается…
– Прошу прощения, – на выдохе перебила его Лидия.
Ренар ощутил прилив сил. Он отпустил прядь волос гостьи, отпустил самого себя, взял её за руку. Лидия покорно поднялась. Расстояние между ними сократилось.
– Что тебя мучает, Лидия?
– Я… я не знаю. Теперь, когда всё прояснилось. Я думала, надеялась, что вот он – ускользающий образ женщины, моего соулмейта… Узнав её историю, я что-то для себя проясню, заново открою в своей сущности, так я думала, – она выдохнула, поджав губы.
Ренар хитроумно изучал её эмоциональность, отмечая, как давно не касался кого-то.
Продолжать смотреть в его глаза становилось для Хейл невыносимо, и она отступила на шаг. Рука горела от его хватки. Сэр Дао отвернулся от гостьи. Внезапная тяга к этой жестокой к чужакам и незнакомцам женщине ошеломила его.
– Возможно, нам стоит пройтись по садам. Мать очень любила долгие прогулки. А я давно не выходил на свежий воздух. Цин с удовольствием покажет тебе теплицы и гидропонные садики. Он в них трудится ежечасно. Надеюсь, ты не против позже перекусить со мной сэндвичами с паштетом из гусиной печени и охладиться лаймовым коктейлем с капелькой кокосового ликера. Что-то я забыл предложить или сказать. Но неважно. Ты ведь…
Столь порывистая речь из уст Ренара Дао странным образом не насторожила Лидию Хейл, как если бы данное прозвучало до его рассказа. Возможно, что-то было выдумкой, а что-то горькой правдой. Для Лидии это уже не имело такого уж значения. Он открылся ей, потянулся на встречу и это стало одним из поворотных моментов в её визите в поместье, где обитала Эна Роуз Дао, такая слабая и ранимая по сравнению с ней, с Лидией Хейл…
Не теряя больше не минуты и решив для себя всё разом, Лидия подошла к Ренару сзади, когда он спешно надевал бархатный коньячно-рыжий пиджак, и неожиданно обняла за пояс. Близость тела другого человека поначалу ошеломила отвыкшего от прикосновений мужчину, а затем Ренар мелко задрожал в её объятиях, силясь взять себя в руки, собрать по частям.
Холод прогнал духоту в помещении. Шафрановые лучи высветили два силуэта на фоне панорамного окна. Над кустом белоснежного жасмина мелькнула бабочка-траурница.
Сноски:
Элла* – «Заколдованная Элла» (англ. Ella Enchanted) – романтическая комедия 2004 года со сказочным сюжетом, по одноименному роману Гэйл Карсон Левайн.
Соулмейт* – родственная душа, вторая половинка.
a coup de foudre* (фр.) – любовь с первого взгляда.
mеnage a trios* (фр.) – любовный треугольник.
История третья. Анклав Плэзэнтвилль. Вивиан и Лилиан Батлер.
WelcometoDelirium
Две очаровательные кошечки.
Так звала сестер Батлер их опекунша, сводная сестра матери, мадам Лебовски. Мать их скончалась на десятый день после тягостных родов. В весеннем воздухе, пропитанном ароматами жасмина и крепкого зеленого чая, носились сине-зеленые стрекозы. Сикомор ломился сочной листвой в душные апартаменты миссис Батлер. Гудели двигатели автофлаев, готовых к очередному взлету. А закат пропекал металлические крыши спального района анклава Плэзэнтвилль.
Отец же, трусливый пройдоха, бежал в Поднебесную со своей любовницей-яванкой, которой было от силы лет семнадцать. Таким вот образом сестры Батлер оказались подкинуты глупой яванской девкой на порог закусочкой Фила, где они горланили всю ночь, чуть не сведя с ума бесплодную злюку-жену того самого Фила. А затем перекочевали к единственной родственнице – мадам Лебовски, принявшей девочек, как водится в таких скорбных случаях, без энтузиазма.
Фил был добрая душа, и если бы не наличие влиятельной опекунши девочек и гадюки-жены, душившей его своей эгоцентричной страстностью и безудержным нравом, то он бы оставил их у себя. Кормил бы разбавленным сгущенным молоком и свежайшим мраморно-розовым лососем с ржаными пышками. Покупал бы их первые порты и отправил бы учиться психомагии в элитарный лицей. Таковы были мечты бедного добряка Фила, взявшего на сгибы локтей двух крошек, вопящих, как стая кошек.
На самом деле искусству психомагии никогда бы не стали обучать в подобных заведениях. Оно было таинством, запретным плодом. В него посвящали лишь «избранных». И мадам Лебовски однажды отдавшая свою молодость изучению психомагии у двоюродного деда обязана была передать кому-то достойному эту привилегию, как передают в наследство бунгало, жемчужные ожерелья или кредитные чипы с накопленными квадрами. Конечно, помимо теории, а следом и практических занятий психомагии, сестры Батлер освоили с помощью виртуального помощника такие дисциплины, как – электрооптика, социобиология, элоквенция, психоанализ, интерлингвистика, историография, основы кибернетики, бионика, биохимия, иностранные языки, история анклавов и фенология. Можно с уверенностью сказать, что обучение их проистекало шире и дальше, по сравнению со сверстниками. Они обгоняли детей своего возраста. А вот пошло ли им это на пользу должно было показать время…
Сестры Батлер жили в атмосфере лав отелей, где каждый посетитель жаждал ни только уединиться с партнером в немыслимо обставленных комнатах, удовлетворив тем самым терзающую похотью плоть, но и постичь дары психомагии, которые щедро предоставляло королевство Delirium. Первые шестнадцать лет их проводила сама мадам Лебовски, после же предоставив воспитанницам это право. Их дебют был ошеломляющим. Шумиха развернула перед Вивиан и Лилиан голодную пасть, а рекламные таблоиды и призматроны пестрели призывом посетить их шоу с предсказаниями и прорицаниями.
– Что есть основа психомагии, как не обман. Иллюзия высшей степени, – наслаждаясь изысканным вкусом шардоне, внушала сестрам мадам. – Удовлетворение их тщеславия. Интерпретация скрытых желаний. Всего лишь фокус с подсознанием, приправленный галлюцинациями… Оставайтесь мои милые домашними кошечками, но не забывайте, что у вас есть заточенные когти и клыки. Они вам всегда пригодятся.
Вивиан и Лилиан и, правда смахивали на кошечек с сияющими изумрудными у одной и сапфировыми у другой глазками, с черными гладкими волосами и розовыми бутонами капризно выпяченных губ. Они были двойняшками, при этом неразлучными, словно близнецы. Каждый раз, закуривая с блаженством и чопорностью старой гвардии сигареты марки Fantasia – восхитительные разноцветные, очень мягкие и неповторимые на вкус, с «золотым» угольным фильтром, мадам Клаудия Лебовски произносила мантрой ехидные словечки: «Две очаровательные сиамские кошечки. Сиамские близнецы. Удивительно, как ваша некрасивая мать смогла воспроизвести на свет таких чудесных пусиков». Голос её шелестел ароматическим табаком и бархатными нотами. А смех отдавал ржавчиной. Это была рослая, пышнотелая женщина, носящая экстравагантные костюмы, сшитые на заказ, с перьями в заколках и бриллиантами в ушах.
Мадам Лебовски являлась хозяйкой лав-отеля под названием Delirium. В округе он считался необычным лав-отелем с множеством кишкообразных коридоров, со стенами, обтянутыми шелковыми обоями, где всегда, будто фимиам полз в пространстве дым благовоний и сигарет. Его посещали чиновники и актеры визуал-кинестетических роликов и синемы, поп-айдолы и служащие риелторских фирм, бизнесмены и наследники корпораций, ученые и архитекторы-проектировщики, кибернетики и биохимики. Delirium был королевством психомагии. Никто в Плэзэнтвилле не мог переплюнуть его по посещаемости и величию.
Но с совершеннолетием сестер Батлер всё начало стремительно меняться…
***
Пачки сигарет без фильтра и металлические портсигары, голографические открытки и флюресцентные приглашения на карнавал; противозаточные таблетки и пастилки от кашля с ментолом и эвкалиптом. Вырезки из газет с особо громкими событиями анклава, просроченные билеты в театр или синему – сокровища, чудом сохранившиеся после землетрясения и сопутствующего ему пожара. Лилиан повертела в пальцах с ежевичным маникюром пачку открыток, скрепленных зажимом, бросила обратно в ящичек комода.
– Ничего занятного. Одно старое барахло, – вынесла она вердикт.
Вивиан была более скрупулезной натурой, поэтому продолжила ворошить теткин хлам, в поисках записей о более сложных приемах в психомагии. Лилиан же непривыкшая к нудным, по её мнению, занятиям, надула губы и пнула, не сильно, ножку сандалового комода.
– Я уже есть хочу, – заявила она, плюхнувшись в пыльное лунообразное кресло с пелериной.
Кресло закачалось по оси, будто потревоженное брошенным камешком отражение луны в пруду.
Вивиан сардонически усмехнулась:
– Смотри, свинкой станешь.
– А вот и нет.
– А вот и да!
Вивиан выпрямилась во весь рост, подошла к сестре, щелкнула легонько по носу.
– Нам нужны эти записи. Без них наше мастерство зачахнет на стадиях середнячков.
– Знаю, – потерев нос, засопела Лилиан. – Но я, правда, проголодалась.
– Так, – обведя цепким взглядом тайную комнату мадам Лебовски, сказала старшая сестра. – Еще раз проверим матрас и отбываем в столовую.
– Опяяять? Давай лучше выберемся в закусочную Фила. Там говорили появилось новое меню.
Вивиан нахмурилась.
– Лилс, нам надо экономить. Перебьемся стряпней миссис Бим.
– Она собу не доваривает, – стояла на своем младшая.
– Тогда перекусим горячими сэндвичами с ветчиной и красным маринованным луком. Сегодня свежую доставили. Я видела. По рукам?
Лилиан не умела долго дуться и согласно кивнула. Желудок вторил ей урчанием.
За обедом в столовой Вивиан наблюдала за поведением сестры. Её давно тревожило любопытство Лилс по отношению к «старику» Филу. Он сам частенько заглядывал на кухню к миссис Бим, предлагая свежайшие продукты от своего надежного поставщика. То были заморские вкусности из других анклавов. Миссис Бим не жаловала разносолы, которыми её хотел прельстить Фил, чтобы повидаться украдкой с сестрами Батлер. Он жалел их, зная крутой нрав мадам Лебовски. Девочки росли отрезанными от внешнего мира и его это пугало. Филу было всего тридцать пять лет, но когда он открыто и бесхитростно улыбался всем вокруг, ему можно было дать на десяток лет меньше.
Лилиан с шумом отодвинула стул и затараторила:
