скачать книгу бесплатно
Ближе к Сестрорецку, в престижной части Курортного района, автомобиль свернул с трассы на боковую дорогу, ведущую к побережью. С обеих сторон красовались стройные корабельные сосны с упругим хвойным ковром под ними. Вдоль обочин – ни одной выброшенной бумажки, ни единой пластиковой бутылки.
Не прошло и минуты, как впереди показался красно-белый шлагбаум, у которого дежурили два добрых молодца с подобием милицейских дубинок на поясах. На свежевыструганном столбе висел большой плакат с категоричной надписью «Проезд для большегрузных автомобилей закрыт!», который, надо полагать, и обосновывал «законное» право держать здесь шлагбаум и охрану.
При виде нашей тачки молодцы так лихо подняли полосатую перекладину, что моему водителю даже не пришлось притормаживать.
Сразу же за шлагбаумом потянулись респектабельные особняки, обнесенные кирпичными оградами в полтора человеческих роста. Дачная идиллия под боком у мегаполиса. Покой, располагающий к созерцанию и размышлениям. О таких комфортных условиях повседневного быта простому человеку, вроде меня, оставалось только мечтать.
«Мерс» свернул в боковую зеленую улочку и через полсотни метров вкатил через автоматически открывшиеся ворота в просторный двор, в глубине которого в окружении голубых елей и цветочных клумб высился миниатюрный дворец в средиземноморском стиле со спутниковой антенной на одной из башенок. Слева от дворца маняще вытянулся облицованный голубой плиткой бассейн немалых размеров, наполненный прозрачной водой.
На заднем плане наливался соками яблоневый сад, обрамленный полосой ягодного кустарника.
Что ж, совсем неплохо устроился этот самый Надыбин.
Тут на мраморное крыльцо из дворца вышел высокий, крепко сбитый мужчина в кожаных шортах и облегающей тенниске кремового цвета. Его хорошо развитые мышцы рук и ног покрывала буйная растительность. В волнистой шевелюре кое-где серебрилась ранняя седина. Отросшие и торчавшие во все стороны волосы на висках, как и полные щеки, которых бритва не касалась, похоже, уже дней пять, говорили о том, что данный субъект не склонен к нарциссизму, и что рядом с ним нет женщины, способной побудить его чаще всматриваться в зеркало.
Меньше всего он был похож на банкира-затворника, привыкшего считать прибыль, предварительно запершись на семь запоров.
Вместе с тем, при всей его стати и несомненной физической силе в нем угадывался некий внутренний надрыв.
Застыв со скрещенными руками у края верхней ступени, он сопровождал каждый мой шаг почти гипнотическим взглядом.
И лишь после того, как я взошел на предпоследнюю ступеньку, он разъял руки и протянул мне правую ладонь:
– Рад приветствовать вас, Краснослав Иванович, в своей обители! Полагаю, вы не сильно взъелись на меня за мою бесцеремонность? Но у меня были сведения, что вашу задницу очень трудно оторвать от компьютера, коли уж вы взялись за работу. Вот и пришлось действовать методами натиска и напора, которые, поверьте, я и сам не всегда одобряю. Но вы мне нужны, очень нужны, притом срочно! – и он сжал мою ладонь до хруста, будто испытывая ее на прочность.
Я едва удержался от того, чтобы не вскрикнуть.
– Послушайте, раз уж я здесь, то давайте перейдем к сути дела.
– Стало быть, с церемониями покончено, – усмехнулся он, демонстрируя крепкие зубы. – Быть может, пройдем в дом? Чашка кофе не помешает, а? – и он подмигнул.
– Кто вам рассказал о моих привычках?
– Я многое о вас знаю, – с важным видом заявил он. – И посвящу вас во все свои тайны, но не в один присест, а постепенно. Если, конечно, вы выдержите экзамен.
– Какой еще экзамен, скажите на милость!
– Да не гоните вы лошадей! Расслабьтесь. Будьте как дома. Мы здесь одни. Я даже садовника отпустил, чтобы нам никто не мешал. Сейчас, пожалуй, и водителя отпущу на час-полтора…
Я понял, что чем скорее приму правила игры этого оригинала, тем быстрее получу интересующие меня ответы.
Через прихожую, где по бокам высились две древнегреческие амфоры, мы вошли в просторный зал с камином. Здесь можно было бы играть в футбол, по крайней мере, типа «парагвай», если бы не добротный дубовый стол на пару десятков персон, занимавший значительную часть помещения. Вдоль стен на высоких колоннах-постаментах стояло несколько мраморных и бронзовых скульптур античных богов и героев вперемежку с бюстами научных деятелей нашей эпохи, а также еще две древние амфоры.
На дальней стене, над камином, так, что сразу бросалось в глаза, висел большой портрет маслом, изображавший некоего господина в тройке, с галстуком-бабочкой в горошек, в круглых старомодных очках, лысоватого и гладко выбритого, с ухоженными усами. Персонаж был запечатлен на фоне моря и какого-то странного замка, объятого пламенем.
Очень знакомое лицо… Где-то я его видел, причем совсем недавно.
При всей моей скверной памяти на имена и цифры, я почти фотографически запоминал характерные лица, и живо мог вспомнить иные человеческие черты, выхваченные мною из толпы случайным взглядом еще лет двадцать назад.
У господина на портрете было очень характерное лицо.
Но вспомнить его «носителя» я так и не смог.
– Это Генрих Шлиман, человек, раскопавший Трою и Микены, доказавший подлинность гомеровских эпосов, – разрешил мои затруднения Надыбин.
Шлиман…
Ну, конечно же! Ведь не так давно я готовил «проходной» материал о петербургском периоде его жизни.
– Это мой кумир! – патетически воскликнул между тем Надыбин. – К фактам его биографии мы еще вернемся. И не раз. А сейчас я предлагаю вам расположиться вот здесь, за журнальным столиком, и взбодриться чашечкой только что заваренного кофе. Впрочем, может, вы не откажетесь перекусить плотнее?
На какую-то секунду мне захотелось послать его вместе с его гостеприимством к черту и уйти, хлопнув дверью, но тут я взглянул на портрет Шлимана, вспомнил, что и тот был склонен к эпатажу, и решил, что как-нибудь перетерплю. Хлопнуть дверью я смогу в любой момент. Сначала выслушаю этого типа, бесцеремонно оторвавшего меня от плодотворной и оплачиваемой, хотя и не по высшей ставке, работы.
Я плюхнулся в глубокое кресло и еще раз, уже с новой точки, обозрел этот роскошный каминный зал. Две двери вели из него, надо полагать, куда-то во внутренние покои особняка. А наверх, на нависающие над частью зала антресоли, соединенные, очевидно, с помещениями второго этажа, вела винтовая деревянная лесенка, весьма крутая.
– Ваши родные в отъезде? – спросил я для полной ясности всей картины.
– Вообще-то, я живу один, – неохотно пояснил он и добавил: – Днем приходит горничная, а, попросту говоря, уборщица. Есть еще садовник, но он в дом практически не заходит. Водителя я только что отпустил. Кухарку вообще не держу. Еду обычно заказываю в ресторане соседнего мотеля, иногда готовлю сам. Но в принципе я неприхотлив по части быта.
– Вам не скучно одному в таком большом доме?
– Некогда скучать, мой дорогой! Притом, время от времени здесь собираются гости. Бывают коллекционеры, антиквары, археологи, путешественники, историки, литературоведы, музейные и архивные работники… Однажды у меня две недели жил немецкий профессор, известный специалист по Шлиману. Ах, как славно мы с ним пообщались! Я ведь, знаете ли, в свое время специально изучил немецкий язык, подобно тому, как когда-то Шлиман выучил русский.
Хозяин явно ожидал развития темы с моей стороны, но я, честно говоря, все еще пребывал не в своей тарелке.
– Ладно, – сказал я, сделав глоток кофе. – Так что там у вас?
Кофе, надо признать, был превосходный.
– Позвольте мне начать всё же с Генриха Шлимана, – поерзал в своем кресле Надыбин.
– Сделайте милость.
– Вы, господин Голубев, человек эрудированный и, наверняка, хорошо знаете биографию этой замечательной личности. Еще мальчиком он услышал предание о Трое и решил, что обязательно найдет этот исчезнувший город, когда вырастет. Поначалу казалось, что мечта так и останется мечтой. Ведь Шлиман был беден, как церковная мышь.
– Вы нашли весьма точное сравнение, учитывая личность его папаши-пастора, – заметил я.
– Но как же мудро он распорядился своей жизнью! – воскликнул Надыбин с ноткой глубокой почтительности. – Другой на его месте выучился бы на археолога, а затем годами обивал бы чужие пороги, выпрашивая у денежных мешков деньги на экспедицию. Шлиман поступил иначе. Он вник в тонкости торговых отношений, стал своим среди купеческой прослойки, овладел, помимо прочего, искусством извлекать прибыль из воздуха и очень скоро сколотил свой первый миллион, то есть, сам сделался денежным мешком!
– Кстати говоря, дело было в Петербурге, – напомнил я.
– Да! И первая его жена, Екатерина Ивановна, тоже была петербурженкой, русской дворянкой.
– Но брак оказался неудачным, несмотря на рождение трех детей…
– К черту брак! – вдруг вспыхнул он. – Я говорю о творческом методе. До определенного возраста Шлиман успешно делал деньги и объездил весь мир. Он содержал всех своих многочисленных родственников, и при этом, заметьте, хранил верность своей детской мечте. Более того, активно готовиться к ее осуществлению. Он изучил двадцать языков, в том числе древнегреческий, проштудировал курс археологии, выезжал на раскопки с научными экспедициями, чтобы освоить технику профессии, и вот, наконец, почувствовал, что созрел для подвига, да-да, я настаиваю именно на этом слове – подвиг! Заметьте, к этому времени он не нуждался в спонсорах. Он был избавлен от необходимости унижаться и выпрашивать что-либо у состоятельных акул. Он сам был достаточно богат и опытен, чтобы, повинуясь только своей воле, только зову души и сердца запустить механизм достижения истинной цели своей жизни. В тот счастливый час, когда он смог, наконец, принять решение, круто менявшее весь уклад его жизни, ему было сорок шесть лет, возраст расцвета творческой личности.
По пляшущим искоркам в глазах моего собеседника я понял, что он оседлал любимого конька.
– Что ж, дело ясное, – констатировал я, смакуя бодрящий напиток. – Ваша краткая лекция, пронизанная токами патетики, наводит меня на мысль, что вы горите желанием совершить некое открытие в духе вашего кумира.
– Да! – горделиво выпалил он. – Мне тоже сорок шесть лет. Точнее, уже сорок семь. И даже с хвостиком. И я тоже не нуждаюсь сейчас в средствах. Правда, в отличие от Шлимана, я своих денег не зарабатывал, нет во мне предпринимательского таланта. Я просто получил наследство от своего отца. Не стану также утверждать, что мне с детства являлась в мечтах моя Троя. Но вот с некоторых пор мне страстно захотелось оставить после себя след, открыть для человечества какую-нибудь древнюю тайну. Я перечитал гору исторических трудов, несколько сезонов подряд выезжал с археологами на раскопки в различные уголки планеты, проехал и прошел пешком по большинству маршрутов Шлимана. Но своей цели найти пока не мог. Я метался, собирая материалы то по одной исторической загадке, то по другой, но видел, что все они ведут в тупик, не дают надежды на озарение. Мне не к чему было приложить переполнявшую меня энергию и мой азарт исследователя. Вот что еще крайне важно, – он как бы погрозил мне пальцем. – Я равнодушен к поискам затонувших либо закопанных пиратских сокровищ. Меня не интересуют клады ни Черной, ни Синей, ни Рыжей Бороды. Я не собираюсь искать ни нацистское золото, ни так называемое золото партии. Мне всегда хотелось найти нечто, имеющее отношение к духовным ценностям. Вот в чем проблема. Вот что не давало мне покоя. И вдруг случилось чудо. Я обрел цель!
Некоторое время я молча смотрел на него.
– Чего уставился? – грубовато спросил он. – Думаешь, я сумасшедший?!
– Напротив, теперь я вижу, что вы человек, достойный всяческого уважения. Поэтому с моей стороны было бы некрасиво внушать вам ложные иллюзии. Я скажу вам правду: я не специалист по тимуридам. А ведь вы, как я догадываюсь, собираетесь искать библиотеку Улугбека, верно? Я всего лишь профессиональный журналист, работающий с историческим материалом и умеющий выстраивать на основе известных фактов парадоксальные гипотезы и версии. Это мой хлеб, понимаете? Я умею делать такие тексты. Моя статья про библиотеку Улугбека это тоже только гипотеза, чего я, собственно, и не скрывал. Но реальная тайна запрятана очень, очень глубоко. Я перелопатил несколько десятков научных трудов и понял это. Тайна утеряна пять с половиной веков назад. Вы только представьте себе, ведь это больше, чем полтысячелетия! Да, есть разные версии, но все они, все без исключения, туманны и субъективны. Никто даже приблизительно не знает, где ее искать. Ученые умывают руки. А я, как журналист и литератор, просто констатирую этот факт.
– Не гоните лошадей, приятель, – поморщился он. – Пейте лучше кофе. Я и не рассчитываю получить от вас какой-либо конкретной подсказки. Вы мне нужны совсем для другого дела. Что же касается местоположения спрятанной библиотеки Улугбека, то информация на этот счет, причем самая достоверная, окажется в моих руках в ближайшее время, быть может, уже в конце этой недели. Речь идет не о коте в мешке и не об иголке в стоге сена. Это подлинный документ 15-го века, с личной печатью Мирзы, найденный около семидесяти лет назад.
– Так-так-так, доктор! У меня сразу же появилось много вопросов. И первый из них такой: зачем я вам тогда нужен?
Он поерзал в кресле, крякнул, и я вдруг понял, что он ожидал этого вопроса, который, тем не менее, его смущает.
– Ладно, не буду ходить вокруг да около… Дело в том, что я рассчитываю получить от реализации моей мечты определенные дивиденды. Речь идет, конечно же, не о распродаже старинных фолиантов. Я совершенно бескорыстно хочу вернуть их человечеству, а взамен получить немножечко славы. Той славы, которую имел при жизни Шлиман за свои открытия. Той славы, благодаря которой он создал легенду из собственной жизни. Нет, мне столько и не нужно. Но пусть все знают, что это именно я, Надыбин Михаил Викторович, благодаря исключительно собственной инициативе и собственным средствам, разыскал библиотеку Улугбека, скрытую от людских глаз на протяжении почти шести веков. Короче, мне нужен штатный летописец, хроникер, литератор, который был бы постоянно рядом со мной и в художественной форме записал бы весь процесс поиска, понимаете? Так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений. Правда, Шлиман писал сам. Но у меня, к сожалению, нет литературной жилки. Не дал Бог умения владеть живым, звонким слогом. Поэтому я давно уже решил про себя: как только вопрос об организации экспедиции перейдет в практическую плоскость, я сразу же приглашу опытного литератора, способного описать ход событий объективно, красочно, и в то же время, не забывая о моей личной роли. Только и всего. Это ведь справедливо? Или вы считаете меня презренным честолюбцем? Говорите прямо, не юлите!
– Минуточку, сейчас меня больше занимает другой вопрос: почему всё-таки именно я?!
– Я прочитал ряд ваших очерков и понял, что вам тоже небезразлична эта тема. То есть, мы в некотором роде единомышленники. Это первое. Во-вторых, мне симпатичен ваш слог. Кроме того, я по разным каналам собрал сведения о вас, и оказалось, что вы тот самый человек, который идеально вписывается в мой замысел. Вы одиноки, то есть, как и я, не связаны семьей, вы физически здоровы и выносливы, вы умеете держать слово и хранить чужие тайны. Ну, а отдельные ваши недостатки, вроде склонности, скажем так, к созерцательности, сопровождаемой принятием горячительных напитков, всё же не мешают вам периодически браться за ум и энергично наверстывать упущенное.
– Вы мне льстите, – заметил я. – Но, вообще-то, хотелось бы узнать, из каких источников вы почерпнули всю эту удивительную информацию обо мне?
Он рассмеялся:
– Пока могу вам указать только на один из этих источников. Это моя, так сказать, мачеха, Лариса Леонардовна Крутикова, которая считает себя профессиональной журналисткой.
– Вы сказали – Крутикова? Что-то не приходилось встречать эту фамилию на страницах нашей прессы.
– Когда-то она публиковала свои опусы под псевдонимом «Жемчужная», но, по-моему, давно уже не пишет. С тех самых пор, когда пришла брать интервью у моего тогда еще здравствовавшего родителя, после чего уже назавтра он сделал ей предложение, – с едва заметным оттенком осуждения произнес Надыбин. – Но связь с миром журналистики Лариса Леонардовна поддерживает по-прежнему. По крайней мере, себя она позиционирует именно так. Убедитесь сами. Я обязательно познакомлю вас с ней. В ближайшее время… – тут он рубанул воздух ладонью: – Ладно, в сторону мелочи быта! Я предлагаю вам прямо с сегодняшнего дня стать летописцем экспедиции. Экспедиции, формирование которой я рассчитываю завершить в ближайшие две недели. Вы будете получать зарплату, ну, скажем, превосходящую ваши нынешние доходы в семикратном размере. И это – после вычета налогов. Разумеется, все переезды, питание, гостиницы – за счет организации. Плюс премиальные. Плюс крупная премия по итогам нашего совместного поиска.
– Звучит заманчиво, – я откинулся на спинку кресла. – Но хотелось бы уточнить, что конкретно будет вменено мне в обязанность?
– Вам поручается вести ежедневный дневник, фиксируя в нем не только всё наиболее важное, но также и второстепенное. Я обязуюсь не вмешиваться в вашу работу. Хотя, конечно, иной раз попрошу внести в дневник те или иные соображения. Но в целом вы будете обладать неограниченной свободой для творчества. Даже гонорар за грядущую книгу целиком ваш, – он наклонился ко мне. – Я ведь знаю, что и вас гложет демон неудовлетворенного честолюбия. Кто знает, может, эта книга сделает вам имя.
Что-то уж слишком он поверил, этот мятущийся баловень судьбы, что держит меня на коротком поводке.
В свою очередь, я наклонился к нему:
– Благодарю за заботу о моем будущем. Я тронут. Почти до слез. Но если уж вы решили доверить мне столь ответственную роль, то давайте начнем первую главу с того, что вы поведаете мне всё-всё о той информации, которая позволит вам, как вы уверены, найти библиотеку. Вдруг ваш документ покажется мне сомнительным? Только после ознакомления с ним я решу, стоит ли соглашаться на ваше предложение.
Я был уверен, что он сейчас начнет брыкаться.
К моему удивлению, он покладисто кивнул:
– Сейчас я посвящу вас в эту историю. Полагаю, излишне напоминать, что на данном отрезке времени она не предназначена для посторонних ушей.
Он подошел к стене, где-то провел рукой, и портрет Шлимана вдруг повернулся ко мне ребром, открыв вид на дверцу сейфа, вмонтированного в стену.
Почти не заслоняя циферблата, Надыбин набрал комбинацию, открыл сейф и достал изнутри нечто, похожее на большой конверт темно-желтого цвета.
– Здесь лежит бумага, которой более 560 лет! – в его голосе слышалось благоговение. – Но рассказать о ней мне хотелось бы в другой обстановке. – Он оглядел каминный зал: – А давайте перейдем в мой кабинет.
Глава 4. ДРЕВНИЙ ДОКУМЕНТ
Надыбин распахнул одну из внутренних дверей, и мы оказались в небольшом коридорчике без окон, отделанном дубовыми панелями и освещенном светильниками в виде факелов.
В торце коридорчика, за другой дверью, находилось, как я вскоре смог убедиться, отдельное помещение, являвшееся кабинетом моего увлекающегося собеседника.
Это была средних размеров комната, всю дальнюю стену которой занимало широкое окно, выходившее в сад. По обе стороны окна топорщились собранные в складки плотные шторы. Сейчас вся комната была наполнена солнечным светом. Однако не составляло труда представить, что при закрытых шторах она даже ярким днем погружается в полумрак.
Как и в гостиной, здесь тоже имелся камин, только меньших размеров.
Письменный стол, несмотря на свою солидность, также уступал габаритами тому, что стоял в гостиной. Сбоку от него из аккуратно закамуфлированной под нагромождение камней кадки поднимался гигантский кактус, почти достигавший своей колючей макушкой потолка.
Я уже не удивился, увидев на стене портрет Шлимана. Рядом висел еще один портрет – Гомера. Чуть сбоку красовалась древнегреческая маска. Полагаю, это была копия так называемой посмертной золотой маски Агамемнона, найденной Шлиманом при раскопках Микен.
Еще левее висела небольшая миниатюра в рамке.
– Вот! – с гордостью сообщил мне Надыбин. – Гравюра из книги Яна Гевелия. Вытащил вчера из компьютера. Улугбек в кругу виднейших астрономов мира, рядом с музой Уранией – покровительницей астрономии.
– Это всего лишь аллегория, причем довольно поздняя, – заметил я. – Кажется, 17-й век. Улугбек изображен здесь автором-поляком в виде условного восточного мудреца. О каком-либо сходстве с оригиналом говорить, конечно, не приходится.
– Но ведь его прижизненных изображений не сохранилось, так? – сощурился хозяин. – Известный скульптурный портрет Улугбека – это работа нашего антрополога Герасимова, выполненная по черепу. Я слышал, что не все специалисты согласны с его интерпретацией этого образа.
– Существует, по крайней мере, одно прижизненное изображение, – возразил я. – Это миниатюра очень высокого художественного достоинства, подлинник которой хранится в так называемой Фрировской галерее искусств в Вашингтоне. Улугбек изображен на ней в кругу семьи и придворных в момент подготовки к охоте. По мнению специалистов, эта миниатюра выполнена неизвестным автором лет за шесть-семь до гибели Улугбека. На ней он запечатлен цветущим и полным сил мужчиной, тогда как Герасимов показал его глубоким стариком. Впрочем, логично допустить, что верны оба изображения. Просто последние годы жизни были для Улугбека весьма тяжкими во всех отношениях, они-то и привели его к нервному истощению и преждевременному упадку жизненной энергии.
– Как вы сказали? – переспросил Надыбин. – Фрировская галерея искусств? Полагаю, это изображение есть в Интернете?
– Скорее всего, да.
– А вы разве не смотрели?
– Я работаю, в основном, с текстами, – ответил я. – Во всем же, что касается рисунков, а тем более компьютерной графики, увы, не силен.
– Там нет ничего сложного! Хотите, я вас немного натаскаю?
– Как-нибудь потом.
– Ладно, к этой теме мы вернемся на досуге. А за подсказку спасибо! Сегодня же поищу эту миниатюру!
Радушным жестом хозяин указал мне на кресло за столом, в коем я и расположился.
Отсюда моему взору предстала противоположная стена, увешанная коллекционным оружием – саблями, кинжалами, дуэльными пистолетами, африканскими копьями и щитами… На фоне лезвий и стволов выделялась гетманская булава, набалдашник которой густо усеивали конические шипы.
В углу, где сходились оружейная стена и широкое окно, на постаменте стояла еще одна древнегреческая ваза. Приглядевшись, я приметил, что она покрыта паутиной трещин, как бы выбегающих из круглого отверстия в ее серединной части.
– Что это за дырочка в вазе? – поинтересовался я.
