Страшная месть матери-одиночки. Документальная драма СССР

LandShop Video

Страшная месть матери-одиночки. Документальная драма СССР

Глава первая: Доченька

Весна 1950 года. Промышленный городок в Свердловской области. В полутёмном подвале кирпичного дома женщина средних лет склонилась над связанным мужчиной. В её руках – обычный кухонный нож, которым она вчера резала хлеб к ужину. Мужчина пытается кричать сквозь кляп, но из горла вырываются только сдавленные хрипы. Женщина не дрожит. Её движения точны и выверены.

Словно она готовилась к этому моменту долгие недели. Через несколько минут все закончится, и местный завхоз Петров навсегда потеряет то, что делало его мужчиной. Но чтобы понять, как заводская работница и примерная мать превратилась в ночного мстителя, нужно вернуться на два месяца назад. Людмила Кузнецова работала на оборонном заводе № 182 с самого начала войны.

Токарь 6-го разряда. Это звучало гордо в те времена. 42 года, вдова фронтовика, одна растила

19-летнюю дочь Дарью. Соседи по коммуналке говорили о них только хорошее. Тихие, вежливые, никогда не скандалят. По воскресеньям Людмила пекла пироги с капустой, и запах разносился по всему этажу. Дарья училась в медицинском училище, мечтала стать фельдшером. Светлые косы до пояса, голубые глаза, вылитый отец, погибший под Сталинградом, когда девочке было всего 8 лет.

Их комната в коммуналке, 20 квадратных метров на двои. Печка, две железные кровати, стол у окна, где Дарья готовилась к экзаменам. На стене довоенная фотография. Молодой мужчина в военной форме обнимает женщину с младенцем на руках. Это все, что осталось от прежней жизни. Людмила никогда не жаловалась. В цеху она была ударницей, портрет висел на доске почета.

Начальство ценило, не пьет, не прогуливает, перевыполняет план. А по вечерам спешила домой, готовить ужин, проверять у Дарьи уроки, штопать единственное выходное платье дочери. Март выдался на редкость холодным. Снег все никак не хотел таять, хотя по календарю уже давно должна была прийти весна. В тот четверг, 23 марта, Дарья задержалась в училище, готовились к практике в больнице.

Людмила не волновалась поначалу, дочь часто оставалась с подругами позаниматься. Но когда стрелки часов перевалились за десять вечера, материнское сердце забилось тревожно. В одиннадцать она накинула телогрейку и пошла к училищу. Здание было темным. Старый сказал, что студенты разошлись еще в шесть. Людмила обошла подруг Дарьи. Никто не видел ее после занятий. Всю ночь мать искала дочь. Милиция отмахнулась.

Мало ли, девка молодая, может, с кавалером загуляла. Утром, когда расцвело, местный дворник нашел Дарью в заброшенном сарае за мясокомбинатом. Девушка лежала на грязном брезенте, платье разорвано, лицо в кровоподтёках. Она была жива, но не отвечала на вопросы, только смотрела в одну точку, остекленевшими глазами. Современники вспоминали, что крик Людмилы, увидевшей дочь в таком состоянии, было слышно на три квартала.

Больничная палата встретила их запахом настойки и безысходности. Жилая врачиха, осмотрев Дарью, только покачала головой и отвела Людмилу в коридор. Разговор был короткий и страшный. Девушка пережила насилие со стороны нескольких человек, следы побоев по всему телу, внутренние повреждения. Сможет ли иметь детей – большой вопрос.

Но самое страшное – психологическая травма. Дарья не говорила, не плакала, только лежала, уставившись в потолок. Людмила просидела у кровати дочери трое суток, не смыкая глаз. На четвертый день Дарья вдруг схватила ее за руку и прошептала одно слово. «Трое». Потом снова замолчала. Но этого было достаточно. В глазах матери что-то изменилось. Соседка по палате потом рассказывала, что видела, как Людмила сидела абсолютно неподвижно, но от нее словно исходил холод.

Ни злость, ни ярость. Именно ледяной мертвящий холод. Следователь Николай Воронцов был человеком опытным. За 15 лет работы в милиции повидал всякое. Но когда Людмила пришла к нему с заявлением что-то в ее голосе, заставила его внимательно выслушать. Женщина говорила спокойно, четко, без слез и истерик. Перечисляла факты.

Время, когда пропала дочь, место, где нашли, состояние девушки. Воронцов записывал, кивал, обещал разобраться. Но оба понимали – дело глухое. Свидетелей нет, Дарья не может или не хочет говорить. А в городке полно демобилизованных, озлобленных, спивающихся мужиков. Через неделю следствие фактически зашло в тупик. Воронцов честно пытался.

Опросил работников мясокомбината, никто ничего не видел и слышал, проверил местных рецидивистов, у всех алиби. Дарья по-прежнему молчала, только вздрагивала, когда в палату заходили мужчины. Людмила приходила в милицию каждый день, и каждый день Воронцов разводил руками. На десятый день он сказал прямо «Понимаете, Людмила Палма, без показаний вашей дочери мы ничего не можем. А даже если б она заговорила. Знаете, как у нас такие дела расследуют?

Спустя рукава. Особенно, если замешаны люди при должностях. Это был первый намек. Людмила молча кивнул и ушла. Но вечером того же дня произошел прорыв. Дарья вдруг заговорила. Ни с врачами, ни со следователем, только с матерью. Шепотом, прерываясь на всхлипы, она рассказала то, что помнила. После училища к ней подошел Петров, завхоз с мясокомбината.

Предложил подвезти на попутки. Дарья знала его, солидный мужчина, жена работала в горкоме. В машине были еще двое. Молодой парень, сын директора местного универмага Костя Золотарев. И третий, Дарья его не знала, но запомнила шрам через всю щеку и татуировку на кисти. Дальше девушка помнила плохо, ее чем-то опоили, очнулась уже в сарай.

Есть момент в жизни человека, когда что-то внутри ломается необратимо. Для Людмилы Кузнецовой этот момент наступил не сразу. Не в ту страшную ночь, когда нашли Дарью. Не в больнице, когда врач покачала головой. Даже не тогда, когда дочь прошептала «трое». Нет. Переломный момент случился на десятый день после трагедии.

И о нем не знал никто, кроме самой Людмилы. Она сидела в заводской столовой на обеденном перерыве. Механически жевала черный хлеб с селедкой, не чувствуя вкуса. За соседним столом расположились мужчины из литейного цеха. Говорили громко, смеялись. И вдруг один из них, молодой парень, рассказал анекдот. Про девушку и трех мужиков.

Подробности были мерзкими, но все смеялись. «Вот дура! Сама виновата! Нечего было!» – добавил кто-то. И тут Людмила услышала собственный голос. Спокойный и ровный. «А если бы это была твоя дочь, Петров?» В столовой повисла тишина. Все знали о беде Кузнецовых. Парень покраснел, пробормотал что-то про «это же другое».

Людмила встала, подошла к нему вплотную. В руке у него был столовый нож, тупой, зазубренный. Она положила его на стол перед парнем. «Смотри, это тупой нож. Им даже хлеб резать неудобно. Но если очень постараться, если есть время и желание…» Она взяла кусок вареного мяса со своей тарелки, медленно, методично начала резать.

Тупое лезвие рвало волокна, но Людмила продолжала. «Можно отрезать что угодно, просто это займет больше времени и будет больнее». Никто не двинулся. Людмила дорезала мясо, вытерла нож о салфетку, положила обратно, села доедать обед. Мужчины за соседним столом поспешно встали и ушли. С того дня в ее присутствии никто не рассказывал подобных шуток.

Но главное произошло ночью. Людмила не спала третьи сутки подряд. Сидела на кухне, пила холодный чай. И думала. В какой-то момент она встала, подошла к шкафу, достала старый фотоальбом. Военные годы. Вот она, молодая, у станка. Точит снаряды. Вот с подругами на субботнике. А вот та фотография, которую она прятала даже от мужа.

Группа женщин в телогрейках. Все с серьезными лицами. Подпольная ячейка завода на случай оккупации. Их учили. Многому. Диверсии, слежка, устранение часовых. «Если враг придет, вы должны быть готовы на все», говорил инструктор НКВД. Враг не пришел тогда, но пришел теперь. Только это был не внешний враг в форме вермахта.

Это были свои, советские, которые посмели тронуть ее дочь. И Людмила поняла. Она готова. Все эти навыки, дремавшие 15 лет, вдруг проснулись. Как следить незаметно? Как выбрать место? Как сделать так, чтобы жертва не кричала? Как нанести максимальный урон, но оставить в живых? Это было сложнее всего. Но и этому учили. Она достала из альбома маленькую записную книжку, спрятанную между страниц.

Шифр, которым пользовались в группе. Начала писать. План. Не эмоциональный порыв мести, а холодный выверенный план военной операции. Цели. Петров. Золотарев. Третий неизвестный. Задача. Максимальное возмездие. Условия. Остаться на свободе, чтобы поддержать Дарью.

Соседка Марфа Ивановна потом рассказывала следователям, что в ту ночь видела странное. Людмила стояла у окна до рассвета, неподвижная как статуя. Я подумала, молится, наверное, за дочку. Но Людмила не молилась. Она превращалась. Из жертвы обстоятельств в охотника. Из матери, раздавленной горем, в машину возмездия.

Людмила слушала дочь, и с каждым словом что-то внутри нее каменело. Три имени. Вернее, два имени и приметы третьего. Петров. Завхоз мясокомбината. 45 лет. Жена в горкоме партии. Золотарев Константин. 23 года. Единственный сын директора универмага, известный гуляка и выпивоха, и неизвестный со шрамом.

Людмила запомнила каждую деталь. После разговора она поцеловала дочь в лоб, сказала, что все будет хорошо, и ушла домой. Но дома она не легла спать, села за стол и начала писать. Размеренно, аккуратным почерком, словно производственный отчет.

На следующий день Людмила снова пошла к следователю Воронцову, назвала имена. Воронцов поморщился, покачал головой. «Людмила Павловна, вы понимаете, кого обвиняете? У Петрова жена в горкоме партии. Золотарев старший половину города снабжает товаром. Без доказательств я даже вызвать их на допрос не смогу.

А слова вашей дочери… Извините, но она в таком состоянии, что любой адвокат докажет, что это бред травмированного сознания». Людмила молчала. Потом спросила прямо. «То есть ничего не будет?» Воронцов отвел глаза. «Я постараюсь, но не обещаю». Людмила вышла из милиции и направилась не домой, а на мясокомбинат.

Глава вторая: Люда

Она знала, где он находится, весь город знал. Огромное серое здание на окраине с запах крови и жира разносился на километр. У проходной она остановилась, достала папиросы. Курить она начала в войну, когда работала по 12 часов в цеху. Теперь курила редко, но в кармане телогрейки всегда лежала пачка беломора.

Простояла так час, наблюдая. Пять вечера рабочие потянулись к выходу. Петров вышел в половине шестого, грузный, лысеющий, в добротном пальто, сел в черную победу и уехал. Следующие две недели Людмила жила странной двойной жизнью. Днем работала в цеху, навещала дочь в больнице, готовила еду, разговаривала с соседками.

Никто не замечал перемен, разве что стало молчаливее, но это понятно, переживает за девочку. А по вечерам она ходила по городу. Не просто ходила, изучала маршруты Петрова от комбината до дома, распорядок дня Золотарева-младшего, искала третьего со шрамом.

Нашла через десять дней. Семен Крючков, демобилизованный сержант, работал грузчиком на том же мясокомбинате. Апрель принес оттепель и первое возмездие. Людмила выбрала Петрова не случайно. Он был самым осторожным, самым хитрым. Если начать с других, он мог испугаться, исчезнуть или, хуже того, нанести ответ на удар.