скачать книгу бесплатно
– Это мне когда-то дал моему брату мой отец.
– Брату?.. Я думала, ты единственный ребёнок в семье.
– Да, но раньше у меня всё-таки были братья и сестра… Но мы почти не общались и вообще жили отдельно. Я был самым любимым сыном и поэтому меня отдали на воспитание моей бабушке…
– Что, прям так? А почему? Как они могли? А остальных детей они оставили? Почему именно с тобой они…
– Да я вообще-то не жалуюсь, – перебил её Эредин. – Я зато один вырос нормальным. На самом деле у нас были, как я понимал, проблемы с деньгами, мы даже не могли платить по счетам, а для бабушки я и правда был самым любимым внуком, потому что я один ей помогал, и она забрала меня. Родители даже хотели и остальных на бабушку повесить, угрожали ей судом, но она сказала, что она им ничего не обязана, что детей они для себя рожали и меня она единственного готова взять. Она потом оборвала с отцом всякие связи, и больше я ни с кем из них не общался. …Но, насколько знаю, никто из них сейчас не остался в живых. Я имею в виду, из братьев и сестёр – насчёт родителей не знаю.
Тася после кратко парализующей паузы, будто отведя самой себе время на понимание, спросила:
– Как так? Почему? Неужто все?
– Неужто все что?
– Погибли…
– Да, но, как я уже сказал, я ни с кем из них не общался, да и все они меня по-своему недолюбливали, – понятно по каким причинам, – так что я по ним не горюю. Да и с ними не случилось ничего сверхъестественного: старший брат стал наркоманом, у него, по-моему, заражение крови вышло, двое младших братьев-близнецов сами ввязались с кем-то куда-то в какое-то преступное дело, а затем они же и преследовали эту жизнь, даже после того, как встали на учёт за хулиганство и мелкое воровство, и за это их кто-то из своих кикнул, самая маленькая сестра умерла от болезни. Всё. Что? Не-ет, никто их не заставлял. Нет, я… Я знаю, что говорить так нехорошо, но я это и не говорю всем подряд, а с братьями и сёстрами я даже вместе не рос. Я даже ни на кого из них не был похож, только на маму, поэтому, всё, что я помню об отце, это что он тряпка, которая нарожала детей, ничего им не дала, ничему не научила, зато избивала мою мать. Я считаю, что настоящий мужчина должен уметь держать, если уж не всё, то хотя бы себя в руках. А бить беспомощную женщину, какой бы она ни была – низший поступок.
– Поня-ятно, – почти пробубнила Тася, словно погружаясь в свои мысли. Мягкие подушечки её пальцев прошелестели страничками книги, пока заторможенный взгляд следил за ними и убегающими за закрывающиеся врата к ним словам, и закрыли её.
«Питер Пен. Сомнение – потеря крыльев» было написано на шероховатой монотонной соломенной обложке. Звучит не очень весело для маленьких детей, пусть внутри и говорится о беззаботном мальчике, летающем с птицами, дружащем с хитрыми маленькими феями и создающем свою команду из беспризорных, как и он, маленьких пиратов. «Наверное, это своего рода иностранная притча», – промелькнула малозначимая мысль в голове девушки. Тася отложила книгу и стала задумчиво смотреть в окошко поезда со смешивающейся в ребристые пятна высокой травой и старыми мелькающими столбами с оборванными проводами на фоне скучного дневного голубого неба, воздуха которого она не чувствовала. Она считала всю историю Эредина безумно интересной: никогда что-то такое опасное даже не показывалось близко на глаза ей, а для кого-то это была жизнь, причём несчастливая. Она бы посчитала, что сама бы вела себя в подобной ситуации по-другому, или хотя бы написала бы из этого рассказ, что на самом деле было бы, наверно, глупо. Но сейчас на Тасю словно вновь нашло какое-то настроение, как это часто бывало: вот только что она боялась таможника, вот она же с ним разговорилась и подружилась, вот они весело, почти прокравшись, как синоби, сели на поезд в скрытое купе, вот они достали немного еды, блокнот Таси, книжку Эредина, и теперь девушка не хочет ни разговаривать, ни рисовать, ни читать книжку… а просто смотреть в окно…
Эредин что-то рисовал в её блокноте, даже пару дней спустя, изнурённая Тася уже муторно описывала еле переплетающимся языком муху, что, по её мнению, слишком нагло ползала по их столу, и затем только подняла глаза на своего друга.
– Ты что, рисуешь?
– Ага.
– А что ты рисуешь?
– А вот это секрет.
– Почему? – спросила девушка и выкатила губу, явно не готовая на самом деле допрашивать парня дальше.
Но он сделал ещё пару небрежных штрихов, бросил карандаш и, тяжело поставив локти на стол и вздохнув, повернул интересующий девушку лист с грубым наброском к ней: «Вот».
– О-о-о! А что это?..
– Это…
– А! Я поняла! Это-о… инопланетянин? Ящеролюд? Сфинкс? Нет, это что-то между пресмыкающимся и человеком: это человек-дракон?
– Нет-нет – это просто человек в костюме. Это всего лишь костюм. Вот здесь отходит подол плаща.
– А-а-а! Интересно. Всё, я поняла. Это называется ретро-стиль, да? А это рюшечки такие? Или как это называется?..
Тем временем колёса прошумели громче, чем обычно, и весь вагон вздрогнул, будто на мгновение даже накренившись и снова встав на место.
– Что это? – в поезде встала тишина, как и серая картинка за окном. Они были посреди моста через реку.
Тася испуганно следила за лицом Эредина, чувствуя около него защиту. Тот напряжённо приподнялся с сидения и застыл, глядя на дверь и прислушиваясь ко всему, что творится за ней, но всё было тихо. Девушка заметила, что в этот момент венка на его виске под огненно-красными волосами вздулась, руки тоже напряглись и затвердели. Затем поезд тронулся и постучал колёсами по мосту, как ни в чём и не бывало. «Что это? Что это?» – допытывала Эредина Тася. Над её веками хмуро сжался лоб между сведёнными вопрошающими бровями. «Всё нормально», – ответил он ей, хотя и не был до конца в этом уверен.
Они доехали до ближайшего города, и команда машинистов и проводников объявила здесь «привал». Друзья собрали сумки, сдали постельное бельё и, еле передвигая почти неразгибающимися ногами, спустились на перрон. «Ух! Кажется, что мы так долго ехали!» – провозгласила Тася, радуясь свежему воздуху, и тутже потянула Эредина в город, распахивающий над ними объятья цветных и в то же время прозрачных, незримых крыльев красок пейзажа, словно защищающими то ли этот город, то ли мир от этого города.
Огромное, густоватое, словно в сахаре, небо несло по себе исключительно белых птиц и изливалось пурпурным, персиковым, янтарным и голубым там, где его не пресекали верхушки бирюзовых и зелёных елей.
«Приятный тут запах хвои», – говорила Тася, глядя себе под ноги на проминающийся под ней слой сухих неубранных иголок, и Эредин следил за её маленькими ногами в неухоженных синих старых ботиночках, хотя на самом деле его завлекали не эти стопы, стоящие на несущей приятный холодок земле, не эти живописные холмы – а те холмики, что должны прятаться у местных “деревенских” девчушек под раздуваемыми летним ветром блузками.
«П-п-пуустите меня-я!» – пришлось кричать Тасе, когда некая стража у входа в город не захотела пускать маленькую двадцатилетнюю невинную девочку. «Спокойно, она со мной, не нужно так хватать», – отвечал людям явно понравившийся им с первого взгляда Эредин.
Они вошли в заражённый город. «Необычный и прекрасный», – как думала о нём младшая сестра, и необычие Милоградова состояло в сочетании милых его пастельных и семейных улочек с неоновыми вывесками мегаполисов чудных из третьего мира, а также количество нищих и больных на полах этого чужого большого дома.
«Самое что некстати было то, что она влюбилась именно в эту поездку и именно в этом городе, – позже писал он в дневнике, будто не его скрытой целью были подобного рода похождения, – Какой-то парень, альбинос из нашего города (интересно, что он здесь вообще забыл?) – и она в один миг от него в восторге и таянии. Это место не вызвало у меня доверия с самого того начала, как я успел увидеть местных зевак и подозрительных караульных у выхода с платформы, а тут ещё такие неуместно быстрые чувства забивают голову Таси.
…А эта станция полностью перекосила мою уверенность в нашей безопасности. Таисия ходила как блаженная, любуясь городом и стенами его домов, “цвета тирамису, лимонных пирогов и клубничных йогуртов”, как она говорила, но меня не особо волновали цвета тех зданий, пусть там и правда было красиво, пускай и слишком просто (даже по сравнению с нашей Дырой). Меня больше волновало то, что остальные, кто ехал с нами в одном поезде, резко куда-то делись, а местные жители, похоже, были не очень-то рады нас видеть, будто на наших одеждах красовалась вечно светящаяся надпись “туристы”. Впрочем, возможно, они винили нас или таких как мы в том, что с ними тогда происходило, хотя это и настигло горожан ещё за несколько месяцев до нашего приезда.
Я не мог наслаждаться привычными прогулками с Тасей, поскольку она всё время говорила о Роббе, белобрысом мальчике, или убегала, даже не замечая иногда, слушаю я или вовсе от неё отстал, и я разглядывал от досады людей, пусть мне и нравилась она такой живой. Уже к концу третьего дня нашего пребывания в Милоградове я заметил и заключил, что все здесь чем-то больны, но я ещё не понимал, почему тогда нас пустили и оставили в этом населённом чумой пункте.
«Я должна делать что-то полезное!» – заявила мне в один момент Тася и объяснила мне, что существует некий комикс про девочку-школьницу с васильковыми глазами, которая одновременно просто безответно любит своего одноклассника, великолепного блондина, и является супер-героиней, чьё истинное имя никому неизвестно, и в этом обличии она нравится всё тому же блондину-красавцу-однокласснику. Ах, да, и эта супер-героиня успешна во всём, много умеет и очень добра, как я понял (спортсменка-активистка-комсомолка…)… И теперь Тася хочет быть как она. Впрочем, именно благодаря таким неожиданным её порывам мы и нашли госпиталь, в котором лежали все приезжие (что было, как мне тогда казалось, почти невозможно, потому что никто из горожан не изъявлял большого желания вступать с нами хоть в какой-либо контакт). Тогда я предположил впервые, что могу распространять свою магию на других, что было почти невероятно. Несмотря на все меры предосторожности, люди всё равно заражались, к тому же, ещё эта интуиция и сверхвезение, что помогли нам вообще найти тяжело больных… Тася при этом ни разу даже и не чихнула, хотя, бывало, что закашливалась, но потом я понял, что это больше самовнушение, под которым она ждёт, что заболеет, пока пытается помочь докторам своим волонтёрством, но на деле она не заболела.. Нам повезло и с тем, что врачи вообще были не против подпустить нас к пациентам в палаты (вероятно, они рассчитывали, что мы пойдём «на убой» к самой заразе и на этом всё). Я знал, что я не заболею, с самого начала, ведь я, да, не волшебник там какой-то, но в какой-то мере защищён своей кровью, но вот своего единственного такого друга как этот неуправляемый ребёнок изначально я не хотел подпускать так близко к опасности, но похоже, что Тасю бывает не переубедить. Она слишком упряма, пока горит чем-то и пока болтает.
Что бросилось мне в глаза, эти люди очень часто молятся, хотя, по идее, мы даже не отъехали далеко от дома и ничего не должно было измениться в этих краях. А ночью в искусственном ярком свете чего-либо сильно пахло сладкими ананасами… Пожалуй, это для меня было самым странным кроме того, что альбинос быстро пропал из виду, когда мы занялись делом; Таисия отвлеклась, но потом быстро вернулась к разговорам об остро очерченным мужском подбородке Робба и его матери. Честно говоря, меня даже это перестало волновать тогда, я не то чтобы был в ужасе, но в Милоградове мы проторчали долго, будто даже кто-то намеренно нас заточил там. Нас не хотели выпускать за его пределы, скорее пытались привлечь нас как нулевых пациентов за распространение болезни, что абсолютно не поддавалось логике и здравому смыслу, но всё обошлось, однако Тася осталась расстроенная и ещё осуждённая за то, что так глупо старалась помочь тому городу и его абсолютно неблагодарным и корыстным жителям. В принципе, здесь я на самом деле только убедился в том, что далеко от родного уголка мы не отъехали, а скорее остались всё там же.
Конечно, мы так и не смогли никому помочь. Ни у кого из нас не было опыта или медицинского образования, врачи нам ничего не говорили и не давали никакой работы, кроме разбора их старых, не относящихся никак к нынешней ситуации бумажек, а медсёстры относились с презрением, что, пожалуй, было, конечно, объяснимо. Однако Таисию не успокаивало то, что она не может напрямую помочь пациентам, а может только ходить и спрашивать самочувствие у тех, кто в сознании, и приносить им стакан воды, но на «смертельно скучную и почти бесполезную работу с макулатурой», как она выразилась, Тася, по правде, не слишком-то много жаловалась, хотя из-за доктора Морриаса расплакалась, как маленькая».
«Этот город был прекрасен: весь в ярких зелёных листьях и солнечном свете, будто сама погода говорила обо мне и тебе. Твои белые волосы так выделялись на чуть загоревшей коже саламандры, ты улыбался, как взрослый и страшный, для меня, высокий человек, однако оказался меня младше. Эти стены так же улыбались мне своими кондитерскими оттенками, как и подвядшие тюльпаны, высаженные вдоль большинства дорог и их развилок. Всё было прекрасно, кроме поражающе уродующей этих же Милоградовцев болезни, а само место подарило нам загадку: я почувствовала ещё давно, что этих людей кто-то отравил, однако мысль эта оставалась в моей папке предположения, пока мы ещё не знали это наверняка, поскольку я так и не нашла явных доказательств кроме внешнего вида горожан. Возможно, это ведьмы! Аж не верится, что мы их так быстро нашли! Но я не стала говорить это Рю… Наверное, я стесняюсь его… Или просто боюсь показаться в нелучшем свете, я не хочу быть глупышкой. Хотя раньше он говорил, что ему нравится во мне именно способность говорить и делать то, что вздумается, не прогибаясь под общественное мнение или страх быть непонятым и нелюбимым. Надеюсь, мы из-за этого не поссоримся. Он довольно умный человек, он, наверняка, посчитает мою идею бредом, ведь какие могут быть ведьмы? Их придумали ещё когда магии не существовало. Хотя нет! Именно поэтому они могут быть! Их могли создать чудные… Или они сами могут являться чудными… Это интересно… Всё-таки, считаю, эта остановка в Милоградове не была напрасной! Я даже была близка к тому, чтобы побыть хоть немного медиком: интересно быть полезной кому-то. …Но эти дурацкие врачи меня не пустили. То есть… Да, я не имела права вообще там находиться, но ведь заместительница главврача сама сказала нам, что мы можем помочь! А что в итоге вышло? Агх! Какими некоторые врачи бывают злыми и отвратительными! Она была так груба! «Бесполезные малолетки!» – ну да, конечно! Как будто наши руки будут им лишними! Всё доктор Морриаса. Сами все жаловались, что не хватает людей, сами обговорили и дали добро нам на волонтёрскую помощь им, а потом обосрали с ног до головы и на этом всё! Нет, не всё: ещё пытались обвинить нас во всём том, что случилось с их гражданами, будто это мы принесли заразу! Там такая зараза, что я со своим иммунитетом уже за компанию харкалась бы на них кровью или выкашляла свои лёгкие – такое в лёгкой форме у простых людей не бывает.
В любом случае, я рада, что оказалась здесь, наверное, даже рада и тому ещё, что этот дурацкий поезд уехал без нас. Но Эредин переживает: он думает, мы не уедем. Да, мы не на курорте и не в отпуске, но можно же сесть на электричку и хотя бы доехать до дома… На это у нас деньги ещё есть вроде».
Тася устала. Оказалось, на время эпидемии они не имеют права выехать из города, но они не могут и долго оставаться в нём, а поезд уехал… Эредин нашёл им дешёвый хостел, Тася кривилась и всячески пряталась в себе от людей, что были с ними в одной комнатушке, но молчала: она понимала, что пока это их единственный выход, однако уезжать надо было как можно скорее, а пытаться оплатить прокат на лошади, проскакать всего километров пять, а дальше идти несколько дней или недель пешком желанья не было, да и можно было потеряться. Девушка погружалась всё больше в себя, переживая и не замечая своего Рю, но уже вскоре Эредин сказал, что есть возможность поехать с каким-то служебным вагоном в обмен на помощь с погрузкой и перевозкой, на что страдающие вдали от дома не могли не согласиться.
– А почему книга называлась «Сомнение – потеря крыльев»? Почему она была об этом? Если даже не знаешь, на что способен, твои способности от этого никуда не денутся, разве не так? И то, что ты сомневаешься в своих возможностях, не говорит, что у тебя нет таланта, – спрашивала Тася.
– Это название говорит о том, что сомнения мешают раскрыться твоему потенциалу, мешают сделать задуманное, рвут канаты моста, даже если тот у тебя был врожд?нным, как связки.
Доктор Морриаса
Доктор Морриаса чудная и ненавистница чудных. Высокая и очень худая темнокожая дама средних лет в чёрных кожаных каблуках со строгим острым носом и, что естественно, в белом халате. Сама она больше похожа на гибридную островитянку: глаза большие, но с красивым суженным разрезом, нос маленький, аккуратный и ровный, но через чур острый из-за худобы, а губы очень пухлые, как у негритянки, волосы тёмно-серого металлического цвета крупными мягкими волнами объёмной причёски ложатся на пояс плеч. Сейчас эта уважаемая больницами леди, пожалуй, больше следила за собой, чем за пациентами, поскольку ныне они не сильно-то её волновали. Доктор Морриаса заключила сделку, из-за которой все души под её ладонями предавались страданиям и очищению в страданиях. Чем больше людей ещё погибнет от её ножа, тем больше душ исцелится. Они пусты, пока не наполнятся чем-то свежим, должно получиться новое вещество, новое создание, если к холёности прилить нужду. Под каблуком доктора Морриаса все они испытывают жажду и страдание, пациенты видят муки обыденных жизненных и бытовых проблем перед собой, бедность, из которой не могут найти выхода, чувствуют голод и нехватку во всём, закрытые двери, даже если в настоящих домах их полно золота и пищи, ждущих своих хозяев после «лечения».
Больше Морриаса не имела своей собственной души: она обменяла её на такое лекарство и способность давать его каждому неосознанному.
***
Воображение – большая сила, но иногда чудными становятся больные люди, либо не отличающие вымысел от реальности или воспоминаний, либо убеждённые, которые видят мир только в определённом свете и оттого портят его, превращают в то, во что верят сами. Пессимисты.
Вот причина, по которой леди Морриаса ненавидела чудных. Да, она сама являлась убеждённой.
Несси на сковороде под Жиром
Я честно вижу тебя чудной тоже, потому и думаю, что мы подходим друг другу. Есть определённая связь, я считаю, некоторая общность или параметр, по которой мы находим своих близких. Я помню, как однажды моими убеждениями, мечтами и планами на жизнь мне удалось повлиять на тебя, и ты подарила мне невероятное чувство, которое я обязательно ещё повторю, оно стоит того, чтобы к чему-то стремиться. Это восхищение. Сейчас, наверное, мы очень разные, и мой след в тебе, как и твой во мне, этого не отменяет, и я продолжаю помнить лишь ту девочку, с которой училась в шестом классе, с которой очень любила и люблю гулять по Хабаровску, которую вижу здесь до сих пор, и тебе же я дала прочитать свой первый нормальный и полноценный рассказ, он был тогда про Персиковое золотое королевство, а сейчас – про мои размышления о просто друзьях, влюблённости и любви. Знаешь, сейчас я на сто процентов уверена только в том, что люблю маму, Женю, умершего кота, его старую маму, мяукающего чёрного двадцати однолетнего пирожочка, и свою собаку, что суёт приправой свою шерсть в любую еду и питьё, а конкретно сейчас лежит возле меня, домогается и вздыхает. Я реально вижу тебя в других людях, они все кажутся очень похожими на тебя: у всех на лице родинка, смуглая кожа, карие глаза, каштановые волосы и потрясающий вкус в одежде – это невыносимо. Ты – дух в моём «Сторге», который поддерживает рост травки и деревьев, ты тёмная зелень и редкая прохлада в этих краях, моя свежесть в голове, которой сложно, по правде говоря, там устроиться. Я хочу теперь, чтобы мной восхищались, но даже если я сама этого не добьюсь, пусть теперь Тася сделает всё возможное. Не думай, пожалуйста, что она такая незрелая и скучная. Её незрелость – мой кисловатый плод на этой ветке, он достоин быть хотя бы потому, что косточка, прячущаяся внутри мякоти его, однажды попадёт в землю и породит дерево с кучей гроздьев великолепных сочных розовых ягод. Они будут сладкими, я обещаю.
Сейчас есть ещё один человек, отношение к которому схоже с отношением к тебе, часть его маленькая в Эредине, так что знакомьтесь (но там много ещё кого внутри персонажа, так что лучше читай отдельные, более личные мини-главки).
Пугающийся джентльмен
«Дети невинны и чисты», – говорят взрослые, но они не знают, сколько красок те впитывают из палитры родителей и даже случайных знакомцев и незнакомцев. Но этот ребёнок держал на голове руки, прижав к животу маленькие ноги, чьи кости врезались сквозь великоватые для мальчика брюки.
– Мама, почему люди жестоки ко мне?
Но в горле её встал ком, когда она услышала это, глаза, широко распахнутые, карие смотрели в глаза его: её чистый белый малыш, которого она всегда так любила, в которого всё это время вкладывала всю заботу, доброту и искренность, сейчас грустно вопрошал умным, но растерянным взглядом свою маму. Она погладила его по голове, но так и не нашлась, что ответить, хотя знала, она давно сама задавалась таким вопросом и, пусть привыкла к собственному же ответу, сейчас будто не могла произнести ни слова, чтобы успокоить маленькую душу, прятавшуюся у неё под крылом.
Бедная женщина не знала тогда, что душа её сына уже потеряна.
***
Вдоль стен робко и дрожа ходил тонкий и худой нервный пожилой человек, дети смотрели на него и отчего-то смеялись. Кажется, они о чём-то говорили ему, но джентльмен молчал и закрывался от детей, словно эти шкоды-малыши, эта подворотня могла что-то ему сделать. И ребятки, посчитав дядю сумасшедшим, стали кидаться в него камнями. Взрослый человек натягивал на бок лица шляпу, сжимался ещё больше внутрь своего старого полосато-серого костюма и затем, достигнув края арочного перехода между домами, бежал по светлой улице со всех ног, чтобы его не догнали. Кто не догнал? Зачем бы детям такое? Тем временем человек знал, что его в этом мире не любят, что человечество всегда было жестоко и ничто это не изменит. Люди презирают его и втайне смеются над ним. Обществу было бы лучше, чтобы он умер. Да, все они в тайне хотят его смерти…
Слепой мальчик
Бар при отеле «Океан». Поздний вечер.
– Ты хочешь перестать быть девственником!
– Я хочу перестать быть девственником!
– Так возьми же её!
– Так возьму же я её!
– О-о-о! Как потекла!
– Ах!.. – выдохнул юнец, допив всю воду из стакана.
– Да-а! Вот теперь ты почти мужчина!
– Да-а! …Почти? Почему почти мужчина?..
– Потому что настоящие мужчины не берут всё так просто: им всегда приходится идти напролом, потому что их всегда ждёт какая-нибудь дрянь! А ты этот стакан просто поднял со стола и выпил. Осушил, как эти прекрасные бабы через пять минут высушат этого могучего старикана, – он похлопал себя по своему внушительному пузу, – ты только не падай от волны громких стонов из моей «каюты».
– Хаха… Обижаете, капитан Мелл, сравнить меня с девушкой…
– Значит сказать, наконец, жалкому мальцу правду в лицо и оскорбить при этом девушку! Хе-хе! А теперь дай дорогу, я ещё должен подняться с моими цыпочками наверх, на шестое небо – а дальше уж они меня сами поднимут… Ну-у, дела… – протянул он последнее уже куда-то и не ясно кому, когда его голос отдалился вместе с ним самим.
А мальчик остался сидеть у барной стойки с застывшим задумчивым взглядом, немного отведённым от яркого света, исходящего от стеллажей с напитками, и с небольшим румянцем неловкости и эля. Робб вытер рукавом жилетки оставшуюся пенку с губы, выйдя из оцепенения, и покинул бар, предварительно не забыв оставить свои скромные чаевые. Ночь была прекрасна, звёзды рассыпались по небу и по воде бесконечными крошечными кристалликами, а тёплые огни фонарей отражались в морской глади и в случайной паре, плавающей тихо на лодке, будто в отдельном мире уединённые и такие близкие…
– Мальчик, ты слеп, – сказал кто-то, указав на красные глаза Робба, и тот обернулся в сторону, из которой тянулась тычущая пальцем длинная рука.
«По-моему, жизнь его не пощадила, когда отдалась ему», – подумал мальчик, когда оглядел своего собеседника: от сплошного бочкообразного тела отходили длиннющие непропорциональные ему кривые руки, пухловатые, будто в них неравномерно накидали ваты, ассиметричное, чуть вздутое из-за частых драк и запоев бородатое лицо смотрело маленькими чёрными заплывшими глазками, но очень внимательно, будто изучало объект перед собой. Сий не совсем трезвый человечек стоял на ногах, полностью спрятанных под рваные мешковатые джинсы, испачканные в чём-то коричневом…
– Я альбинос, – с пренебрежением отрезал он в ответ на дуновение перегара.
– Я вижу, – хрипонул тот.
– И что же Вам от меня нужно?
– Ты слеп, мальчик, – ещё раз повторил дядька.
– И как же мне это понимать?
– Ты стоишь сейчас на моём ботинке.
И правда, когда Робб опустил глаза, он увидел, что стоит на остром вытянутом носке изношенных и мягких несоразмерно ноге уже больших туфель.
– Простите, – он убрал ногу со вздохом. Ему не очень была приятна эта встреча, пусть он и не понимал, как всё это время мог находиться, почти не двигаясь, рядом с таким вонючим, пропитанным сигаретой и алкоголем мешком.
– Будь осторожнее в следующий раз, юный господин.
– Господин? С чего это бы я был господином?
Но неопрятный джентльмен уже исчез прямо у него из-под носа, как будто и перегара его здесь не было. Нахмуренный и сбитый с толку высокий парень ещё постоял так с несколько минут и ушёл медленно к себе домой, в «Нору» в самом центре города, будто весь мир его сейчас немного изменился, преобразился, и не стоило так спешно бежать по нему, не замечая того, что по сторонам, наоборот же: следовало всмотреться к этим стенам, к этим деревьям, к этому морю по левую руку, что отражало восход полной Луны, прислушаться к ночи, к одиноким парочкам в лодках, что украшали берега по пути, к этой подозрительно шепчущейся листве, к шагам… пока не услышал свист и заливистый женский смех. «Ой! Я столкнулась с Вами! П-простите мне мою неосторожность, господин! Ха-ха!» С ним поздоровалась маленькая рыжеватая смуглая девушка, что над чем-то долго смеялась, при том она шла по этим ночным переулкам одна и вызывала мало доверия к себе, однако разница в целую голову не позволила бы крошке-убийце даже дать сдачи, если бы это Робб на неё напал. Но Робб хороший парень, он не нападает на юных красавиц, шляющихся по пустынному городу в одиночестве, да и странных встреч ему за последние полчаса пока хватало. «Такой белый, такой красивый и такой высокий», – тем временем подумала про себя Тася и даже успокоилась, хотя её дружный с настроением румянец ещё не пропал, и она даже решилась попробовать немного пококетничать с этим случайным прохожим, однако парень быстро отверг её и исчез из переулка, бормоча что-то про мать, от которой ему достанется.
