Замри

скачать книгу бесплатно

Я смотрю на часы. Меньше двух минут до конца урока.

Я встаю и подхожу к ее столу. Перед ней лежит папка с моими прошлогодними работами, и она смотрит на них через свои маленькие очки. Она вздыхает, заправляет за ухо прядь гладких черных волос.

– В этом семестре тебе обязательно нужно поработать над цветом. Посмотри сюда, – говорит она.

Но я смотрю не на работу, а на нее. Она этого даже не замечает.

– Видишь? Совсем нет контраста. Если перевести это изображение в черно-белую гамму, ты увидишь, что все цвета одинаково серые. Это делает фото скучным.

Я продолжаю смотреть на нее, а она продолжает смотреть на мою фотографию. В прошлом году она вела себя иначе. Может, она и уделяла Ингрид больше внимания, но меня она никогда не игнорировала.

Она перебирает фотографии.

– Композиция у тебя бывает удачная, но… – Мисс Дилейни качает головой. – Даже тут есть над чем поработать.

«Иди на хер, Вена, – хочется сказать мне. – Ты поставила мне отлично за эти снимки – выходит, в прошлом году тебя все устраивало». Но я молчу. Молчу и жду, когда она поднимет на меня глаза и увидит мой свирепый взгляд. Звенит звонок. Она смотрит на часы, потом снова на фотографии и спрашивает:

– Договорились?

– О чем договорились?

– До свидания.

Я качаю головой.

– А как же мои цели? – спрашиваю я. Я лишь хочу, чтобы она посмотрела на меня.

– Цвет, – говорит она, не поднимая головы от моих снимков. – Композиция.

Я собираюсь спросить ее, что она имеет в виду, как мне стать лучше, с чего начать. Но она уже встала и идет в свою подсобку. За ней закрывается дверь.

12

Я шагаю к корпусу естественных наук с холодным куском жирной пиццы в руке. Во дворе я замечаю Джейсона Майклса. В нашей школе чернокожих ребят немного, и он выделяется. К тому же он очень популярен: он звезда легкой атлетики и пробегает милю за 4:20. Мы ходили вместе в среднюю школу, в шестом классе у нас был общий кабинет для внеклассных занятий, и из тех времен я помню только, как мы обсуждали расовую сегрегацию и учительница вдруг спросила Джейсона, как он относится к этому явлению. Спросила перед всем классом. Как будто шестиклассник, который всю свою жизнь прожил в «белом» пригороде, готов говорить за все темнокожее население Америки. В любом случае это был глупый вопрос. Что он мог сказать? «Знаете, я всецело ее поддерживаю. Хорошо, что таких, как я, не обслуживали в ресторанах и не пускали в общественные туалеты. Поделом им».

Джейсон делает шаг в мою сторону. Я не видела его так близко уже несколько лет. У него светлые карие глаза – светлее, чем я думала. Гладкая кожа и маленький шрам на правой щеке.

Не припомню, чтобы мы с Джейсоном хоть раз разговаривали. Но кое-что я про него знаю, потому что он рассказывал Ингрид, а Ингрид мне. Например, его сестра учится в университете, и они часто созваниваются. Он живет с отцом. Он любит бегать, потому что во время бега можно разгрузить голову. Когда он тренируется, то слушает старые группы вроде «Джексон Файв».

А теперь он смотрит на меня так, будто мы знакомы.

И вдруг моя голова делается легкой, словно наполняется воздухом. Мне хочется поговорить. Джейсон открывает рот. Закрывает. Открывает снова.

– Привет, – наконец говорит он.

И это самое печальное «Привет» в моей жизни.

Мы медлим, но всего одно мгновение.

А потом расходимся в разные стороны.

13

Снова наступают выходные, и, хотя я знаю, что должна сейчас возиться с досками, которые ждали меня всю неделю, мне хочется одного: слушать музыку, не вылезая из постели. В голове крутятся песни, которые я хочу послушать, но мне каждый раз приходится вставать, чтобы переключить трек, потому что я не могу найти пульт от проигрывателя. После двадцатого раза я наконец решаю его поискать. Под покрывалом его нет. Под горой одежды на моем комоде тоже, нет его ни на проигрывателе, ни на столе. Я опускаюсь на ковер и заглядываю под кровать. Засовываю в щель руку и шарю под кроватью, нахожу два разномастных носка, прошлогодний табель успеваемости, который спрятала от родителей, и что-то непонятное – твердое, плоское и пыльное. Я вытаскиваю этот предмет – может, выпускной альбом из начальной школы? – но, когда я вижу, что? это, сердце пропускает удар. Помятые страницы, на черной обложке корректором нарисована птичка.

Дневник Ингрид.

Почему-то мне становится страшно. Меня разрывает надвое: одна часть больше всего на свете хочет его открыть, а другая обмирает от ужаса. Меня трясет.

Мог ли он завалиться под кровать случайно, когда Ингрид ночевала у меня?

Могла ли она спрятать его специально?

Она никогда с ним не расставалась. Знаю, это звучит глупо, но я немного к нему ревновала. Когда мне нужно было посоветоваться или выговориться, я просто звонила ей, поэтому никак не могла взять в толк, зачем ей нужен этот секретный блокнот. Но теперь я держу его в руках – держу так, будто это живое существо.

Я долго смотрю на него, ощущая его тяжесть, разглядывая крыло птички, на котором корректор уже начал облезать. Когда руки наконец перестают дрожать, я открываю дневник. На первой странице она нарисовала себя: пшеничные волосы, голубые глаза, легкая улыбка с хитринкой. Она смотрит прямо перед собой. На заднем плане летят птицы. Она смазала их, чтобы подчеркнуть движение, а над рисунком написала: «Я воскресным утром».

Я переворачиваю страницу.

Читая, я слышу в голове жаркий шепот Ингрид, словно она делится со мной секретами.

дорогой дежурный!

можете позвонить моим родителям, оставить меня после уроков, заставить убирать столы в столовой. сегодня я не пошла на биологию. я ничего не могла с собой поделать. я была на пределе, мое сердце колотилось как ненормальное, меня начинало мутить от одной мысли о том, что я буду сидеть рядом с джейсоном. хотя это чуть ли не единственное, чего я всегда жду с нетерпением. я всегда думала, что влюбленность – это что-то приятное. но для меня это какая-то пытка. мы договорились встретиться с кейтлин, и я прошла мимо его шкафчика в корпусе английского, и он улыбнулся мне, и у меня оборвалось сердце. я сказала кейтлин, что нам нужно уйти, хотя знала, что ее пятый урок – единственный, который ей нравится, из-за мистера харриса, лучшего учителя в мире, которого у меня никогда не было. но она поняла, что я не шучу, потому что сразу посерьезнела и ушла со мной, не задавая лишних вопросов. вот почему я ее люблю. вот почему мне бы хотелось быть лучше, чем я есть. может, на этот раз вы меня простите? у вас приятное лицо и хреновая работа. может быть, у вас тяжелая жизнь, и вы просто хотите излить кому-нибудь душу. если вы не станете звонить моим родителям, обещаю, я не стану называть вас Штырем, как остальные, потому что буду знать, что вы вовсе не такой суровый, и я замедлю шаг, когда буду проходить мимо по коридору, – на случай, если вам захочется поговорить.

ингрид

Я захлопываю дневник.

В комнате стоит невыносимая тишина.

Я хочу читать дальше, но не могу. Я пока не готова. Я убираю дневник в комод – не в верхний ящик, где принято прятать секретные дневники, а в один из нижних, к задней стенке, завалив сверху одеждой. Спустя пару минут я вынимаю его снова. Почему-то это место кажется неправильным. Я иду в гардеробную, которую выкрасила в фиолетовый пару лет назад, и кладу дневник на полку, а сверху ставлю коробку из-под обуви, в которой храню негативы.

Я встаю на пороге гардеробной и смотрю на полку. Я почти вижу, как коробка с негативами поднимается и опускается в такт дыханию дневника. Но это всего лишь дневник. Он не живой. Со мной что-то не так.

Час спустя я захожу в гардеробную и ощупываю дневник, чтобы убедиться, что он на месте.

После обеда я снова перепрятываю дневник. На этот раз я кладу его под кровать, ведь именно там он пролежал последние три месяца. Я пытаюсь делать домашнюю работу. Я пытаюсь смотреть телевизор. Но я могу думать лишь о дневнике Ингрид, который лежит в моей комнате – если, конечно, он все еще там. Что, если его найдут? Почему я не хочу его читать? И почему я так уверена, что должна это сделать?

На следующее утро я, уже одетая, обутая и с убранными в неизменный хвост волосами, снова стою на пороге гардеробной. Я пытаюсь уйти, но не могу. Не потому, что не хочу, – мне кажется, будто что-то физически не дает мне выйти из комнаты без дневника. Я открываю рюкзак и нащупываю молнию внутреннего кармана. Он совсем небольшой, и я не уверена, что дневник поместится, но я беру его с полки, опускаю в карман, и он подходит просто идеально. Теперь он надежно спрятан от чужих глаз.

Я застегиваю рюкзак и закидываю его на спину. От дневника он стал гораздо тяжелее, но это приятная тяжесть.

14

Из проигрывателя мистера Робертсона доносятся голоса Джона Леннона и Пола Маккартни, снова и снова повторяющих слово «любовь». Он уменьшает громкость и закатывает рукава своего поношенного бежевого свитера.

– Когда я был маленьким, мои родители почти каждый вечер включали All You Need Is Love, – говорит он, присаживаясь на край стола и глядя на нас. – В то время я думал, что это просто песня, под которую здорово танцевать. Я запомнил слова, еще не понимая, что они значат. Мне просто нравилось подпевать. – Он берет со стола стопку бумаги и, прогуливаясь между рядами, раздает нам листы. – Но если вы посмотрите на текст, то увидите в нем много элементов стихотворения.

Он кладет листок мне на стол, и я смотрю на его обручальное кольцо и поросшие волосами пальцы. Интересно, какая она, его жена. Танцуют ли они по вечерам под «Битлз» или другие старые группы? Я пытаюсь представить их дом и то, как он обставлен. Наверное, у них много комнатных растений, а на стенах висят картины, написанные их друзьями-художниками.

– Кейтлин, – мистер Робертсон улыбается мне, прерывая поток мыслей, – назови нам один из поэтических элементов в тексте этой песни.

– Сейчас, – говорю я. Я пробегаю глазами текст, но так спешу поскорее что-нибудь назвать, что смысл ускользает от меня. – Если взглянуть на текст, видно, что в нем есть… повторяющиеся мотивы.

– Прекрасно. Повтор. Бенджамин, что еще?

– Э-э… тема?

– Какая тема?

– Любви?

– Хорошо. А какая еще? Дилан?

Я бросаю на нее взгляд. Неужели ее правда выгнали из школы, потому что застукали с другой девчонкой? На ней те же черные джинсы, но футболка другая – голубая, с какой-то надписью, которую я не могу разобрать. Ее запястья украшают широкие кожаные браслеты. Уперев локоть в стол, она держит перед глазами листок с текстом.

– Человеческий потенциал. Или самоопределение, – негромко говорит она.

– Прекрасно, – говорит мистер Робертсон. Он кивает. – Замечательно. – Устремив взгляд в потолок, он без слов напевает фрагмент песни. Кажется, на минуту он забывает, где находится.

Потом он поворачивается к нам.

– Домашнее задание: выберите песню, которая важна лично для вас. Я хочу, чтобы вы, во-первых, написали, какое место эта песня занимает в вашей жизни, а во-вторых, проанализировали ее текст так, как если бы это было стихотворение. Жду ваши работы до пятницы.

Я достаю из шкафчика учебник математики, когда Дилан подходит ко мне и спрашивает:

– Тут поблизости есть приличное кафе?

Мой секрет уже раскрыт: почти все шкафчики в научном корпусе заняты. До и после уроков в холле не стихает скрип петель и грохот закрываемых шкафчиков, голоса сорока человек, звон мобильных и топот ног. Я бросаю взгляд на Дилан – она разглядывает меня так же, как в первый день. Растушеванная подводка подчеркивает пронзительную зелень ее глаз. Она стоит совсем близко, и это странное ощущение. Не считая агрессивного участия Алисии, рядом со мной давно не было людей.

– На Вебстер-стрит, – говорю я, – со стороны центра, есть пара неплохих мест.

Она смотрит на фотографию Ингрид с холмом, приклеенную к дверце моего шкафчика, наклоняет голову и прищуривается. Потом одобрительно кивает.

– Ты голодная? – спрашивает она.

Я машинально, не обдумав даже возможность куда-то пойти, отвечаю:

– У меня много домашки.

– Окей, – говорит она. – Как знаешь.

Я иду домой, предвкушая, как достану из рюкзака дневник Ингрид и буду читать его несколько часов кряду, пока не прочту от корки до корки. Но, проходя холмы, многоэтажки и все те места, где мы с ней гуляли вместе, я решаю, что нужно действовать по-другому.

Мне кажется, люди воспринимают друг друга как должное. Скажем, я проводила с Ингрид кучу времени – в ее комнате, в школе, на этом самом тротуаре, по которому я сейчас иду. И мы постоянно болтали – делились всем, что приходило нам в голову. Может, со стороны это звучало скучно, но нам не было скучно. Я никогда не осознавала, насколько это важно. Насколько это здорово – найти человека, который захочет выслушивать все твои глупости. И тебе кажется, что так будет всегда. Ты не думаешь ни с того ни с сего: «Скоро это закончится». Но теперь я лучше понимаю, как устроена жизнь. Я знаю, что в тот момент, когда я закончу читать дневник Ингрид, между нами больше не останется незаполненных страниц.

Так что, вернувшись домой, я запираюсь в комнате, хотя, кроме меня, дома никого нет, вынимаю дневник Ингрид и какое-то время просто держу его в руках. Снова разглядываю рисунок на первой странице. А потом убираю. Я постараюсь растянуть этот процесс, как смогу.

15

После ужина я устраиваюсь на заднем сиденье машины с ноутбуком. Включаю кассету Дэйви, но негромко, чтобы музыка не мешала сосредоточиться. Я обдумываю начало эссе по английскому.

«Музыка – мощное средство выражения эмоций», – печатаю я. Удаляю. Начинаю заново: «Песни помогают нам запомнить определенные моменты жизни». Уже ближе к тому, что я пытаюсь сказать, но не совсем. Я закрываю крышку ноутбука. Из колонок доносится нежный женский голос и звуки гитары, и я открываю люк в крыше, сползаю пониже, поднимаю глаза на небо и слушаю.

Когда песня заканчивается, я выключаю кассету и пробую снова: «Когда ты безнадежно влюбляешься в песню, в тебе рождается чувство, которое невозможно описать».

Я перечитываю предложение. И продолжаю печатать, пытаясь во всех подробностях вспомнить лучший вечер в моей жизни.

Мы с Ингрид стояли перед зеркалом в ее ванной и сосредоточенно разглядывали свое отражение. Полка перед нами была завалена косметикой, шпильками и средствами для волос.

– Вот это мы красотки, – сказала Ингрид.

Я медленно кивнула, глядя, как мое отражение кивает в ответ. Мои гладкие длинные волосы блестели, разделенные по центру пробором. Ингрид накрасила меня глубокими изумрудными тенями с глиттером, отчего мои глаза выглядели не просто карими, а янтарными. Свои светлые волосы она небрежно уложила с помощью шпилек, а красная помада придавала ей взрослый, утонченный вид.

– Да, – сказала я. – Мы потрясающие.

– Просто офигенные.

Мы идеально дополняли друг друга. Мы подходили друг другу так, что незнакомые люди интересовались, не сестры ли мы, хотя у нее были светлые волнистые волосы, а у меня – темные и прямые, хотя ее глаза были голубые, а мои – карие. Может, дело было в том, как мы себя вели, как говорили или просто двигались. В том, как мы смотрели на какую-нибудь вещь и одновременно думали об одном и том же, а потом поворачивались друг к другу и хором произносили одно и то же.

– Так, – сказала Ингрид. – Замри. – Маленькой кисточкой она нанесла мне на губы розовый блеск, а я лизнула палец и стерла с ее щеки осыпавшуюся тушь.

Мы устроились на заднем сиденье внедорожника родителей Ингрид, и ее мама, Сьюзан, посмотрела на нас в зеркало заднего вида.

– Какие красавицы, – сказала она. В зеркало я видела, что она улыбается. Митч, отец Ингрид, повернулся и посмотрел на нас.

– Вы только поглядите. Ну и ну, – сказал он. Как я понимаю, это тоже было выражением одобрения.

Брат Ингрид, Дэйви, только что обручился со своей девушкой, Амандой, и в честь этого события они устраивали огромную вечеринку в ресторане в Сан-Франциско. Дэйви был на десять лет старше Ингрид. Она всегда говорила, что появилась на свет по ошибке, но Сьюзан и Митч это отрицали. Все на вечеринке были старше нас, но нас это не смущало. Это была возможность нарядиться и с предвкушением ждать вечера. Это была возможность выбраться из Лос-Серроса.

Митч и Сьюзан высадили нас перед рестораном и поехали искать место для парковки. Дэйви и Аманда были внутри. Они улыбались и, как всегда, выглядели абсолютно счастливыми.

Поболтав с ними, мы добрались до стола с кучей деликатесов и перепробовали всего понемногу. Свет померк, а музыка усилилась; все поднялись и начали танцевать. У Дэйви и Аманды были очень красивые друзья, но в кои-то веки я тоже чувствовала себя красивой. Я встала и вышла в центр ресторана; на мне был черный свитер с треугольным вырезом и узкие темно-красные штаны из торгового центра. Ингрид последовала за мной; на ней было желтое платье и коричневые сапожки. Мне было приятно в окружении незнакомцев. Я не чувствовала себя школьницей. В тот момент я могла быть кем угодно.

Мы начали энергично отплясывать под британский рок – группы, которых мы никогда не слышали. В какой-то момент мы оказались с краю толпы, и к нам подошел официант с подносом, на котором стояло шампанское. Ингрид схватила два бокала, пока он не успел как следует ее разглядеть, и мы быстро их опустошили. Я не захмелела, нет – в конце концов, это был всего один бокал, – но пузыри ударили мне в голову, и танцевать стало еще веселее. А потом, полдюжины песен спустя, началась новая песня, и, едва заслышав мужской голос – надрывный, спокойный и чувственный одновременно, – я застыла. Я стояла в окружении танцующих незнакомцев и просто слушала.

В тот момент я поняла, какую власть музыка имеет над людьми, как она может приносить боль и одновременно огромное удовольствие. Я стояла с закрытыми глазами, ощущая, как движутся вокруг меня люди, вибрации баса поднимались от пола, комком подступая к горлу, и что-то внутри меня разбилось и снова обрело целостность.

Когда песня закончилась, я схватила Ингрид за руку и вытащила ее из толпы, к Аманде, которая стояла рядом с диджеем, протягивала ему диски и говорила, какие песни включить. Рядом с ними стояли огромные колонки, и воздух вокруг сотрясался от вибрации.

– Что это была за группа? – прокричала я.

– «Кьюр»[2 - The Cure – британская рок-группа, основанная в 1978 году.], – прокричала Аманда в ответ. – Нравится?

Я кивнула. «Они потрясающие», – хотелось сказать мне, но этого слова было мало.

Аманда убрала диск в коробку и вручила его мне.