Психологическая война. Теория и практика обработки массового сознания

скачать книгу бесплатно


III. Хорошее здоровье.

IV. Свобода, досуг, богатство и в будущем хорошая ферма.

Банкер-Хилл.

I. Три пенса в день.

II. Протухшая солонина.

III. Цинга.

IV. Рабство, нищета и нужда.

Американцы широко использовали возможности прессы. Когда владельцы газет стали сползать на сторону лоялистов, их предупредили, чтобы они придерживались патриотического курса. Когда же лоялисты стали угрожать закрыть ту или иную газету, им было поставлено на вид, что приостановка публикаций будет рассматриваться как измена Америке. Виги до начала военных действий и их последователи – патриоты военного периода – были искренне заинтересованы в выпуске газет, благодаря которым их идеи становились известны людям и быстро распространились по стране. В умении запугивать и контролировать газетчиков они превзошли британцев, газеты которых расходились только в больших городах, являвшихся британскими цитаделями в ходе войны. Политическая пропаганда, экономические аргументы, рассказы о ходе боевых действий и зверствах британцев – все это было пущено в ход.

Рис. 12. ДЕНЬГИ КАК СРЕДСТВО ПРОПАГАНДЫ

а и б – две японские купюры в 10 песо, на обратной стороне (а) имеют надписи, сделанные американцами и высмеивающие японцев; в – купюра в 5 рупий, которая имела хождение в Бирме во время японской оккупации; г – на захваченных деньгах Отдел психологической пропаганды во время Филиппинской кампании печатал свои лозунги и сбрасывал эти деньги на позиции врага; д – деньги революционной Франции. Обратите внимание на революционные лозунги на них; е – знаменитая русская купюра в 10 000 рублей с призывами к мировой революции на семи языках.

Сам Джордж Вашингтон, командующий континентальными войсками США, проявлял живой интерес к военной пропаганде и своими справедливыми и умеренными мерами создавал прочную основу для действий пропагандистов-патриотов.

На ход некоторых войн оказали огромное влияние определенные книги – американская война как раз относится к их числу. Книга Томаса Пейна «Здравый смысл» (широко разошедшаяся по стране в виде брошюр) воспламенила американское общественное мнение, словно костер. В ней обозначены некоторые принципы американского образа мышления, а смелые, но весьма здравые революционные идеи изложены таким понятным языком, что даже консерваторы, входившие в состав патриотических сил, не могли не использовать ее для своей пропаганды. «Здравый смысл» стал классикой американской литературы, но и в истории этот труд занимает не последнее место – это была «книга, которая выиграла войну». Большую пользу принесли и авторы других брошюр, среди которых ведущую роль сыграл небезызвестный нам Сэм Адамс.

Успехи американцев в войне с Мексикой были гораздо скромнее. Мексиканцы вели успешную психологическую войну против своего северного соседа, и дело кончилось тем, что американский артиллерист-изменник под городом Мехико уничтожил большое число американских солдат. Истории обеих стран рассказывают нам о многочисленных случаях предательства и перехода на сторону врага, имевших место в обеих армиях.

В годы Гражданской войны психологической войной занимался и Линкольн, и главы Конфедерации, стремясь приобрести союзников как в Англии, так и в других странах Европы. Создание северянами негритянских полков, за которыми в конце войны последовали планы конфедератов создать свои негритянские части, не стало таким крупным пропагандистским достижением, каким могло бы стать, потому что обе стороны относились к этому отрицательно. Кроме того, обе стороны плохо понимали цели этой войны (кроме, конечно, главной задачи северян – объединения страны и главной цели южан – создания самостоятельного государства). Сказывалось и то, что в бою Север и Юг придерживались политики «пусть все останется как было».

Англо-бурская война и война Бирмы за независимость

В конце XIX века Британия вела две войны, которые показали, какое влияние на ход военных действий может оказать психологическая война. Британия завоевала Бирму и земли буров. Бирманцев было больше, чем буров, они населяли более крупную страну, и (если бы у них были такие лидеры, как у японцев в ту пору) они могли бы создать более крупную и более сильную армию. Но Бирма была завоевана Британией в ходе войны, которая проходила тихо и бесславно. Ни одна страна мира не пришла на помощь бирманцам. Им даже не пришлось сдаваться. Британцы просто завершили военные действия в самой середине войны, объявив, что бирманского правительства больше не существует, и сделав одностороннее заявление о том, что Бирма вошла в состав Индийской империи. Политическая смерть Бирмы наступила 1 января 1886 года, и об этом быстро забыли.

Буры же всполошили весь мир. Они наладили контакты с немцами, ирландцами, американцами, французами, голландцами и со всеми другими нациями, которые были недовольны политикой Британии. Буры громко заявили о своем стремлении воевать с англичанами и часто повторяли его. Они развязали диверсионную войну, и бурское слово commando вошло в международный язык военных. Они засылали в тыл английских войск небольшие отряды, которые устраивали там большой шум. Вести об их действиях пресса разносила по всему миру. Когда же они в конце концов признали себя побежденными, то добились от англичан больших уступок, а репутация Британии в мире оказалась подмоченной.

Никто не помнит о бирманцах, зато все помнят буров. Буры использовали все средства, имевшиеся в их распоряжении; они сделали все, что могли. Они даже захватили в плен Уинстона Черчилля.

Эти примеры показывают, что роль военной пропаганды и связанных с ней операций не такая уж маленькая или незаметная, какой могла бы показаться. Их нельзя считать историей, но можно рассматривать как повод для написания исторических трудов. Современный опыт – это совсем другая тема. Мы перейдем к ней после определения понятия психологической войны, без которой не обходится ни одна современная армия.

Глава 2

Функции психологической войны

Психологическая война, в широком смысле этого слова, включает в себя применение достижений науки психологии в ходе боевых действий. В более узком смысле психологическая война заключается в использовании пропаганды против врага совместно с такими военными оперативными действиями, которые дополняют пропаганду. Пропаганду же, в свою очередь, можно назвать организованным убеждением людей с помощью ненасильственных действий, а саму войну, среди прочих вещей, можно назвать насильственным методом убеждения. Таким образом, когда американские бомбардировщики разрушают японский город, это делается для того, чтобы заставить японцев прекратить сопротивление путем лишения их средств ведения войны и одновременно нанесения такого ущерба, который заставит их сдаться. Если после бомбежки мы разбрасываем листовки с призывами прекратить борьбу, то пропаганду можно считать продолжением убеждения – менее жестоким и обычно менее эффективным, но все-таки неотъемлемым средством единого процесса, целью которого является прекращение вооруженного сопротивления врага.

И война, и психология появились очень давно. Они такие же древние, как и сам человек. Война, будучи более простым и более практичным методом, имеет древнюю письменную историю. А вот то, что мы сейчас называем психологией, когда-то было частью религии, этики, литературы, политики или медицины. Современная психологическая война сознательно использует методы современной научной психологии в качестве своих инструментов.

В годы Второй мировой войны враги Соединенных Штатов были более фанатичными, чем народ и руководители США. В результате этого американцы могли использовать любое подходящее психологическое оружие, которое подсказывала их наука и их собственный опыт. Американцам не надо было оглядываться на имперские мифы, на принципы фюрера или какую-нибудь другую негибкую, фанатичную философию. У врага было одно преимущество – его армия и народ были преданы идее; зато у американцев было другое преимущество – народ, обладавший критическим складом ума, и никакие идеологические штампы не мешали им разрабатывать свои пропагандистские операции. Возможность использовать новейшие достижения психологической науки смело и оперативно – это очень важное дело. Научный характер психологии позволяет американцам опережать врага, попавшего в ловушку своих догм, врага, который обязан проверять, соответствуют ли методы его пропаганды идее превосходства арийцев над неарийцами или гегелевской философии истории.

Психологическая война как часть психологической науки

Люди, не имеющие научных знаний по психологии, тоже могут проводить эффективную пропаганду. Человеческое прикосновение, изобретательный ум, обаяние – все это мы находим в произведениях талантливых писателей. Томас Пейн не читал трудов Фрейда или Павлова, однако его аргументы в защиту революции отражали все насущные потребности людей, которые описаны во всех современных учебниках по психологии. Но война не может, выражаясь современным языком, ждать, когда появится талантливый пропагандист. Поэтому наука психология призвана помочь способному, но не гениальному государственному деятелю или офицеру проводить свою работу систематически и с помощью планирования своих действий получать такие же результаты, каких одаренный человек добивается с помощью своего таланта.

Чем же психология может помочь военным?

В первую очередь психолог может привлечь внимание солдат к тем элементам человеческого мышления, о которых многие просто не подозревают. Он может подсказать, как превратить вожделение в презрение, индивидуальные опасения в трусость, сомнения в недоверие, а предрассудок – в ярость. Он укажет, что этого можно добиться, воздействуя на подсознание человека. (Во время Второй мировой войны при организации психологической войны был использован такой факт. Когда китайские дети в первые три года жизни ходят под себя, их никто за это не упрекает, а вот японских детей, если они сделают это не там, где нужно, ругают и наказывают. Подробнее об этом рассказывается в гл. 9.)

Во-вторых, психолог может, с помощью своих методов, узнать, что на самом деле чувствует враг. Самые сокрушительные поражения в мировой истории случились из-за того, что противник неправильно оценил боевой дух своего врага. Используя обычные статистические методы и анкеты, психолог может опросить небольшую группу военнопленных и по результатам этого опроса сделать вывод о состоянии умов всей вражеской армии в данный период. Если у него под рукой нет военнопленных, он может получить нужный результат, проанализировав прессу и другие средства пропаганды, которыми власти врага снабжают свои войска и мирное население. Выяснив мнение врага и определив, высок ли боевой дух его солдат, психолог может составить обоснованный прогноз того, как будет действовать вражеская армия в тех или иных условиях.

И в-третьих, психолог сумеет помочь организаторам психологической войны осознать важность своего дела и не впадать в крайности. Самая опасная вещь в пропагандистской работе заключается в том, что пропагандист варится в своем собственном соку. Эта стерильная и малоэффективная среда может привести к полному провалу пропаганды как пропаганды. Поучая кого-то, особенно противника, человек испытывает истинное удовольствие. Пропагандист, особенно во время войны, имеет возможность говорить врагу то, что он о нем думает, или высмеивать его слабость. Но если заявить, например, нацистам, что «вы, немцы, просто стая кровожадных обезьян, а ваш Гитлер – выживший из ума придурок, ваши женщины лентяйки, дети – полудурки, ваша литература – сплошная тарабарщина, а кухня – отвратительна» и т. д., то это заставит немцев сражаться еще решительней. Пропагандист может сообщать врагу только те вещи, которые тот способен принять; он должен держать свои эмоции под замком. И психолог подскажет ему, как быть объективным, систематичным и сдержанным. Для армейских пропагандистов не важно, как сильно командир дивизии ненавидит врага; для того чтобы психологическая война дала свои результаты, он должен думать, как убедить противника, хотя в душе может мечтать о его полном уничтожении. Ненависть солдата не всегда бывает продуктивной – одним она помогает, а другим – мешает. Его главная задача – подавить сопротивление врага, не важно, какими методами, военными или другими. Но когда солдат становится пропагандистом, он может испытывать нужду в советах психолога, как держать свои чувства в узде и не позволять им влиять на работу.

И наконец, психолог работает со средствами информации – радио, листовками, громкоговорителями, людьми, распускающими слухи, солдатами, которые возвращаются домой, и др. Он может подсказать, когда и как использовать то или иное средство. Он может, в сотрудничестве с пропагандистами и разведчиками, спланировать использование всех имеющихся психологических ресурсов. Он поможет так спланировать проведение пропагандистских акций, чтобы они соответствовали военной, экономической и политической ситуации в стране.

Но психологу совсем не обязательно присутствовать при этом самому. Ему не надо иметь степень доктора медицины или философии и несколько лет учиться в аспирантуре. Он присутствует в написанных им учебниках, проводит курсы повышения квалификации для офицеров-пропагандистов, рассказывает на радио о самых последних средствах пропаганды. Конечно, хорошо было бы всегда иметь его под рукой, особенно в штабе высшего командования, но это не обязательно. Без психолога можно обойтись, без методов научной психологии – нет.

Можно вести пропаганду, руководствуясь только житейским опытом. Но только гению удается при этом добиться нужных результатов. Психологическая война может стать эффективной, научной по духу и развитой, как умение преподавать, только в том случае, если четко сформулированы основные идеи этой войны, определены ее цели, всегда находятся под рукой ее инструменты, а все операции подвергаются проверке жизнью, но на основе научных методов. Из всех других наук психология больше других способна дать пропагандисту, хотя антропология, социология, политология, экономика, география и другие науки тоже вносят свой вклад; но только психология может назвать потребности других.

Психологическая война как часть обычной войны

Пехотный офицер не должен знать природу всей войны, чтобы найти себе применение. Он должен знать традиции, военное дело, четко представлять себе идею, за которую сражается, и соблюдать дисциплину. Сунь-цзы, Вегеций, Фридрих Клаузевиц и множество других авторов, писавших о войне, определили место солдата в войне и объяснили, какой она должна быть.

Никто не знает, изменятся ли традиционные представления о войне с появлением атомного оружия; но, хотя оружие и новое, применять его по-прежнему будут люди. Мотивы войны и человеческая слабость остались теми же самыми, что и в древние времена, какими бы современными и разрушительными ни были средства, находящиеся сейчас в руках военных.

Всем сейчас хорошо известно, что такое война, но что такое психологическая война, можно понять только в связи со всем процессом. Это не простое средство, которое можно использовать только в особых случаях. Психологическая война в наши дни пронизывает все поры военных и разведывательных организаций во всем мире.

Психологическая война – часть обычной войны. Самое простое и наиболее понятное определение войны – любой войны, в любом месте и в любое время – это официально разрешенная борьба между людьми. Поединки, убийства и иногда даже схватки больших групп встречаются и в мире животных, но войн они не знают. Все живые существа дерутся, но только люди объявляют, ведут и заканчивают войны, и делают это только в отношении других людей.

Формально войну можно определить как «взаимное применение насилия вооруженными группами людей».

Если это не взаимное насилие, это не война, поскольку убийство людей, которые не защищаются, нельзя назвать войной, это резня, бойня или наказание.

Если группы, принимающие участие в боевых действиях, не являются частью народа, то это тоже не война. Даже наши враги в годы Второй мировой войны хорошо понимали эту разницу, потому что они не знали, когда гнев за нарушение прав людей обрушится на их головы. Чтобы стать народными, воинские части должны быть законными, то есть сформированными государством. Согласно международным традициям, боевым частям достаточно иметь приемлемый минимум бойцов, заявить о себе и обозначить цель, которая должна быть политической. Если вы убьете своего соседа, вы станете обыкновенным убийцей, но если вы сколотите группу из двадцати или тридцати человек, наденете им на левую руку красную повязку, заявите, что ваша цель – свергнуть правительство Соединенных Штатов, и только после этого убьете своего соседа как контрреволюционера, мешавшего установлению нового порядка, тогда вы можете поздравить себя с тем, что вы развязали войну. (А это означает, что вас казнят не как простого убийцу, а как предателя и бунтовщика.)

И наконец, война должна означать насилие. Согласно законам всех современных государств, от Исландии до Йемена, экономическое, политическое или моральное давление – это не война. Война – это легализация от имени государства таких вещей, которые в мирное время не позволяется делать никому. Кстати сказать, даже в военное время вы не имеете права убивать врага, если у вас нет на это разрешения государства. Если вы своими руками убьете своего японского кредитора или даже застрелите японского солдата, не будучи одетым в форму, вас законным образом казнят за убийство по приговору американского или вражеского суда. (Такие обвинения предъявлялись немцам и японцам после войны. Они убивали мирных людей, которых даже состояние войны не давало им права убивать.)

Правительства в современном мире очень ревностно относятся к сохранению своей монополии на насилие. Война – высшее проявление этого насилия, а современная война – не простое возвращение в эпоху варварства. Если бы война была простой кровавой оргией, чем-то вроде поры в жизни человека, когда он сходит с ума и принимается резать горло другим людям, тогда не нужны были бы никакие генеральные штабы. Как раз наоборот, современная война – как функция современного общества – это отражение политических противоречий, которые ее породили. Битва в наши времена – это формальная, церемонная и технически сложная операция. Вы должны убивать только тех, кого нужно, так, как нужно, правильно рассчитав время, в нужном месте и ради провозглашенных вами целей. Иначе вы испортите все представление, хуже того, вы проиграете.

Почему же вы должны сражаться тем или иным способом, здесь, а не там, сейчас, а не потом? Ответ прост – вы сражались против людей. Задача вашей борьбы – заставить их думать по-другому. Фигурально выражаясь, Вторая мировая война, которую мы выиграли, была своего рода рекламной кампанией, целью которой было заставить японцев полюбить американцев и их образ жизни. Американцев они не полюбили, но те показали японцам, что их ждет, если они не полюбят янки, и японцы прекратили сопротивление.

Есть люди, которые не поддаются никаким уговорам. Тогда их надо убить или нейтрализовать другими способами – изоляцией или тюремным заключением. (Впрочем, некоторые нацисты, включая, возможно, и самого фюрера, считали людей других стран упертыми и не поддающимися ни на какие убеждения, и погибли, потому что не могли заставить себя уступить. На Тихом океане пришлось убить многих японцев еще до того, как они прислушались к нашему мнению.) Но такова природа человека – большинство людей прекращают борьбу только в том случае, если понимают, что находятся на грани уничтожения. Эта грань достигается после того, как произойдут две вещи.

Либо разгромленная нация лишится чувства организации, но сумеет найти подходящих лидеров и методы руководства и прекратит сопротивление из-за того, что не сможет больше сражаться единым фронтом. Это случилось с американскими южанами в апреле 1865 года. Президент и члены кабинета Конфедерации американских штатов сели на поезд в Ричмонде. По пути они превратились в беглецов. С ними самими и с людьми, которые их окружали, что-то случилось, и мистер Дэвис перестал считать себя президентом, а подчиненные уже не выполняли его приказы. То же самое произошло и в Германии в апреле 1945 года, лишь адмиралу Дёницу удалось сохранить свой авторитет.

Либо побежденная нация сохранит чувство организации и сможет использовать политические органы страны для того, чтобы войти в контакт с врагом, завершить войну и выполнить требования победителей в ходе организованных мер. Это случилось, когда Британия признала независимость Америки, когда Финляндия подписала договор, навязанный ей Россией, и когда сдалась Япония.

Иногда эти два сценария переплетаются. Народ хочет мира, но тут выясняется, что враг не желает признавать их правительство. Или победители думают, что уничтожили правительство врага, но выясняется, что появилась новая организация – такая же, как и прежняя, хотя и носит слегка изменившееся название, но в ней по-прежнему задают тон старые лидеры и старые идеи.

Однако всем понятно, что, чем бы ни закончилась война, она велась для того, чтобы противник изменил свою психологию. Значит, войны ведутся с психологической целью; если это не так, значит, это война на уничтожение. Такие бывают редко. На земле нет ни единого народа, идеи и язык которого не были бы известны американцам. А там, где есть возможность коммуникации, всегда есть вероятность того, что одна из противоборствующих организаций (правительств) – которая уже вступила в переговоры с завоевателями, чтобы выяснить, готовы ли стороны воевать и дальше, – будет сотрудничать и дальше на условиях, выгодных победителю. Поскольку организации состоят из людей, а люди стараются делать дела по-человечески, в умах тех индивидуумов, которые составляют правительство, или в умах других людей, у которых хватит сил, чтобы сбросить это правительство, должны произойти определенные изменения.

Тот факт, что войны ведутся против человеческих умов, а не против их тел, подтверждается высказываниями военных писателей всех времен. Фраза Карла фон Клаузевица о том, что «война есть продолжение политики другими средствами», – это просто современное выражение истины, известной еще во времена Античности. Война – это средство убеждения – неэкономическое, опасное и очень неприятное, но весьма эффективное в тех случаях, когда все другие средства оказываются бесполезными.

Идеология

Идеология – это система глубоко укоренившихся верований, касающихся фундаментальных вопросов человеческой жизни. Идеология играет определенную роль и в психологической войне. Различия в верованиях, которые не затрагивают фундаментальных вопросов, обычно определяются как различия во мнениях. Вы верите в необходимость крупных пошлин, а я – в то, что пошлины вообще не нужны. Вы верите в то, что существует один мир, а я в это не верю. Вы поддерживаете республиканцев, а я – демократов. Но, несмотря на все эти различия, мы верим в то, что зарплата должна выплачиваться в деньгах, что для создания семьи надо обязательно зарегистрировать свой брак или обвенчаться. Мы верим в то, что большая часть промышленных или личных товаров должна находиться в частной собственности, мы доверяем правительству, верим в то, что большинство всегда право, в то, что выборы должны быть демократическими, верим в свободу слова и т. д.

Если же наши различия во мнениях столь велики, что мы не можем договориться по одному из политических вопросов, тогда это уже не различия во мнениях, а различие идеологий. Идеология затрагивает сами основы нашей жизни. Вы, возможно, не захотите жить в одном городе со мной; мы не можем чувствовать себя безопасно в присутствии друг друга; каждый из нас может опасаться за то влияние, которое другой окажет на нравственный облик людей, живущих вместе с нами в одном городе. Если бы я был нацистом, а вы – демократом, вы, возможно, не хотели бы, чтобы мои дети жили рядом с вашими. Если бы я верил, что вы – хороший человек, но поддались влиянию Сатаны, и при этом знал, что вы не имеете права голосовать, что вам нельзя доверить имущество, что вам нельзя поручить командование солдатами, что вы в целом агрессивны и опасны, вам было бы очень трудно общаться со мной.

Во время религиозных войн вовсе не метафизические теории заставляли протестантов и католиков уничтожать друг друга как еретиков. В XVII веке протестанты прекрасно понимали, что будет с ними, если верх возьмут католики, а католики знали, что ждет их в случае прихода к власти протестантов. В обоих случаях новые правители, боясь своего свержения, казнили прежних правителей и использовали дыбу, виселицу и тюрьмы для борьбы с контрреволюцией. Люди, не разделявшие их идеологию, не имели права на свободу. И если противник не хочет уважать вашу личную безопасность, то вы, в свою очередь, не должны уважать его собственность, свободу слова и безопасность. Абсолютным минимумом любой идеологии является признание, что человек, живущий на идеологически однородной территории (то, что нацистский генерал Хаусхофер, вслед за Рудольфом Кьелленом, называл геопсихической зоной), будет уважать личную безопасность и другие права индивидуумов, живущих на одной с ним территории.

В наше время мы наблюдали, как испанцы все меньше и меньше доверяли друг другу, и для того, чтобы одна из групп населения смогла почувствовать себя в безопасности, потребовалась ожесточенная гражданская война, продолжавшаяся много лет. За четыре года Испания из республиканской страны превратилась в диктатуру. Конечно, ни в том ни в другом случае правительство не имело единодушной поддержки населения, но для того, чтобы контролировать большую часть страны, оказалось достаточным сформировать однородное правительство и создать единую систему обучения. Другие страны мира имеют разную степень идеологической сплоченности. Скандинавия казалась всем весьма однородной, пока немецкое вторжение не выявило скрытые и не видные глазу разногласия, благодаря которым во главе Норвегии встал Квислинг. В России, Италии и Германии из идеологии сделали фетиш. В этих странах попытались четко определить, что есть ортодоксия, а что – ересь. Это было сделано для того, чтобы контролировать образ мыслей всего народа страны. Но большинство стран мира страдает от довольно сильной идеологической путаницы или нестабильности основных верований. У этих стран не только нет средств для исправления сложившегося положения, но они даже не ищут их.

Образование

Процесс образования осуществляется обычно в специальных учреждениях, где люди передают своим детям чисто практическую информацию, необходимую в современной жизни. Кроме того, детей обучают тому, что нужно, чтобы стать хорошими людьми, гражданами, христианами или последователями других вер. В демократических государствах идеологическую нагрузку несет лишь незначительная часть образовательного процесса; в других частях, на уровне мнений, правительство контролирует идеологию только с помощью различных запретов – например, законов, карающих непристойное поведение, богохульство, подрывную деятельность и др.

В идеологизированных государствах, целью которых является формирование единого мировоззрения у всех жителей страны, процесс образования насыщен агитацией и строго регулируется, поэтому население живет в условиях постоянной психологической войны. Еретиков казнят или заставляют замолчать какими-нибудь другими способами. Исторический материализм или марксистская «объективность», народ, фашизм или «новая демократия» объявляются критериями добра и зла, даже в не связанных с идеологией отраслях знания. Образование и пропаганда превращаются в непрерывное промывание мозгов. И когда подобные государства начинают воевать с государствами, у которых нет такой мощной пропагандистской машины, либеральные страны оказываются в проигрыше, поскольку не имеют опыта в административном и механическом аспектах пропаганды. Образование и психологическая война – это все равно что ледник и лавина. В обоих случаях умы людей будут затронуты, но скорость и методы совершенно разные.

Умение продавать идею

Умение торговать тоже связано с психологической войной. Пропаганду часто называют особым искусством нашего времени – умением продать свой товар с помощью печати, радио и телевидения. Это неудачное сравнение появилось из-за неумелой американской пропаганды за морем в начальный период Второй мировой войны. Некоторые из американских пропагандистов совершенно не понимали природу психологической войны.

Преданность своей стране в годы войны обеспечивает идеология, а не мнения. Человек, оставаясь во всех других аспектах порядочным гражданином, никогда не захочет, чтобы его страна потерпела поражение. Желание сдаться – даже сама мысль о возможной сдаче – это всегда трагедия для всякого ответственного, пребывающего в здравом уме человека. Немец, желавший рейху поражения, считался в Германии предателем, точно так же, как любой американец, мечтавший о выходе США из войны и об уничтожении американских евреев, считался бы предателем в своей стране. И эти желания никак нельзя сравнивать с выбором зубной пасты, дезодоранта или сигарет.

Реклама в мирное время достигает больших успехов потому, что она не затрагивает главного; выбор, который делает покупатель, для него не так уж и важен, он важен продавцу. Сигареты «Кэмел» и сигареты «Олд коин» – это всего лишь сигареты, человек все равно станет курить, даже если их не будет. Так что ему по большому счету не важно, какие покупать. Если «Кэмел» связан в его мозгу только с табаком, а «Олд коин» подсознательно вызывает в памяти настойчивый образ ножек актрисы, которая их рекламирует, то он выбирает «Олд коин». Поэтому в 1941–1942 годах большая часть американской пропаганды напоминала рекламу, поскольку американцы в своей повседневной жизни не могли без нее обойтись.

Тем не менее искусство продавать в определенном смысле помогает военной пропаганде, знакомя аудиторию с нужными идеями в прессе и по радио. В результате этого чужая реклама может достичь умов американцев только в условиях конкуренции с местной. Иностранной рекламе очень трудно привлечь внимание американцев, которые живут в окружении почти бесконечной коммерческой рекламы очень высокого качества. Коммунистическая и фашистская партии никогда не привлекут внимания общественности в Соединенных Штатах, если ограничатся только проведением своих «собраний», на которые является человек триста, или развешиванием нескольких дюжин плакатов в метро. Чтобы политический пропагандист добился внимания публики, он должен превзойти рекламу мыльных опер, прохладительных напитков и переплюнуть купающихся красоток, рекламирующих сырой пенсильванский или светлый табак. Поэтому чужая пропаганда либо проходит незамеченной, либо камуфлируется, стараясь стать похожей на местную рекламу и использовать все существующие средства массовой информации. Крикливая коммерческая реклама делает американцев глухими к пропаганде даже своего собственного правительства и в определенной степени снижает их бдительность. Но в то же самое время эта реклама воздвигла настоящую Великую стену в умах американцев, делая их невосприимчивыми к иноземным и сомнительным призывам, благодаря чему Соединенные Штаты никогда не поддаются идеологическому вторжению из-за моря.