скачать книгу бесплатно
Пан Твардовский. Душа чародея
Л. Зданович
Л. Зданович
Роман в жанре "готическое фэнтэзи" переносит читателя в Польшу 17 века, расцвет шляхты, мистических настроений и пережитков Средневековья. Роман написан по мотивам старопольских народных сказаний о легендарном пане Твардовском.
Л. Зданович
Пан Твардовский. Душа чародея
Часть первая. Кровавая подпись
1. Начало пути.
Это было так давно, что трудно и поверить.
Гаснул день. В необъятно-небесных сводах разливалась тьма. Замелькали и засверкали сквозь тьму звёздные миры, а между них, быстрее мысли, неслась и вертелась наша Земля.
И в неизмеримых пространствах, по мрачным сводам, с запада, поднялся неизмеримый великан. Как ураган, он дико мчался в облаках, одетый молнией и туманом; все гремело и трещало перед ним и за ним, и приблизился гигант к земному шару.
Словно черный саван, лежала ночь на земле. Кружились в вершинах гор туманы, а вечно движущиеся в океане громады вод рокотали в высоких берегах.
Огненным оком взглянул исполин на земной мир. Немая злоба сверкала в огневых очах; мраком подёрнуто было его лицо…
Это был дух тьмы, враг счастья и властитель порока!
А было время, тот святой, великий час, когда, по слову Творца миров, свет отделился от мрака и тьмы, и он в сонме светлых духов, радостный и светозарный, воспел хвалу творящему Мирозиждителю, и песне той в благоговейном трепете внимали звездные миры.
Но возмутился гордый, необузданный дух, восстал сатана против Творца; заколебались миры, и, пораженный Всемогущим, был проклят он и низринут в беспредельную вечность… И с роковой той минуты изгнанник рая уже не мог воскресить своей душевной чистоты.
И тысячи столетий прошли с той грозной поры!.. И вечность стала для падшего духа беспрерывной цепью адских мучений, и беспредельная зависть к человеку наполнила дух сатаны.
И стал он летать на землю, и порок и грех разлились по земле!..
* * *
Был август. По дороге к Кракову показался всадник. Тяжко дышал под всадником усталый конь. Путник был средних лет, довольно статный и крепкого телосложения человек. Красиво обхватывало его стан полукафтанье из красного сукна, с золотыми прошивками на груди, вроде нынешних венгерок, с боку позвякивала польская сабля. К передней седельной луке был приторочен чем-то туго набитый кожаный мешок, с которого всадник не спускал глаз и, казалось, очень дорожил им.
Вечерело. Всадник взглянул на небо и медленно обвел глазами все четыре края горизонта.
Масса облаков темно-синего, серого и красноватого цвета двигались по небу, гонимые ветром. Собиралась гроза. Незнакомец ещё не успел хорошенько оглядеться, как длинная молния прорезала небо и осветила всё синеватым огнем. Прокатился отдалённый удар грома, который стал приближаться с невероятной быстротой.
– Прескверное положение! – пробормотал путешественник, приударив шпорами измученного коня и въехав в чащу густого бора, где дорога была изрыта колеями.
Он и конь его вздрогнули от вновь мелькнувшей молнии, вслед за которой с треском разразился оглушительный гром. И вдруг словно в огне вспыхнули и зажглись небеса, засверкали и полились в них беспрерывные молнии; загремели, почти не перемежаясь,, один за другим громовые раскаты; затрещал, завыл и застонал вековой бор, окутавшись кругом густой тьмой.
Начали падать крупные капли дождя.
– Иисусе, Сыне Божий, защити и помилуй меня! – взмолился оробевший незнакомец и, как добрый католик, начал усердно читать про себя молитвы.
Пугался и конь его, вздрагивая всем телом при каждом блеске небесного огня, при каждом новом раскате грома; хрипел и фыркал он, спотыкаясь на каждом шагу.
Гремело в воздухе, гудело и завывало в темном бору – стон-стоном стоял и носился кругом. Незнакомец медленно подвигался вперед: дорога становилась все хуже, и конь вдруг упал на передние ноги, едва не сбросив своего всадника с седла нечаянным толчком.
Путешественник в ужасе закрыл лицо руками, ошеломленный молнией и оглушенный вместе с конем ударом грома. Это была действительно страшная минута. За блеском, исчезнувшим мгновенно, темнота показалась ещё мрачнее, ещё темнее. Конь встал на ноги и еле-еле поплелся вперед, едва чуя под собой дорогу, превратившуюся в сплошную массу грязи от проливного дождя. Но не прошло и пяти минут, как снова сверкнула молния… В ушах путешественника раздался грозный оклик: «стой!» и при блеске и мгновенном свете он увидал себя окруженным со всех сторон вооруженными людьми, с мрачными и свирепыми лицами.
Это были гайдамаки, которыми в старинные годы были полны леса и дебри старой Польши.
– Погиб! – прошептал всадник, но, не потеряв присутствия духа, выхватил из ножен острую саблю и грозно крикнул:
– Прочь с дороги, негодяи!
Сверкнули ножи гайдамаков, и грубый голос громко сказал:
– Пан, много нас, а ты один. Напрасна твоя храбрость, коли дорога тебе жизнь и семья, если она у тебя есть.
– Что вам от меня нужно? – проговорил всадник, невольно содрогнувшись в своем храбром сердце и видя, что всякое сопротивление бесполезно, и слова лесного разбойника справедливы.
– Отдай нам свои деньги и ступай себе с миром, куда знаешь.
– Братцы, нет у меня золотой казны, бедняк я такой же, как и вы… Пропустите меня ради дорогой мне семьи.
Послышался дикий смех, и грубый голос сурово воскликнул: .
– Лжешь, пан! У тебя в мешке, в тороках, золотая казна, подавай её мне, оплати дорогу-проезд через наш лес… Стыдно шляхтичу говорить неправду.
Не так боялся пан грозного гнева природы и разъяренных стихийных сил, как испугался он слов придорожного рыцаря и судорожной рукой схватился за мешок.
А в нем и в самом деле были уложены золотые дукаты, полученные паном от продажи имения, доставшагося ему после смерти доброго дяди, не забывшего племянника в своем завещании. И жалко стало пану, благородному шляхтичу, золотой казны, и в отчаянии он крикнул:
– Для Бога! Ратуйте, добрые люди!..
Удар грома заглушил крик несчастного, а в то же время почувствовал он себя в дюжих руках гайдамаков, обхвативших его словно железными кандалами, и увидал, как один из них проворно начал выворачивать дорогой мешок, словно насмехаясь над беззащитностью несчастного шляхтича.
И безнадежное, безвыходное горе охватило дух пана, помутило его ум, и в безумном отчаянии он крикнул страшное, грешное слово…
Раздался оглушительный треск; дрогнуло всё, словно чьей-то неодолимой страшной силой разбойники были отброшены в стороны; блеснул ослепительный огонь и словно бенгальским огнем осветил конные фигуры польских жолнёров[1 - Жолнёры (польск. zolnierz «солдат», от нем. S?ldner «наёмник») – солдаты польской армии.], храбрых вояк, обрисовывая блестящим контуром каждую форму и каждую линию. Впереди скакал мрачный предводитель, на вороном как смоль коне, в черных как ночь латах. Горели и сверкали, словно раскаленные уголья, глаза мрачного латника.
– До лясу! – крикнули гайдамаки, испуганные неожиданным появлением храбрых воинов, и вмиг исчезли в темноте лесной глуши.
Путешественник был спасен. Никто не загораживал больше ему дороги, и с облегченным сердцем поехал он дальше, поправив и положив руку на мешок с золотыми дукатами.
Лил дождь; продолжалась гроза, хотя молния блистала уже реже, и все дальше и отдаленнее раскатывались громовые удары. Стала мало-помалу утихать и успокаиваться грозная стихийная сила. И вдруг путешественник расслышал позади себя шум конских копыт.
«Опять не гайдамаки ли?» – подумал он.
Он оглянулся и увидал мрачного всадника, чёрного латника, предводителя жолнеров, так кстати подвернувшихся к нему на выручку. Догнал черный латник шляхтича, кивнул ему головой и поехал рядом. И показалось пану, что, несмотря на темь, он ясно может рассмотреть лицо латника, и стал он разглядывать молчаливого товарища.
Глядит и припоминает, что как будто он и прежде где-то видывал это лицо, что-то очень знакомое напоминают ему мрачные, злобно насмешливые черты лукавого лица – и вздрогнул всем телом путешественник; вспомнил он, где видал его – точь-в-точь похоже на лицо сатаны, нарисованное искусной руной художника, благочестивого живописца, на образе святого Михаила в тот момент, когда он поражает духа злобы и гордыни, низвергая непокорного возмутителя в преисподние бездны.
Ледяным смертельным холодом охватило сердце пана; хотел было он перекреститься, но рука ему не повиновалась, словно свинцом налилась она; хотел прошептать молитву, призвать на помощь Царицу Небесную, но для мольбы уста его не раскрывались, дрожали, и только бессвязный звук вылетел из них. Оторопел пан; ослабли его крепкие члены, кровь застыла в жилах, и, не поддержи его мрачный латник, благородный шляхтич непременно свалился бы с коня.
– Здравствуй, пан Твардовский! – глухо произнес латник.
– Я тебя не знаю! – прошептал пан, ещё более содрогаясь, что неизвестный знает его имя.
Сатанинская улыбка мелькнула на губах мрачного латника, и он насмешливо произнес:
– Как меня не знаешь? А кто же спас тебя сейчас?
– Храбрые жолнёры милостивого короля моего…
Презрительный смех прервал речь шляхтича, и латник сказал:
– Вздор! Тебя спас я!
–
Но кто же ты?
–
Сатана!
Шляхтич так и окаменел; а латник продолжал:
– Ты призвал меня на помощь, и я спас тебя!.. Чего боишься? Стыдно робеть и отступать благородному шляхтичу!
Пан был задет за живое. Как истый сын храброго народа, шляхтич боялся перед кем бы то ни было выказывать трусость, и потому, хоть его и била лихорадка при мысли, что он очутился в обществе сатаны, пан собрался с духом и смело воскликнул:
– Твардовский ничего не боится и никогда не отступает!
– И прекрасно делаешь.
– Что тебе нужно?
– Чего нужно? А ты разве не знаешь, что «долг платежом красен?»
– Знаю!.. Чем я должен заплатить тебе? Жизнь нужна моя, искуситель?
– Нет. Твоей жизни мне не нужно: пропадай во прахе и ничтожестве! – с презрением сказал сатана.
– Чего же ты требуешь?
– Отдай мне то, что найдешь дома, чего ты никогда не видал и чего теперь не жалко.
Твардовский закупался. Сатанинская просьба была для него непонятной загадкой; одно только хорошо понял он из этого требования, что дух тьмы не просит от него ни милой молодой жены, ни золотой казны.
– Хорошо, я согласен! – отвечал пан, подумав. – Теперь, кроме жены да казны, мне ничего не жалко!
– Распишись!
Как ни был смущен и взволнован Твардовский, но при этом приказании ухмыльнулся и вскричал:
– Желал бы я знать, как могу исполнить твое желание, сатана? В такую бурю разве можно писать, да и на чем еще?
– Что невозможно для смертного, то возможно для духа! – с презрением промолвил мрачный дух, и пред удивленным паном совершилось именно невиданное и невозможное для человека дело.
При блеске отдаленной молнии, под проливным дождем, лившим с неба словно из ушата, при вое и свисте урагана, под напором которого гнулись и стонали вековые деревья, дух преспокойно писал на пергаменте, выделанном из кожи грешного самоубийцы, писал так же удобно, как делывал то сам пан в своих палатах. Окончив писать условие, сатана подал его подписать Твардовскому, проговорив:
– Подпишись же теперь своей кровью!
Пан протянул к нему обнаженную руку. Как добрый католик и сын своего века, он хорошо знал и был убежден, что только кровью и заключают люди свои сделки с сатаной. Дьявол уколол пану своим ногтем указательный палец: из него брызнула кровь, и Твардовский, обмочив в нее железное перо, поданное ему духом, подписал, что требовал последний.
Сатана исчез.
2. Роковой удар. – Смерть.
На берегу неширокого озера стоял небольшой дом Твардовского, называемый замком. В частой неподвижной воде озера отражались плакучие ивы, а вдали расстилались длинные зеленые поляны, сливающиеся с подошвою высоких гор. Это было на утро после бурной ночи. Свежий, прозрачный воздух дышал ароматом, звенели в небесах трели Божьих птиц, а лазурная высь, была светла и ясна.
Не светло было только на душе пана, когда он завидел соломенную кровлю своего дома, поднявшись на пригорок. Чем ближе подъезжал Твардовский к родному приюту, тем грустнее и тяжелее становилось у него на сердце, и чувствовал он какую-то беду, которая скоро должна будет разразиться над его головой. Но он не знал, что за несчастье грозит ему, а потому ещё тяжелее и невыносимее становилось пану, и он, не в силах долее выносить неизвестности, ударил шпорами коня и помчался поскорее домой, чтобы, наконец, узнать свою участь.
Вихрем влетел пан в ворота на свой широкий двор. Всё там было тихо. Никто не встретил благородного шляхтича. Сжалось тоской ещё больше сердце несчастного. Соскочил он с коня, пробежал сени и вошел в переднюю светлицу; здесь встретила его выбежавшая из другой комнаты старуха, и прежде чем успела она ахнуть от удивления и радости, что видит своего господина, тот быстро проговорил:
– Магдалина, все ли дома здоровы?
– Все здоровы, пан… Всё слава Богу…
– А жена?.. Ядвига?.. Где она?.. Отчего я её не вижу?
– Тсс… тсс пане, – махая руками, вполголоса заговорила Магдалина и, лукаво ухмыляясь, продолжала почти полушёпотом: – не кричите, милый пан… не испугайте пани… Она здорова… но…
– Что но?
– Лежит в постели! – и старуха подмигнула пану.
– Зачем она в постели?
Приподнявшись на цыпочках к самому уху пана, старуха весело шепнула:
– Пани родила вам, пан, сыночка!
Схватив себя за голову, пан бессильно упал на скамью. Безжизненно склонилась его голова на грудь, и в страшном унынии он произнес про себя:
– Сатана, теперь я тебя понял! Горе!.. Горе мне! – воскликнул он вслух.
Старая Магдалина всплеснула руками. Она ничего не могла понять в отчаянии пана. Странно ей показалось, что вместо радости, которую она думала увидать в своем господине, она заметила в нём глубокое уныние и сердечную тоску.
– О, Святая Мати! – воскликнула старушка. – Чего же добрый пан так испугался? Для чего пан так закручинился?.. Не случилось ли чего недоброго с вами, хозяин?
