скачать книгу бесплатно
– Ладно. Вы знаете, что я человек простой и выдумывать не умею. Все эти россказни у костра, охотничьи, рыбацкие или армейские байки – не для меня. Но есть одна фантазия, которая не дает мне покоя с юных лет. Сон, – он съежился в кресле, – хотя точнее будет назвать его кошмаром. Не могу вспомнить, в каком возрасте мне впервые приснилась эта жуть, но, кажется, я просыпаюсь с ужасными криками сколько себя помню…
Фэмингс помолчал, оживляя в памяти ужасную картину.
– Во сне я вижу такие же холмы, заросшие луговой травой. Но там, во сне, я совершенно точно не в английском поместье, как сейчас, а в экваториальной Африке. Там есть маленькое бунгало, в котором я живу. Со мной живет слуга – старый индус, морщинистый, как сушеный инжир. Я не знаю, за каким чертом мы забрались в эту дикую глушь, но во сне меня не покидает ощущение, что я скрываюсь от правосудия. Знаете, – он ватер лоб тыльной стороной ладони, – тот человек в моем сне – это не совсем я, но при этом я четко осознаю, что это я. Черт! Не знаю, как объяснить, да это, наверное, и не требуется. Сон есть сон.
Итак, в этом сне мы со слугой живем в крошечном бунгало на холме. Вокруг, покуда хватает глаз, такие же холмы, заросшие травой. Где-то она по пояс, где-то чуть закрывает голенища сапог. Пустынная местность, кричи – не кричи, никто не придет на помощь. Нет лучше убежища, когда желаешь спрятаться от людей с веревкой, желающих вздернуть тебя за какое-то позабытое преступление…
Сон всегда начинается одинаково. Я поднимаюсь на холм, к своему бунгало, по узкой извилистой тропинке. Эта тропинка не вытоптана подошвами сапог и не выкошена косой, она возникла как бы сама собой, когда по траве тащили что-то тяжелое, а может, катили полную бочку или большой каменный шар. Но все это я замечаю краем глаза, сознание же мое возмущено и думает совершенно о другом. У меня сломалось ружье. Беда! В этой глуши без ружья нельзя, теперь мне придется отказаться от охоты и если придут люди с веревкой, отстреливаться нечем. Видите ли, господа, я действительно об этом думаю, действительно ощущаю раздражение и смутную тревогу. Почему-то в тот момент я осознаю, что люди, желающие мне смерти – это еще не самое страшное. Я ускоряю шаг, желая поскорее оказаться под защитой стен бунгало, довольно крепких и надежных. Зову слугу, но старый индус не откликается. Зову снова – молчание. Подхожу к распахнутой настежь двери бунгало и осторожно заглядываю в комнату.
Там полный разгром. Стулья разбиты в щепки, стол перевернут, а охотничьи трофеи сброшены со стен и валяются в беспорядке. Слуги нигде нет, только его кинжал торчит из земляного пола. А рядом еще несколько следов, оставленных острым лезвием, как будто индус в негодовании набросился на землю и наносил беспорядочные удары, желая ранить ее. Неужели мой слуга сошел с ума и сбежал?
Во сне я сажусь на уцелевший стул и начинаю размышлять. Ах, господа, мне в голову каждую ночь приходят одни и те же мысли. Сначала про нападение бандитов. Но я тут же отметаю ее, поскольку здешние разбойники непременно забрали бы мои припасы, патроны, небольшой запас золота. Но все на месте. Кроме того, негодяи подожгли бы бунгало, для них это – особое развлечение, а дом уцелел. Выходит, это не бандиты.
Тогда дикий зверь. Лев? Нет, тогда здесь осталась бы лужа крови и следы когтистых лап.
Следы…
Я внезапно вспоминая странную тропинку, по которой поднимался к вершине холма. Волосы шевелятся на моей голове, а незримые ледяные пальцы сжимают мое горло. Я понимаю, чей это был след. Гигантская змея заползла сюда, разнесла бунгало и забрала моего слугу. Он не сошел с ума, наоборот, действовал здраво и логично: индус втыкал свой кинжал в землю, чтобы змея не утащила в свое логово.
Сломанное ружье трясется у меня в руке, когда я понимаю, что у меня нет оружия, способного уничтожить или хотя бы отпугнуть огромное чудовище. Я в панике бросаюсь к двери и выбегаю на холм, чтобы успеть добежать до реки и переплыть на противоположный берег. Возможно, туда змея за мной не последует. Но в этот момент солнце скатывается за холмы и резко, как театральный занавес, опускаются африканские сумерки. А по высокой траве, изгибаясь и подрагивая, катится волна. Но ветра нет, ни единого дуновения. И я понимаю, что приближается ко мне в этой чертовой траве. И цепенею от ужаса. Боже мой!
Он вскрикнул, прижимая ладонь к сердцу. Все слушатели вздрогнули. До этого момента мы и не осознавали как велико нервное напряжение, охватившее беднягу Фэмингса.
Он помолчал секунду-другую и продолжил:
– Усилием воли, я заставляю себя сдвинуться с места. Я бегу в бунгало, запираю дверь и окно, зажигаю светильник и жду, затаившись в углу. Я неподвижен, будто статуя. Я весь обратился в слух. Через полчаса – или позже, или раньше, я не знаю, – всходит луна. Ее бледный свет медленно проплывает мимо окна, а я по-прежнему стою неподвижно. Я слышу, как ветерок что-то шепчет и ерошит гриву травы, и каждый раз от этого звука я вздрагиваю и сжимаю кулаки, с такой силой, что ногти вонзаются в плоть и кровь течет по моим ладоням. Я стою, слушаю и жду неминуемой смерти. Но вот что самое жуткое, господа…
Фэмингс понизил голос до шепота:
– В ту ночь ничего не происходит!
По веранде пронесся общий вздох, в котором смешались самые разнообразные эмоции, но никто не перебивал рассказчика.
– Страшный сон продолжается. Мне казалось, что если я доживу до утра, то первым делом убегу как можно дальше от этого проклятого бунгало. Найму лодку на реке и поплыву до побережья, а там сдамся законникам, и пусть меня повесят – какая прекрасная, легкая и быстрая смерть. Но вот наступает утро, а я не смею сделать и шага. Я не знаю, в каком направлении подстерегает меня змея. Идти против чудовища с одним кинжалом кажется мне совершенно бредовой идеей. Лучше пересидеть в бунгало, эти стены должны защитить меня. И я сижу. Сижу, глядя на солнце, неустанно катящееся к закату. О, если бы я мог остановить солнце в небе! Но это невозможно, день пролетает во сне за несколько секунд, но какие же муки приносит мне каждая из них…
К вечеру длинные серые тени ползут по холмам. Я так и не отпирал двери и не выходил из бунгало, голова кружилась от страха при мысли об этом. Я зажег лампу задолго до того, как погас последний луч солнца. Хотя свет лампы может привлечь чудовище, но я не осмеливаюсь оставаться в темноте. И снова я стою в центре комнаты и жду.
Он остановился и облизал пересохшие губы. Кто-то негромко откашлялся, желая задать вопрос, но Фэмингс торопливо заговорил, не желая, чтобы его перебивали:
– Не знаю, сколько я простоял так. Время растворилось, каждая секунда превратилась в вечность. Мой слух обострился до невозможных пределов и вот, наконец, я услышал это. На сей раз точно не ветер. Это был свист, негромкий и ритмичный свист, как если бы джентльмен шел по Стрэнду быстрым шагом и рассекал воздух тонкой металлической тростью. Надвигалось что-то огромное и тяжелое. Перед дверью свист прекратился, но тут же послышался скрип. Заскрипели петли. Что-то навалилось на дверь снаружи и пытается проникнуть в бунгало. Давит и дверь прогибается, потом сильнее, еще сильнее. Я знаю, что должен удержать эту дверь, – Фэмингс вытянул руки перед собой, как если бы упирался в невидимую стену, дыхание его стало прерывистым. – Я должен удержать дверь, но не могу. Не могу пошевелиться… Я стою, как агнец на жертвенном алтаре и жду, когда придет моя смерть. Стою и дрожу, но дверь, к счастью, не поддается.
Он провел дрожащей рукой по лбу. Мы тоже дрожали, некоторые все время оглядывались через плечо на холмы и луга.
– Я так и стою в центре комнаты, неподвижный, как каменный истукан. Поворачиваюсь то вправо, то влево, поскольку свист травы подсказывает, что чудовище ползает вокруг бунгало. Изредка звук прекращается, и тогда я стараюсь не дышать, что мне в голову приходит жуткая мысль: змея уже проникла в бунгало, поэтому ее и не слышно. Я дрожу и кружусь по комнате, стараясь не шуметь, и боюсь оглядываться – вдруг эта жуть уже у меня за спиной?! Затем снаружи снова доносится свист, и я замираю неподвижно.
Мне страшно, невероятно страшно. Мой разум бьется в конвульсиях от навязчивой идеи, что змея сейчас поднимет свою уродливую голову и посмотрит в окно, прямо на меня. И я понимаю, что если это случится во сне, то я сойду с ума и наяву. Если я увижу ее жуткую пасть, ее голодные глаза, я стану абсолютным, диким безумцем. Боже! – пробормотал он. – Какая ужасная участь мне уготована…
С минуту все молчали. Фэмингс закрыл лицо руками и, похоже, беззвучно плакал. Но вот, наконец, он справился с нахлынувшими чувствами, и заговорил:
– И вот так я стою посреди комнаты в бунгало. Проходят минуты или столетия, я не знаю. Вскоре появляется свет. Серый, безжизненный, но я радуюсь. Я ликую! Ночь позади, а с ней исчезнет и чудовищная змея. Свист затихает вдали, а красное изможденное солнце карабкается вверх по небосводу. Затем я оборачиваюсь и смотрю в зеркало – мои волосы поседели, а кожа напоминает сморщенный инжир. Я превратился в старика. Шатаясь, дохожу до двери и распахиваю ее. Вижу примятую траву, новую тропинку, сбегающую с холма. Я обхожу бунгало и бегу в противоположном направлении, точнее, не бегу, а ковыляю. Я смеюсь, как сумасшедший – визгливо, взахлеб. Я бегу из последних сил, пока не падаю от утомления, а затем лежу, не в силах пошевелиться и пойти дальше. Я ползу, подстегиваемый ужасом, задыхаюсь и смотрю на солнце. Как же стремительно оно несется к закату. Как же хочется остановить его. Но нет! Я вижу, солнце сползает за горизонт и приходит тьма.
Он шептал, и мы инстинктивно наклонились поближе, чтобы лучше слышать.
– Вскоре приходит луна и наполняет мир призрачным серебристым светом. Но через секунду свет становится кроваво-красным, как и сама луна. Я оглядываюсь назад и вижу, что трава, через которую я шел… Через которую полз, обдирая кожу на локтях… Трава колышется. Ветерка нет, но высокая трава качается в лунном свете, по ней движется волна. Она еще далеко, но с каждым мгновением приближается.
Его голос затих. Наступившую тишину нарушил чей-то голос: «А потом…?»
– А потом я просыпаюсь. Никогда еще я не видел это мерзкое чудовище. Но кошмар преследует меня. Впервые я увидел его в детстве и проснулся, не крича от ужаса, а, напротив, хохоча, как безумный. С тех пор я видел сон довольно часто, а в последнее время он приходит каждую ночь, – он заколебался, но продолжил. – И в каждом из последних снов, змея приближается. Движение травы показывает, что скоро она настигнет меня. Когда это случится…
Он замолчал и несколько минут смотрел на темные луга, не реагируя на наши вопросы. Потом, не говоря ни слова, резко поднялся и вошел в дом. Мы некоторое время сидели молча, а затем разошлись по комнатам, потому что было уже поздно.
Не знаю, как долго я спал. Меня разбудил странный звук, показалось, что где-то в доме раздался громкий смех – истеричный и пугающий, такой мне довелось однажды услышать в психиатрической лечебнице. Потом смех резко оборвался, и это, признаюсь, напугало меня гораздо сильнее. Пока я гадал, не приснился ли мне этот безумный хохот, я поднялся с кровати и набросил на плечи халат. Тут же по дому эхом разнесся ужасный крик. В коридоре затопали люди, и я тоже поспешил на звук. Все бросились в комнату Фэмингса и вышибли дверь, запертую изнутри.
Фэмингс лежал мертвым на полу. Его молодое и прекрасное лицо сморщилось, как сушеный инжир, а длинные черные волосы поседели. Позднее доктор, делавший вскрытие, сообщил, что Фэмингс был буквально раздавлен с невероятной, нечеловеческой силой, словно попал под гидравлический пресс.
Или был задушен гигантской змеей.
Роберт Говард
Гиена
С первого взгляда на Сенекосу, шамана и колдуна, я понял, что этому человеку не стоит доверять. Даже я, не так давно приехавший на Восточное побережье, и еще не знакомый со всеми африканскими традициями, сразу распознал в нем подозрительного типа. Возможно, мне, уроженцу штата Вирджиния, мешали расовые предрассудки, впитанные с молоком матери, но этот чернокожий вызывал особенную антипатию.
Сенекоса был долговязым и худощавым, но при этом удивительно мускулистым. Черты его лица – высокий выпуклый лоб, прямой нос и тонкие губы – больше подходили берберу, но волосы шамана были такими же курчавыми, как у бушменов, а кожа – чернее, чем у масаи. Вероятнее всего, он пришел из другого племени, но заслужил уважение местных охотников и стал для них непререкаемым авторитетом. Я часто наблюдал, как шаман идет по высокой траве, а дюжина диких масаи шагает за ним, на почтительном расстоянии, нервно потрясая копьями и злобно глядя по сторонам. Такие проткнут любого, кто придется не по душе Сенекосе. Его манеры были вежливыми, и даже почтительными, но в каждом слове и жесте таилась скрытая насмешка.
Нет, он мне не нравился. В первый же день я заявил об этом Людвигу, дальнему родственнику, десятиюродному брату или что-то в этом духе, на ранчо которого я и поселился. Тот лишь усмехнулся в свою седую бороду и сказал:
– Все племя боится шамана, это правда. Но для белых он настоящий друг, да.
Людвиг много лет прожил на Восточном побережье, знал наперечет все местные племена, обычаи и ритуалы африканцев, нанимал чернокожих, чтобы отгоняли диких зверей от ранчо. Но на все сто процентов он африканцам не доверял. Дом, амбары и коровники обнесли частоколом, который идеально подходил для защиты от нападения. В случае восстания дикарей все стада загоняли внутрь за считанные минуты.
Людвиг очень гордился своими коровами.
– Допустим, сейчас у меня тысяча голов, – говорил он возбужденно, – так и посчитаем: одна тысяча. Но через пять лет, ах! Десять тысяч. Десять! Одна тысяча – это хорошее начало, но это только начало, да.
Он любил пасти своих коров, ездил верхом на лошади и отдавал приказы направо и налево. «Этих гоните туда». «Этих гоните сюда». В такие минуты лицо Людвига сияло от восторга, и я старался не мешать ему. Убегал в степь. О, эти африканские степи! Я любил проехаться до самого горизонта, в одиночку или в сопровождении оруженосца, который таскал винтовку. Стрелял я, надо признаться, отвратительно, с трех шагов и в слона бы не попал. Кроме того, мне не нравилось убивать зверей. Антилопа выпрыгивала из кустов и грациозными скачками уносилась прочь, а я замирал в седле, любуясь гибкой фигурой и трепещущей красотой этого существа, не обращая внимания на мальчишку, протягивающего мне ружье. На третий день оруженосец стал догадываться, что мы ездим в степь не за добычей, и позволил себе презрительно прокомментировать это:
– Моя младшая сестра охотится лучше, чем белый бвана.
Я был молод и потому дорожил мнением любого, даже этого маленького дикаря, что, разумеется, глупо. Его насмешка уязвила мою гордость. Я стащил его с седла, бросил не землю и бил до тех пор, пока он не взмолился о пощаде.
С мальчишкой и с другими охотниками из племени я несколько раз заговаривал про шамана Сенекосу, но каждый раз собеседники уходили от ответа. Я не мог заставить их говорить ни угрозами, ни щедрыми подарками. Они лишь закатывали глаза и дрожали от страха, а Людвиг, которому я пересказывал это, смеялся:
– Сенекоса хороший парень, оставь его в покое.
И все же одну историю о шамане мне удалось вытянуть из чернокожих слуг на нашем ранчо. Некоторое время назад шаман поссорился с вождем племени. Причины уже никто не помнит, но Сенекоса публично проклял соперника и вскоре после этого вождя нашли мертвым. Его тело был обглодано гиенами, похоже, одна из них перегрызла бедняге горло. Мертвеца никто не оплакивал, ибо он сотворил много зла соплеменникам, но его гибель внушила масаи ужас – ведь шаман мог обрушить свое проклятье на любого. Вот почему слуги прятались по углам, когда Сенекоса приходил на ранчо. Никто не желал лишний раз встретиться с этим человеком.
Вскоре после этого я повстречал в степи гиену. Огромный хищник стоял на вершине холма, морда его сморщилась от беззвучного рычания. Я удивился, поскольку еще ни разу не сталкивался с таким поведением гиен, обычно они убегают от людей, а эта тварь готовилась напасть. Я вскинул ружье – не тот случай, чтобы миндальничать, сейчас предстоит схватка не на жизнь, а на смерть.
– Не стреляй, бвана! – оруженосец схватил меня за руку. – Не стреляй!
– Но почему? – опешил я.
В ответ он затараторил на своем языке, которого я не понимал. Пока мальчишка бормотал все это, я краем глаза следил за гиеной. Похоже, она прислушивалась к выкрикам и понимала каждое слово. Потом пятнистая лапа махнула в нашу сторону, как бы сообщая: не очень-то и хотелось. Гиена повернулась и поспешила прочь. Неуклюжая походка зверя напомнила мне шамана.
– Смотри-ка, похож на наклюкавшегося Сенекосу! – засмеялся я.
Мальчишка задрожал от страха, развернул свою лошадь и помчался в сторону ранчо, даже не оглянувшись. В изрядном раздражении я поскакал следом. Шальная мысль не давала мне покоя: шаман Сенекоса, разодранный на куски вождь, испуганные масаи – все это куски одной головоломки, которую я пока не могу сложить. Но я был новичком в Африке, к тому же я был молод и нетерпелив, поэтому вскоре я пожал плечами и перестал думать об этом.
Через несколько дней у ворот ранчо я столкнулся с Сенекосой. Его бесстрастные глаза напоминали глаза змеи, я вздрогнул и отступил на три шага. Шаман не сказал ни слова, однако я почувствовал, что он люто ненавидит меня и замыслил убийство. Не здесь, не сейчас, но когда он будет готов нанести смертельный удар. Но ничего, ничего, мое изначальное недоверие и прежде подсказывало, что не стоит поворачиваться спиной к этому негодяю, а значит, и дальше я буду настороже.
* * *
В тот же день на ранчо приехала Элен. Я не могу представить, по какой причине красивая и богатая девушка решила выбрать африканское захолустье для отдыха от светской жизни Нью-Йорка. Но зачем-то же она приехала. Поначалу я подозревал, что это невеста Людвига, но потом выяснилось, что он приходится ей кузеном по матери. Я обрадовался этому обстоятельству. Поймите правильно, в большом городе я сторонился богатых наследниц, поскольку в их обществе чувствовал себя глупцом, но в Африке все меняется. Здесь мало белых людей, да и от постоянных нравоучений Людвига я, признаться, устал.
Каждое утро, когда я выходил на веранду, Элен встречала меня ласковой улыбкой. Ее золотистые волосы трепал ветерок, а серые глаза – такие большие, такие прекрасные, – заставляли меня трепетать. Она была в восторге от ранчо, от Африки, от дикарей и, наверное, от меня. Я не был красив в Нью-Йорке, в твидовом костюме и начищенных до блеска туфлях. Но здесь, в богом забытых дебрях, я был прекрасен. Пусть на голове я носил этот нелепый пробковый шлем, а одежда давно запылилась и требовала чистки, но зато глаза мои сверкали, а к поясу с патронами были привешены старинный кольт самого большого калибра и длинный нож. Я был похож на героя приключенческих романов, и Элен нравилось проводить время со мной. Людвиг дал нам лучших лошадей, и мы ездили по окрестностям ранчо, не опасаясь ничего. Зря, конечно. Нам постоянно встречались масаи. Они смотрели исподлобья, но не позволяли себе угрожающих слов или жестов. Они, как будто, боялись белой женщины – в этих краях таких сроду не видели. А может кто-то из вождей запретил покушаться на наши жизни, поэтому дикари провожали нас тяжелыми взглядами, но вреда не причиняли.
Маршруты для наших путешествий всегда выбирала Элен. Однажды я отказался ехать через вельд с пожухлой травой и настаивал, что нужно повернуть назад. Тогда она надула свои красивые губы и назвала меня тираном, а затем поскакала вперед, смеясь надо мной. Ее прекрасные волосы развевались на ветру. Я же замер, как громом пораженный. Тиран! Да я с первой же встречи стал ее рабом. Мне никогда не приходила в голову мысль сделаться любовником Элен. Не потому, что она старше на пять лет, и уж точно не потому, что в Нью-Йорке у нее мог быть возлюбленный, или несколько… Я поклонялся ей, как жрец или шаман, истово и безрассудно, отдавая всего себя этой девушке, чья улыбка опьяняла крепче рома и абсента.
Однажды днем, когда я чинил седло на крыльце, Элен прибежала из дома и возбужденно затараторила:
– Стив, дорогой! Идемте, идемте же скорее. Там дикарь!
– Он напугал вас? – спросил я, хватаясь за револьвер.
– Нет, нет, что вы! Он такой романтичный. Идемте, вы должны сказать мне его имя, – она затащила меня в свою комнату и кивнула на окно. – Там, видите?
Я выглянул в окно. Там стоял Синекоса, сложив руки на груди и надменно запрокинув голову.
– Это шаман здешнего племени, – сказал я.
– Вы должны познакомить нас, – Элен схватила меня за руку и увлекла во двор.
Людвиг, беседовавший с шаманом, представил свою кузину, надо сказать, без особого удовольствия. Он, как и я, предпочитал, чтобы девушка общалась с дикарями как можно реже. Скомкав беседу, Людвиг увел Элен в дом. Я заметил, с каким вожделением Синекоса смотрит вслед красавице, его змеиные глаза, обычно такие бесстрастные, пылали, подобно двум кострам.
В ярости, граничащей с безумием, я выхватил револьвер и приставил к его лбу.
– Не смей даже думать о ней! – прошептал я, взводя курок.
Конечно, я должен был тогда же застрелить мерзавца, разнести его голову, как гнилую тыкву, на тысячи осколков. Но не смог. Шаман взглянул на меня с невозмутимым спокойствием, развернулся на пятках и зашагал к воротам ранчо. Я посмотрел ему вслед и зарычал от бессилия.
Долго сидел я на веранде, размышляя о Синекосе. Этот загадочный человек обладал страшной силой, она чувствовалась в каждом движении, в повороте головы, во взгляде. Но что это за сила? И почему я не смог убить его, хотя до глубины души ненавидел?
Чья-то рука коснулась моей щеки, и я вздрогнул.
– О чем замечтались, Стив? – спросила Элен с улыбкой. – Признайтесь, какую тайну вы храните?
И, не дожидаясь моего ответа, продолжала:
– Этот вождь… Или кем он там себя считает… Разве он не является образчиком благородного дикаря? Знаете, Стив, он пригласил Людвига посетить его дом, палатку, или в чем там они живут… Это где-то далеко, за пастбищами. Мы поедем туда…
– Нет! – воскликнул я, вскакивая на ноги.
Она испуганно отшатнулась.
– Ах, Стив, какой вы грубиян! Синекоса не причинит нам никакого вреда. Он истинный джентльмен, не так ли Людвиг?!
– Да, – безмятежно кивнул ее кузен. – Он очень влиятельный человек, который может помочь устроить здесь выгодное предприятие. Нам есть, что обсудить. Может быть, мы поедем к нему послезавтра?
– Нет! – повторил я, сжимая кулаки. – Если вам нужно что-то обсудить, то возьми меня на переговоры. Элен не приблизится к этому зверю!
– Вот как, мистер? Вы решили, что стали моим боссом? – возмутилась девушка. – Никто не запретит мне общаться с тем, с кем хочется. Мы завтра же поедем к Синекосе.
Я пытался отговорить, но куда там. Элен шипела, как дикая кошка и отказывалась принимать даже самые весомые доводы.
– Мы поедем! – твердила она упрямо. – Завтра же поедем!
Я не мог больше выдерживать этой пытки и убежал прочь. Вернулся за полночь, предполагая, что все давно уснули. Но я ошибся. Элен ждала меня на веранде. Она встала с кресла и сделала несколько шагов мне навстречу.
– Стив, как же я испугалась! Вы вели себя, как безумец. Но теперь все хорошо? Вы не сердитесь на меня? – спросила она с тоской, обнимая меня. – Не сердитесь?
Как я мог сердиться. Она ждала меня, хоть и считала безумцем. Да, я обезумел от прикосновения ее нежного тела. Мне хотелось упасть на колени и пресмыкаться пред нею, ползать в пыли и целовать ее изящные туфельки. Господи, неужели женщины не догадываются, какое влияние они оказывают на мужчин?!
Я молча взял ее руку и прижал к губам.
– Стив, дорогой Стив, – пробормотала она, смутившись. – Пойдемте гулять? Сегодня такая чудесная ночь, и эта полная луна…
Мы прогулялись по ранчо, а потом вышли за частокол. Я даже не подумал, что это может быть опасно, ведь я держал за руку самую прекрасную девушку на свете и, похоже, она любила меня. Я хотел вновь попытаться отговорить Элен от поездки к дикарям. Но что я мог сказать? Что гиены съели вождя, с которым поссорился шаман? Что туземцы боялись Синекосу, как огня? Что этот негодяй смотрел на нее с вожделением? Пока я подбирал слова, мы дошли до зарослей колючего кустарника. Внезапно оттуда выпрыгнул огромный зверь. Желтые клыки сверкнули в лунном свете. От неожиданного удара я опрокинулся навзничь, но успел выставить перед собой левую руку, чтобы оттолкнуть хищника. Это не слишком помогло, зверюга прокусила мне предплечье и когтистыми лапами разорвала куртку на ленточки. Клыки клацали возле моего горла, подбираясь все ближе, но я сумел нащупать рукоятку ножа, выхватил его и нанес удар вслепую. Я почувствовал, как клинок вонзился в тело врага, зверь завыл и, как тень, исчез в зарослях. Я с трудом поднялся на ноги. Элен поддержала меня и повела к частоколу.
– Что это было? – выдохнула она.
– Гиена, – ответил я. – Этих падальщиков легко узнать по мерзкому запаху, который исходит из их пасти. Но я не слышал, чтобы гиены нападали вот так, в одиночку…
Я почувствовал, ка Элен вздрогнула. Позже, перевязывая мою прокушенную руку, она сказала шепотом:
– Стив, я решила не ехать к Синекосе, раз вы этого не хотите.
Я молча поцеловал ее ладонь.
* * *
После того, как раны на моей руке превратились в шрамы, мы с Элен продолжили кататься верхом. Однажды мы забрались довольно далеко от ранчо, и она вызвала меня на скачки. Ее лошадь легко обогнала мою, девушка остановилась и, смеясь, подождала меня.
– Смотри, там деревья, – указала она на небольшую рощу вдалеке. – Давай поскачем туда? Кто первый доберется, тот и чемпион!
И она умчалась прочь. Я двинулся следом, но деревья мне сразу не понравились, поэтому я на ходу расстегнул ремешок, удерживавший револьвер к кобуре, а заодно проверил нож, который был спрятан за голенищем сапога. Мы были, наверное, на полпути к деревьям, когда из высокой травы выскочили Сенекоса и два десятка чернокожих воинов. Один схватил моего коня за уздечку и тут же получил пулю между глаз. Второй вцепился в ногу Элен, но я не мог стрелять, опасаясь ненароком ранить девушку. Тогда я прицелился в шамана, понимая, что после его смерти, масаи разбегутся кто куда. Я выстрелил, но не попал, поскольку боевая палица одного из воинов выбила меня из седла. Ударившись о землю, я почти потерял сознание, однако успел заметить краем глаза, что Элен пришпорила свою лошадь, вырвалась из окружения и поскакала в сторону ранчо. Сенекоса вскочил на моего коня и бросился в погоню. Вскоре оба исчезли из виду. Воины связали меня по рукам и ногам, понесли к деревьям. В самом сердце небольшой рощи, у родника, стояла хижина из соломы и коры. Не знаю почему, но эта одинокая хижина внушила мне безотчетный ужас. Жить вдали от племени в этих свирепых местах отважится только сумасшедший или преступник, которого изгнали за злодеяния и колдовство. Я догадался, что именно здесь Синекоса проводит свои отвратительные и, наверняка, непристойные обряды.
