Байстрюки

скачать книгу бесплатно


Это правда, если помнить о главном…

Человечество – не вымысел Фрейда…

Впереди – еще множество дней, да…

Да и ночи – ты да я – пополам нам…

Ты права, и я, конечно – зануда…

Это плохо, но, увы, – неизменно…

Улыбается прибой белопенно…

Так чудесно ожидание чуда…

Все прозрачнее, чем стекла трамвая…

Все аморфнее, чем пальцы на горле…

Все реальнее… Но мы – забываем…

Черным ластиком ночей мы все стерли…

Можно всё

Можно петь, можно пить, можно девок любить,

Можно пальцем в носу ковырять…

Можно Гордиев узел шутя разрубить –

Ничего, жизнь завяжет опять.

Можно выпить до дна, можно спеть до конца

Хоть никто, может быть, не услышит…

Можно даже послать восемь граммов свинца

Под свою непутёвую крышу…

Можно всё… Даже жить… Даже жить, и не пить…

Даже жить и не петь… Даже жить, и любить…

Только как это, Господи, сложно –

Не любить ничего, что мне можно…

Пена

Колючий и ничей

Не принятый нигде

Я – пальцами в ручей

И пеной по воде

Сам черт не разберет –

Навыворот и враз

По глади хладных вод

Лишь пена глупых фраз….

Имя на похоронке

Она не пишет стихов длинной-длинной строчкой

Ещё не знает, что рвётся именно там, где тонко,

И выглядит неприкаянной одиночкой -

Тревожной, нервной, чуткой, как сон зайчонка.

Её улыбке завидует Шерон Стоун,

А не завидует, так просто грустит в сторонке.

И кажется, я пожизненно арестован…

И кажется, моё имя на похоронке…

Июль мой жаркий, встретясь с её апрелем

Насупил брови, туч понагнал с востока

И молнии, не разбирая целей

С небес ударили весело и жестоко

А после гроз всегда остаются лужи

И небо в них дробится под сапогами.

У нас такая с ней намечалась дружба!

Да я своей любовью всё испоганил…

Байстрюки

Я напишу ещё один стишок,

Я сделаю ещё одно признанье,

Затем засуну голову в мешок

Молчанья…

Но разбредутся по большой планете

Поэта онемевшего стихи –

Глухой моей тоски слепые дети,

Немой моей печали байстрюки…

Проза

Зал ожидания (отрывок недописанной повести)

– Ну, за астрономию! – на правах главного спонсора произнёс первый тост Иван Андреевич, слегка копируя при этом интонации известного телегероя, и быстро опрокинул до пупа налитый стакан. На поминках пьют не чокаясь, хотя вряд ли кто-нибудь из сидящих вокруг с такими же стаканами понял, что это именно поминки. Но, в самых общих чертах посвященные в историю своего соседа по палате, они почувствовали, что тут не так-то всё просто, что за фасадом шутки спрятаны развалины чего-то важного, глубоко личного, и так же молча, сосредоточенно запрокинули свои, окаменевшие на миг, лица…

Четырёхместная палата замерла на секунду, привычно оценивая прозрачность ауры, только что плескавшейся в стаканах, и дружно потянулась к разложенной на тумбочке И. А. закуске, предварительно снесённой сюда всеми участниками мероприятия. Щедрые дары ранней осени захрустели на зубах, разом перебив резковатый дух сорокаградусной, стеклянная тюрьма которой сразу же была задвинута за ту же тумбочку – от греха, как говорится, подальше.

– Эх, хороша! – привычно выдохнул кто-то хвастливую водочную саморекламу, и хрустевшее зелёным луком молчание лопнуло, как воздушный пузырь поднятой со дна глубоководной рыбы, и рваными лоскутами забилось под железные больничные койки. Все заговорили разом, перебивая и недослушивая друг друга, посыпались стандартные застольные прибаутки; грубоватый мужской смех, приглушённый кляпом конспирации, наполнил тесное пространство унылой больничной кельи, и Ивану Андреичу вдруг показалось, что всё самое лучшее у него ещё впереди. Жизнь наладится потихоньку, подслеповатый правый глаз, поддавшись стараниям опытных эскулапов, обретёт прежнюю зоркость, чёрное пепелище подернется зеленоватой дымкой торжествующей жизни и белая, ослепительно-белая, чистая полоса придёт на смену только что пройденной – чёрной, словно сажевое нутро сентябрьской ночи…

Черты этого будущего, пусть и очень размыто, стали проглядывать уже сейчас. И они очень напоминали нежные, прекрасные черты практикантки Оленьки, третьекурсницы местного мединститута, несколько раз в неделю, во время дневных дежурств, чарующей весь мужской контингент их травматологического отделения. Вообще-то, Ивана Андреича, с его обожженной сетчаткой, следовало бы положить в более специализированную больницу, но таковых не было в радиусе доброй сотни километров, а потому, трезво рассудив, что это тоже травма, его и определили в обычную городскую травматологию. Поначалу это сильно нервировало И. А., ибо давало формальный повод усомниться в компетентности местных врачей, но глаз потихоньку прозревал, переставал слезиться на свету, и только небольшая резь и расплывчатость напоминали ему теперь о собственной неудачной попытке «покинуть Землю».