скачать книгу бесплатно
Быт Бога
Евгений Владимирович Кузнецов
Роман «Быт Бога» уникален тем, что его автор, сам в прошлом следователь, даёт подлинные картины быта и чувств всех, кому в жизни выпало быть как-либо причастным к уголовному делу. Работники органов, привлечённые лица, обыкновенные граждане, родные… Исследуются душевные и духовные переживания наших современников. Драматична и символична ситуация, когда человека подозревают в совершении преступления только потому, что он… брат следователя. – Ведь должен нормальный человек, пусть и должностное лицо, выгораживать близкого! И вообще – откуда и чего ждать? Предлагается новаторское мировоззрение в понимании жизни, её сути и смысла: поведение человека объясняется тем, что он на этом свете – побывать, а конкретно – ангелом или бесом. Оригинален и стиль романа: как бы сию минуту рождается и язык повествования, да и сама действительность! Автора интересует прежде всего человек как таковой. Роман публикуется в авторской редакции. На обложке фото из личного архива автора.
Содержит нецензурную брань.
Евгений Кузнецов
Быт Бога
Часть первая
Слова – большими буквами, слова себе говорю – словно пишу слова одними заглавными буквами.
…В эти самые "органы" я был заслан.
Наверно, заслан?..
Заслан, конечно!
Работал сегодня да работал, печатал сегодня да печатал… было оно, сегодня, да было…
Особенно вдруг засобытилось во мне: будто Кабинет чуть качнулся, чуть наклонился, и ощутил я крен, явный крен – и по-особенному сразу забредилось вокруг: не просто уж вся "управа", со всеми этажами-коридорами, как была, так и есть Здание и Здание, а – по поводу меня, вся по поводу меня!..
Никого сегодня вроде бы не допрашивал – и не собирался допрашивать, долбил вроде бы обвинительное – только и печатал "обвиниловку"… из Кабинета и не выходил… ни с кем ни о чём не говорил, телефона и не трогал…
И думал-чувствовал я, живой, – всё как живой: пестро, прерывисто и как бы походя.
Дышу-то ровно, только… дышу ли?..
–– Я родился – и сразу же я – я… – повторял привычно, что привычно теперь повторяю.
Виноватость, прежде всего, ощутил в себе, во мне… Будто что-то вдруг узнали про меня, будто про меня что-то узнали, будто про меня узнали что-то…
А сам – прислушиваясь к себе – всё печатал.
И притом будто знают сейчас обо мне затайное моё… Моё!.. Затайное!..
Утром – нет, крена этого не было… Вчера?.. И вчера весь день и вечер не колебалось ничего, не плыло…
Нет-нет! Никто, нет-нет, обо мне ничего не знает, нет-нет, и знать не может!
Печатал, печатаю, ещё много печатать…
И всё со мной, с живым, нормально – и как правдиво, как достоверно я сейчас излагаю! – Мысли и чувства мои прерывисты, мозаичны и – словно бы между прочим.
С утра что: утром проснулся я, открыл форточку, впустил в свою Комнату свежие те, колкие крики ворон… На строгий желудок мой с чаем оделся, пошёл, вышел из "общаги"…
Впрочем… Я иду на работу, я иду с работы… Но ведь это неправда! – Просто ноги сами выступают. Я же сам – где ещё и как!..
Да… Разве что. А тут – старуха…
С утра, с утра на меня посягают.
Старушка вывела развонять свою собачку – а поглядела-то на меня!..
Тревога жизни, тревога жизни…
О, я и сам-то боюсь всё знать о себе, обо мне, – затайное-то, закрайнее…
Потом что – улица, "управа", лестница, коридор, Кабинет…
И вот теперь чую: и ещё как-то собираются на меня посягнуть…
И ранимо ощупывал себя, меня, ранимого, изнутри.
Кишат вокруг, все кишат…
Маня?..
Потом что: видел, как Маня – там, где он был: словно за стеклом непроницаемым по черте сдвинутых столов, моего стола и его стола, – курил, допрашивал… А когда отпустил он "человека", нацелился на меня виском:
–– Ну, и… И, ну…
–– Не я.
–– А чего?
–– Песню пою.
Это я ему про моё живое поведение меня, живого.
Ведь я, который я, чаще – обо всём одновременно, то и другое перемежая и ничем не сковываясь.
Он, Маня, в ответ долго был там, где он был Маней – худым, узким, бледным, как, стало быть, и до этого был таким – там, где он был таким, – лет тридцать.
И он, я видел, через два стола виртуозно посмотрел на меня, спросил, ничего не спрося:
–– Какую же?
Нет ничего, подумал я походя, странного – есть всё стороннее.
Кишат, кишат…
Стыдился – я всегда даже стыдился бумагу-то покупать эту… туалетную…
А теперь – а сейчас так-то событится во мне, и так бредится всё вокруг, словно… Ну, словно прочитали тут, на всё Здание, письмо, что ли, моё любовное раннеюношеское… или словно мне в чём-то гигиеническом своём, в моём, предстоит признаться!..
Ругают меня когда, – защитно думалось – так я будто в доме сразу в каком-то, который – мой, а вот снаружи его слышны шаги, которые мимо, мимо…
И – что?.. А так и буду печатать не шевелясь.
Хвалят же когда меня – много хуже… Мне тогда так, будто в дом в мой тот пришли чужие и говорят – словно их об этом спрашивают! – мол, хорошо… что я вообще есть!..
Свищёв?..
Потом я видел-слышал, как Свищёв вкатился, поздоровался, спросил про мои дела – про "дела".
–– Веду себя!
Непроизвольный-то какой я нынче стал!.. Раньше-то был закованный, затайный… (Вот, кстати, все обо мне теперь и настороже!)
Он же, Свищёв, – там, где он, а там он маленький и в форме маленькой, – усмехнулся служебно:
–– И оба к тебе просятся!
Извини, мол, что тебе двойная работа.
Сразу мне на мой стол дело и материал бросил. Я лишь чуть глянул – вижу: дело – "возобновить", а по материалу – "возбудить".
Свищёв, пятясь, убежал – и всё прыгал в кармане ключами: повышения, небось, – там, где он ждёт повышения, – ждёт.
Вошёл, вышел.
Все, думал я походя, рассуждают – и живут, и живут! – так, словно садятся на какой-то промежуточной станции.
А я – будто на конечной.
И я, да, стал листать.
Ничего уже вроде бы не думал… Нет, так не бывает. Если не думал слова или мысли, так всё равно думал видения.
И кто, и что?..
…Живу – как бегу по раскалённым углям: жжёт, стоять невыносимо, а бежишь – и легче: от усталости.
…Материал, под скрепкой, был свежий, в несколько листов, надо было, само собой, "решать" его в первую очередь: "по нему", значит, "человек" был "доставлен", в коридоре. А дело – пыльное, с корочками с исчерканными – было "тёмное" с полгода, а сегодня, стало быть, пришёл, с утра пораньше, кто-то и рассказал что и как: ему, конечно, вот она, бумагу – чистейшая, быть стало, явка с повинной.
Но почему, в конце концов, такой пьянящий меня и яснящий меня Крен?!..
–– Я – ведь я… Я ведь – я…
Листая – и прислушиваясь к себе – уверенно это пока и понимал:
–– Я только лишь родился – и сразу же я есть я. Или, может, так сказать: лишь родился – и сразу у меня есть я, а я сразу заимел меня… Так что верней и короче: я – я, я лишь родился – и сразу я – это я.
И все и всё – и вокруг, и сверху, и снизу – посягают и посягают на меня.
Недавно я это понял!.. И понял, что всегда, всегда это понимал. И понял, что надо всегда это помнить. Потому и нерв во мне нынче такой – страстный нерв, живой нерв. И, конечно, секретный, секретный!..
Крен зыбкий чуя – целое, право, явление природы, – уже слушал радио и шаги в коридоре – побольше б только сгрести на себя со всех сторон всего стороннего и Крен расшифровать.
Все как, вижу, себя ведут – ведут себя с утра до вечера, с детства до старости так: что самое важное, самое главное всегда – где-то, где-то, не тут, не здесь, где угодно, но именно – где-то!..
Оба!..
Оба, значит, ко мне просились…
…Я всегда весь тут. Я всегда тут – весь.
Идеал – так его ущербинка оживляет, как листочек варенье.
Будни – так если я сию минуту не смотрю на простор, это не значит, что я сию минуту его не вижу!..
…И я позвал – да, позвал одного, одного из двоих, этого самого "человека по явке"…
Уверенно стало недавно мне думаться, и стал я нынче уверенно знать, что даже и дела-то ни единого уголовного мне на сделать, если – ежели не повторять и не вторить:
–– Я только родился – и уж сразу я – я…
…Я не знаю, откуда говорятся во мне эти слова – свет вокруг или темнота, иду или еду, засыпаю или проснулся…
Они – будто рядом.
Или я – рядом с ними.
…Тут – потом, что увидел я, – Свищёв опять вкубарился, схватил тот, под скрепкой, материал, веером омахнулся им, – дескать, занимайся спокойно "явкой", а, мол, "человек по материалу", что сейчас в коридоре, будет теперь "за другим" (у другого, видишь ли, следователя) – и выпал за дверь…
Вошёл, вышел…
Томная!..
И Томная сразу приходила… (Маня, не посмотрев на меня, покраснел.) Спросила про дело это – будто не знаю я, что она "сидит на тёмных"… будто не знаю я о её аккуратной форме, аккуратной речи… аккуратных её ушках…
Вошла – вышла…
Я её раньше и звал так, не нежно: Тёмная…
Полистал я было дело, потом, да, попросил этого своего "человека", Веретенникова, "побыть в коридорчике"… Пошёл за почтой.
Второго – в коридоре, тут, у окна, в тупике коридора – того-то, второго-то, уже не было…
Бред реальности, бред реальности…
Вернулся я, позвал опять Веретенникова – с "явкой", что ли, поскорей разобраться.
…Я сам с собой хочу быть на пределе искренности.
Я хочу быть на пределе!
