скачать книгу бесплатно
– А чего это он?
Приятель недоумевал, а Юлия все поняла, да и как не понять, если сама хотела окоротить. И Тулуп хорош, друг называется, слушал и ухмылялся. Забыл, сколько раз за него заступались. Да без него деревенские пацаны давно бы заклевали недотепу.
В новогодние каникулы учительнице привезли дрова. Три дня ходил, присматривался к сваленной у забора куче сосновых чурок, потом подкараулил мать Юлии возле калитки и предложил:
– Татьяна Робертовна, давайте я вам дрова поколю и уберу, а то прямо на дороге валяются, растащить могут.
– Мне вроде обещало начальство, да что-то не торопится.
– Обещанного три года ждут.
– А тебе не тяжело?
– Да мне в удовольствие. Дома на всю зиму заготовил, пока отец в тайге.
– Ну, если в удовольствие, буду благодарна. Только на пятерки по блату не рассчитывай.
– Да нужны мне эти пятерки, я и на тройках до конца года доеду.
– Только до конца года, а потом?
– Работать пойду, и в тайгу хочется, там интереснее.
– Может, ты и прав, занятие для настоящего мужчины. Подожди, я топор вынесу.
Он придирчиво осмотрел топор и забраковал:
– Слабенький, и топорище расхлябанное. Сразу видно, что мужика в доме нет.
– Так уж получилось.
– Не переживайте. Я домой сбегаю и свой принесу, тут рядом.
Колоть дрова он любил и умел. Особенно ему нравилось, когда чурки разлетались с одного удара. Хотелось, чтобы Юлия вышла и посмотрела, как ловко у него получается. Но она не выходила. Татьяна Робертовна догадалась, о чем он думает, и сказала:
– Юля у меня приболела, пойду чаем с малиной отпаивать.
На всякий случай он выбрал толстенный чурбак, высмотрел метик, тюкнул по нему топором, удостоверился, что в нем наметилась щель, в которую оставалось ударить колуном, чтобы чурбак развалился, и откатил его в сторонку, надеясь, что Юлия все-таки выйдет и он сможет показать свою удаль. Но вышла только мать, переодевшаяся в старое осеннее пальто, и стала собирать в поленницу колотые дрова.
– Не надо. Я сам все сделаю.
– Должна же и я свою лепту внести. Юля тоже хотела, но ей переодеться не во что.
– Так болеет же. Зачем рисковать. – Но в отговорку не поверил: если бы хотела, могла бы и выйти.
– Кстати, почему тебя Коляном дразнят?
– Потому что я и есть Колян.
– Некрасиво как-то, – поморщилась Татьяна Робертовна, – словно беспризорник из ночлежки. А ты вон какой статный парнина. Тебе же по святцам имя давали. Существует два праздника – Никола летний и Никола зимний. Овчинников из Юлиного класса родился в августе, значит, он Никола летний. А ты в ноябре, значит, Никола зимний. У вас даже характеры соответствуют. Он мягкий и покладистый, ты – сильный и волевой.
– Я и не знал.
– Теперь знаешь и требуй, чтобы звали Николой.
– Как я потребую?
– Характер покажи.
Когда стало темнеть, Татьяна Робертовна сказала:
– Хватит. Согласно законодательству у школьников укороченный рабочий день. Этак меня и привлечь могут.
– Да тут немного осталось.
– Все, все, все, никаких разговоров. Пойдем чай пить.
– Неудобно как-то, – начал отказываться, хотя самому не терпелось увидеть Юлию.
– Это мне неудобно отпускать работника, не угостив.
Он почему-то думал, что в квартире приезжей учительницы должен быть какой-то особый порядок и особые вещи, но ничего особенного не увидел, разве что свободного места больше. Без лишних ведер, чугунов с кастрюль. Стол в горнице был уже накрыт. Юлия разливала чай. Каждая чашка стояла на блюдце. Его мать блюдца под чашки не ставила. А радиола «Рекорд» такая же, как и у них. Но этажерки с книгами в его избе не было. Над кроватью, чуть выше подушки, приколот портрет бородатого мужика. Сестра Верка тоже вешала открытки с артистами, но этот на артиста совсем не походил. Юлия была одета в махровый халат с капюшоном, как у брезентового плаща, и он никак не мог понять, зачем капюшон домашней одежде, неужели на случай дырявой крыши? Но спросить постеснялся. А про мужика спросил.
– Это Папа Хем.
– Чей папа, твой?
– Близкие так звали, а в историю он вошел как писатель Эрнест Хемингуэй.
– Не слышал о таком.
– В школе его не проходят. А он, между прочим, в Африке на львов охотился. А за рассказ, как старик голубого марлина поймал, Нобелевскую премию получил. Самый модный писатель. Дядя мой обожает его.
– Дашь почитать?
– У меня книги нет, и в школьной библиотеке тоже. Я ее у дяди читала.
– Не ожидал, что ты про рыбалку любишь.
– Думал, что я сентиментальными романами увлекаюсь. Заблуждаешься, я предпочитаю настоящую литературу.
Дома она была совсем другая и не казалась задавакой. Нормальная девчонка, с которой можно разговаривать. Так бы мирно и разошлись, если бы ее не потянуло расхваливать Тулупа, какой он умный и как много знает.
– Так он же ничего делать не умеет, – не выдержал он.
– А ты хочешь сказать, что мастер на все руки?
– Не на все, но кое-что могу.
– Например?
– Валенки подшивать могу, а он не может.
И в Юлию сразу же вернулся ее привычный гонор надменной городской красавицы. Расхохоталась и, давясь смехом, спросила:
– А зачем ему валенки подшивать, он после школы в университет поступит. В городе жить будет, а там в валенках не ходят.
Задело. Прищемило. Поблагодарил за чай и быстренько выскочил на улицу. Но домой не пошел, сделал крюк, чтобы посмотреть на окна Ольги, женщины, которая выбрала его, царицы, с которой городская пигалица ни в какое сравнение не идет. Постоял, но вспомнился почему-то не жаркий шепот в постели, а металлический голос в магазине. Понимал, что если постучится, нарвется еще на одну обиду. С раздраженной мстительностью помочился в сугроб и повернул к своему дому.
А Юлия и Тулупу разболтала про валенки. Тот подошел на другой день и спросил:
– Значит, валенки умеешь подшивать?
Чего смешного они в этом нашли, он не понимал.
С Юлией не разговаривал до конца года. Делал вид, что не замечает. Если случайно оказывались рядом, демонстративно отворачивался. Она в ответ равнодушно посмеивалась без гримас и эмоций.
В такой молчаливой ссоре дожили до ее выпускного вечера. Торжественную часть чужого праздника он пересидел дома. Слушать поздравления с напутственными речами парторга и учителей желания не было. Тем более, что его поздравлять было не с чем. Но появиться на танцах имел полное право. На углу возле школы рос большой куст белой сирени. Единственный на всю деревню. Говорили, что его привезла из Красноярска приезжая учительница. Посадила, и сирень принялась. Ухаживала за ней, поливала, убирала сухую листву. Отработав положенные три года, вернулась в город, а на следующую весну кустик зацвел. Разрастался, богател. Любители пробовали отсадить в свои палисадники, но не получалось. Кто-то из ее учеников назвал сирень Анной Сергеевной, и прижилось имя. Еще на днях на сирени назревали всего лишь бледные бутоны, а к выпускному, как по заказу, куст дружно зацвел. Засмотрелся. И тут его окликнули. Повернул голову. В двух шагах от него стояла Юлия и улыбалась.
– Любуешься!
– Красиво цветет! Почему бы и не полюбоваться.
– А подари мне ветку с пятилепестковым цветком. На счастье! – И протянула ему холодную узкую ладошку.
После такой нежной улыбки и ласкового голоса глупо было вспоминать старые обиды. Он шагнул к кусту, выбрал пышно цветущую ветку и протянул Юлии.
– Считать будем?
– Я верю, что он есть, дома обязательно найду, – сказала срывающимся голосом, потом обвила его шею оголенными руками и поцеловала. Мягкие и горячие губы долго не отпускали его. Ветка сирени в ее руке царапала шею. Голова кружилась.
Когда Юлия опустила руки, он поднял голову и увидел, что Тулуп стоит на школьном крыльце и смотрит на них.
– Тебя ждут, – еле выговорил он.
– Я знаю, – нисколько не смутившись, беспечно прощебетала Юлия и помахала Тулупу.
Смотрел на уходящую и продолжал слышать, как билось ее сердце.
Что это было? Не понимал он Юлию. Не понимал.
* * *
В девятый класс он не пошел, да его никто и не уговаривал ни дома, ни в школе. Отец выпил с леспромхозовским начальником, и парня пообещали пристроить, а пока гулял на свободе. Чтобы жизнь медом не казалась, отец плотно запряг в домашние дела и муштровал так, что ни охнуть, ни вздохнуть. Никола не мог дождаться, когда выйдет на работу, там хоть вечера свободные и выходные положены. И зарплату, как взрослый мужик, получаешь.
Вечером с парнями сгоношились на выпивку и уперлись в поселок на танцы. Да еще и леспромхозовская деваха попросила проводить, а сама возле дома даже поцеловать не дала. Вернулся среди ночи, не успел заснуть, а отец уже будит. Недовольный, ворчит, подгоняет. Мать пытается заступиться.
– С вечера надо предупреждать.
– А где его с вечера до утра носило.
Он помалкивал. Надо было пораньше вернуться, да не хотелось от компании отставать. А ведь знал, что поднимут.
– И тебе работа есть, с нами поедешь, – приказал матери, – Верка пусть дома управлятся.
Понягу собрали неподъемную. До берега брел, запинаясь. Окончательно проснулся только в лодке, на свежем ветру.
Отец работал бакенщиком. На берегу у него была избушка, приспособленная под мастерскую. По договору с колхозом он должен был сделать десять саней, за это ему разрешалось заготавливать сено.
Приехали, разгрузились, попили чаю – и сразу за дело. Сначала проверили сети. Мать оставили разбираться с рыбой, а сами отправились в лес. Пока выбирали жерди для оглобель, отец показал небольшую, но чистую полянку и велел вечером скосить.
Ужинать сели уже в сумерках. Заснул сразу. Где-то под потолком занудствовал шальной комар, по другую сторону занавески храпели на два голоса мать с отцом, но спать не мешали.
Истеричный лай разбудил, когда уже светало. Поднялись все трое. Ему показалось, что мать первой подбежала к двери. Отец сразу понял, какого зверя встретил кобель, схватил свое ружье, а второе не раздумывая протянул ему.
– Ребенка-то оставь!
– Пусть идет, – оборвал отец и, не оглядываясь, выбежал на улицу.
Движением ладони отец приказывал держаться у него за спиной. Сразу за избушкой начинался редкий подлесок. Медведя было не видно, но пес лаял так громко, что казалось, будто они совсем рядом. Когда между сосенок мелькнула белая шкура кобеля, он даже приостановился от неожиданности. А пес мелькнул и снова пропал в темноте. Но воинственный лай не прекращался, а сквозь него проступал грозный медвежий рык, похожий на хрюканье. Отец остановился, когда до схватки оставалось метров пятнадцать. Пес бросался на медведя, норовя вцепиться ему в ляжку. Зверь сбрасывал его, уворачивался, отбегал и сам бросался на собаку. Отец выждал момент, когда перед ним задержится медвежья спина, и выстрелил. Зверь взревел и встал на дыбы. Он был уверен, что после отца добивать нет надобности, и все-таки не удержался, пальнул в медвежью грудь, и так получилось, что рухнул он после его выстрела. Собака первой поняла, что медведь неопасен, и кинулась к нему, рвала за бока и давилась шерстью. Он тоже сделал шаг, но отец загородил дорогу и придержал за руку.
– Погодь, не торопись. Всяко может случиться.
Потом, когда разделывали тушу, спросил:
– Струхнул, поди?
– Да вроде нет.
– Значит, не успел.
– Наверное. – Такое объяснение его устраивало. – Все так быстро произошло, я даже не понял, как выстрелил, но прицелиться не забыл.
– Ладно. Герой. Ловко управились. И пес геройский. Бобка, Бобка, иди ко мне.
Но того никакие похвалы не могли отвлечь от бурой туши. Остервенело рычал и отфыркивался от выдранной шерсти.
– И куда стоко мяса девать! Битый центер. Ты знаешь, где бригада взрывников русло чистит?
– Конечно, знаю.
– Газуй к ним, скажи, чтобы водки взяли и приезжали за мясом.
В лодке ему не терпелось рассказать, как они с отцом добыли медведя, но от волнения рассказ не получался: залаял Бобка, разбудил, отец схватил ружье, побежали, Бобка рвет медведя за ляжки, отец выстрелил первым, медведь поднялся на дыбы, и тогда пальнул он, и медведь рухнул к его ногам. Боялся, что мужики не поверят, но они слушали, не перебивая, и понимающе кивали.
Когда привез взрывников, отец уже разделал тушу и, сидя на чурбаке, бросал Бобке куски мяса и нахваливал его самыми нежными словами, которых даже детям не говорил. Мать стояла у плиты и варила медвежатину. Мясо еще не успело дойти, но отцу не терпелось налить гостям.
Он еще ни разу не выпивал при родителях. Отец протянул стакан.
