скачать книгу бесплатно
Господи! Прости за всё меня!
Знаю, девонька, как жизнь твоя соткётся,
Потому что ты – ведь это я!
Человеческая жизнь – это даже совсем не малая планета. Это – космос. В ней много чего заложено, но реализуется у всех по-разному. И, к сожалению, далеко не в полной мере.
И кому-то нужно было, что я взяла и родилась? То есть вошла в большой мир, в котором уже обитает и живёт множество других людских существ, и моя дальнейшая судьба пересечётся со многими судьбами других.
Схема любой жизни в чём-то перекликается с макрокосмосом Вселенной. Сгусток праматерии. Большой взрыв. Рождение Вселенной. Её расширение.
И вот – Я. Вначале – зародыш, поселившийся в женской матке. Болтаюсь там, привязанная к матке пуповиной и через пуповину получающая от мамы всё необходимое для роста и поддержания жизни. Но все мои пращуры-предки своими генами уже живут во мне и предопределяют моё дальнейшее развитие.
Вначале я не похожа на человеческую особь. Головастик. Хорда вместо позвоночника. Жуть!
Серия превращений – и я готова к выходу в большой мир. Уже не зарождаюсь, а рождаюсь. Шок и стресс. И мой крик. То ли боль, то ли ужас. А-а-а! Куда это меня вынесло? Но мои лёгкие расправляются, я делаю вдох. И начинаю жить по-новому. Правда, не осознаю этого. Живу ощущениями.
Тепло. Сыта. Мне хорошо: сплю.
Холодно. Проголодалась. Мучают газы в животе. Плачу: дескать, эй, помогите мне!
Моя мама берёт меня на руки, я впиваюсь в сосок её груди. Чмокаю. Успокаиваюсь. Мне опять хорошо и спокойно.
И я – ужасная эгоистка. Мне нет дела до других. Мне надо, чтобы только мне было хорошо. Мой мир вначале ограничен кроваткой, материнскими руками. Смотрю на мир, как правило, снизу вверх. Говорят, в первые дни после рождения зрение у младенцев вообще перевёрнуто. И поскольку голова моя ещё не держится прочно на шее, я и не пытаюсь что-то видеть. Сейчас это не главное. Главное: есть, спать, какать и писать. Расти.
И я расту. По мере моего роста мир начинает мало-помалу раскрываться и расширяться. А я превращаюсь в неутомимую исследовательницу всего, что попадает в поле моего зрения. Мне интересно трогать разные предметы и тянуть их в рот, чтобы ощутить их вкус. Если нет подходящего предмета, годятся пальцы руки. Спустя какое-то время делаю открытие: можно и собственную ногу подтянуть ко рту и сосать пальцы на ноге.
Однако лежать и сосать пальцы становится уже скучным занятием. Я пытаюсь перевернуться на живот. Удаётся. Потом начинаю ползать. Пытаюсь встать на ноги. Надо же! Удаётся! Мама меня придерживает, и я прыгаю, как на пружинках. Развиваю мышцы ног.
И вот я пошла. Превратилась в человечка прямоходящего. О, какие возможности открываются для познания мира! Этот исследовательский интерес порою по недосмотру взрослых может обернуться бедой. Однажды, двухлетняя, я перевесилась через подоконник и чуть не выпала со второго этажа непряхинского дома. Чуть не выпала, потому что зацепилась платьем за большой гвоздь и повисла вниз головой. Мои братцы, один трёхлетний, другой пятилетний, игравшие поблизости, схватили меня за подол и за ноги и не дали выпасть. Дружным криком они привлекли внимание мамы, которая вышла на кухню. Я была спасена.
Мои братцы осознанно совершили подвиг. Они не были уже такими эгоистами, как я.
А когда я родилась и меня принесли из роддома, они поначалу встретили меня отнюдь не дружелюбно. Трёхлетний Герка заметил между мной и собой всего лишь одно отличие, но очень существенное на его взгляд. Он критически глянул на меня, голенькую, и спросил у бабушки:
– А почему у неё нет письки?
Бабушка моя, простецкая по натуре, пошутила:
– Она же в больнице родилась. Вот дохтур ей и отрезал петуха-то!
Герка был потрясён и проникся ко мне сочувствием: как же я буду писать?
Ну а братец Женька ещё совсем маленький, всего на год с небольшим старше меня. Он спал в младенческой люльке, и теперь его удалили из неё, а на его место положили меня. Это его возмутило: посягательство на его территорию! Рёв и протест. И когда мама взяла меня и положила на свою кровать, чтобы перепеленать, Женька, затаивший мстительное чувство, схватил за край пелёнку и попытался сбросить меня на пол. Кстати, нечто подобное он тоже испытал от своего старшего братца. Мама купала Женьку в корытце, а Герка от обиды, что купают не его, запустил в Женьку мокрой пелёнкой.
Я – младшая. Со мной много хлопот. Когда мне было около трёх месяцев (апрель 1940 года), наше семейство переехало в небольшую шахтёрскую деревню Даниловка в северной части Казахстана. На это у моего отца были свои резоны. Но в дороге я простудилась и по приезде чуть не умерла. Двустороннее воспаление лёгких, осложнённое плевритом.
Отец нашёл попутную лошадь с телегою, уговорил возчика и отправил меня с мамой в больницу за два километра от Даниловки. Сам ушёл на работу в ночную смену.
Мама привезла меня в больницу почти бездыханной: я была синяя и хрипела. Врач не принял меня, сказал: помочь ничем не смогут, ребёнок не выживет, он уже в агонии. Мама в прострации, не знала, что делать. Какая-то женщина довела её до аптеки.
Дальше вспоминал отец. Он пришёл с ночной смены, лёг отоспаться. Вскоре его разбудила бабушка, которой сообщил кто-то из приехавших в Даниловку, что я умерла.
– Вставай, Андрей! – трясла она сына. – Люся умерла, надо ехать за ней и матерью. Сказали, она в аптеке ждёт.
Отец вскочил, бестолково стал одеваться, не соображая, что просовывает ноги в рукава рубашки. Потом оделся кое-как, выскочил в сени и разрыдался. Корил себя: я повинен в этой смерти со своим переездом!
Бабушка лучше владела своими эмоциями, в своей жизни ей довелось не раз хоронить своих и чужих деток. Она прикрикнула на сына, отец выбежал из избы. Что делать? Где искать лошадь? И он побежал в райцентр и не помнит, как всю дорогу он не шёл, а бежал.
Нашёл маму и меня в одной из квартир, и я была ещё живая. Отец выпросил лошадь у местного начальства. Гнал, нахлёстывая лошадь кнутом. В голове сверлила мысль: «Я не могу допустить этой смерти!»
Привёз домой. Ужас. Я хрипела и слабенько стонала. Грудка и живот вздулись. Синее личико. Отец побежал за фельдшером. Тот сделал мне какой-то укол, потом сделали клизму, чтобы освободить живот. А затем фельдшер безнадёжно махнул рукой и сказал: всё равно умрёт. Бедная моя мама сотрясалась от дрожи – плакала.
И тут взвилась бабушка:
– Ну да как же! Умрёт! Андрей, беги у кого-нибудь по соседям выпроси аржаных отрубей. А ты, Шура, перестань реветь! Найди марлю. Затопляй печку, грей в котелке воду. Дело надо делать, а не реветь! Не умерла ведь ещё Люська-то!
Отец вернулся быстро. С отрубями. Бабушка их распарила, переложила слоями марли, и в этот горячий компресс завернули моё умирающее синюшнее тельце, оставив открытой только головёнку.
Дальше вспоминала бабушка. Рассказывала мне уже взрослой:
– Глядим, лицо стало розоветь, ты завздышала, изо рта пошёл дурной дух, грудка и живот обмякли, и ты заснула! А потом и выздоровела! Дохтур, когда тебе уже семь лет было, узнал, что ты оживела, сказал: «Ну чудо, да и только!»
Бабушка любила пересказывать этот случай. Отец же не мог слушать её рассказ спокойно: темнел лицом и уходил. Лишь однажды – я была уже взрослой – он, всё ещё переживая прошлое, сдавленным голосом сказал:
– Да, доченька! Чуть мы тебя не потеряли.
А у мамы относительно меня развился постоянный страх за мою жизнь. Куда бы она ни шла, ни ехала, старалась оставить меня дома под присмотром бабушки. Старших мальчишек берут то в гости, то на покос, то за грибами-ягодами, а меня оставляют дома! Обидно! У меня тоже по этой причине развился комплекс. Я его называю: «Меня не взяли!» Уже взрослая, уже учусь, работаю, уже сама мама, но каждый раз, когда при стечении обстоятельств меня оставляли в стороне событий, я страдала: опять меня не взяли!
Но это ещё что – «меня не взяли»! Иногда меня вообще не было! В детстве я частенько листала семейный фотоальбом. Он был небольшого формата в светло-жёлтом переплёте. В его толстые картонные листы были врезаны фотографии членов нашего семейства.
На одной из фотографий вижу мою бабушку с толстощёким мальчишкой. Рядом большая раскрашенная утка. Спрашиваю бабушку, тыча пальцем в бабушкино изображение:
– Это ты?
– Я, – отвечает она. – А это Герка.
– А я где?
– А тебя ишо не было. Ты не родилась. Мы жили тогда в Баландино.
И на других нескольких фотографиях – «меня не было». Мне это странно и удивительно. Я мала, живу только в настоящем времени. Для меня нет ни прошлого, ни будущего. Я сейчас живу. И мои родители, бабушка были всегда. И я снова удивилась, когда узнала, что и родители мои не всегда жили вместе.
Вижу на другой фотографии мою маму с каким-то высоким дяденькой. В пальто оба. Стоят боком и держат друг друга за руки, словно прощаются. Лицом обратились к фотографу.
Пристаю уже к маме с вопросом:
– Это чей дяденька?
– Да так, учитель один. Я тогда на учительницу училась.
– А где папка был?
– А я его ещё не знала. Он жил в другом месте.
– А где мы были? – спрашиваю, имея в виду братцев Герку и Женьку и себя, разумеется.
– А вас не было. Вы ещё не родились.
– А где же мы были?! Не родились – что это значит?
Оказывается, всё наше семейное бытие начиналось со встречи двух людей в Непряхино: моего папки и моей мамы.
И вот как это происходило.
Начну с мамы. Хотя это не имеет никакого значения, с кого – мамы или папки – начинать.
До 1933 года мамина семья Тырдановых проживала в деревне Запивалово, недалеко от Чебаркуля. Это в Челябинской области на Южном Урале. Деревенька небольшая. Вся администрация находилась в соседнем селе Травники, километра за два–три от Запивалово. Я, например, знаю, что маму после рождения в 1916 году крестили в Покровской церкви в Травниках – у меня сейчас есть архивная справка с выпиской из церковной книги, что в дореволюционные времена соответствовало нынешнему свидетельству о рождении.
В начале 1931 года маме 14 лет. Она записана уже членом колхоза в Запивалово, заведует детскими яслями и по совместительству избой-читальней, а также является секретарём комсомольской ячейки. Эти сведения я получила из справки, выданной Тырдановой Александре Ивановне для поступления на девятимесячные курсы подготовки учителей. Между прочим, мама недавно лишь сама окончила 4 класса начальной школы и с таким вот багажом знаний – в учителя. Что делать? Стране не хватало учителей, особенно в сельской местности. До революции в сельских районах было до 90% неграмотных, и в 1921 году на съезде комсомола Ленин определил главную задачу молодёжи: «Учиться, учиться, учиться!» И теперь взят курс на ликвидацию неграмотности. Даже взрослых посадили за парты, создав курсы с названием «Ликбез». Какая-нибудь тёмная ещё сельчанка водила пальцем по классной доске, читая по слогам:
– Ма-ма мы-ла ра-му.
Курсы мама окончила в январе 1932 года. К этому времени её родитель надумал уехать с семьёй в село Непряхино. Подальше от созданного колхоза. Власти тогда что-нибудь да провозглашали, чтобы построить социализм в «отдельно взятой» стране. И началось! Раскулачивание. Обобществление скота. Погоня за процентом согнанных крестьян в колхоз. Увидел мой дед Тырданов на деле, что ничего хорошего в колхозе для семьи он не получит. Семья и так полунищая – сказался голод 20-х годов, а тут последние крохи достояния забирают. Лошадь уже забрали. К корове приступают. Как жить с малыми детьми? В Непряхино дед Тырданов (хотя он ещё не дед, и мама моя ещё не мама) устроился плотником на действующую шахту. Не только ведь шахтёры, нужны были рабочие разных специальностей. И дед стал рабочим.
Своими руками дед построил удобную и просторную землянку для своей большой семьи. Старшая дочь Шура в сентябре 1932 года после окончания учительских курсов получила назначение в Непряхинскую школу. Так записано в её трудовой книжке. Ещё записано, что она по профессии – учитель. Член ВЛКСМ, член профсоюза с 1932 года. Ценнейший для истории семьи документ – трудовая книжка! Можно установить даты, место работы и проживания любого трудящегося в советское время…
Через год маму возвращают учительствовать туда, откуда она была направлена на учительские курсы и где ощущалась нехватка учителей. В трудовой книжке имеется запись, что с 1 сентября 1933 года она работает учителем 1-го и 3-го классов в Травниковской начальной школе. В это время её то и дело делегируют на районные конференции учителей. Это видно на больших фотографиях в нашем семейном альбоме. У неё взрослое, независимое лицо. Она – учитель! Я, правда, подивилась маминому не совсем презентабельному виду на одной из фотографий участников конференции. И не только маминому. Все одеты кто в чём и абы как. Мама сидит в первом ряду. В белой кофточке, в плотно повязанной «по-комсомольски» косынке. А ноги в шерстяных носках и галошах. Без чулок. Не зима, видать.
– Фу, мама! – обратилась я как-то к ней. – Чего это ты в галошах на голые ноги?
– Так ведь грязь была непролазная. Да и обуви хорошей у меня тогда не было. Разруха в стране. Ребятишки были босы, в школу многим не в чем было ходить.
Мама хвалилась, что её постоянно отмечали грамотами за хорошую работу. И вот её через год, в 1934 году, направили работать в большое село Верхние Караси. Она попадает в крепкий учительский коллектив. Директор школы – Павел Михайлович Рохмистров, пожилой уже учитель с дореволюционным стажем. Его жена Александра Тимофеевна тут же. Она потом стала моей первой учительницей.
Здесь мы остановимся. Вернёмся на год назад. В 1933 год…
Село Вознесенка в Башкирии. Недавно произошли драматические события в семье Кузьмина Алексея Васильевича – моего другого деда, которого я никогда не видела. Его, организатора первых сельскохозяйственных артелей по совместной обработке земли при советской власти, по навету односельчанина объявили кулаком и разлагателем колхоза, посадили в тюрьму, затем угнали вместе с эшелоном арестованных куда-то в район Акмолинска. Это в Казахстане. Город не однажды переименовывали. В советское время при Хрущёве он был Целиноградом. После крушения Советского Союза столицу Казахстана перенесли из славного города Алма-Ата сюда, и город опять переименован. Астана называется. И совсем недавно дали новое имя городу: Нурсултан. Сразу скажу: там где-то и остался в земле прах моего деда Кузьмина Алексея Васильевича.
Моему будущему папке, когда в марте 1933 года арестовали родителя, шёл 19-й год. У него имелся небольшой опыт работы в геологических партиях в золотодобывающем районе Вознесенки – вначале учеником, потом в должности коллектора. Последнее место работы – Поляковский прииск 2-го Башкирского комбината. Уволен 5 мая 1933 года по собственному желанию. И вот почему. Со своей матерью они приняли решение разыскать осуждённого и высланного главу семьи. Большинство раскулаченных из Вознесенки направлялись в Сибирь, в тайгу в районе Ново-Кузнецка.
Продав корову, мои папка и бабка с огромными трудностями и дорожными приключениями поехали туда же. Вознесенских многих видели, Алексея Васильевича туда не привозили. Вернулись в Вознесенку. Своего дома у них не было, ещё до ареста главы семейства жили в чьём-то доме, опустевшем после выселения из села прежних хозяев. Корову продали, чтобы были деньги на дорогу. Как и на что жить? Мой папка получил от своего руководителя геологической партии рекомендацию на работу в Непряхино, где действовали шахты. Уезжают из разорённой властями Вознесенки. В Непряхино мой папка получил неплохое место и должность старшего коллектора при Куйсаринской группе Непряхинского прииска. Дали казённое жильё в двухэтажном деревянном доме, где проживало несколько семей.
Тем временем мой папка, посылая запросы в соответствующие организации, выяснил-таки, что его отца отправили в Акмолинск. В сентябре 1933 года послал запрос. Ответ получил лишь в начале 1934 года. Оказывается, отец его Алексей Васильевич 8 декабря 1933 года скончался в больнице посёлка № 7 от дизентерии и схоронен на общем кладбище. Адрес, откуда пришел ответ: Северный Казахстан, Райкомендатура, посёлок № 3, счетовод комендатуры Жирдяев Никита Степанович.
Горькая, трагическая потеря. Но жизнь продолжалась.
Моему отцу по его работе приходилось часто курсировать между Непряхино и Верхними Карасями. Эти населённые пункты разделяли семь километров.
Ну а в Непряхино, под родительским кровом время от времени появлялась молоденькая учительница из Верхних Карасей Шура Тырданова.
Вот и встретились. Подружились. Мама рассказывала, что зимой, соскучившись, бегали друг к другу на свидания на лыжах через лес, в котором водились волки.
Любовь пришла. Однако вплоть до середины 1935 года их отношения строились чаще всего на расстоянии и были целомудренно чистыми. Первый опыт любви. Оба очень молоды.
Мою маму в свободное от работы в школе время постоянно куда-то посылали учиться и набираться преподавательского опыта. Она и сама этого хотела. Так, в июне 1935 года её направили в Миасс на краткосрочные педагогические курсы – повышать свою квалификацию. Занимается там по 8 часов в день. Предметы: русский, математика, география, история, литература, воспитательное дело, физкультура. По всем этим предметам предстоит сдать зачёты.
И в комсомоле она проявляла себя активно. В то время среди комсомольцев возникло движение агитбригад «Синяя блуза». Сшила она себе синюю блузу, и вот в компании таких же синеблузников они ездят и ходят по деревням, выступают в клубах и на митингах, просвещая и призывая местное тёмное население включаться в строительство социализма.
Сохранилось единственное письмо от мамы той поры. К моему отцу она обращается ещё на «Вы»: «Здравствуйте, Андрей!» Но пишет, как уже к близкому человеку. Сообщает, что приедет в Караси 20 июля 1935 года.
А в августе молодые люди поженились. Никакой широкой свадьбы не принято было в то пуританское время. Просто сходили в сельсовет, получили справку, и мама пришла со своими нехитрыми пожитками к жениху. Фамилия у неё осталась та же – Тырданова. В связи с семейными обстоятельствами работать стала учителем в Непряхинской начальной школе.
Через год родился первенец – Георгий, по-домашнему – Гера. Если бы не помощь по хозяйству свекрови, моей бабушки, работу в школе сразу пришлось бы оставить. Но мама пыталась двигаться в своей профессии дальше. В 1937 году она поступила заочно в Миасский педагогический техникум. Год отучилась, перешла на второй курс. В характеристике отмечают, что она хорошо владеет профессией учителя, успешно сдаёт экзамены. Только вот политически развита слабо, хотя и посещает политзанятия по изучению истории ВКП(б). Попробуй, разберись в этой партийной истории в 30-е годы! Борьба с правым уклоном в партии. Борьба с левым уклоном. Шолоховские герои-казачки в «Поднятой целине» судили-рядили так: «У Советской власти образовались правая и левая крыла. Хоть бы она взялась и улетела к едрене-фене!» Моя мама так не считала. Она учила и воспитывала будущих советских граждан. Старалась соответствовать духу времени.
Мой отец тоже не стоял на месте и обозначил себе задачу своего профессионального роста. Самостоятельно осваивает программу проведения горных работ, допущен комиссией к испытаниям. Едет в Свердловск и сдаёт в горном техникуме экзамены по горному делу. Это даёт ему право занимать более высокие должности и, следовательно, повысить свою зарплату.
Ему предложили должность начальника участка в мраморном карьере в Баландино, которое тоже входит в Непряхинское рудоуправление. Оклад 450 рублей вместо 300 на прежней должности старшего коллектора.
Переезжают в 1937 году жить в Баландино. Там рождается в 1938 году второй сынишка – Евгений. Однако крутой был взят старт моими родителями в деторождении! В этом году отцу только ещё исполнится 24 года, маме – 22. А через полтора года в Миассе появлюсь на свет я!
Вообще траектория передвижения и проживания семейства была сложной. Переезды с места на место. Как цыгане. Поживут на одном месте – переезжают на другое. На это были свои объективные и субъективные причины. И все причины связаны с горными работами моего отца.
А я в более поздние свои годы удивлялась тому, что наша семья в некоторых географических точках Урала жила дважды: в том же Непряхино, на Ленинском прииске, в Миассе. И меня то в одном случае, то в другом «не было ещё на свете», а мои братцы уже были.
Когда рождался Женька, мой папка устраивался на работу на Ленинском прииске. Что-то в Баландино у него не заладилось. Возможно, объект работы был не по зубам. Разработка мрамора в карьере – это не ставшая привычной золотодобыча. Отец мой был практиком, не имел глубоких специальных знаний и всю науку горной профессии постигал на деле. Мама приспосабливалась к этим переменам. Работала с перерывами то учительницей младших классов в школе, то воспитательницей в детских садах…
Через год – в 1939 году – переезд в город Миасс. Жили на съёмной квартире. В конце года, а именно 22 декабря, родилась я. Мой отец зафиксировал это событие в своём дневнике такой вот записью: «30 декабря 1939 года. Утро. 10 часов. Чему появлению на сей свет я радовался восемь дней тому назад – привёз домой. Живи и здравствуй, моё поколение!»
Через два месяца, как отмечает папка в своём дневнике, в Миассе начинаются перебои с хлебом, все продукты дорожают. Внешняя причина – начавшаяся в ноябре 1939 года Финская война. В январе на фронт призвали из Вознесенки старшего брата моего отца – дядю Фёдора. И вот очереди за хлебом. Занимать очередь надо с вечера и дежурить всю ночь. Папка в своём дневнике приводит страшноватую подробность: ночью замёрз насмерть мальчишка, посланный матерью с вечера дежурить в очереди. Присел на брёвнышке с устатку в сторонке от очереди, заснул и во сне замёрз! Моего отца перспектива голода пугала. Он уже пережил голод 20-х годов, да и в 30-х с хлебом было туго.
А тут какие-то папкины знакомые поманили его в Северный Казахстан. Там, мол, на шахтах хорошие деньги платят и с продуктами перебоев нет. Отец съездил на разведку в Даниловку (если посмотреть на карту, она расположена чуть в стороне от железной дороги между Кокчетавом и тогдашним Акмолинском, ныне Нурсултаном, столицей Казахстана). Всё правильно: там – лучше жить. Отец договорился с местным начальством об условиях работы, нашёл временную квартиру для семьи, пока не подыщет собственное подходящее жильё.
По натуре мой отец был энергичен и лёгок на подъём.
Выехали 5 апреля налегке, взяв только самое необходимое в ручной клади. Домашний скарб – 323 кг багажа – отправили малой скоростью. Однако на сей раз дорога оказалась мучительной. Не было билетов, их удалось купить каким-то левым путём через билетного спекулянта. Билеты в восьмой вагон, а сели с превеликим трудом в шестой. До Челябинска ехали стоя в переполненном общем вагоне. Только маме со мной трёхмесячной уступили сидячее место.
Через сутки, к вечеру, прибыли на станцию Ельтай. До Даниловки 15 километров. Квартира для ночёвки, о которой отец договорился заранее в марте, оказалась наполовину залита водой весенним половодьем. Отец нашёл хату на краю посёлка, в ней переночевали.
Утром отец пешком (15 км!) отправился в Даниловку. Сразу пошёл в горное управление, а там – ни директора, ни главного инженера. Никто не в курсе о его договорённостях получить работу. И квартира, которую отец наметил заранее для семьи, оказалась занятой. Отец купил за 1300 рублей землянку в сосновом лесу, на краю посёлка в двух километрах от места работы, но ему было не привыкать к большим расстояниям, он уже изрядно помотался на прежних горных работах.
Наконец и с начальством договорился. Ему дали две подводы для перевозки семьи и багажа со станции. 8 апреля в 11 часов ночи прибыли на место жительства.
Последствия этого кошмарного переезда не замедлили сказаться: тяжко заболела я, а мне – напоминаю – было три месяца от роду. Об этом я уже рассказала.
А потом, в середине мая, чуть не лишился жизни отец: его завалило в шахте осыпавшейся горной породой, и папка минут пятнадцать или двадцать лежал под слоем породы. Умереть не дал рабочий-казах, находившийся поблизости. Откопал быстро. Отец был в сознании и, видимо, от нервного стресса рассмеялся в лицо казаху и сказал ему: ты – молодец!
Условия жизни в Даниловке были не ахти какие. Избушка типа землянки. Жара, блохи. Мы, ребятня, постоянно поно?сили. Лето жаркое и сухое, весь урожай зерновых выгорел на корню. К осени бесхлебье и рост цен возникли и здесь. А тем временем из Непряхино сообщали, что жизнь там наладилась. Хлеб привозят регулярно. И отец принимает решение возвращаться на Урал. Мама его обругала за все переезды и метания, но согласилась. Непряхино – всё-таки её родные места, родители там живут. Начиная с сентября 1940 года вся семья снова живёт в Непряхино.
