Время Мortido. Опасные связи

скачать книгу бесплатно

Время Мortido. Опасные связи
Владимир Александрович Кутырёв

Тела мысли (Алетейя)
Человеческая деятельность достигла мега- и наномасштабов. Она превысила сферу жизни и стала определяться мощью постчеловеческого разума. Передовой отряд цивилизации втягивается в процесс инобытия, что проявляется в его влечении к Ничто, mortido и трансгоманизму. Перерождение человеческого духа в техногенный интеллект – трагическое следствие нерегулируемого прогресса. Автор решительно отвергает примирение с без (д)умным инновационизмом, противополагая ему консервативно-феноменологическую философию жизненного мира.

Вторая часть книги научно-художественная. В жанре афористических эссе раскрывается парадоксальная истина текущих событий. Наше положение безнадежно, значит надо сделать все, чтобы его изменить. Широкий диапазон: «от бытия до быта», концентрация универсальных идей и искреннее беспокойство за судьбу мира в эпоху трансмодерна отличают развиваемую в ней «философию (для) людей». Этот раздел доступен каждому, предполагая, однако, медленное чтение.

Владимир Александрович Кутырёв

Время Mortido. Опасные связи

Введение

Книга написана по схеме «два в одном», но это не разные темы, а разные способы рассмотрения нашего времени как эпохи глобального распространения техногенной цивилизации. Два этажа общего дома. Философско-теоретический, как о Бытии, и философско-практический, как о быте. О нашем жизненном мире в форме логического и художественного мышления. Книга о времени, когда человеческий разум начал выходить за пределы жизни, превращая все сущее в «пост», «ино» и «транс». Когда на (в)место вещей, тел и личностей заступают копии, симулякры и аватары. И о том, какая бы философия нужна тем, кто хочет сохранить свою бытийную идентичность, считая себя человеком.

Mortido – влечение к смерти, к неживому, искусственному и техническому. В противоположность Libido как выражению и игре природных жизненных сил. Это два полюса направленности человеческого духа, оппозиция разума и чувств, научного и художественного в культуре, аполлонического и дионисийского внутри искусства, теоретического и экзистенциального в познании. Отождествление разума, технического и логического со смертью пугает, кого-то может оскорбить, но в философии понятие смерти имеет специфический характер. Она есть «ничто», через которое осуществляется изменение и развитие. Это отрицание одной формы бытия и замена ее новой, иной. Смерть как обновление. Консерваторы стремятся жить и сохранять, прогрессисты уничтожать и производить. Смерть – орудие прогресса, как и регресса. По отношению к тому, что погибает, смерть – зло. По отношению к тому, что возникает – благо. Человек умер. Но как часть природы, материи он не исчез. А, например, превратился в лопух среди других трав. Или его ушедшее в Интернет сознание стало каплей в океане информации. Он потерял свою телесную и/ или духовную идентичность и превратился в инобытие, которое все равно бытие. Из бытия никуда не выйти. Его полюса: от Dasein = вот-бытия = человеческой формы реализации бытия через процесс его исторического восхождения/отчуждения до инобытия = иного, чужого бытия. Которое для самого человек(еств)а в конечном счете равняется ничто. Инобытие – его смерть. В «знательной» проекции этому соответствует движение от алетейи (несокрытости =открытости = непосредственности) бытия через поиск внешней по отношению к человеку истины и постава до технического матезиса = «летейи» = ксенозиса. Mortido как влечение человека к не(й)му – регресс, де(э)волюция, зло.

«Ускользание бытия», «недобытие», «невыносимая легкость бытия» и, продолжая эксплуатировать М. Хайдеггера, «забвение бытия» – таковы печальные философские характеристики современности. Которая вся устремилась в будущее, к проектам и конструктам, новациям и инновациям, скорость внедрения которых безудержно нарастает, но их все мало. Богатые страны задыхаются от перепо(ис)требления, но ставят своей задачей непрерывно его наращивать. Стремимся ли мы к бытию, усилению Libido, расцвету жизненных сил? К состоянию внутренней радости (счастью) и самосовершенствованию? Мало кто решится ответить на этот вопрос положительно. Наоборот: от идеалов осталось погружение в комфорт с одновременным нарастанием техногенного отчуждения, принципиальной непредставимости, непонят(н)ости знания, рост тотального контроля, рисков, ожидание катастроф. Вплоть до состояния непрерывного вот-вот «конца света». Человечество устремилось к инобытию. Через кенозис как истощение творца в своих творениях. К чужому как своему Иному, вплоть до переселения в некие бессмертные искусственные тела. Чтобы, утратив жизненную идентичность, исчезнуть в них. Кенозис – это ксенозис.

В бытии человека ничто/иное заложено изначально. Как идеальное, как сознание и знание. Его первичной рефлексией стала метафизика, переросшая далее в науку и методологию. Ведущей тенденцией в борьбе вокруг трактовки бытия, длящейся всю историю философии в виде ее основного вопроса, было умаление вещности, чувственности и нарастание абстрактности, (по)знательности. В пределах метафизики – от мифа и поэзиса к софии и логосу, а после вступления человечества в неклассическую и постклассическую эпоху, к формализации и когнитивистике. Прямыми философскими (пред)вестниками гибели предметного жизненного мира были Кант и Гуссерль, подорвавшие связь мысли с бытием, обосновавшие переворот человека с ног на голову и поставившие его/ее мышление на собственные ноги. Потом оно все больше и больше стало обходиться без ног и постепенно (по)шло своим путем, стало чистым (от жизни), самоцельным и самоценным, – «трансцендентальным» и в этом качестве амбивалентным по отношению к человеку. Служа ему, одновременно выступать против него. Быть pro-тив-ником. Создавать новую реальность, обладающую самостоятельным бытием. Опредмечиваться как субстанциально искусственное. По отношению к естественному «протяженному» бытию тел и вещей, живому природно-социальному человеку это «инобытие». Возникающее через победу над ними небытия и ничто. Трансцендентальное нанесло поражение трансцендентному. Произошел поворот от Dasein к «Neinsein», от вот-бытия к «нет-бытию».

Если выйти за рамки теории на простор практико-исторических событий, то это значит, что человечество начало окружать себя несоразмерной собственным жизненным масштабам средой, мега, микро и наномирами и, наконец, произошла Великая информационно-коммуникационная революция, захватывающая сферу за сферой и ведущая к замене любой субстратности отношениями, структурой, информацией и коммуникацией. Современная наука, «физика» неумолимо сближаясь с информатикой, превращается в «техносайенс», может быть точнее, в «инфо» и «вирту» – computer science. Возникла постчеловеческая, трансчеловеческая реальность, т.е. среда, в которой целостный человек как таковой жить не (с)может. Сфера деятельности людей превысила сферу их жизни, их бытие вытесняется инобытием. Отражением этих процессов в философии и культуре стал постмодернизм. В преврат(щен)ной форме он воспроизводит самоотрицание человека и окружающего его мира, объявляя их «золой» и вытесняя естественный человеческий разум (дух) техническим, в пределе – чисто искусственным интеллектом. В конце концов, «переступив» через традиционное бытие, он перерос в трансмодернизм.

Без сознательного регулирования этих процессов, обеспечиваемый ими потребительский рай грозит обернуться апокалипсисом, для начала культурно-гуманитарным. Когнитизация и технологизация подавляет смысловое сознание человека, лишившись которого его разум становится без(д)умным. «Чистый разум – чистая глупость», – говорил Ницше. Это и осуществляется, только без всякой иронии. Утрата гуманистических целей развития означает, что разум начинает служить не человеку, а чему-то внешнему, иному, приобретая тем самым абсурдный характер. Абсурд – это без(д)умие в форме разума. Люди думают, но «не своем уме». Возникает «новый человек» – мыслящий зомби. Именно в его уме рождаются идеи изменения собственной природы, «расчеловечивания» и замены другими, более «совершенными» существами. Саморазвивающаяся технонаука начала это делать на практике. Как следствие, на Земле возникают силы, представляющие интересы своего рода инопланетных форм бытия. Теоретически это выражается в движении трансгуманизма, а точнее, трансгоманизма, поскольку речь идет не только о ценностной проблематике, а о судьбе человека как такового, Homo sapiens, точнее, Genus Homo и трансномонизма, поскольку речь идет о судьбе его разума, Nomo. В обоих случаях трансгоманизм вполне обоснованно следует сопрягать с идеологией и философией пост(транс)модернизма. Это единый поток постчеловеческого развития нашей цивилизации, её вступления в эпоху вырождения и mortido.

* * *

Транс – 1) через, за, сквозь, пере, после; 2) состояние за пределами сознания и понимания. Трансгуманизм – относительно новое теоретическое движение (возникло в США в последнее десятилетие ХХ века, в России оформилось в первые годы ХХI века), обосновывающее необходимость «усовершенствования» традиционного человека, вплоть до замены его иной формой бытия и превращения в «постчеловека». Оно опирается на достижения современной научно-технической революции, прежде всего в сфере Hi-Tech, особенно конвергирующих нано-био-инфо-когно (NBIC) технологий и искусственного интеллекта (AI), открывшиеся в ее ходе невиданные, ранее даже не предполагавшиеся возможности воздействия на людей и их жизненный мир. Соответственно подразумевается, что как идеология, трансг(у)оманизм должен прийти на смену антропологии и гуманизму – теориям и мировоззрению «старого», «традиционного», «естественного» человека.

Принято считать, что само понятие «трансгуманизм» появилось у Дж. Хаксли в книге «Новые бутылки для нового вина» (1957г.), а слово «транс-человек» впервые употребляется в научно-фантастическом рассказе Д. Бродерика «Выращивание» (1976г.).[1 - См.: Летов О. «Человек и «сверхчеловек»: этические аспекты трансгуманизма. // Человек. 2009. №1.] Но обычно, беспорядочно перемежая, говорят то о сверх, то о транс, то о постчеловеке. В любом случае, однако, суть в том, что это человек, модифицированный с помощью новейших и будущих технологий до такой степени, что с общепринятой точки зрения является чем-то другим, в сравнении с «наличным», современным. Далее идеологическая развилка: многие адепты подобного развития все-таки продолжают называть это пред-будущее су(ве=тех) щество человеком, обещая нынешним людям золотые горы богатств, всяческого совершенства и, естественно, бессмертия. Это линия обмана и самообмана, выдающая «одно за другое», дабы обыватель, особенно ученый, находящийся на острие прогресса, не разглядел в ней перспективу своей фактической смерти и не о чем не тревожился, наоборот, продолжал считать все, предлагаемое наукой и техникой несомненным благом. Благом «для себя». Трансгуманисты отличается тем, что уходят с этой человеческой орбиты и отбрасывают какой-либо антропологический самообман. Они открыто хотят стать постлюдьми, радуются самоотрицанию и жаждут его скорейшего осуществления. Средства, которые при этом собираются использовать для превращения себя в постлюдей, включают: “молекулярную нанотехнологию, генную инженерию, искусственный интеллект, лекарства для изменения настроения и улучшения памяти, терапию против старения, нейроинтерфейс, программы для управления информацией, носимые и вживляемые компьютеры, когнитивные технологии и т.д.».[2 - Трансгуманизм: http://www.transhumanism-russia.ru/content/view/43/47]

Благодаря данным и похожим технологиям, перед человеком открываются захватывающие перспективы изменения, преобразования всего и вся, в себе и вокруг себя. Главным итогом, вершиной трансгуманизма (теперь будем писать: трансгоманизма) как нового состояния человека, или уже (пост, транс) нечеловека, будет достижение им все того же бессмертия. «Смерть ради бессмертия», «пережизнь», «позитивная смерть», «творческая смерть» – каким только самообманом, демагогией не маскируются нарастающие тенденции само-у-ничто-жения существующего Homo sapiens. Трансгоманизм – почти другое наименование иммортализма, или иммортализм – это трансгоманизм в состоянии его полной реализации.

Трансгоманизм нельзя понимать узко, как темы, которые обсуждаются на сайтах трансгуманистического движения в связи возможностями манипуляции человеческой телесностью и сознанием, споры о наилучших моделях биомонстров и киборгов. Как футурологические утопии, хотя и близкие к осуществлению. Это главная, организационно оформившаяся, но все-таки только одна ветвь антиантропологического (трансантропологического) и антигуманистического мировоззрения, порождаемого состоянием различных сфер современной жизни. На самом деле борьба с человеком имеет более глубокие корни, она зародилась в ходе его познания, постепенно приобретая в философии и антропологии артикулированное теоретическое выражение. Она имеет, не сказать что большую, но довольно определенную предысторию, историю.

Принципиальным историческим поворотом, глубинным философским фундаментом для возникновения трансгоманизма (трансантропологизма) является трансформация субстанциалистской парадигмы отношения к миру в функционалистскую, далее, что очень близко, в релятивистскую, а потом в конструктивистскую. Отказ от метафизики с ее непременным онтологизмом и гносеологизация философии. Впервые открыто отказ от человека как субъекта и как сущего в середине ХХ века провозгласил структурализм. Это, однако, представлялось неким теоретическим приемом. «Всерьез и надолго» о смерти человека объявил философский постструктурализм, или, если брать шире, культурологически – постмодернизм. И ставил ее достижение своей конечной целью. Трансгомонизм – составной элемент, состояние, результат, постмодернизма. Вытекающее из него следствие. Выступая в разных обличьях, прикрываясь благими намерениями и придумывая некие собственные ценности, постмодернизм/трансгуманизм подводит под разрушение человека концептуальный и методологический фундамент. Культивируются, с одной стороны, соблазны «Прекрасного нового мира», который теперь не пугает, а очаровывает, с другой – фатализм: трансформации человека все равно не избежать. Даже если это плохо, ужасно, но поскольку неизбежно, значит – хорошо. Смиритесь, и чем быстрее, тем лучше. От апелляций к синергетической вариативности развития, к свободе человека, к тому, что он как-то может выбирать, не остается и следа. На место возвышающего существующих людей гуманистического мировоззрения под разными соусами предлагаются идеи «расчеловечивания человека», сознательного или бессознательного отказа от него. И как любая патология, став реальностью, в конце концов, возводится в норму, так отрицание людьми самих себя постепенно предстает позитивом, объявляется благом.

… Впрочем, чтобы уйти от дальнейшего предварительного знакомства с идеями по инобытийной трансформации человека, попробуем ввести читателя в суть дела по-другому. В 2009 году в Интернете случилась полемика между живущим, точнее, функционирующим в США выходцем из России Александром Болонкиным и автором этого текста, живущим, точнее, существующим в России. Представляется, что она кратко, но вполне четко иллюстрирует принципиальные цели и идеалы трансгоманизма, открываемые им перед человеком перспективы.

Манифест прогрессора

Необычайно быстрое развитие компьютерной технологии и особенно микрочипов, позволяющих на одном квадратном сантиметре размещать сотни тысяч электронных элементов, открыло перед человечеством совершенно другой метод решения проблемы бессмертия отдельного индивидуума. Этот путь основан не на сохранении хрупких биологических молекул, а в переходе на искусственные полупроводниковые (силиконовые, галлиевые и т.п.) чипы, устойчивые при больших колебаниях температур, которые не нуждаются в пище, кислороде, сохраняются тысячи лет. И, что очень важно, информация из них легко может быть переписана в другой чип и хранится в нескольких экземплярах.

И если бы наш мозг состоял из чипов, а не биологических молекул, то это и означало, что мы получили бессмертие. И тогда наше биологическое тело нам стало бы тяжким бременем. Оно мерзнет, страдает от жары, нуждается в одежде и уходе, легко повреждается. Куда удобнее иметь стальные руки и ноги, обладающие огромной силой, нечувствительные к холоду и жаре, которым не нужны пища и кислород. И даже если они и сломались, то не жалко, – купим и вставим новые, еще лучше и современнее.

Может показаться, что у человека, получившего бессмертие, собственно говоря, в человеческом понимании, от человека и ничего не осталось. Но у него осталось самое главное – его сознание, память, представления и привычки, т.е. все то, что заложено в его мозгу. Внешне ему можно придать тот же человеческий и более изящный облик. Например, красивое молодое лицо, стройную фигуру, нежную атласную кожу и т.п. Более того, этот облик можно менять по желанию, в соответствии с модой, вкусом и представлениями о красоте самого индивидуума. Мы тратим гигантские средства на медицину. Если бы мы тратили хотя бы десятую часть этих денег на развитие электроники, то получили бессмертие уже в ближайшем будущем.

Согласно исследованиям автора такой переход в бессмертие (Е-существа) будет возможен уже где-то через 10… 20 лет. На первых порах он будет стоить несколько миллионов долларов и будет доступен только весьма состоятельным людям, крупным государственным деятелям и знаменитостям. Но уже еще через 10…20 лет, т.е. где-то к 2020…2035 гг., стоимость ЧЭК (человек эквивалентного компьютера-чипа), самодвижущего тела, органов чувств (датчиков) и коммуникаций упадет до нескольких тысяч долларов и бессмертие станет доступным для большинства жителей развитых стран, а спустя еще 10…15 лет, бессмертие будет практически доступно всем жителям Земли. Тем более что на первых порах можно будет записывать в чипы только содержание мозга, а снабжать их телом для самостоятельного движение и существования позднее.

11 октября 1995 г. В «Литературной газете» была опубликована моя статья «Если не мы, то наши дети будут последним поколением людей», посвященная электронной цивилизации. Месяц спустя в ответной статье («Не пора ли кувалдой трахнуть по компьютеру» от 22.11.95) редактор Олег Мороз обсуждал этическую сторону уничтожения разумных электронных существ с целью сохранения человечества.

Но в случае снижения стоимости ЧЭК и доступности процедуры перевоплощения для большинства людей перед смертью в Е-существо (переход в бессмертие) – ситуация в корне меняется. В самом деле, такой переход, в первую очередь, будут осуществлять старые или неизлечимо больные люди. И трахать кувалдой по компьютеру будет равносильно убийству собственных родителей и уничтожению возможности самому стать бессмертным.

Во время выступления по американскому телевидению ведущий задал мне вопрос «А будет ли электронное существо полностью идентично своему родителю, с его эмоциями и чувствами?» Ответ: «В первый момент – да!». Однако развитие этих существ будет таким стремительным, что мы не можем предсказать последствия. Если биологическому человеку для изучения наук, иностранных языков и, т.п. нужны десятки лет, то Е-существо будет приобретать любые знания за доли секунды (время перезаписи их в свою память). А мы знаем, как отличается мировоззрение людей окончивших Вузы от мировоззрения дошкольников. В свете того, что первыми Е-существами скорее всего станет ныне живущее среднее поколение людей, которые на первых порах сохранят свои чувства к своим детям (к молодому ныне живущему поколению), вероятно не будет массового уничтожения людей Е-существами. Какое-то время они будут сосуществовать вместе. Скорее всего, рождаемость людей будет ограничена или падать в силу естественных причин, а живые с приближением старости будут переходить в Е-существа – т.е. число Е-существ будет расти, а людей уменьшаться, пока не дойдет до минимума необходимого для зоопарков и небольших резерваций. Очевидно, что чувства Е-существ к людям как к своим предкам, с ростом разрыва между умственными способностями людей и электронных существ, будут уменьшаться, пока не достигнут нашего отношения к человекообразным обезьянам или даже к козявкам.

Очевидно и другое, что биологическое размножение будет таким дорогим, долгим и отсталым, что уйдет в прошлое. Каждое Е-существо может повторить себя путем просто перезаписи всего содержимого своего мозга в новое Е-существо, т.е. размножаться практически мгновенно, минуя все стадии детства, роста, обучения, накопления опыта и т.п. Правда полностью идентично родителю такое взрослое «дитя», будет только в первый момент своего существования. С течением времени, в зависимости от получаемой информации, рода занятий, Е-существо будет все более отделяться от своего предка, и, возможно, даже когда-то может стать его врагом, если интересы их пересекутся или будут противоположны.

* * *

Это прекрасный манифест идей и целей трансгоманизма и гуманологии (если она понимается как теория любого, наряду с человеческим разума). В прямой форме, с открытым забралом перед нами выступает последовательный идеолог компьютерного постчеловеческого мира, помещающий человека в зоопарк и резервацию (лагеря?) в статусе обезьяны или даже козявки. Е-существо сначала будто-бы называется человеком, а потом оказывается его смертельным врагом. И это правда! Последняя правда, к которой автор приходит в конце статьи как итогу технической де(э) волюции человека. Данный текст надо как можно шире показывать всем людям. Вот что стоит за разглагольствованиями насчет «бессмертия». Бессмертие возможно только в виде смерти живого человека и превращения в роботообразное, у которого ничего человеческого не останется. Эмоции, «привычки» жизни ему не нужны, страстей, чувств и влечений тела у него нет. Зачем о них «помнить» и сколько будут помнить, если даже захотят? Ведь ему не нужно «ни размножение», «ни пища и ни кислород». Тогда зачем маскироваться «под человека», к тому же ограниченного по способностям к вычислению и «мышлению», по количеству ног и рук. У Е-робота будет гораздо больше информационных возможностей, стальных рук, ног, а лучше колес. Он будет стремительно совершенствоваться, поколение за поколением, уходя в техно-виртуально-космическую бесконечность. В дурную бесконечность перемен без какого-либо образца и образа.

Таким образом, мы свидетели прямого объявления войны человеку. И, к сожалению, объявляет ее не сумасшедший, не шизофреник. По крайней мере, не совсем шизофреник. О таких существах мечтали Н. Федоров, К. Циолковский, сейчас мечтают многие другие космисты, их вовсю пропагандируют теоретики технического бессмертия и трансгомонизма. Наука и техника вырвались за пределы земной макрореальности и природных констант человека. Не регулируя их безумное развитие, не давая теоретического отпора и не изолируя практически идеологов нашего (кто чувствует и считает себя человеком) уничтожения, не предавая их «Нюрбергскому трибуналу», люди обречены. Нацисты практиковали геноцид по отношению к некоторым этносам и расам. Однако, выделяя «неполноценные расы», к животным, тем более к «козявкам», которых обычно рефлекторно давят, их они все-таки не приравнивали. Это даже не фашизм или нацизм, а своего рода абсолютный техногено-цид, который объявлен всему человечеству. Вопрос его стихийной самоликвидации только во времени. Параллельно, как радостно сообщает пресса, в Пентагоне люди (?) разрабатывают «робота-людоеда». И вот один из них ……. (любая редакция все равно вычеркнет), дает нам для продожения жизни всего 10-20 лет. Более «добрые» технократы обычно лет 50-100. Маловато. Но то ли еще будет, по мере распространения компьютеризации и внедрения чипов! И найдутся «философы», которые все это будут оправдывать. Собственно, они уже нашлись в виде идеологов трансг(у)оманизма, представители которого все активнее выклевывают человеку его теоретические глаза. И потому основная масса людей ничего не видит. Поистине (повторю свой некий ранний тезис), «мы не будем знать, когда нас не будет». Те же, кто сопротивляется самоубийству, будут квалифицироваться как фундаменталисты, консерваторы, экстремисты, противники науки и прогресса, а также «свободы и прав человека». Вот трагическая ирония истории: идеология вырождения возводится в норму! «Прогресс не остановишь» – так обычно говорят о смерти, которой никому не миновать. Но как в личной жизни, зная о своем конце, мы к нему не торопимся, а живем вопреки перспективе, боремся с ней, так и человечеству в целом надо жить по логике сопротивления. Где только возможно уничтожая бациллы трансгоманизма, особенно в себе, как идейно, так и социально. Разоблачая соблазны и прельщения бессмертием, показывая абсурдность самоценного новационизма. Насколько сумеем осознать свое реальное положение и будем способны действовать – настолько и продлимся…

* * *

Разумеется, большая часть людей пока находятся в своем уме и, столкнувшись с идеями инобытия и трансгоманизма, несмотря ни на какие посу(ы)лы, выступает против собственного самоубийства. Однако нередко от теоретических предостережений насчет его опасности отделываются тем, что считают их преждевременными, выражением пессимизма, катастрофизма, паническими и т.п. Что они о чем угодно, но «не про нас», не о нашей ситуации. Вышеприведенная полемика показывает, насколько далеко зашло наступление инобытия, дело отрицания человека со стороны его отдельных представителей, как легко и быстро людоделы становятся людоедами. Которых все больше – целое «трансгу(о)манистическое движение». И какие изощренные передергивания, обещания фантастических благ, вперемежку с пошлостями насчет их экономической дешевизны, предлагаются, «скармливаются» человеку. Чтобы он их проглотил – и отравился, возвел патологию в норму. Впал в транс.

А что же классическая философия, метафизика, антропология, ее разные ветви, философский, да и другие разновидности гуманизма, куда они смотрят, как реагируют на эту направленную против них агрессию? Пока практически никак. «Спящий гуманизм» – так можно определить его нынешнее состояние в свете нарастания отрицающих человека тенденций. Адепты и теоретики традиционного = гуманистического мировоззрения их почти «не зрят». Не замечают, что наряду с прямым отрицанием, выхолащивается, особенно через толки о необходимости «сдвига гуманитарной парадигмы», его внутреннее содержание или как место гуманизма занимают «гуманология» и «персонология». Как будто ничего не происходит. Но если не замечать, что трансгенно-и(на)нобытийное воронье уже кружит, пирует над живым человеком, его природой и культурой, если эти приемы обмана и самообмана не раскрывать, такого рода самоубийственные ходы мысли не анализировать, обнажая их действительную суть, они станут реальностью быстрее, чем можно ожидать[3 - На начало дискредитации человека внутри самой философской антропологии мы пытались обратить внимание общества с конца 80-х годов. См.: Человек в постчеловеческом мире: проблема выживания. // Природа. 1989. № 5; Человек в ХХI веке: уходящая натура… // Человек.2001. №1. Среди ее авторитетов первым тревогу насчет угрозы трансгуманизма выразил П.С. Гуревич. См.: Гуревич П.С. Феномен деантропологизации человека. // Вопросы философии. 2009. №3. Теперь, по-видимому, будет продолжение, какие-то дискуссии и человек, по крайней мере, не уйдет недостойно, без сопротивления, антропология и гуманизм не исчезнут не замеченными.].

Им важно противопоставить какую-то позитивную философию сохранения. Ради своего выживания люди должны вырабатывать философию, противостоящую инобытию. Она должна быть ориентирована не на устойчивость развития, а на устойчивость того, что развивается. Собственно философский смысл устойчивого развития – динамический консерватизм. Сохраняя истоки, динамический консерватизм необходимо укоренить в современных достижениях науки. Тогда это будет философия археоавангарда. Неоконсерватизм как управляемое развитие. (Controlled development). Преодоление абсурдности бесцельного инновационного развития возможно на путях совершенствования той или иной формы сущего ради достижения ею «акме». Состояние акме всего бытия – Бог, но поскольку в цивилизационно-техническом сознании его «убили», то важно сохранить существующий (до трансгоманизма) идеал Совершенного Человека. Акмеология подкрепляется «эстетизацией философии», или метафизической трактовкой эстетики, созданием эстологии, в рамках которой любой вид деятельности предстает как самоценный, когда она рассматривается не с позиции эффективности, а с позиции «дара». Тем самым мы получаем право на «бесполезное», т.е. субстанциальное, а не функциональное бытие.

Онтологической основой такого поворота является мировоззрение полионтизма и коэволюции. Концепт полионтизма – единство во множестве. При постулировании взаимодействия разных миров преодолевается снимающие человека заданность и детерминизм развития. Оно открыто всем формам бытия, в том числе нашей реализации возможного. Человечество должно отстаивать свой «жизненный мир». Это мир феноменов как Umwelt – состояние реальности, адекватное человеческой сущности. Наше положение безнадежно, поэтому мы должны сделать все, чтобы его изменить. Такова главная идея, из которой целесообразно исходить в переосмыслении философии, как в современном состоянии, так и исторической метафизики, преодолевая ее рабскую зависимость от прогрессистской редукции духа к состоянию «чистого разума». Философия, которая не думает о целях, смыслах и ценностях, не нужна. «Чтобы не думать», достаточно науки. И научно-технической философии как методологии и технологии. Это означает необходимость превращения философии в герменевтику и феноменологию, точнее, в феноменологический реализм – бытийное философствование людей и ради людей.

Основная задача первой части книги «Разум pro-тив человека» в том, чтобы рассмотреть становление феномена инобытия, его фактические и идейно-теоретические проявления в разных сферах деятельности современного человека, прежде всего в науке и пост/трансмодернистской философии. Показывается, что это ведет людей к самоапокалипсису (термин, насколько я знаю, принадлежит О. Шимельфенигу), отказу от своей родовой сущности и возникновению трансгоманизма. Раскрывается его ложь и соблазны, особенно бессмертием, общее анти-антропологическое содержание. Предлагается реконструкция философии в плане обсуждения возможностей переориентации социально-исторического развития на сохранение жизненного мира людей, их идентичности как специфически человеческой формы бытия. Очерчиваются контуры и основные направления данной ново-консервативной философии (для) людей.

Во втором разделе книги «Философия жизни в постжизненом мире», эти же проблемы представлены как экзистенциальные. В духовном мире личности, как своего рода «несвоевременные мысли думающей души». Частично – автора. Они развертываются на материале непосредственной реальности и событий нашего времени, в художественно-философской форме афоризмов и эссе, однако это не бриколаж как игра ума. Они претендуют на продолжение бытийного философствования. Для философски не специализированного читателя знакомиться с книгой можно начинать с этой второй части. Или даже ограничиться ею. Пере(в) водить,хотя бы и во введении, ее жизненно детерминированные мыслеобразы на язык сухого теоретизирования не имеет смысла. К ней есть «Увертюра», но лучшее представление об ее содержании можно составить, прочтя наугад 1-2 страницы.

Я благодарен всем, кого знаю. Особенно близко.

Часть первая. Разум pro-тив человека

Глава I. Философия инобытия

1. Из истории борьбы за(с)бытие(м)

Каждый философ знает, что на самом деле его нет. Как и то, что весь мир, в котором его «нет» – тоже иллюзия. Если этого не знает или не хочет знать, значит, он не достиг теоретического дна и далеко от перед(ово)него края философии. Как в ее истории, так тем более, сейчас. Или он не настоящий, думает, что философ, а на самом деле – нет.

Считается, что философия начинается с удивления. Вряд ли это правильно. Удивляется человек наивный, неискушенный, что свойственно мифическому переживанию мира. Первый толчок философствованию дает сомнение. Сомнение в том, что он воспринимает чувствами, во что верит, кого любит, чего боится. От удивления ахают и раскрывают рот, из-умляются и восхищаются. Это сфера эстетического, художественного сознания. Философия как мудрость и знание – то, что после удивления, следует за ним. Ее сомнительная честь, плотно сжав губы и недоверчиво качая головой – (в/за)нести в мир сомнение. К чему оно привело, каждый философ знает… С другой стороны, и это – несомненно, чтобы хотеть или знать, или хотеть знать, он (кто-то-что-то) должен(о) быть. Парадокс, но в любом случае философ думает, будто что он делает, имеет смысл.

* * *

Тяжба между бытием и ничто пронизывает всю философию. Как в истоке, так и по сей день. Она будет, пока есть развитие и сознающий его человек. Это основной вопрос (для) Всего. Рождался он, как известно, в виде метафизики. Это был процесс противостояния «поэзису», мифам и верованиям, метафизика крепла в борьбе с воображением, видимостью, непосредственностью, обыденными мнениями и прочими заблуждениями. В борьбе с явлениями, говоря по-латыни феноменами, ради проникновения, говоря онтологически, в сущность, ради достижения, говоря гносеологически, истины. Преодолевала поверхностные различия во имя глубины всеобщего, кажущуюся множественность во имя подлинного единства. У греческих философов-натуралистов вместо бесчисленных разнокачественных вещей реальны четыре-пять стихий, Демокрит определил, что вода, земля, воздух, огонь тоже феномены, а «на самом деле есть только атомы и пустота». Это начало материализма. Его оппонент Платон, как известно, полагал, что все материальное, наш чувственный мир, включая самого человека, является тенью, отблеском мира идей. Идеи – нечто безвещное, бестелесное, непротяженное = духовное. Противоречие: земля – небо, материальное – идеальное, фюзис – логос является ядром смыслообразования в метафизической философии. Оно действительно было для нее основным вопросом. По крайней мере, до постмодернистской деконструкции. И в человеке, хотя он целостный, как можно отрицать, не признавать смыслообразующего значения противоречия между телом и духом? По крайней мере, до «смерти человека». (Разумеется, в разных терминологических облачениях).

И все же, у обоих противников было нечто общее. Каждый стремился, «редуцируя к себе», преодолеть феноменальность и считая бытие собой, отправить оппонента в небытие. Оппозиция между мнением и истиной, повседневностью жизненного мира и подлинностью теоретизирования проходит через всю историю борьбы за то или иное понимание бытия. С бытием отождествляется архе, сущность, субстанция. Феномены – сомнительное бытие, не совсем бытие. Если бытие как таковое – это перв(ичн) ое, начало и причина, то феномен – это втор(ичн)ое, акциденция, следствие и явление. На современном языке феноменальное – примерно значит виртуальное. Опираясь на предложенную С. С. Хоружим трактовку виртуальной реальности, о феномене можно сказать, что в нем выражается «недобытие» сущего. Виртуальность реальна, но условно, ибо продуцируется константной, «реальной реальностью». Тоже и феномен, как некое подвижное граничное состояние, область взаимодействия по перетягиванию каната между бытием и ничто. В конце скольжения того или иного сущего к своему пределу, оно, как бы максимально феноменологизированное, становится, объявляется несуществующим.

Если идти по цепочке исторического подозрения и лишения феноменов бытийности, то нигилистический конец бытия был представлен в его начале. В европейской, западной культуре – у элеатов. Парменид отождествил бытие с мыслью: «Быть и мыслить, не одно ли и тоже». Все, что вне мысли, просто не существует. Не тень, не отблеск, а «ничто». Если движение нельзя мыслить (апории Зенона), значит, его нет. Мир реален как тождественная себе Мысль. Здесь происходит отказ от бытия как вещности, предметности, сопротивляемости в пользу бытия как отношений, виртуальности и мыслимости, через его переопределение и «рокировку» с Ничто. Оппозиция сущности и явления у(су)глубляется до оппозиции бытия и ничто, когда связь между ее сторонами разрывается. И феноменов как про-явления субстратного бытия больше не существует. Не случайно Хайдеггер, считая метафизику несущей в себе «забвение бытия», датировал ее исток элеатами, говоря, что атомная бомба взорвалась в трудах Парменида. (если на самом деле была личность с такими идеями или это позднейший концепт). Метафизика «по определению» была заряжена на преодоление феноменов, приравнивание бытия явленного мира к ничто, а его е(и) стины к чистой, строгой, «голой», точной = формальной, ничего не обозначающей и кроме самой себя ничего не несущей мысли. К «пробелу» и «свободе пустоты». К нигитологии. Смерть метафизической философии была заложена в ее «генах», она отражала возникновение «постава» как вооруженного науко-техникой практического о-владения человеком окружающей его внешней и собственной внутренней природой.

В материализме и его непосредственном гносеологическом выражении – эмпиризме, наоборот – к феноменам относили субъективное восприятие мира, чувственное и мысленное. Возможность существования идеального помимо человеческой головы не предполагается вообще. До небытия феномены в материализме доводятся, когда бытие отождествляется с будто бы объективно, само по себе существующим сущим, а природа рассматривается как механизм, автоматически функционирующая бессубъектная машина. В «механическом материализме». Но парадигмальное значение этот подход приобретает только с появлением неклассического и постклассического естествознания, что произошло гораздо позже, нежели по линии философско-спекулятивного идеализма. Апология ничто от имени естествознания стала распространяться, когда оно переступило порог макро-размерности, фактически переставая быть познанием естества, как окружающей природы и проникло в мега, микро и виртуально-информационные миры. Когда оно утратило эмпирическую наглядность, а материализм стал «научным», «функциональным», «бестелесным», «языковым» – «идеалистическим». Когда само познание заменилось деятельностью по изобретению и проектированию не-сущего и возник креативный меонизм.

Реально-исторически, двигаясь от сомнения в «таковости» воспринимаемого мира до отказа от него как такового и конструирования другого, от Бытия до Ничто и, по ленте Мёбиуса, бытия Иного, метафизика прожила долгую, двух с половиной тысячелетнюю жизнь. Если на ее могильном памятнике обозначить календарные годы жизни, то это будет: VI – V век до н.э. – вторая половина ХХ века н.э. То есть она прожила от поиска первосубстанции древними греками до собственной деконструкции и замены пост(транс)модернистской грамма/би/тологией. Замены фюзиса информацией, жизни коммуникацией, логоса матезисом. Замены онтологизма когнитивизмом. Трансцендентальная феноменология Гуссерля и структурно-лингвистический поворот, ставшие предтечей информационной революции – это то, что после метафизики, особенно как онтологии, хотя проблемы матезиса, языка, коммуникации, так или иначе, всегда были в ее теле, иногда «у кожи». Особенно у Канта, когда в результате субъектно-гносеологического поворота они выступили на первый план, на поверхность. После феноменолого-структурно-информационной революции «безбытийный» трансмодернистский когнитивизм окончательно стал тем, что вместо нее. В тяжбе с Бытием победило Ничто. Оно стало основой всего. Иного. Вследствие чего в ХХ веке началось бурное теоретическое отчуждение мировоззрения человека от самого себя. Его «и(н)онизация». Сама метафизическая философия приобрела маргинальный статус, превратилась в традицию, перешла в тыл, обоз, в котором и пребывает в настоящее время.

Ей, однако, есть что вспомнить. Годы рождения и смерти крайн(и)е важные даты, но содержание жизни сущего – посредине.

Наибольшей полнотой и высшей тяжестью бытие, по-видимому, обладало в Средние века. Не зря в эпоху Просвещения их назвали темными. Эпоха веры заставляла считать, что бытие присуще всему видимому и невидимому. Не отрицалось ничего, ни Земля, ни Небо. Все либо прямо Бог, либо Его твари и творение. «Божий мир» или «Мир Божий» – так назывались учебники по естествознанию для школьников еще в начале ХХ века. Мышление было образным, символическим, самые тонкие явления представлялись реальными. Оно существовало преимущественно как воображение. Душа – маленькая копия человека, которую по смерти крючками достают из его груди и уносят на небо птицеобразные ангелы, сама смерть – старуха с косой. Все реально, живо – все бытийно=феноменально. Ничто мыслилось возможным только до на(за) чала мира, из которого тот и возник: Deux ex nihil. Но оно не первично, ему предшествовало или было равным бытие пред-вечного Отца-Творца. Философские споры реалистов и номиналистов – это споры за полноту, акме бытия. Господствовал либо крайний, либо умеренный реализм. В первом случае общие понятия, универсалии обладают самостоятельным бытием – линия Платона, во втором – линия Аристотеля и Фомы Аквинского – они воплощаются в единичных вещах. Номинализм, считавший понятия не более чем именами вещей, обычно был на грани признания еретическим учением. Не случайно, он стал приобретать влияние только в позднее средневековье, по мере зарождения скептицизма и идей реформации (У. Оккам, М. Лютер). В отличие от via antiqua – старого пути реализма, это был via moderna – современный путь, который в философском плане вел и привел к эмпирическому материализму Нового времени, кризису веры и зарождению научного естествознания.

С появлением науки и ориентирующейся на нее философии буйное воображение человечества стало умеряться, рационализироваться, выводиться за пределы знания, локализуясь в художественных формах. В познании оно квалифицировалось как ложь, видимость и иллюзии. Оно не только не бытийно, не субстанциально, но и не феноменально. Феномен тоже не субстанциален, он «заряжен» ничто, однако все же часть бытия, он в-ходит в него. Это не иллюзия, чары или видимость, не относящиеся к бытию сущего. Явление существенно, сущность является – твердили когда-то очевидные азы гегелевско-марксистской диалектики. Следствие влияет на свою причину в виде положительной или отрицательной обратной связи – базисное положение ее младшей, «научной» сестры, синергетики. Таким образом, можно говорить о трех стадиях полноты/неполноты бытия: субстанциально-объективном, подлинном бытии, феноменально-субъективном, явленном недобытии, и кажущимся, иллюзорным небытии-ничто. Самой известной попыткой разделения бытия на действительное и феноменальное была наиболее четко выраженная Дж. Локком идея наличия у вещей первичных и вторичных свойств-качеств. Задача научного познания виделась в том, чтобы, преодолев феноменальную оболочку, прорваться к сущностному бытию вещей, которое фактически отождествляется с тем, что фиксируется в них количественно-математическими методами. Природа превращается в материю и, лишенная феноменальности, «перестает улыбаться человеку своим чувственным блеском». Применительно к обществу это означает прорыв сквозь психологию, традиции, пред-рассудки и мнения жизненного мира к законам его функционирования как Системы. В конечном счете, «науки в познании столько, сколько в нем математики» (Галилей). Первичные качества суть количество. Таков идеал по(до)стижения бытия как его превращения в знание, заявленный уже наукой Нового времени.

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Этот, провозглашенный идеал, не достигнут до сих пор, а главное, по мере приближения нему, все больше возникает беспокойство, что произойдет с познанием, да и самим человечеством, если и когда его достигнут. Надо ли к нему стремиться всем, во всех формах знания и надо ли вообще?

Тем более, в русле самого эмпиризма, Дж. Беркли и Д. Юм, неожиданно «зайдя сзади», с противоположной стороны, довольно убедительно, особенно если учитывать последующее появление неклассических форм науки, показали, что первичные качества тоже можно истолковать как вторичные, что они тоже связаны с органами человеческого восприятия (субъектом, наблюдателем). «Esse – esse percipy» (Быть – это быть воспринимаемым). В результате бытие приравнивается к феноменальности, какая-либо субстанция (материя) отвергается. Но тогда этот подход настолько противоречил зд(о)равому смыслу практиковавшего(ся) естествознания, его стремлению к объективности, что был принят в штыки, расцениваясь, как некая патология. Выступить против Ньютона, всей механистической парадигмы, а потом, опередив время, даже Канта, утверждая, что пространство тоже субъективно, феноменально, это действительно было слишком. Слишком рано. Только в наше время, после возникновения компьютерных экранов и виртуальных реальностей, опыта пребывания в космической невесомости можно по достоинству, хотя не без испуга, оценить утверждение-предвидение Юма: «Как «естественно» то, что камень, поднятый и оставленный без опоры, падает вниз, так точно так же было бы «естественным» и то, что он двигался по направлению вверх»[4 - См.: Юм Д. Исследование человеческого разума. М., С. 59.]. Здесь корни философии возможных миров, виртуалистики, ориентации познания на потенциализм и чистый, безсубъектный (парадоксально, но от/из субъективизма Беркли!) логи(ци)зм. И операторского, становящегося парадигмальным, принципа: что вижу, то имею. Юм прямо отрицал существование «Я», как телесного субъекта, оставляя от него «связку или пучок» актов восприятия. «Сингулярность», «точку сборки» как потом будут говорить в постмодернистской философии. Крайности сходятся. Отказавшись от субстанции (Беркли от материи, а Юм и от Бога), радикальный сенсуализм в перспективе смыкается с отказавшимся от всякой чувственности, вещей и телесности когнитивизмом и дигитализмом. От их бытия в пользу ничто, когда не предполагается никаких феноменов. Или феноменализм Иного. Таково диалектическое коварство непосредственно анагогического развертывания философии в виде субъективной сенсуалистской феноменологии. Однако это была боковая ветвь, путь, в определенном смысле тупиковый, оторванный от общей линии реальной истории, гипотетическую возможность которого стало видно только «гипертекстуально», с вершины информационной эпохи.

Поэтому вернемся на главную, фундированную классической наукой и буржуазным хозяйством прогрессистскую сцену, где сюжет философской драмы «забвения бытия» приближается к крутому повороту. Еще раз напомнив, что роли в ней разыгрывались не по подкрепленному отсылкой к Пармениду и Пифагору пост-модернизированному сценарию (бытие есть мышление и число), а по основному, обеспечиваемому естествознанием историческому сценарию метафизики, ее вопросу о соотношении материального (телесного, протяженного) и идеального (мысленного, бес-пространственного). Бытие отождествлялось с опытом, практикой, тем, что существует объективно, независимо от его субъективного осознания. К феноменам относились «вторичные качества», а идеальное, особенно неземное, Высшее – к ничто. Какого-то универсального «бесчеловеческого» сознания не предполагалось. Бытие – это природа, материя, вещность. Именно в такой форме, если говорить о Новом времени, основной вопрос стоял в естествознании, в практической жизни. Декарт, как известно, стремился признать обе субстанции (Бог – гарант обеих), но вопрос об их взаимодействии остался открытым. И далее все время споры, иногда внутри системы у одного и того же автора: считать бытием, субстанцией материальное, а недобытием, феноменами идеальное или (в течениях, близких к религиозному мировоззрению) – Наоборот. В пределе, кого отправить в небытие.

Пока наука была преимущественно фюзисом, описательным естествознанием, она и опирающаяся на нее философия «работали» на природу. В познании господствующей была оппозиция: бытие и/или мышление, материя и/или дух (сознание). Однако по мере перехода к теоретизации и математизации, наука начала порождать импульсы «идеализма». Сама. Соответственно, в онаучивающейся философии онтология как учение о бытии постепенно отходит на второй план, оттесняясь гносеологической проблематикой. «Забвение бытия» происходит не через прямой отказ от него или замену сверхъестественным разумом, а через забвение онтологии. Общеизвестным поворотным фактором здесь стала философия Канта. Она в принципе «закрыла» метафизическую эпоху развития человеческого духа и в спекулятивно-философской форме поставила проблемы, которые потом будут смыслообразующими в неклассической, релятивистской, проективной, технизирующейся науке. Продолжив ассоциацию с Коперником, можно сказать, что Кант вынес точку отсчета познания и моделирования мира с Земли в Космос, в интенции даже за пределы солнечной системы, на что наука решилась лишь в ХХ веке. И стал ориентироваться не столько на фюзис и логос, сколько на матезис. Однако, будучи первопроходцем, «первым убегающим» он не мог не оглядываться, не думать о судьбе того, что оставляет. По мере отрыва науки от естественно-сущего и перехода к проектированию искусственной реальности, «от познания к творчеству», все время усиливается противоречие, в рамках которого Кант движется: как совместить вещный мир, которого он не хочет лишать статуса бытия (рано), с «космизмом» и трансцендентальностью мышления. Со свойствами, которые находятся уже за границей непосредственного человеческого опыта, предметности, априорные, бескачественные, хотя теперь столь же необходимые в познании, как и чувственный опыт. Как совместить «чистый» космический и виртуальный разум с «грязной» земной и телесной жизнью. Афоризм Ницще «чистый разум – чистая глупость» яркий, но вряд ли он закрывает эту проблему.

Разумеется, мы не будем, да и не способны проникнуть во все тонкости кантовской мысли, но применительно к нашей задаче можно утверждать, что, решая основной вопрос философии через понятие вещь-в-себе, Кант придает традиционному бытию статус недобытия – феноменов. Хотя особого рода: когда бытие существует в форме «забвения бытия» в точном смысле данного слова. Будучи вещью-в-себе, оно, подобно переменным в алгебраическом уравнении, не отбрасывается, а заключается в скобки, капсулируется. Его недобытие в том, что, существуя, оно пассивно, не действует. «Спит». Поэтому бытие как вещь-в-себе не поддается познанию, хотя нужно в нем: в начале, фундируя его, или в конце, интерпретируя результаты. К подобным вещам-в-себе относится и человек как эмпирическое телесное существо. А также высшие сущности интеллигибельного мира, идея свободы, бессмертия души и сам Бог. У критиков Канта принято недоумевать, каким образом вещь-в-себе совмещает «в себе» апостериоризм и интеллигибельность. Что между ними общего? То, что обе трактовки «не теоретизируются», не вписываются в трансцендентально-аподиктические априорные структуры. Говоря прозаическим языком науки, не поддаются количественно-геометрическому выражению. Не когнитивируются, скажем мы от имени последних достижений современного интеллекта. В таком качестве они феноменальны, но это феномены особого рода – все еще «как бы» субстанциальные.

Субстанция, превращенная в феномен! Симулякр субстанции. И Бог, и материя. Существуют, но в статусе феноменов. Явное, но вполне жизненное, неизбежное противоречие, отражавшее сложный процесс «изживания субстанции», ее начавшуюся замену функционализмом, умирание старой и зарождение действительно новой (на собственных принципах) постметафизической картины, вернее уже, модели мира. Обрезав у (по)знания природные бытийные корни и божественные помочи, Кант вывел его в стратосферу, но не за пределы земного притяжения. Перед тем, как уйти в свободный полет, гносеологическая ракета, ревя и содрогаясь, зависла в равновесии борьбы разнонаправленных сил. Окончательное решение в пользу самости космизации = виртуализации = когнитивизации = инонизации познания он оставил времени, потомкам, «неокантианцам». Первым этот гордиев узел попытался разрубить (и разрубил) Фихте. Он отбросил вещь-в-себе как излишнюю, поставив на ее место универсальное «Я». Я – субстанция, а «не-Я», ее внешний феноменальный мир. Однако этот мир теряет статус сущего, он производный, искусственный – схема, которая будет высоко оценена позже, при становлении конструктивизма. Кант не одобрил такой решительности, так как посчитал не объясненными существующую природу и Бога, полагая их необходимыми не только самипо-себе, но и для познания, кроме того, может, просто жалел их. Понимал сущностную связь судьбы человека с ними. Не отказались от онтологии, не вышли на чистый априорный простор, оставшись имманентистами, т.е. «при бытии», Гегель и Маркс. За это они поплатились невниманием, а иногда и снисходительным презрением к ним неклассической и постклассической науки.

Последовательное преодоление основного противоречия кантовской философии произошло к началу ХХ века в Марбургской школе неокантианства. В отличие от фихтеанской конструктивистской оппозиции онтологизму, Г. Коген и П. Наторп сохранили гносеологическую суть вопроса, более того, опираясь на новую науку, безжалостно довели эту суть до конца. Дошли до дна. То есть отбросили вещь-в-себе, все «означаемое», природу и Бога как ненужную для «математического естествознания», на которое они ориентировались. Импульсы к познанию дает не бытие, не сущее, не внешний мир, а сама чистая, беспредпосылочная, ау(тен)тичная мысль. Она есть субстанция без субстрата, а если феномен, то сугубо логический, хотя в таких онтических терминах они ее не квалифицировали. Инерционно говоря о естествознании, немецкие неокантианцы фактически были первыми когнитивистами. Предтечами информационно-дигитального моделирования мира. Отбросив вещь-в-себе, т. е. природу, жизнь, Бога, забыв про бытие и феномены, им пришлось провести на человеке операцию отсечения головы от тела. Взяли/оставили себе только голову и даже без органов восприятия – один мозг. Да и он бессубъектный, в формалине, «в банке» – без психики. Ключевая для Канта задача трансцендентального синтеза чувственности и рассудка превратилась тем самым в сугубо формальную, логическую. Без лишних антимоний отбросили возникающие при этом и считавшиеся Кантом неустранимыми противоречия, антиномии. Вернее, считали их решение делом времени и логической техники. Очень многое из того, что сейчас обсуждается в русле когнитивизма, было изучено и обосновано ими. К сожалению, в современной научной философии это не учитывается, происходит очередное «начало с нуля», что не позволяет видеть проблемы, которые уже давали знать о себе тогда, однако маскируемые безбытийной стройностью и формальной чистотой любой формы когнитивизма, остаются не преодоленными до сих пор. Потому что в рамках когнитивизма они не могут быть преодолены в принципе. Во что не (по)верил и взялся за их решение самый выдающийся последователь Канта, но не неокантианец, а Кант в ХХ веке – Эдмунд Гуссерль.

2. Величие и коварство феноменологической идеи Гуссерля

Название программной феноменологической статьи Э. Гуссерля «Philosophy als strenge Wissenschaft» (Logos, 1910) на русский язык перевели: «Философия как строгая наука». Это не строгий, а буквальный перевод, а может быть и нестрогий оригинал. Слово «строгий» – не научное, метафорическое. Более точно, было бы, по-видимому: «Философия как точная наука». «Точная» – значит, избавленная от качественных характеристик, непосредственно чувственных данных, ценностных и любых внешних по отношении к знанию параметров. Точная – значит, чистая, количественная, формализуемая, поддающаяся математизации. Старая мечта настоящих, последовательных, абстрактных, особенно кабинетных, теперь компьютерных, теоретиков. По мере перехода науки от натурализма и эмпиризма к теоретизму, новых достижений в развитии математики и вступлении философии в «позитивную стадию», она стала казаться близкой к осуществлению. В начале ХХ века, как видим, ее фактически осуществили неокантианцы. И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Вокруг башни из абстрактно-теоретической слоновой кости, то и дело, грозя ее обрушить, продолжал бушевать феноменальный мир.

Перед Гуссерлем встала задача: учесть, отразить, выразить в познании бытие вещей, не оставляя их «в-себе», тем более не отбрасывая, но и не нарушая чистоты познания. Соединить лед холодного рационального сознания с энергией живого бытия так, чтобы он(о) у(вы)держало его высокую температуру. Как магнитное поле плазму. Кант гносеолог(ист), Гуссерль – онтологический Кант. Как ему так удалось? Для этого надо было по-новому посмотреть на сознание и увидеть, что по самой своей сути оно обладает свойством включать в себя бытие. Что оно интенционально – направлено на мир, вбирает его в себя. Оно всегда о чем-то, ибо мы не можем не осознавать какое-то нечто. Как глаз не может не смотреть, ухо не слушать, нос не нюхать, если они действуют, так сознание не может не воспроизводить, не нести в себе мир. Так мир попался в сети сознания/мышления, перестав быть вещью-в-себе, но и не загрязняя его, ибо он лишен своей субстратности. Он представлен как взаимодействие отношений, т.е. «в материале сознания». Фактически это означало, что Гуссерль в спекулятивно-философской форме предвидел и вслед за Ф.Брентано подошел к идеям будущего структурализма (Ф. де Соссюр, А. Богданов, В. Пропп), однако более фундировано, или даже подошел к идее, можно сказать теории, информации. На которые неявно стал опираться во всех дальнейших решениях встававших перед ним проблем, в любых своих представлениях об устройстве мира. К теории, которая параллельно (общие тенденции развития со-знания) к тому времени зарождалась и начала развертываться на собственной базе – внутри науки, особенно математике, приведя, спустя 50 лет, к «революции миров».

Информация – это ответ на многие принципиальные вопросы, поставленные еще Кантом в его усилиях объяснить взаимодействие чувственности и рассудка, природу синтетических суждений, трансцендентальной апперцепции т.д. Гуссерль, хотя как таковое это понятие не фиксировал, но пользуясь им по сути и смыслу, продвинулся в решении застарелых философских проблем гораздо дальше. Базисным для теории информации является положение, что качественно разнообразные феномены и относящиеся к ним сообщения, могут быть выражены на общем языке и количественно измерены. С помощью такой количественной меры можно сравнивать любые явления бытия, независимо от формы, в которую они облечены. Информация универсальна и аподиктична. Она позволяет подойти к миру с единой точки зрения, создать его целостную теоретическую модель. Содержательную, и одновременно чистую, строгую, точную – формализуемую. И когда теперь, имея перед собой столь мощный и весьма разработанный аппарат как теорию информации, рассматривают философскую кантовско-гуссерлевскую проблематику так, будто его/ее нет, это, по меньшей мере, малопродуктивно, а по большей – интересно лишь узкой корпорации специалистов по истории философии, «кантоведам» и «гуссерлеведам». Между тем как она «постсовременна»[5 - Здесь нас подстерегает страшная опасность. Модернизации и антиисторизма, жертвой которых обычно являются энтузиасты «всего нового, прогрессивного». И тогда первобытные охотники гонялись в лесу не за мясом, а за информацией, в виртуальную реальность первыми вышли древние китайцы или Василий Великий в Византии, а Бог, естественно, был Программистом. Пройти между Сциллой узко академического, отраслевого интернализма и Харибдой пошлого, поверхностного презентизма – вот условие продуктивного философствования.].

Прежде чем позволить нам погрузиться в обоснование актуальности Гуссерля, Богиня справедливости с весами и завязанными глазами требует видеть, что проблема взаимодействия чувственного и рационального, вещи-в-себе и трансцендентального разума решалась посредством приближения к теории информации и с другой стороны – от чувственных вещей-в-себе, в материализме. В диалектическом материализме Нового времени, особенно в «ленинской теории отражения» (работа В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», изданная в 1909 г.) развивалась идея, что вся материя обладает специфическим свойством – отражения. Любая вещь, помимо качеств, обусловленных собственной природой, несет на себе следы воздействия другой. Она запечатлевает на себе, передает, «сообщает» качества этой другой вещи, становясь тем самым ее представителем, образом или знаком. Переставая быть собой, она, говоря современным языком, превращается в носителя информации. Становится информацией. Как изменяются формы материи, так историчны и способы отражения, передачи информации. Высшее свойство отражения, наиболее совершенный известный нам способ информационного моделирования вещейв-себе, выводящее их из себя и превращающее в вещи-для-нас – сознание человека. Теория отражения материи, оставления вещами следов (trase) друг на/в друге, в пределе – в/на сознании и теория интенциональности, направленности на/в что-то сознания – это два способа приближения к теории информации. «Отражение» больше связано с естественными науками, физиологией и психологией, «интенциональность» продуцировалась и обусловлена развитием логики и математики. Теория информации снимает оба этих, идущих снизу и сверху потока деонтологизации мира и онтологизируясь сама, ставит вопрос о взаимодействии новой порождаемой ею «второй реальности», ее инобытия с феноменологическим бытием мира людей. Вопрос, который превращается в роковой. Он драматически обострился после возникновения виртуалистики и нанотехнологий, фактически поставив под вопрос существование собственно человеческой реальности. Но чтобы понять, как к этому все (при)шло, надо вернуться к сложно-поучительному философствованию Гуссерля, и в свете опыта новой эпохи попытаться глубже понять его феноменологическую идею, оценить ее величи(ну)е и объективный исторический смысл.

Решая поставленную Кантом задачу достижения аподиктического = общезначимого = универсального знания, то есть создания строгой = точной = научной философии, Гуссерль, первоначально поступает вопреки Канту. Как антикантианец. Отказывается от его главного принципа разделения априорного и апостериорного знания, отделения сознания от вещей-в-себе. И призывает возвратиться к «самим вещам». При том даже не к вещам-субстанциям с их первичными качествами, а вещам-феноменам, во всей их полноте, то есть к бытию. Благодаря интенциональности, он снимает антитезу априоризма-апостериоризма, синтезируя кантианство и линию Беркли-Юма, а заодно решает и проблему декартовского дуализма, соединяя протяженные «по определению» вещи и непротяженное «по определению» мышление. Феноменам сознания придается вещность, предметность, фактичность, а вещам – сознательность, мысленность, сущностность. Сознание и бытие – одно целое. Традиционная априорно-апостериорная, чувственно-рациональная, материально-идеальная, субъектно-объектная оппозиция устраняется. Устраняется? Да, но… как бы. Именно как бы: речь идет не о материальных (пространственных, «протяженных») вещах, а о «вещах сознания», «фактах мысли». Призывая возвратиться «к самим вещам», он отказывается от «естественной установки», имея в виду (вот западня для любой чувственной реальности) мысленные вещи – ноэмы. Возвратиться к самим вещам как «к самим ноэмам». Предметный момент/единица сознания – ноэма (от греч. – мысль, сущность, форма). К вещам непротяженным и бессубстратным, неподвластным пространству и времени. Стул, дом, могут сломаться или сгореть, рухнуть, человек умереть, но не их смысл, ноэма, сущность, структура, форма. Они останутся. Мыслеформы = информация о (от, после) них – останется.

Итак, «вещи сознания» – вот ключевое изобретение Гуссерля, позволившее ему решить проблему соотношения чувственного и мысленного, перенеся ее на трансцендентальный уровень синтеза единичного и общего, реализма и номинализма (если говорить в терминах средневековой философии). Вещи сознания = вещи мысли = мысленные вещи = тела мысли = мысленные (состоящие из мысли!) тела. «Тела» = (не)тела = ноэмы. Но это не знаки, где-то находящихся тел, а сами (не)тела. Теперь по-современному:

вещь и тело как мысль, как ноэма – это информация о вещи/телах. В отличие от идей-эйдосов Платона она не образ, так как «без психологии» и не форма Аристотеля, так как не предполагает матери(и)ала. В/на место вещей – пересечения, узлы отношений, «биты». На/вместо бытия вещей, их предметной реальности – информационная реальность. В Универсуме информации бытие предстает как мыс(ш)ление и мыс(ш)ление как бытие. Гуссерль открыл, подошел, спекулятивно очертил контуры теории информации. Контуры другого, невиданного (понятие «информация» появляется в энциклопедиях во второй половине ХХ века) мира. В этом его величайшая заслуга, которую, правда, до сих пор не оценивают. Почтение у философов к Гуссерлю всеобщее, но историческое, а почему и за что, не особенно ясно, просто за «сложность и непонятность». Наверное, все-таки из-за смутного понимания, что сущностно/фактически мы живем теперь в «мире Гуссерля», мире ноэм и миллионы людей, преодолевая «естественную установку», заняты «феноменологической редукцией», «ноэзисом», тем, что переводят вещи в информационное состояние. Делают вещи-в-себе сущностями как вещами-в-сознании., единицами значения и смыслов. Вещами сознания. Мыслеформами, виртуалами, концептами, персона(жа) ми, сингулярностями. Симулякрами. И все это на практике. Если традиционный идеализм, считая физический мир воплощением идей, редуцировал его к феноменам, а в виде субъективного идеализма, либо неокантианства – к ничто, если традиционный материализм, считая идеальное отражением материи (вещей-в-себе), редуцировал его к феноменам, а в виде современного «научного материализма», либо функционализма – к ничто, то трансцендентальная феноменология за(под)меняет те и другие феномены и даже ничто – новой реальностью, своеобразной феномен-субстанцией. Считает феномены/ничто вещами-сущностями, фактами-идеями. Она повышает их статус до бытия. Это, однако, бытие иного, второго мира. И на наших глазах, данный второй мир становится первым, а первый, как материальный, так и идеальный, вообще, трансцендентный – вторым. Стоит всеобщий крик, что «произошла великая информационная революция», что «мы живем в информационном мире» и «вступили в информационное общество». И это, ура/увы, сущая, субстанциально-феноменологическая, (ино)бытийная правда.

Ноэмы – ноо, нус, ноу-менальный, ментальный мир, всегда противополагался феноменальному. Особенность и коварство гуссерлевской онтологии в том, что ноумены в ней определяются как феномены. Или, сказать по-другому, феномены приобретают статус ноуменов. Умопостигаемые вещи выдаются за действительные, искусственное за естественное. Чувственный, то есть предметный мир возгоняется в ноуменальный, то есть трансцендентальный и выдается за феноменальный, а «старого» феноменального мира сущего – больше нет. Он не нужен ни как субстанция, ни как феномен. Также происходит и с идеями-образами, со всей «психологией». Ноуменологическая = ноэмологическая редукция представляется и называется феноменологической, полностью исчерпывая собой сущее. «Созерцание созерцает сущность как сущностное бытие и не созерцает и не полагает ни в каком смысле существование»[6 - Гуссерль Э. Философия как строгая наука. // Избранные работы. М., 2005. С. 214]. Трансцендентальное предстает как реальное, т.е. иное, чистое, вне(пост)человеческое, как будто бы «наше». А вторичными, не обладающими собственным бытием-существованием феноменами оказываются не только «вторичные качества», связанные с субъективностью восприятия, но и все, что считалось субстанцией, в том числе и кантовское созерцание пространства-времени. Вся субстратная физическая Вселенная! Она, первый мир поглощается вторым, что на практике пока только происходит. Пока признается два мира, а у Гуссерля уже был один, выдаваемый за единый, единственный и истинный. За единственно истинный. Универсальный и вечный. Как структуры в структурализме, как информация в информационизме. Феноменологическая (трансцендентальная) идея – это структурно-функционально-информационная идея.

В первой трети ХХ века она носилась в воздухе, так или иначе, улавливаясь разными направлениями знания. В социально-гуманитарном знании преимущественно в виде структурализма, структурно-функциональной методологии, в естественно-математических науках как разнообразные теории информации, организации и управления. Вместо вещей – системы (эмпирический уровень сложности) и структуры (теоретический уровень сложности). Начинался век «ноэм» как единиц структуры – кибернетики, генетики, информатики. В любом качестве это была реальность отношений, переход от тождества к различию, от субстратности и субстанциализма к ф(и)ункциализму и потенциализму, когда «сначала полет, а потом птица», сначала функция, число и действие, а потом вещь, предмет и результат. Все сущее – суть количество. Таков идеал (по)достижения бытия, заявленный наукой в ХХ веке. Это было начало становления ноотехносферы, проектно-конструктивистской парадигмы и практики производства искусственного мира, вплоть до искусственной ментальности. Феноменологическая идея философии как строгой науки – ее/его еще очень нестрогое спекулятивно-философское предчувствие и вы(от)ражение.

Принято считать, что «поздний» Гуссерль отказался от задачи построения универсальной, точной, математизированной философии. Идея «жизненного мира» – своего рода признание невозможности осуществления идеи трансцендентализма и возвращение к естественной установке, к признанию вещей-в-себе. Думается, что дело обстоит сложнее. Происшедшее в этот период смещение его интереса к проблеме интерсубъективности сознания было вполне последовательным движением «вслед» за сдвигами в развитии науки. Ответ на старый философский вопрос: как совместить объективную аподиктичность знания и единичную субъективность человеческого сознания, не впадая в солипсизм и не опираясь на внезнательные предпосылки, он искал на новом, «постметафизическом» пути. Но поскольку опережал свое время, то методом проб и ошибок, порой мучительно, рас(пере)сматривая почти все великие рационалистические течения. Отказавшись от помощи Бога, к которой прибегли Декарт и Беркли, от «практического разума», к коему вынужден был обратиться Кант, от «материального единства мира», из которого фактически исходили все ученые-натуралисты, от «общественной практики» марксистов, (о) которой не знал, а если бы знал, то вряд ли принял, он обратился… к монадологии Лейбница.

В контексте нашей трактовки исторического смысла трансцендентальной феноменологии это представляется вполне логичным. Оправданным и естественным. Лейбниц – философ-математик, изобретатель дифференциального исчисления, автор первых опытов по созданию цифровых машин. Историю computer science отсчитывают от Лейбница, онтология которого представляет мир в виде множества монад. Монады – простые, непространственные, бестелесные субстанции. Они неделимы, закрыты, не имеют «окон», «лишенные души». Все это близко напоминает ноуменальные сущности, феноменологические единицы, ноэмы, разработанные для философии как строгой науки. А в 30-е годы Гуссерль прямо начинает трактовать свою феноменологию как трансцендентальную монадологию, становится «лейбницианцем».[7 - В рассмотрении идей позднего Гуссерля мы опираемся не столько на его оригинальные тексты, сколько на их исследование в гуссерлеведении. Потому что нам важны не теоретические тонкости, а принципиальные идеи. Для чего, в конце концов, существуют знатоки Гуссерля, зачем они работают? Надо пользоваться их трудами. Кроме своего рода классиков гуссерлеведения, Н.В. Мотрошиловой, В.И. Молчанова, Слинина А.Я., Чернякова А.Г. по данному вопросу это, прежде всего: Штрекер Э. Гуссерлевская идея феноменологии как обосновывающей теории науки. //Современная философия науки. М., 1994; Борисов Е.В. Проблема интерсубъективности в феноменологии Гуссерля. // Логос. 1999. №1; Савин Э.А. Генезис трансцендентальной монадологии в работах «позднего» Гуссерля. // Вопросы философии. 2009. №8; Смирнова Н. М. Социальная феноменология в изучении современного общества. М., 2009.] Как и у Лейбница, перед ним возникает роковая проблема связи подобных замкнутых на себя, изолированных друг от друга элементов реальности. Каким образом они взаимодействуют и как в таком случае конституировать единый, универсальный, общий им мир? Лейбниц нашел выход в постулировании предустановленной гармонии, своего рода пережиток апелляции к Богу. Гуссерль не хочет, да и не может обосновывать единство мира Богом, как потому что живет в ХХ веке, так и потому, что тут вновь появляется внезнательный фактор, «нечистота». Вместо этого он постулирует или допускает возможность некоего «интенционального переплетения» монад, когда сознание каждой монады направлено на все остальные и тем самым несет их в себе. В результате между ними возникает универсальная взаимосвязь. Своеобразное множество в единстве, функционирующая целостность. Решение найдено? Почти, если его немного укрепить. Для этого постулируется существование специфической Перво-монады, которая задает тип и способы, направляет, запускает процесс такого переплетения. Взаимодействие «оживает», переплетение начинает функционировать. Здесь любой историк философии может сказать, что перво-монада напоминает старинное метафизическое «архе», творящую субстанцию, которые опять угрожают трансцендентальной феноменологии нарушением ее теоретическо-ноуменологической строгости. Если, однако, бросить взгляд не назад, в прошлое, а вперед, в настоящее/будущее, то эта ретроспективная монадология начинает напоминать что-то более чем перспективное…

В конце концов, не имея убедительного подтверждения своего монадологического разворота и чувствуя его известную произвольность, а главное, под нажимом сугубо нетеоретического «духа времени» (Zeigeist нацистской Германии 30-х годов), он действительно изменяет идее строгой деонтологизированной науки и «впадает» в то, что все время преодолевал, с чем боролся. Он обращается к вне(до)рациональным предпосылкам, к «жизненному миру» и говоря о «домашнем мире» (Heimwelt), как его конкретизации, вспоминает о традициях, важности места рождения, территориально понятой собственной стране (Heimland), различии «других наших» и «других чужих». Пока сам не оказался чужим. Обосновывая необходимость вживания в домашний мир, он призывает это сделать, чтобы «стать личностью в полном смысле слова». Пока сам не перестал быть полноценной личностью в глазах «других наших». И т.п. В духе отказа от чистой науки и приспособления к нечистой политике. (Не забудем, что Хайдеггер в это время был членом НСДАП). Это действительно поворот-отказ от задачи создания философии как строгой науки, но он, конечно, «внешний», как бы ни толковать сам «жизненный мир», и обусловлен обстоятельствами бытия, а не признанием, что «ноэматическое» сознание невозможно. Наоборот, развитие науки, ее переход = «ноэзис» в неклассическую фазу в это время как раз его порождал в/из самой действительности.

Мы тоже вернемся к проблемам философии как точной науки и трансцендентальной монадологии как последнем образе феноменологической идеи. Гуссерль «подошел к», однако не знал, не произнес волшебного слова, которым легко разрешаются все его затруднения с объяснением феномена интерсубъективности. Это слово – коммуникация. Коммуникация – то, что связывает в одно целое множество разных элементов. Это про(воз)бужденная, активизированная, пульсирующая, туда-сюда передающаяся, о-кликнутая и «кликающая» информация, ее «живая», функциональная ипостась. Коммуникация – антропологизированное состояние информации, через которое она субъективируется, открывается человеку, делается ближе ему. Хотя в сущности это одно и тоже. В информационном мире коммуникация больше не рассматривается как средство связи между вещами, телами и субъектами, т.е. способ передачи содержания. Она онтологизируется: media is message – объявил в конце ХХ века М. Макклюэн. Место Бога или материи (самое слабое, требующее веры, место в «старо-европейской» метафизической философии), место кантовской трансцендентальной и гуссерлевской аналогизирующей апперцепции и интерсубъективного сознания (самое слабое, требующее веры, место в обосновании трансцендентализма и феноменологии) отныне занимает коммуникация. В информационном мире она воспринимается аксиоматически, как воздух, которым мы дышим – не требует дальнейшего обоснования. В информационном мире она бытийствует.

Гуссерль «подошел к», однако не знал, не произнес другого волшебного слова, которое становится на место монад. Это слово – агент. Или концепт, сингулярность. Агенты-концепты-сингулярности активны, но не обременены «внутренним», то есть субъектны без субъективности, они функции резидента, а резидент является агентом другого резидента и все вместе они образуют действительное «переплетение интенциональностей» – Сеть. Это третье волшебное слово, которое Гуссерль характеризовал как переплетение (можно бы перевести как «паутина»), но не произнес. Личности, жившие в обществе, превращаются в агентов, блоггеров, (не) живущих в интенциональной паутине =сети. Сеть, Интернет, интелнет, что это как не переплетение артикулированных через агента значений и смыслов сознания! Агенты могут быть живыми, неживыми, действительными, возможными. Взаимодействуют они в сети не в силу предустановленной гармонии, а интенционально, направленно. Куда и как – определяется его программой – следующее волшебное слово, аналог перво-монады, которого тогда тоже еще не было. Про-грамма – «порядок письма», чередования следов и различий, бит информации. Она задает тип и способы, организует и запускает процесс взаимодействия монад-агентов. Принцип универсально (за)программированного перво-монадой мира: It from bit (все из бита). Программа программ – Матрица. Бывшее яйцо, архе, Бог информационной эры. Онтология коммуникации, концепты, сеть, программа, матрица, априори коммуникации К.-О. Апеля, трансцендентальный эмпиризм Ж. Делеза и много, много других неслыханных в метафизике слов, генетически коренятся в идеях, подходах, описаниях и набросках трансценденталистского направления феноменологического движения в философии. Все они нашли свое оправдание в развитии науки второй половины ХХ века, времени создания теории информации и коммуникации, когнитивизма и виртуалистики. Трансцендентальная феноменология – это философия информационно-коммуникационной революции, эпохи становления постмодерна.

Как и положено философии, выполняющей свое культурно-историческое предназначение, она ее мировоззренчески предвосхитила. Пред-(не) видела. Что является заслугой прежде всего Гуссерля. На главный вопрос философии «что есть бытие?» всеми своими идеями он отвечал: «существовать – значит быть возможным»[8 - См.: Husserl E. Husserliana. 1950. Bd.3. S.104.]. То есть решал его в пользу потенциализма и виртуализма, в конечном счете, небытия, ибо бесконечным числом возможностей обладает Ничто. Бытие – это ничто, а ничто как потенция, как возможное – это «недобытие», (не)бытие, инобытие,

= феномен, статусом которого в настоящее время обладают виртуальные реальности и которые постепенно, предварительно зачеркнув, водворяются на место нашего Бытия, Sein и Dasein, превращая его в Ничто, а сами предстают как субстанция и «подлинное Бытие». Даже стиль Гуссерля, с точки зрения традиционной логики и бинарного мышления, нестрогий, переплетающийся, «плывущий» (Марсель Пруст в философии) нередко самоотрицательный, похожий на клубок шерстяной пряжи с оборванными концами и новыми началами, является своеобразным первым приближением к гипертексту и сетевому мышлению. Его бессознательное сознание интуитивно предчувствовало децентрированную рациональность, ориентированную на узлы и точки пересечения отношений, хотя еще на живой, «естественной» основе, что технически впоследствии воплотится в Интернете. Опережая время, он, тем не менее, недостаточно оторвался от предметной действительности и, вступив в неклассическую эпоху, шел в/по ней к свету в темноте, ощупью, пробуя и испытывая возможные линии развития в разных направлениях. Хотя в гуссерлевской модели мира фактически открытое им информационное бытие выдается за бытие как таковое, вбирая в себя любые его формы, это коварство невинное, самообман, ибо непосредственно новой реальности еще не было. Постчеловеческий мир симулякров и виртуализма едва брезжил. Даже сейчас, вместо того, чтобы признать условием трансцендентальности современной когнитивной науки объективный характер техно-информационной коммуникации, ее пытаются объяснять общезначимостью интерсубъективного общения живых людей[9 - См., например, статьи в разделе: «Интерсубъективная возможность онтологии науки» // Философия науки. Вып. 14. Онтология науки. М., 2009. Или: В статье А.Н Павленко «Является ли «коммуникативная программа» обоснования знания универсальной?» (Вопросы философии, 2009. № 11) социально-техническая природа интерсубъективной парадигмы говорит о себе прямо терминологически, в заголовке, однако ее влияние объясняется позитивистски, критикуется она за «неустранимый логико-эпистемологический изъян». Проблемы социологии науки, социальные теории познания разрабатываются, но видимо, в «другом отделе», за стенкой. Ее же не прейдеши.]. Проповедуя смерть, теоретически, тем более, практически, сами раствориться и умереть когнитивисты не хотят. Явная непоследовательность. Сознательную борьбу с традиционным бытием и бытием вообще повели другие поколения идеологов информационной революции, провоз(буре) вестники ее перерастания в высшую «позитивную» фазу как становления бытия Иного.

3. «И вот – зола»

Видит Бог (и) Читатель, до сих пор мы не злоупотребляли цитированием, а может быть, «злоупотребляли нецитированием». Это обличает устаревшую привычку, консервативную претензию на самостоятельное мышление, в то время как передовые, прогрессивные тексты, особенно компьютерного производства, чуть не наполовину состоят из ссылок и цитат. Будем модернизироваться. Не из-за того, что теперь доблесть автора в высоких индексах цитирования и я «даю, желая получить», а потому, что речь пойдет о вещах и идеях, в которые «на слово» трудно верить. Нужны прямые подтверждения.

Могли ли когда-то подумать люди, что придет время, когда они будут заниматься самоотрицанием, бороться с миром своего бытия как таковым. Буквально. И вот – пришло: во второй половине ХХ века, мировоззренчески выражаемое посредством философии постмодернизма. Или философии «постизма», «конца», деконструкции-демонтажа-разрушения среды, в которой человечество только и может жить, материального и духовного наследия, которое наработано им в процессе своего исторического развития. «До постмодернизма». Поистине Великий Отказ! Элиминативное отрицание собственного мира. Атаковано почти все: Бог, природа, культура, вещное, идеальное, трансцендентное, т. е. любое «присутствие». А также мифология, метафизика, религия, естествознание – любая «онтология». Наконец, антропология, т.е. сам человек, который приговаривается к смерти. Отвергаются принципы и формы традиционного со(по)знания: логос, истина, объект, субъект, означаемое, означающее, структура, даже знаки, если они не «пустые». В общем, «Анти»: тео-телос-онто-этно-фонофалло-лого-центризм. Если обобщить все эти и другие жертвы деконструкции, то можно сказать, что в целом, объектом пре(ис)следования, Жертвой постмодернизма является Бытие. В любой его трактовке – и реалистической, и идеалистической. Постмодернизм – философия постбытия. Анти-бытия. Философия Ничто.

Такова его «правда», которую, конечно, люди не могут понять и принять в чистом виде. Частично и сами его адепты не понимали себя и друг друга. На вопрос интервьюера «Как Вы относитесь к Делезу?» Ричард Рорти отвечал: «Его я просто не понимаю. Я читал «Анти-Эдип», его книгу о Фуко и о Ницше и ничего из этого извлечь не смог».[10 - Рыклин М. Беседы с философами. Деконструкция и деструкция. М., 2002. С. 153.] Тем более постмодернизм не понимали представители традиционной метафизики и читатели меньшего калибра, пока механически не привыкли к его смыслам и терминам, чтобы употреблять их как бы понимая. На этом уровне дело дошло до «смерти постмодернизма» и те, кто еще недавно его категорически отвергал, на всех перекрестках стали об(за)являть, что он был, но уже умер. Продолжающие им заниматься вчерашние новаторы, не успев сколько-нибудь глубоко обратить в свою веру философское сообщество, превращаются в отсталых консерваторов. Хоронят «не понятого», чтобы поскорее предаться, не видя внутренней связи, какому-нибудь другому идейно-терминологическому течению, например, «когнитивному конструктивизму».

Постмодернистское философствование нельзя понять, если не отдавать отчет, что за ним стоит в реальности и во имя чего она «деконструируется». Если не отдавать отчет, что это превратное, идеологическое отражение наступав(пив)шей на нас информационно-коммуникационной эпохи. Хотя на первом этапе постмодернизм почти отождествлялся с деконструкцией, на «руинизации» метафизики, на расчистке от нее территории духа («детерриторизации») он не остановился. Он и в самом деле умер, однако, при родах. Родившийся ребенок – его продолжение, наследник. При том самостоятельный, растущий не по дням, а по часам и настолько, что постепенно стал претендовать на первородство («письмо» было раньше слова), на существование ab ovo.

Читая М. Фуко, Ж. Делеза, в самом деле, трудно решить, как они, борясь с бытием, описывая его преимущественно метафорами, эту новую, провозглашаемую ими философию соотносили с реальностью. «Ризома не начинается и не завершается. Она всегда в середине, между вещей, меж-бытие, интермеццо. Дерево – это родственная связь, а ризома – это союз и только союз. Дерево ассоциируется со словом «быть», а ризома, чтобы стать сетью, всегда предлагает коньюнкцию «и…и…и». У этой коньюнкции достаточно сил, чтобы надломить и искоренить слово «быть» (курсив мой – В.К.). Куда вы направляетесь? Откуда вы идете? Куда вы хотите прийти? – все это бесполезные вопросы»[11 - Делез Ж.и Гваттари Ф. Ризома. // Философия эпохи постмодерна. Минск, 1996. С. 30-31.].

Что это было предвидение computer science, а ризома/лабиринт «нащупывающим» именованием паутины/сети Интернет, намеренная дискредитация бытия и метафизики с ее вечным вопросом: откуда мы, кто мы, куда идем – представляется очевидным, а вот в форме гениальной наивности или коварной мистификации – вопрос открытый. К сожалению, тысячи (по) читателей Ж. Делеза, трактуя его «как бы», вкривь и вкось, не учитывают этой идеологической наивности или мистификации и «не подставляют» под постмодернистские означающие их подлинного означаемого. Будто они существуют сами по себе, интерналистская филиация идей. Обусловленности идей постмодернизма Zeigeist (духом времени), его социально-историческим генезисом бесчисленные интерпретаторы не видят. Сколько ни говорилось в свое время в философии о феномене ложного, превращенного сознания, оно, увы, никуда не исчезает. Господствует и торжествует.

Представляется, что в отличие от первых пост-структуралистов/модернистов, несколько позже выступивший на философскую сцену Ж.Деррида, хорошо = до конца понимал, чем занимается и к чему все идет. Во многом из-за этого у него виртуозно многозначный, хитроумный, «сказать и не сказать» стиль – игра смыслами, ассоциации, коннотации, уловки, маскировка. Высшим пилотажем такого подхода можно считать, по-видимому, его небольшую книгу «Feu la cendre», в простодушном переводе что-то похожее на «Угасший огонь» или «Тлеющая зола». Переводчик-публикатор, В. Лапицкий стремясь полнее учесть авторские тонкости, дает: «Золы угасшъй прах» (в русском слове «угасшей», именно «ъ», а не «е»)[12 - Деррида Ж. Золы угасшъй прах. СПб.,2002.]. Весь текст фактически посвящен одной фразе: il y a la cendre, переведенной как: «И вот – зола». Французское «il у а» примерно соответствует английскому: there is, немецкому: es gibt, русскому: есть, имеется. Или, если брать в философском контексте: это – бытие = вот-бытие = наличие = присутствие = Dasein (!) = БЫТИЕ (человеческое). Это(а) бытийное утверждение-отождествление-связка существуют, минимум, во всех индо-европейских языках. И оно/она/они, провозглашает Ж. Деррида – зола! Атакованы глаголы бытия. Вместе с бытием отрицается способ его человеческого проявления. Sein и Dasein. Его ядро, «родовая клетка», исходное мыслительное выражение. На отождествлении, подведении единичного под общее («жучка есть собака») стоит все наше логическое, шире, языковое, еще шире, собственно человеческое сознание. Genus Homo (родовой человек) атакован не только как таковой, но и как Homo sapiens (человек разумный). Подрыв, разрыв, ликвидация такой связ(к)и стоит книги. В «тротиловом эквиваленте» – это «Большой взрыв Вселенной». Для начала – смысловой, языковой Вселенной. Как запуск и первые опыты на адронном коллайдере, предназначенные этот взрыв модельно повторить. Взорвать Вселенную в лаборатории. Здесь коллайдер гуманитарный, в теории (в игре с Вселенной в русскую рулетку) физики, как видим, не одиноки.

А что такое зола? Из непрерывно меняющихся, разъясняюще-затемняющих трактовок, которые дает ей Ж. Деррида, наиболее близкой к истине кажется: «Если само место окружается огнем, его уже нет. Остается зола. И вот – зола; перевожу: золы нет, она не то, что есть. Она осталась от того, чего нет, чтобы напоминать в своих ломких глубинах только небытие или неприсуствие»[13 - Там же, С. 28-29.]. То есть зола есть прах бытия, то, что осталось от, после бытия, что находится, подобно платоновскому благу (и вместо него!) «по ту сторону всего, что есть». Пустое место, отсутствие, небытие. Деконструкция бытия закончилась его сжиганием, провозглашением Холокоста (апокалипсис, мировой пожар, конец света). В сравнении с этой акцией «конец истории», означающий завершение культурно-политического, духовно-личностного развития человечества, но сохраняющий людей как дельцов, экономических акторов, их цивилизацию – детские страхи перед темной комнатой. Деррида – настоящий, последовательный, абсолютный трансценденталист. И, следовательно, фундированный когнитивист. Отсюда его заслуга перед прогрессом, историческая роль открывателя и философского выразителя идей самоапокалипсиса как принципиально новой постчеловеческой эры креативного меонизма.

Таким образом, если загадочную (проповедуя сожжение Бытия, сам он не хотел быть Джордано Бруно или снискать славу Герострата, предпочитая схему судьбы Коперника) фразу-формулу «И вот – зола» перевести в открытую форму, то будет: Бытие (или Dasein) – это Ничто.

Но все-таки оно что-то: зола. Сгоревшее бытие, потухшее, тлеющее бытие, но все-таки бытие. Какое? в отличие от многих, многих нигилистов, Ж. Деррида после деконструкции выходит на позитивную стадию постмодернизма, которая связана с «письмом», учением о письме, т.е. грамматологией, посвящая ей другую, намного более объемную книгу, где письмо ставится «в один ряд и вместо» природы и культуры. Вместо всего. (Первая часть книги называется «Письмо до письма», вторая «Природа, культура, письмо»). Единица письма – грамма, пустой знак, след-различие, вернее, «различание». В информационно-компьтерной реальности греческой грамме, если по-русски «единице письма», соответствует «бит». Вернее наоборот: есть единицы информации, биты, а граммы, грамматология – их гуманитарно-идеологическая транскрипция, специфически «дерридовское», культурологическое именование того, что в теории и методологии познания разрабатывается ныне как когнитивистика, а в «высокой» философской рефлексии предстает как трансцендентальный эмпиризм. Вместо вещей – информация, вместо онтологии – грамма(бито)тология, вместо поэзиса (качества) и даже логоса (смысла) – матезис (количество, цифра). И борьба с любым «И – вот-центризмом». За информацию и количество. Даже с языком, если он естественный, если он – дом бытия. Вместо него теперь: «зола как дом бытия…»[14 - Там же. С. 29.]. (Какое тонкое, поистине методом «черенков и прививок» ис-пользование Хайдеггера(ом), чтобы его же и уничтожить!). А «грамматология – зола [онтологии]: после холокоста;

холокост холокоста»[15 - Там же, С. 118.]. Холокост – всесожжение, апокалипсис, уничтожение всего, что связано с бытием. Холокост холокоста – отрицание отрицания (прямо по Гегелю), заполнение пустоты новыми конструктами. Кто этого не сделал, тот консерватор, метафизик=философ, у которого, естественно, как у любого естественного и сущего, не ставшего хотя бы симулякром – все в прошлом.

Итак, Конец света состоялся, бытие во всех его проявлениях (как Sein и Dasein, Природа и Человек) деконструировано. Это было сделано в универсальном теоретическом крематории постмодернизма на первом (деконструктивистском) этапе. Столь радикального как Ж. Деррида философа–нигилиста и успешного, блистательного проповедника смерти, встречавшего у своих жертв восторженный прием, в истории человеческой мысли еще не было. Такие теперь всадники Апокалипсиса. На коне желтом, золотом. Но что же дальше? Дальше, как видим, оно заменяется неким сгоревшим бытием-небытием в виде «письма», би(граммо)тологии computer science как учения о дигитально-виртуальной реальности. Движением от природы к культуре, от культуры к письму составляющим эту самую реальность. Таков следующий, второй этап постмодернизма, который, пытаясь отличить от первого, начали невразумительно именовать after-постмодернизмом или пост-постмодернизмом. Совсем суетные толкуют о каком-то неомодернизме. Отсюда же пошли толки об общей устарелости эпохи постмодерна и его собственном конце. Как пожравший материал огонь, он потух. Прах и пепел. Небытие. Смерть.

… И чудо воскрешения. Новое небо и Новая земля. В теориях «младших» (ставших популярными после Делеза-Деррида) постмодернистов вновь поднимается вопрос о Бытии. Как главный для философии, с претензией пересмотреть его/ее «с самого начала». В 1989 году Ален Бадью выпускает «Манифест философии», основной идеей которого является возврат к бытию, при условии его трактовки как «родовой, изначальной множественности», возврат к платонизму, при условии разрушения в нем «империи Единого», к смыслу, при условии его «опоры на Двоицу». На смену метафизике как большой поэтической софистике должен прийти «новый философ, вооруженный матемой». От поэмы – к матеме, относя к поэме (лишая самости) и логос – такова суть «пост-постмодернистского» поворота в трактовке философии. «Тем самым ты отбрасываешь также поэматику присутствия и всякое хайдеггерианство в качестве возможного доступа к бытию сущего. То, что неисчислимо, то, что не счесть за одно, что вообще не сосчитать, не образует ситуацию и, следовательно, строго говоря, не имеет места» – так недвусмысленно отмежевывая от метафизики, хвалит Ж.Ф. Лиотар Алена Бадью при обсуждении его «Манифеста философии»[16 - Бадью А. Манифест философии. СПб., 2003. С. 106.]. И еще: «Меня впечатлил твой синтез двух, порождение двух исходя из ничего, исходя из нуля. Убедительное доказательство того факта, что у теории множеств нет референта, у нее есть только пустота, необходим всего лишь нуль, чтобы получить обычные, естественные множества»[17 - Там же, С. 109.]. Как глубоко, ясно и по существу: нет референта, есть только пустота, все из нуля (хоть все подчеркивай курсивом) сказано о нигитологической, меон-конструктивистской сущности этой новой манифестируемой (не) онтологии, (ино)онтологии. Глубоко – и бездумно, никакой заботы о том, что это значит для человека и его мира. Как будто думает и пишет не человек. «Манифест философии» А. Бадью, столь доброжелательно воспринятый его коллегами, в том числе патриархами французского постмодернизма, мы вправе считать идейным обоснованием пост-постдернизма (after-postmodernism-а) и начавшегося в эти годы укорененного в нем трансгуманистического движения. Конец нигилизма! Только вместо громоздкого слова «пост-постмодернизм» и по смыслу, и ради благозвучия, лучше говорить о трансмодернизме. Транс – это переход: сквозь, через, за границы чего-либо. В данном случае – традиционного исторического бытия и человека. Транс(пост-пост)модернистский «возврат к бытию» фактически означает его замену (второе отрицание) бытием иного. «Манифест философии» А. Бадью, отражающий передовое состояние французской, а в сущности, всей мировой прогрессистской философии кануна ХХI века – это «Манифест трансмодернизма». Который (другого значимого пока нет) успешно реализуется.

В конце 90-х годов, в русском переводе в начале ХХI века, одновременно выходят книги: Ж-Л. Нанси «Бытие единичное множественное» Минск, 2004 и А. Бадью Делез «Шум бытия» М., 2004, обе посвященные восстановлению и реинтепретации бытия на началах виртуализма и множественности. С этой позиции, как недостаточно «математичный» критикуется даже Ж. Делез. За то, что, считая бытие виртуальным, более того, основанием актуального, он исходил из принципа Единства. Как вся прежняя метафизика. Тогда как «Единого нет, есть лишь актуальные множества, а основание пустует»[18 - Бадью А. Делез. Шум бытия. М., 2004. С.75.]. Из-за сохранения Единого Ж. Делез в понимании бытия геометричен, а надо переходить к алгебраизму, более соответствующему принципу множественности и математической онтологии. Нужна дегеометризация. Геометрия все-таки содержательна, гео – земля, терра, территория, чуть ли не география. Пахнет натурой, физикой. Она не до конца трансцендентальна и несет в себе остаток неформализуемости. Как если бы дом (мир) сожгли, он однородно обуглен, но его остов, структура остается. Геометризм – это структурализм. Только алгебра, количество – зола, которая действительно безосновна, потенциальна и ничем не пахнет. Исчисляющее мышление. Оно имеет дело с возможностью, пустые знаки и функции. Пространство и един(ое)ица – тончайшая, но все-таки сублимация сущего, материи, только время и множественность являются настоящими «атомами» пустоты, чистой логикой отношений различия, из которых можно сфор(миро)вать бытие иного. Искусственного, виртуального, постчеловеческого. «Бытие, – утверждает Ж.Л. Нанси, – может быть, лишь когда это Бытие-одних-вместе-с-другими, лишь циркулируя во вместе-с и в качестве вместе-с этого единично-множественного сосуществования»[19 - Нанси Ж-Л. БЫТИЕ единичное множественное. М., 2004. С. 17.]. Подлинное бытие – это со-бытие, рассеивание и связь единичностей, независимо от их собственной, живой, неживой, предметной или идеальной природы, их детерриториализованное (беспредметное) взаимодействие. Бытие как взаимодействие концептов и сингулярностей. На «карте», на экране. Со-бытие. Сначала информационно, а потом на объемном принтере из частиц «нанозолы» – материально. Человек, соответственно, редуцируется сначала к субъекту, потом к индивиду, который, в конце концов, тоже распадается на мультивидов как виртуально коммуницирующих персон(ажей). Сознание такого бессубъектного «человека» есть складка складки как «синтез различий». Параллельно ведутся работы по вопло(т)щению чистого искусственного интеллекта. И т.д.

Можно долго продолжать это, как нам представляется, великолепное описание функционирования Сети, информационно-коммуникационной реальности, удивляясь его точности. Наглядная иллюстрация теории отражения. А можно и не продолжать, так как, если не терять связи с жизнью и предметностью, чувствовать их, то уже ясно, что в пост-постмодернизме происходит Переворот миров. То, что называлось золой, «бит-ием» объявляется бытием, выдается за реальность как таковую, от века и везде. Тем самым информации, коммуникации, количеству, короче говоря, цифровой, дигитально-виртуальной реальности присваивается статус константной и универсальной, по старому говоря – субстанции.

Про-грамма, матрица – вот оно, подлинное Бытие. Все, все остальное, от мертвой природы во всех ее состояниях, до жизни во всех ее видах, от человека, общества и культуры до сознания, языка, поэзиса и логоса (не говоря о душе и всех формах трансцендентного), все воспринимаемое и мыслимое, если они естественные, предметные, не математизированные, не машинно-технические – феномены. В лучшем случае – недобытие. Вторичные качества, которые существуют в силу особенностей человеческого восприятия. Если в устремившейся к научности метафизике Просвещения мнимыми считались чувственные, эстетические характеристики реальности, то в рамках «новой философии» пост-постмодернизма кажимостью объявляется все и от века, кроме Цифры – «следа и различия», 1 и 0. It from bit! Примитивный, эгоцентричный, чудовищный антиисторизм и редукционизм[20 - Взгляды Деррида, как у всякого творческого автора, менялись. Учитывая его манеру мышления, проследить их эволюцию действительно трудно. Но надо, будет справедливо отметить, что в начале своей философской карьеры он (см., например, доклад «Когито и история безумия» в 1963 году) отдавал должное бытийному истоку смысла и разума, видя причину их кризиса в его забвении, одновременно показывая, что оно обусловлено их развитием. «Кризис, где разум безумнее безумия, поскольку он есть бессмыслица и забвение, а безумие разумнее разума, поскольку оно, в свою очередь, ближе к живому, хотя и молчаливому или еле шепчущему источнику смысла, – этот кризис всегда уже начался и никогда не прекращался. То есть, если он и классичен, то не в смысле классической эпохи, но в смысле вечно и по существу классического и, в то же время, исторического в несколько необычном смысле». // Деррида Ж. Письмо и различие. М. 2000. С. 97. Эти идеи явно не деконструкция, больше похожи на Хайдеггера и еще не вписываются во всемирно известный «концепт Деррида».].

Итак, пост-постмодернизм – это Трансмодернизм, так как в нем человек переходит «через себя», в Инобытие. В (не)бытие на экранах, в сети, в «мыслях». От «пост» к «транс». Всего, что нас окружает и нас самих. Трансмодернизм = трансгресс = трансверсум = трансгуманизм[21 - Подробнее у нас о феномене «транс» см.: Кутырев В.А. Философия Иного, или небытийный смысл трансмодернизма. // Вопросы философии. 2005. № 7, № 12.]. Переход к искусственному иноинтеллекту и транс(пост)человеческой реальности. Виртуальное, мнимое становится реальным, а реальное, предметное – мнимым. Но в информационно-коммуникационном мире человек как целостное, живое и физическое существо жить не может. По определению. «Не влезает». Как чистый, обезличенный носитель объема информации в сравнении с ее техническими носителями, он ничто-жен. Капля в море. Даже меньше. Его оторванная от природы и телесности мысль может существовать там только на первых порах, дальше ей сказать будет нечего.

Трансмодернизм – это действительно зола, которая выдается за огонь жизни. Грамма(бито)тология за онтологию. Для нас – ничто, которое выдается за нечто. Таков итог «Чтения Деррида». Его, может быть, самой сокровенной книги: Feu la cendre (Золы угасшъй прах), где мир не просто деконструируется (разбирается на части), или доводится до деструкции (разрушается до материала, который может быть разного качества), но подвергается десубстрации – сжигается. В результате чего он превращается в новую, дисперсную количественную (до «нано»?) субстанцию. Великий деконструктор, в конце концов, стал Десубстратором. И Конструктором субстратно иной (инфо-виртуальной), транс(пост)человеческой реальности. Это ядро всей его философской системы, хотя она/оно, в духе сетевого антисистемного а(анти)центризма не находится в ее видимом центре. Отламывая кончик иглы, в котором как смерть Кащея, спрятана идея смерти жизненного мира человека, Жак Деррида скрывает это невольное (по причине безответственного достижения им предельной глубины = дна познания) (зло)деяние, парадоксами и отвлекающими ходами мысли. Фатально преданный прогрессу, он знает, понял, но не хочет предупреждать людей об его опасности. Подобного рода философствование служит эвтаназии, обману и самообману человека как родового существа. Если самообман Гуссерля в отношении исторического смысла трансцендентальной феноменологии простителен, так как это было пред–видение информационной эры, то самообман внутри нее, когда на происходящее смотрят в упор и в упор же не видят или не хотят видеть, вряд ли. «Про-чтение Деррида» – это прочтение всей современной прогрессистской философии, для которой, вместо стремления к принципиальному осмыслению ситуации, характерен страх «Больших теорий», от (для) чего и ведется их неустанная дискредитация. Потому что «думать в истине и смысле» – трагедия, переживать которую люди избегают. Хотя философы на это не имеют права. «Назад, к реальности» – испугавшись, стал кричать Славой Жижек, но кажется поздно. Манифест консерватизма, в чем мы убеждаемся на примере собственных попыток писать на эту тему, в том числе сейчас, мало кто у-слышит. Враг рода человеческого побеждает

Трансмодернистская «новая философия», основоположником и наиболее ярким выразителем которой справедливо считать Деррида, есть философия, обеспечивающая непонимание того, что происходит. Особенно то, как она воспринимается, означает, что мы вступаем в «эпоху затемнения», нежелания видеть, что прогресс, который «не остановишь», превращается в ре(транс)гресс, де(э)волюцию мира, которого для нас и нас в нем – нет. Пока частично, дальше – буквально. Втягиваемся (почти каждый), растворяемся (хакеры), сольемся (гомутер), а первые, вторые, третьи и т.д. чипы скоро начнут ставить себе многие нынешние читатели данного текста. Потом начнется соревнование в у-совершенствовании чипов. Земным предназначением человека, его головы становится ношение чипа (микромобильного компьютера), ибо вся информация, знание об окружающей действительности – в нем. А тело будет «подстраиваться», «ре-конструироваться» под возможности чипо-и-нанодостижений. Будет? Началось! Предусмотрительный Билл Гейтс запатентовал «исключительные права на использование человеческого тела как локальной беспроводной сети» (патент № 6754472). «New brave world» образуется на наших глазах, Дж. Оруэлла, О. Хаксли все читали и могут прочесть, а много ли толку? Мы не будем знать, когда нас не будет. В том числе благодаря апологии «желания письма», действительно заменяющего другие жизненные желания и смыслы у поколения пленников виртуальной реальности. «Письмо(а)» Деррида нам – об этом.

Трансмодернизм означает не просто отказ от признания человека высшей ценностью и «конец его исключительности». Он предполагает его замену другой формой разума, «преодоление» человека как Genus Homo, что все более агрессивно пропагандируется идеологами и практиками(!) трансгоманизма. Трансгоманизм – следствие, феномен трансмодернизма. Это трансгомонизм, постчеловеческая, мизантропная вершина айсберга онтологии небытия. Всей «нашей» (в которой можно жить) Вселенной. Под флагом беспрерывных изобретений искусственного, собственно человеческий жизненный мир устремился к самоотрицанию и, выхолащивая себя через гонку технологий, трансформируется в тоталь(итар)ный инонизм. Таков исторический смысл охватившего человечество истерического ин(на) новационизма. В-пало в трансгресс-ию: в стихийный прогресс технонауки, сверхпотребления и потребностей, через деградацию труда, желаний и способностей. Трагическая диалектика Просвещения в действии. Темное Трансвековье †

…Читать Деррида. Хитроумного (не)Одиссея в океане (не)знания. Божественный дьявол во плоти мысли. Понимать Дерриду…