Речевой поступок: риторический и методический аспекты

скачать книгу бесплатно


Итак, источником поступка является сознательный выбор, определяющий конкретное решение для совершения того или иного поступка, в том числе и речевого. Достаточно ли, имея в виду добродетель, сделать сознательный выбор, но при этом не совершить самого поступка? Аристотель размышляет: «.. как говорят, цель всего, что имеет отношение к поступкам, не в том, чтобы охватить созерцанием и знать каждый предмет, но, скорее, в том, чтобы осуществлять сами поступки. И в случае с добродетелями недостаточно знать, что это такое, но нужно стараться обладать ими и их применять или еще как-то становиться добродетельными» [20, с. 1020]. Причем только рассудительный человек способен принять верное решение, а, по Аристотелю, «быть рассудительным, не будучи добродетельным, невозможно» [там же, с. 924].

Далее мыслитель рассуждает: «…всем кажется, что каждая черта нрава дана в каком-то смысле от природы, ведь и правосудными, и благоразумными, и мужественными, и так далее в каком-то смысле мы бываем прямо с рождения, однако мы исследуем некое иное “добродетельное”, или “благо”, в собственном смысле слова, и такие добродетели даны иным способом, нежели от природы. В самом деле, и детям, и зверям даны природные склады, но без руководства ума они оказываются вредными. Это же, наверное, видно при таком сравнении: как сильное тело, двигаясь вслепую, сильно ушибается, потому что лишено зрения, так и в данном случае возможен вред. Когда же человек обрел ум, он отличается по поступкам от неразумных детей и зверей; и только тогда склад души, хотя он и подобен природной добродетели, будет добродетелью в собственном смысле слова», которая «возникает и развивается при участии рассудительности» [20, с. 923–924].

Не отрицая природного фактора, определяющего некие добродетели, Аристотель напоминает, что многое зависит от привычки и от обучения. «Рассуждение же и обучение, – пишет он, – пожалуй, не для всех имеют силу, а нужно, чтобы душа слушателя благодаря привычкам заранее была подготовлена <…> подобно вспаханной земле, готовой взрастить семя» [там же, с. 1024].

Обобщая вышеизложенное, представим те стержневые идеи философии античных мыслителей, которые отражают важные положения нашего исследования, а именно: в чем древние мудрецы видели предназначение поступка, какие категории лежат в его основе и каковы цели нравственного воспитания человека (см. табл. 2).

Таблица 2

Категории нравственности и поступок: взгляд античных философов

Несмотря на некоторые расхождения в представлении античных философов о сути нравственных категорий, Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля объединяет калокагатия[2 - По словам А. В. Волошинова, именно в пифагорейской среде родился термин «калокагатия», сочетающий в себе эстетическое и нравственное начало, гармонию физических и духовных качеств [64, с. 96]..] (греч. kalos kai hagatos – красивый и хороший) – некий этико-эстетический идеал, предполагающий гармонию физических и духовных качеств.

Обратимся ко взглядам на поступок современных философов, опуская другие периоды развития философской мысли (Средневековье, Возрождение, эпоха Просвещения), так как для нас важно было соотнести представление о нравственных категориях и поступке философов с момента зарождения и до современного этапа развития философии как науки. Заметим только, что русская этическая мысль неразрывно связана с национальным характером, нравом, этосом русского народа. Так, Н. О. Лосский писал: «Русский человек обладает особенно чутким различением добра и зла; он зорко подмечает несовершенство всех наших поступков, нравов и учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра» [199, с. 241]. В работе В. Д. Кавелина «Задачи этики» (1885 г.) говорится об условиях, при которых действия зарождаются в душе, о законах душевной деятельности и способах, с помощью которых душевная деятельность может стать нормальной [231, с. 806]. По мысли С.Н. Булгакова, этическая проблема является особенно значимой для русского духа, ибо в ней выражается отличительная черта русского национального характера – «болезнь совести». Суть этой болезни – «в страшном разладе», «огромной пропасти», существующей между идеалом и российской действительностью, между требованиями разума и условиями жизни [231, с. 832].

Философия, этика, поступок: взгляд мыслителей новейшего времени

Не претендуя на всеобъемлющее рассмотрение современных течений философии, отражающих вопросы этики и морали, коснемся лишь отдельных работ, которые, на наш взгляд, в большей степени соотносятся с речевым поступком (К.-О. Апель, Р. Г. Апресян, М.М. Бахтин, В.П. Болотов, А. А. Гусейнов, Дж.-Э. Мур, А. В. Назарчук, Л. В. Максимов, Ф. А. Селиванов, А.П. Скрипник, С. В. Соловьева и др.)[3 - В область наших интересов входили также теории «соборного добра» В. С. Соловьева, «непротивление злу» Л. Н. Толстого, «абсолютного добра» Ф.М. Достоевского, «духовного обновления» И. А. Ильина и др., однако в данном исследовании мы будем, не анализируя, ссылаться на работы этих и других авторов.].

М. М. Бахтин в труде, специально посвященном философии поступка, говорит о нравственной ответственности человека за поступки, «ответной участности». Жизнь для М. М. Бахтина – это «сплошное поступление», так как в целом она «может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок» [35, с. 23].

Размышляя о поступке и «долженствовании», философ в сущности различает категории действие и поступок (в нашем понимании действие и поступок – не одно и то же: см. гл. 1.3), делая акцент на значимость условий совершения поступка. Так, безукоризненная техническая правильность поступка, по его мнению, «еще не решает дело о его нравственной ценности» [35, с. 23], например, «ответственно и продуктивно поступая в математике, скажем, работая над какой-нибудь теоремой, <…> работа поступка, конечно, не осуществится» [там же, с. 28]. Как видим, некие технические действия или действия математика лишены какой бы то ни было нравственной ценности.

Выделение М. М. Бахтиным поступка-мысли, поступка-чувства и поступка-дела не только точно отражают этапы рождения и воплощения мысли в реальную действительность, но и постулируют ответственность за эти «поступления». Кто совершает поступки? Человек. «Ценностным центром» эстетического видения мира, по М.М. Бахтину, является человек. Видение мира другого или мира героя литературного произведения во многом зависит от личности человека, читателя, от его ценностных представлений. Философ обращается к описанию «архитектоники действительного мира поступка», к эстетическому деянию как поступку. Как считают исследователи, в наибольшей степени Бахтину удалось разработать «эстетическую часть» нравственной философии [231, с. 864].

Рассмотрим философскую концепцию современных авторов, обращенную к проблемам взаимодействия мирового сообщества.

Опираясь на социально-этическую концепцию немецкого философа К.-О. Апеля[4 - Апель К.-О. Трансформация философии. – М., 2001.], А. В. Назарчук осмысливает необходимость выработки в эпоху глобализации нормативных оснований взаимодействия обществ, находящихся на разных стадиях развития и принадлежащих к разным культурам [232]. Позиция А. В. Назарчука актуальна для нашего исследования, так как взаимодействие культур, народов возможно благодаря языку, речи, следовательно, огромную роль в этом коммуникативном процессе будут играть речевые поступки. В теории К.-О. Апеля (в изложении А. В. Назарчука[5 - Работы, на которые ссылается А.В. Назарчук, написаны на немецком языке.]) мы делаем акцент на следующих положениях:

1. Прагматика является эвристическим ядром, позволяющим сделать объектом философского анализа все конкретные сферы человеческой коммуникации, и прежде всего социальные и этические.

Иначе говоря, осуществление «лингвистического поворота» позволит перевести философские проблемы, в частности вопросы нравственного характера, в сферу языка и решать их на основе анализа языковых средств.

О значимости языка в развитии культуры и совершенствовании нравственности говорят и другие философы-исследователи (А. А. Гусейнов, Л. В. Максимов, А.П. Скрипник и др.), справедливо считающие это закономерным, так как язык является строительным материалом, выстраивающим или прокладывающим связи между различными элементами мира.

2. Установка на дискурсивную этику («этика идеальной языковой ситуации»), которая, обретая свою основу в нормах коммуникации, «призвана служить адекватным ответом перед лицом глобальных вызовов в современности: быть универсальной этикой коллективной ответственности за будущее человечества» [232, с. 19].

Понятие дискурсивной этики, поясняет А. В. Назарчук, отражает два возможных значения: во-первых, «корни всех этических отношений, а главное, решение этических проблем, следует искать в дискурсе и коммуникации субъектов»; во-вторых, «в качестве предмета интереса среди всех этических проблем выделяются только нормативные коллизии коммуникации: дискурс в этом случае является предметом, областью этического интереса» [там же, с. 21].

Для нашего исследования идея дискурсивной этики принципиально значима в связи с тем, что речевой поступок, как отражение нравственного поведения коммуниканта, функционирует в дискурсе[6 - Определяя понятие «дискурс», за основу мы взяли трактовки, предлагаемые А. К. Михальской (дискурс – это «важнейшая составляющая речевого события, процесс речевого поведения, речевой и невербальный обмен, протекающий в речевой ситуации») и К. Ф. Седовым (дискурс – «объективно существующее вербально-знаковое построение, которое сопровождает процесс социально значимого взаимодействия людей»).], этический компонент которого «можно определить как последовательное соблюдение принципов кооперации в коммуникативном поведении» [284, с. 197].

Для дискурсивной этики характерны: нормотворческая установка, «достигаемая путем внедрения процедурных механизмов универсализации этического содержания в процессе коммуникации» [200, с. 23]; связь с психологией морального суждения; по словам К.-О. Апеля, требование «от этики способности разумного постижения значимости (обязательности) принципа благого и должного» (цит. по [232, с. 24]).

Нормативная установка близка к аристотелевскому понятию «золотая середина»; «золотое правило», став классической фигурой нормативного мышления и войдя на правах термина в этико-дискурсивный оборот, явилось, по словам Р. Г. Апресяна, важным этапом в развитии морально-этической рефлексии [18], что, безусловно, относится к явлению поступка, и РП в частности.

Обращаясь к проблеме речевого поступка, заметим, что в разных условиях коммуникации, как известно, процесс взаимодействия участников общения может быть кооперативным или конфликтным в зависимости от того, какую установку (на согласие или конфронтацию) определил говорящий в конкретной ситуации общения и какие речевые поступки совершил в результате морального суждения и выбора. По утверждению философов, в нравственном поведении (а к нему мы относим кооперативный тип коммуникации) важно не столько предметное, сколько знаково-символическое содержание, знать имя объекта или действия – значит в определенной степени владеть ими [292], то есть слово-поступок направлено и на совершенствование человека в нравственном смысле.

К.-О. Апель в соответствии со своей идеей дискурсивной этики выдвигает теорию трех измерений морали, которые, на наш взгляд, имеют прямое отношение к речевому поступку, а именно:

микромораль, регулирующая непосредственные интеракции субъектов («ближних»), иначе говоря, традиционная мораль заповедей, которая «покрывает все этико-психологическое поле человеческих отношений, мало меняющихся со временем»;

мезомораль, «возникающая за пределами индивидуальных интеракций в области отношений сообществ и институтов», например, ответственность политика за общее благо в государстве. Заметим, это положение восходит к идее Аристотеля о государственном деятеле;

макромораль, подразумевающая «ответственность за судьбу всего человечества – включая прошлые и будущие поколения – перед глобальными вызовами, несущими угрозы человечеству как целому» [232, с. 24–25]. М. Хаузер высказывает близкую к этой – идею о моральной грамматике, которая позволит постигнуть любую из существующих в мире моральных систем подобно тому, как мы осваиваем чужой язык, и вызовет у нас «чувство удовлетворения – чувство, с помощью которого мы, может быть, лучше сможем понять друг друга» [337, с. 589].

Как видим, главным во всех трех составляющих дискурсивной этики Апеля является принцип ответственности человека (выражение Г. Йонаса; у А. В. Назарчука – этика ответственности) за совершаемые поступки, на что обращали внимание как древние мыслители, так и современные философы и лингвисты. Принцип ответственности сопряжен с категорией справедливости. Вспомним рассуждения Аристотеля об общих и частных законах человечества: «Частным я называю тот закон, который установлен каждым народом для самого себя; этот закон бывает и писаный, и неписаный. Общим законом я называю закон естественный. Есть нечто справедливое и несправедливое по природе. Общее для всех, признаваемое всеми народами, если даже между ними нет никакой связи и никакого соглашения относительно этого, что и имеет в виду Антигона, утверждая, что вполне справедливо похоронить Полиника, вопреки запрету, ибо это справедливо по природе: Ведь не вчера был создан тот закон – когда явился он, никто не знает» (Софокл. Антигона) [21, с. 49].

Итак, на речевое поведение личности (включая РП разного характера) оказывают влияние пространственно-временные условия дискурса, отражающие микро-, мезо- или макромораль конкретной речевой ситуации. Если перенести наши рассуждения в ситуацию педагогического общения, то педагог должен иметь установку на дискурсивную этику, стремиться к тому, чтобы являть собой пример личности, способной умело строить гармоничные отношения прежде всего внутри отдельной группы (учащихся, коллег, родителей), а также осознавать, что, передавая знания и воспитывая учащихся, он является своеобразным посредником между прошлым, настоящим, будущим, отвечающим за свои речевые поступки. Заметим, что истинные ценности с течением времени не меняются. Так, Дж.-Э. Мур высказывает суждение о том, что нравственные максимы в течение ряда лет кардинально не меняются: «По сути дела, в преобладающем большинстве случаев независимо от того, какую альтернативу мы выбираем, через сто лет будет то же самое в смысле существования чего-то очень хорошего или очень плохого» [228, с. 164].

Поступок современные исследователи рассматривают в событии, которое «открывается в поступке». Так, С. В. Соловьева анализирует поступок как явление онтологическое[7 - Онтология (греч. on, ontos – сущее, logos – учение) – учение о бытии: в классической философии – учение о бытии, как таковом, выступающее (наряду с гносеологией, антропологией и др.) базовым компонентом философской системы; в современной неклассической философии – интерпретации способов бытия с нефиксированным статусом (Можейко М.А. Онтология // Новейший философский словарь. – 3-е изд., испр. – Ми.: Книжный Дом, 2003. – 1280 с. (Мир энциклопедий)).] и интеллигибельное[8 - Интеллигибельный (лат. intelligibilis – умопостигаемый) – философская категория, образующая пару понятий с категорией сенсибельный. Термином И. обозначают такой объект, который является предметом интеллектуального созерцания. Термином «сенсибельный» (лат. sensibilis – чувственно воспринимаемый) обозначают объект, который может быть предметом чувственного созерцания. Впервые строгое деление всех объектов познания на И. и сенсибельные предлагается Платоном. Если И. объект, получивший у Платона название «идея», обладает свойствами тождественности, нерожденности и неуничтожимости, то основное свойство сенсибельного – изменчивость. Соответственно, критерием истины должно служить соотнесение суждения не с чувственным опытом сенсибельных предметов, но с чистым знанием предметов интеллигибельных. Поэтому ложность суждения – это не «иномнение», когда мнится один чувственный предмет вместо другого, но соотнесение с «идеей» умопостигаемого «небытия». В схоластике И. именовались общие сущности, к которым относят пять предикабилий Аристотеля (род, вид, определение, собственное и привходящее), фигурирующие под общим названием «универсалии». Сенсибельными же назывались единичные сущности. В философии Канта способ познания И. объекта характеризуется понятием «трансцендентный», а способ познания объекта сенсибельного характеризуется понятием «имманентный» (Шуман А. Н. И Новейший философский словарь. – 3-е изд., испр. – Ми.: Книжный Дом, 2003. – 1280 с. (Мир энциклопедий)).] и приходит к выводу, что поступок и есть событие. Рассуждения автора о событии как о поступке позволили актуализировать важные для нашего исследования идеи: поступок выступает актом соединения мира культуры («собрание результатов нашей деятельности») и мира жизни («творчество, переживание, уникальность»), «поступок становится местом собирания многообразия сущего, придания ему единства» [297, с. 16].

Поступок как событие человеческого бытия – личностно ответственное действие, «этическое отношение, которое характеризуется личностным единством мотива и способа его реализации» [51, с. 10]. Поступки имеют не случайный характер, воплощают в себе нравственные категории и способны влиять на развитие личности и мира, в котором она бытует.

Важным компонентом поступка как события является моральная оценка, М. М. Бахтин утверждал, что «оценка значимости суждения – необходимый момент в составе поступка». Оценку можно представить в соотношении побуждения и результата: побуждение осталось нереализованным побуждением (отсутствие результата), либо побуждение было представлено в реальном результате. Однако реальный результат может быть противоположным замысленному побуждению. Ф. А. Селиванов предлагает два варианта развития событий, которые мы для большей наглядности представим в рисунках (см. схемы 2 и 3) [286].

Схема 2

Схема 3

Прокомментируем предложенные выше схемы.

На схеме 2, по Ф. А. Селиванову, субъект либо не приложил никаких усилий, чтобы побуждение осуществилось, либо «побуждение не воплотилось в результат не потому, что не было волевых усилий, а потому, что не хватило знаний, умений, необходимых для данного дела». Может, как полагает автор, возникнуть результат, противоположный побуждению, – разрушение блага из-за непредусмотрительности, недостаточного уровня знаний, умений и т. п., по пословице – «Благими намерениями вымощена дорога в ад» [286].

На схеме 3 субъект имел умысел (прямой или косвенный) разрушить благо, и благо было разрушено. Здесь также имеется совпадение мотива и результата. Однако случается, что субъект имел побуждение, направленное на разрушение того, что является благом, но замысел не осуществил: может быть, потому, что не решился, а может быть потому, что злое побуждение было вытеснено добрым [286]. Случай, если злое побуждение было вытеснено добрым, свидетельствует, на наш взгляд, о том, что побуждение стало другим, и это будет соответствовать схеме 2.

Если «субъект стремился разрушить благо, но в игре событий или из-за его ошибочного мнения о ситуации благо не уничтожено», считает Ф. А. Селиванов, может быть создано другое благо («Все хорошо, что хорошо кончается»).

Оценка поступков в случае достижения противоположного результата может быть следующей: в первой ситуации (схема 2) благие намерения адресанта оцениваются, естественно, позитивно, но в результате благо разрушено, следовательно, совершенный поступок для адресата – безнравственный вследствие того, что совершающий поступок не смог объективно оценить ситуацию и действовать в соответствии с ней.

Во втором случае субъект имеет безнравственные побуждения и совершает поступок безнравственный, однако результат его действий при отрицательном результате адресат оценивает как позитивный, нравственный.

Итак, оценку поступка осуществляет прежде всего адресат, но и самооценка также имеет отношение к определению качества поступка.

Размышления философов, рассматривающих этическую сторону деятельности, коммуникации, поступок как событие и моральную оценку поступка, как видим, основаны на нравственной категории блага, добра, «от которой зависит вся этика» (Дж. Мур), и базируются на следующих общих принципах:

принцип разумного, благого и должного;

принцип ответственности (личностно ответственное действие);

принцип прагматического подхода к анализу конкретной сферы человеческой коммуникации.

Мы выяснили, что речевой поступок человека неразрывно связан с социальной средой, в которой личность развивается. М. М. Бахтин в своих размышлениях о взаимосвязи речевого поведения человека и социальной группы пишет, что «все словесное в поведении человека (равно и внешняя и внутренняя речь) ни в коем случае не может быть отнесено на счет изолированно взятого единичного субъекта, оно принадлежит не ему, а его социальной группе (его социальному окружению)» [38, с. 85]. В то же время ученый замечает, что существует «житейская идеология», т. е. внутренняя и внешняя речь, «проникающая насквозь все наше поведение», которая «в некоторых отношениях более чутка, отзывчива, нервна и подвижна, чем идеология оформившаяся, “официальная”» [там же, с. 87].

Важным для нашего исследования является суждение, которое высказывает А. А. Гусейнов: «Нравственность <…>, обнаруживая свою действенность в форме внутреннего достоинства личности, которое не умещается в отдельные поступки, предшествует им, составляя условие их возможности, и потому само заслуживает безусловного уважения. Невозможность отдельных моральных поступков компенсируется тем, что мораль, словно магнит, создает поле напряжения, притягивающее к себе все поступки». Поэтому влияние поступков педагога на учащихся очевидно.

Таким образом, речевые поступки отдельной личности могут оказывать и оказывают существенное влияние на речевые поступки членов социальной группы, в нашем случае – на речевые поступки учащихся.

Философия, риторика, поступок

Понятие этики связано не только с философией, но и риторикой. Среди античных риторов нередко возникал спор: принадлежностью какой науки (философии или риторики) является этика, какая из них исследует и формирует нравственные качества, добродетели личности? Заметим, что и сегодня бытует мнение, что «риторика – составная часть философии» [317, с. 241].

Рассмотренная выше идея дискурсивной этики также вызывала вопросы и недоумения противников этого философского направления. Так, Х.-М. Баумгартнер на рубеже XX–XXI веков удивлялся, как моральная идея может быть соединена «с практикой бесконечной говорильни»: «Не может быть, чтобы человек, постоянно дискутирующий и опутывающий своими дискурсами других, а также вовлекаемый другими в дискурс, воспринимался как подлинно нравственный субъект» (цит. по А. В. Назарчуку [232, с. 22]).

Выступающий, обращаясь к публике, убеждая, призывая народ к совершению каких-либо действий, несет моральную ответственность за совершаемые речевые действия, иначе говоря, он совершает поступок. Древние философы и риторы, рассуждая об облике оратора, спорили о том, какой науке принадлежит этическое начало: философии или риторике.

Так, Цицерон, излагая спор философов и риторов, писал, что философы пренебрегли красноречием, ораторы – мудростью, хотя могли бы черпать знания из общего источника. В трактате «Об ораторе» он предлагает рассуждения Красса: «Кому, например, не известно, что высшая сила оратора в том, чтобы воспламенять сердца людей гневом, или ненавистью, или скорбью, а от этих порывов вновь обращать к кротости и жалости? Но достичь этого красноречия может только тот, кто глубоко познал человеческую природу, человеческую душу и причины, заставляющие ее вспыхивать и успокаиваться. Между тем вся эта область считается достоянием философов. И мой совет оратору – против этого не спорить…» В то же время далее он замечает: «Конечно, если по ходу речи понадобятся так называемые общие места, что случается очень часто, и придется говорить о бессмертных богах, о благочестии, о согласии, о дружбе, об общечеловеческом праве, о справедливости, об умеренности, о величии души и вообще о других добродетелях, то все гимнасии и все училища философов, чего доброго, поднимут крик, что все это их собственность, что ни до чего тут оратору нет дела <…> но зато уж оратору никак нельзя отказать в том преимуществе, что те самые вопросы, о которых философы разглагольствуют бессильно и бледно, он умеет поставить и обсудить со всей возможной выразительностью и приятностью» [340, с. 174–175].

Цицерон не мог не сказать, что оратор должен сочетать философию и красноречие, изучить «отдел о жизни и нравах»: «…подлинная сила красноречия в том, что оно постигает начало, сущность и развитие всех вещей, достоинств, всех законов природы, управляющей человеческими нравами, мышлением и жизнью; определяет обычаи, законы, права, руководит государством и умеет что угодно и о чем угодно высказать красиво и обильно».

В фундаментальном труде «Двенадцать книг риторических наставлений» М.Ф. Квинтилиан также не раз затрагивал вопрос об этическом начале в риторике. Он пишет: «Никак не могу согласиться с теми, кои полагают, что научать, как честно и справедливо жить, исключительно принадлежит философам… хотя я и не буду прибегать к правилам, в писаниях философских содержащихся, однако не перестану утверждать, что оные и к предмету моему, и собственно к науке красноречия принадлежат по всей справедливости» [140, с. V]. Ритор утверждал, что нельзя искусственно разделять в речи оратора силу разума и обилие слова, что великодушие, правота и другие добродетели входят во всякую речь.

Говоря о нравственной стороне ораторской речи, Квинтилиан продолжает сетовать на то, что философы присвоили самую лучшую часть

ораторского искусства, то есть то, что касается рассуждений о добром, полезном, справедливом. Ритор требует вернуть то, что философам не принадлежит: «Философы присвоили сию оставленную ораторами часть, которая всегда к риторике принадлежала, следовательно, не мы их собственностью, а они нашею завладели. Наконец, если диалектике принадлежит рассуждать о всяких вещах, то для чего ограничивать предмет риторики, который от нее разнится только слогом!» [140, с. 172].

Квинтилиан был яростным защитником риторики, которую обвиняли в том, что риторические умения можно использовать не во благо, а во зло. Он приводил, на наш взгляд, неоспоримые аргументы: «Неужели и не входить в дома, потому что иногда обваливаются на живущих? Неужели и не ковать меча для воина, потому что может употребить его и разбойник? Кто не знает, что огонь, вода, без которых жить невозможно, и даже главнейшие из светил небесных, Солнце и Луна, иногда вред приносят? <…> Итак, хотя можно красноречие обращать на то и другое употребление, однако несправедливо было бы почитать злом ту вещь, которую можно употребить и на доброе». Нравственная часть философии, заключает Квинтилиан, неотъемлемо принадлежит оратору, риторике, «риторика есть добродетель».