скачать книгу бесплатно
Наоборот, мы строим в своей голове какую-то плоскую и понятную конструкцию, вешаем на неё какой-то запылившийся ярлык из собственных запасников и гордо направляемся учить его жизни. А потом долго не можем взять в толк: чего это он такой бессердечный, упрямый и нас не слушает, «мы же ему только добра желали»?
Причина всё в тех же моделях, которые мы строим в своей голове, и в том, насколько действительная реальность далека от этих фантазий.
Эта же узость мышления касается всех наших знаний: нам они всегда кажутся достаточными. И тут тоже совершенно простая, элементарная истина скрывается от наших глаз: мы не знаем того, чего не знаем.
Перечитайте последнюю фразу ещё раз. Откуда вы можете знать, что вы чего-то не знаете, если вы об этом ничего не знаете?
Европеская цивилизация развивалась не одну тысячу лет, и никто на целом континенте не знал о существовании Америки или, например, Австралии. Они просто не знали, и не знали о том, что они этого не знают. Так что и проблем в связи с этим своим незнанием, понятное дело, не испытывали.
Но это лишь частный и единичный пример. Мы не знали о существовании микроорганизмов и квантовых частиц, не знали об электричестве и о том, что дышим кислородом. Ну и что? Не знали – и всё.
Знания дают нам инструменты, помогают лучше справляться с проблемами. Но мы-то ведь и без них как-то справлялись. Пусть не очень хорошо – умирали от холеры, например, или от туберкулёза, не пользовались электричеством, не могли построить атомные реакторы. Но мы и не знали, что такие варианты существуют, поэтому и не тяготились своим незнанием.
А объяснения своей глупости мы всегда найдём…
Грандиозный провал!
Жизнь знаменитостей кажется прекрасной и безоблачной. И, как это обычно бывает в случаях, когда «кажется», всё на самом деле обстоит прямо противоположным образом.
Моя телевизионная карьера, например, началась с грандиозного провала. Просто, я бы даже сказал, фантастического.
Телеканал ТНТ пригласил меня попробовать сделать психологическое ток-шоу. Канал в тот момент переживал перестройку, и им нужны были новые лица, новые форматы. В частности, они хотели поменять ставшую слишком уж скандальной и одиозной программу «Окна», которую вёл тогда Дмитрий Нагиев.
Почему пригласили меня? Кто-то на канале прочитал мои первые книги из серии «Карманный психотерапевт», а кое-кто из моих пациентов (как говорят в таких случаях, широко известных в узких кругах) параллельно меня порекомендовал. Ну и сошлось.
Дальше мне, человеку предельно далёкому от телевидения, нужно было придумать полноценный телевизионный формат (это что-то вроде структуры сценария, по которому всегда проходит та или иная программа).
Сейчас, когда я уже имею за плечами большой опыт телевизионного продюсирования, я понимаю, насколько это, конечно, была безумная авантюра. Формат – это самая сложная на телевидении вещь, им торгуют на международном телевизионном рынке за бешеные деньги. Но откуда я всё это тогда мог знать? Мы не знаем того, чего мы не знаем.
Производителем программы была выбрана частная телевизионная компания ATV. Но толку от них, надо признать, не было никакого.
В общем, я пошёл по ясному и понятному мне, как психотерапевту, пути: у каждого супруга в голове есть ложный образ его второй половины – все проблемы брака возникают из-за этого. Поэтому, если мы сможем воспользоваться телевизионными средствами, – рассуждал я, – и показать супругам, где и в чём они ошибаются друг относительно друга, то мы получим катарсис, а соответственно – и телевизионную программу.
Но я, мягко говоря, не рассчитал мощь телевизионных средств…
Съёмка проводилась в два этапа. В один день мы снимали, так скажем, индивидуальные консультации – я беседовал один на один с супругом и супругой. А на следующий день мы снимали уже студийную часть программы.
Во время индивидуальной беседы мне нужно было, чтобы супруги максимально честно рассказали мне о конфликте, который привёл их на грань расставания (они с этим и обращались на программу). Затем я выяснял, как они ощущают себя в браке, из-за чего переживают, как они на самом деле относятся к своему партнёру, что для них лично важно в этих отношениях и т. д.
Далее я попросил монтажёров подготовить определённые фрагменты этих индивидуальных интервью к студийной части программы.
Студийные съёмки внешне выглядели как обычно: в зале – многочисленная «массовка», перед залом – сцена и два моих героя, муж и жена на грани развода. Идея была в том, что я задаю им наводящие вопросы друг о друге, они что-то отвечают (конечно, невпопад), и тут я им показываю на огромном экране фрагменты их собственных интервью с нашей «индивидуальной консультации».
Ну, и вот случилось то, что случилось. Увидев то, что о них говорит их партнёр – и говорит искренне, начистоту, – они начинали рыдать. Буквально. Оказывалось, что все их представления о конфликте ошибочны, неверны, абсурдны, глупы, наивны и основаны на полном непонимании того, что происходит на самом деле.
Женщины были прямо в слезах. Мужчины держались из последних сил, но категорически отказывались что-либо говорить, чтобы не выдать себя захлёбывающимся голосом. В зале тем временем сидит оторопевшая публика, которая вообще не понимает, что происходит.
С точки зрения психологии, конечно, ничего в произведённом эффекте нет. Мы действительно абсолютно не представляем, что происходит в мозгах у нашего партнёра, а когда он начинает об этом искренне рассказывать специалисту, и мы можем это видеть, в нас происходит радикальная трансформация.
Мы понимаем, где мы заблуждались, где мы были глухи и слепы, где заигрались в странные гендерные роли. Наконец, мы осознаём, насколько мы на самом деле дороги друг другу.
В общем, мы сняли две очень странные программы: участники практически молча сидят на сцене справа и слева от неумелого ведущего, смотрят на большой экран, где им показывают фрагменты их интервью с этим же ведущим, и рыдают. Такой, знаете, телевизионный Феллини…
Закончились обе программы одинаково. Я спрашивал разводившихся ещё вчера супругов, что они собираются делать дальше. На что они, глядя друг на друга, отвечали, что им надо сегодня устроить романтический ужин и крепко выпить.
В общем, крутейшее фиаско! Смотреть такую программу, при всей её трогательности, конечно, никто бы не стал. Ну, по крайней мере, продукт точно получился не для ТНТ.
То есть с психологической точки зрения мой расчёт вроде бы оказался верным, а вот с точки зрения телевизионного продюсирования – полнейшая катастрофа.
Забавно, кстати, как директор ATV отчитался потом перед ТНТ: «Формат хороший, но ведущий никуда не годится». Конечно, как можно упустить такой прекрасный заказ от крупного телеканала?! А ведущие у телекомпании и свои найдутся, с опытом!
Думаю, он потом сильно жалел об этом своём вердикте, когда мы, уже спустя годы, сидели с ним друг напротив друга на собраниях учредителей Академии телевидения «ТЭФИ». Формат не пошёл, а ведущий вроде как состоялся.
Ну, ошибки случаются у всех. Не только у начинающих, но и у мастодонтов, особенно если они слишком в себе уверены.
Расщеплённый мозг
Человек – единственное животное, которое не учится на опыте, а подводит под свои ошибки рациональное обоснование.
Шандор Радо
Подгонять факты под однажды созданные шаблоны – это наш конёк. Так что сколь бы ограниченными ни были наши знания, мы всегда будем считать, что их достаточно. Но важно не только себе в этом признаться, важно понять и то, как именно это происходит.
Священная болезнь
Эпилепсию испокон веков называли «священной болезнью». По преданию, ею страдал пророк Мухаммед, да и древние греки объясняли её возникновение исключительно божественным вмешательством.
В общем, легенда у эпилепсии была настолько хороша, что даже Фёдор Михайлович Достоевский хотел ею болеть (приступы у него действительно случались, но учёные до сих пор спорят, какой была их истинная природа, потому что они, по описанию очевидцев, не очень-то были похожи на эпилептические).
А ещё эпилепсия – одна из тех болезней, которая очень многое рассказала нам о том, как работает человеческий мозг. Так что пусть будет «священной». Впрочем, узнали мы это не столько благодаря эпилепсии, сколько благодаря тем способам, которыми нейрохирурги пытались облегчить состояние своих пациентов.
Причины большинства случаев эпилепсии до сих пор не вполне понятны. Мы знаем только, что она проявляется самыми разнообразными приступами – судорожными припадками, сумеречным помрачением сознания и другими, зачастую очень тягостными состояниями.
В их основе всегда лежит патологический очаг нервного возбуждения. И в зависимости от того, в какой области мозга этот очаг формируется, такую симптоматику мы и наблюдаем у пациента во время приступа.
Иногда приступы бывают настолько тяжёлыми и случаются так часто, что пациенты готовы на любые медицинские процедуры, лишь бы хоть как-то облегчить своё страдание. Вот нейрохирурги и экспериментировали…
Начиная с 40-х годов прошлого века одним из методов лечения эпилепсии стала комиссуротомия мозолистого тела.
Два полушария нашего мозга являются относительно самостоятельными органами, которые соединены между собой мощными аксональными связями. Именно эти связи и образуют так называемое «мозолистое тело».
Если очаг патологического возбуждения находится, например, в правой части головного мозга, то приступ, начавшийся там, быстро переходит через мозолистое тело на второе полушарие, что приводит к общей генерализации судорожного возбуждения.
Идея рассечь мозолистое тело у больного эпилепсией впервые пришла в голову нейрохирургу из Рочестера Уильяму ван Вагену. И надо сказать, что результаты этой экспериментальной операции, проведённой последовательно на 26 пациентах, поражали воображение!
Во-первых, процедура оказалась чрезвычайно эффективной – судорожная активность пациентов снижалась в среднем на 60–70 % (что для эпилепсии весьма неплохой показатель). Во-вторых (и это, наверное, главное), все пациенты, перенёсшие комиссуротомию, чувствовали себя отменно.
Уточню: выходило так, будто бы рассечение огромного количества аксонов, связывающих в норме два полушария головного мозга друг с другом, не приводило ни к каким существенным изменениям в личности пациента!
Действительно, проведённые психологические тесты не показали никаких различий в психологическом состоянии пациентов до и после операции. Казалось, с их мозгом вообще ничего не делали!
Вы только вдумайтесь: мы разрезаем два полушария головного мозга, словно арбуз, а человек вообще не чувствует, что в его жизни что-то изменилось! Будто это какая-то лишняя связка, аппендикс какой-то.
Впрочем, молодому тогда ещё учёному Майклу Газзанига всё это казалось не только странным, но ещё и предельно абсурдным. Короче говоря, у него возник живейший исследовательский интерес в отношении пациентов, перенёсших данную операцию.
Ещё будучи студентом, он устроился в нейрофизиологическую лабораторию Калифорнийского технологического института, где аналогичные операции проводились на кроликах, кошках и шимпанзе. Но поведение животных после комиссуротомии менялось…
Но как же так получается, что поведение животных меняется после аналогичной операции на мозге, а у человека – нет? И Майклу пришла в голову шальная мысль: использовать особенности строения зрительного анализатора, чтобы показать, что изменения в психике человека с рассечённым мозолистым телом, несмотря на заявления коллег, всё-таки происходят.
Наш орган зрения, включая все его отделы, действительно устроен весьма затейливо. У каждого глаза есть два поля зрения – правое и левое – и это отнюдь не абстрактное деление: рецепторы сетчатки глаза, получающие информацию от правого поля зрения обоих глаз, передают информацию в зрительную кору левого полушария, а информация, полученная левой частью сетчатки обоих глаз, напротив, идёт в правое полушарие (посмотрите схему, представленную на рис. № 4).
Рис. № 4. Схема зрительного анализатора
Таким образом, если показать даже одному вашему глазу некий объект, то его неизбежно «увидит» и правое, и левое полушарие вашего мозга. Это одна из причин, почему первое исследование пациентов, переживших комиссуротомию, не выявило никаких изменений их психики.
Хитрость эксперимента, придуманного Майклом Газзанига, позволяла учесть указанную особенность зрительного анализатора. Идея состояла в том, чтобы некий объект (например, карточку с рисунком) «видело» только одно из двух полушарий головного мозга пациента с рассеченным мозолистым телом (схема этого эксперимента представлена на рисунке № 5).
Рис. № 5. Схема эксперимента М. Газзанига
Каким образом будет реагировать человек, если одна половина его мозга «увидит» некий объект, а другая – нет?
Тут в дело вступают другие конструктивные особенности нашего мозга. Центр речи находится у человека в левом полушарии. Так что не было ничего странного в том, что когда Газзанига показал левому полушарию пациента с расщеплённым мозгом изображение ложки, тот быстро ответил: «Ложка!».
Дальше нужно было предъявить то же самое изображение правому полушарию… Что случится на этот раз?
Вспоминая этот исторический момент, Майкл Газзанига так описывает своё состояние: «Адреналин перекачивался по моему телу, сердце скакало, как футбольный мяч в Дартмуте, когда тренером был Боб Блэкмен» (я понятия не имею, что значит эта странная аналогия, но, судя по всему, волновался Майкл действительно сильно).
Он показал изображение ложки правому полушарию пациента и спросил:
– Что вы видели?
– Видел? – удивился подопытный. – Нет, я ничего не видел.
«Эксперимент, который я планировал как студент старших курсов и смог поставить как аспирант, – продолжает Газзанига, – обернулся ошеломляющим открытием! Вряд ли Христофор Колумб чувствовал себя более взволнованным, когда обнаружил новую землю, чем я в тот момент».
Ну, с этой аналогией всё более-менее понятно. Газзанига и в самом деле открыл по существу новый нейрофизиологический континент!
Итак, изменения в психике пациента с расщеплённым мозгом действительно произошли. Теперь нужно было понять, куда эта ниточка приведёт учёных.
Открытия и правда последовали одно за другим. В первую очередь выяснилось, что, хотя правое полушарие из-за отсутствия в нём речевого центра и не может назвать предмет, который ему демонстрируется, оно всё-таки знает, что оно видело. Звучит абсурдно, но не торопитесь с выводами.
Представьте, что мы берём несколько небольших предметов и делаем так, чтобы пациент с расщеплённым мозгом мог брать их левой рукой, которая управляется правым полушарием мозга. Но саму левую руку с этими предметами мы прячем от его глаз за специальную ширму.
Теперь мы демонстрируем его левому полю зрения (зрительный сигнал от которого пойдёт в правое полушарие, управляющее к тому же левой рукой) один из этих предметов и спрашиваем, что он увидел.
Поскольку информация поступила в правое – безречевое – полушарие мозга, пациент предсказуемо отвечает, что ничего не видел. Но что в этот момент делает его левая рука? Она ощупывает предметы перед собой и показывает нам именно то, что надо!
О'кей, мы спрашиваем у пациента – мол, если ты ничего не видел, зачем суёшь нам этот предмет? Он не знает, что ответить, и не понимает, что происходит. Ему кажется, что мы над ним фокусничаем и издеваемся.
Таким образом, стало понятно, насколько сильно два наших полушария отличаются друг от друга.
Думаю, что вы уже даже слышали что-то о «межполушарной асимметрии». В книжках по популярной психологии любят писать, что, мол, левое полушарие у нас «логическое» и «разумное», а правое – «творческое» и «креативное».
Это, конечно, сильное упрощение. Наше левое полушарие – языковое, а правое – фактологическое.
Впрочем, сделаем небольшую оговорку: как мы уже поняли, правое полушарие язык чуть-чуть понимает, но точно не настолько, чтобы им свободно пользоваться.
Так, например, если мы покажем правому мозгу человека слово «спичка», то оно сможет его прочесть и указать левой рукой на настоящую спичку. Но если в следующий момент мы покажем ему слово «дрова», а затем предложим ряд картинок, в том числе с горящими дровами, оно не сможет её выбрать.
То есть правое полушарие видит факты, но не может объединить их, усмотреть в них причинно-следственные отношения.
С левым полушарием другая проблема…
Если мы покажем всё тому же правому полушарию набор неких предметов, например, пластмассовую вилку, красный ластик, механический карандаш и т. д., то оно их опознает, хорошо запомнит и не будет ошибаться, если при повторном предъявлении предметов мы попытаемся его запутать.
А вот если мы проведём тот же эксперимент с левым полушарием, а затем совершим подмену, то левое полушарие ошибочно признает, что видело металлическую вилку (хотя она была пластмассовой), синий ластик (хотя он был красным), обычный карандаш (хотя он был механическим) и т. д.
То есть правое полушарие чётко запоминает, что оно видело, хотя даже не может назвать эти предметы. А вот левое – с лёгкостью их называет, но затем верит своим словам, а не глазам: да, вилка была, ластик был, карандаш был. Но они были другими! Левое полушарие это уже не волнует – слова правильные, и хорошо.
Что ж, Газзанига проводит следующий эксперимент… Он показывает пациенту с расщеплённым мозгом две картинки: куриную лапку левому полушарию, а снежный пейзаж – правому. После этого перед испытуемым выкладывают несколько других картинок, которые видят уже оба полушария, и спрашивают, какую он выберет.
Пациент замечает картинку с курицей и говорит: «Вот эту! Я видел куриную лапку». При этом его левая рука сама собой показывает на картинку с лопатой (согласитесь, адекватный выбор, если тебе показали кучу снега). Но пациент не осознаёт, что видел снежный пейзаж.
Как он объяснит свой выбор? Почему он указал на лопату?
Честным ответом было бы, наверное, сказать: «Я не знаю». Но левое полушарие решает эту задачу иначе: «Почему лопата?.. Понятно почему: чтобы легче убрать курятник!».
То есть левый мозг пациента с ходу придумывает любую небылицу, только бы не столкнуться с ситуацией неопределённости. Нужно приплести к делу лопату? Приплетём лопату! Главное – не признаваться в своём незнании[13 - В своё время ещё один великий нейрохирург и исследователь мозга Уайлдер Пенфилд обнаружил эту зону мозга рядом с речевым центром и назвал её «интерпретативной корой». Но тогда ещё никто не знал, насколько в действительности велико значение этого нашего «интерпретатора».].
В другом эксперименте правому мозгу пациента показали слово «банан», а левому – слово «красный». После этого исследуемому дали бумагу, набор цветных карандашей и попросили что-нибудь нарисовать левой рукой. Пациент нарисовал красный банан. С красным всё понятно. Но почему банан?
– А почему вы нарисовали банан?
– Эта рука слабее, ей проще нарисовать что-то вроде банана, – ответил пациент.
Ситуация аналогичная: человеку не хватает объективной информации, и он прячет своё незнание за выдумками, то есть, по сути дела, обманывает сам себя.
Подобные эксперименты на пациентах с расщеплённым мозгом были проведены сотни, если не тысячи, но принцип, я думаю, ясен и так: левое полушарие не терпит неопределённости, а поэтому, сталкиваясь с непонятными фактами, оно создаёт правдоподобное объяснение, в котором «всё встаёт на свои места».
Что ж, мы познакомились с нашим самоуверенным идиотом. Он есть у каждого. Можете его охранять, холить и лелеять. Но я бы предложил его убивать – каждый божий день по нескольку раз!
Устами младенца
Принято считать, что логика – это сильная сторона левого полушария. Почему это, мягко говоря, не совсем так, рассказал другой эксперимент исследовательской группы Майкла Газзанига.
Испытуемых располагали перед специальным экраном и они должны были угадать, какое из двух событий произойдёт следующим, а именно: где появится следующая вспышка света – над линией или под линией.
Аппарат был запрограммирован таким образом, чтобы 80 % вспышек появлялись выше линии, а 20 % ниже неё. В эксперименте в качестве подопытных принимали участие – внимание! – крысы, голуби, дети до четырёх лет и взрослые.
