скачать книгу бесплатно
Она поворачивается и смотрит на меня:
– Ужасно… Человек свалился. Вон он внизу. Какой ужас!
– Какой человек? – зевая, говорю я, не понимая, зачем столько шума из-за этого поднимать. Сон меня клонит обратно к подушке. Я уже закрываю глаза, как она опять лепечет:
– Не знаю. Но, кажется я сегодня здесь его видела.
– Здесь видела? – я приоткрываю глаза.
– Да-а! Какой ужас, прямо не верится.
Я делаю над собой усилия, чтобы встать и подойти к окну. Вижу, что на улице столпилось полно народа, который, в основном весь чему-то радуется. По голосу я узнаю Павлика и Тиму. Только где они стоят – непонятно. Потому что очень темно из-за не горящего фонаря. Думаю: «Опять! Что ж это такое»! Я нехотя натаскиваю штаны и футболку и выхожу из квартиры. На полпути встречаю бегущего наверх радостного Павлика, который от смеха не может разговаривать:
– Че проснулся?! Бля этот Карлсон сука. Воооще… Мочит! А-а-а-а!
Я ржу вместе с ним, хотя не понимаю почему, урод, одним словом, и пытаюсь говорить:
– Сколько ребер насчитали?
– Не знаю, – он облокачивается на меня, чтобы перевести дух то ли от смеха, то ли от того, что бежал, – нога в трех местах, не знаю, точно ли. Пацаны еще считают!
– Да?… Я слышал, как они считали. Карлсон, как резанный орал!
Я тяну Павлика за плечо и мы с ним идем вниз.
– Знаешь еще так, знаешь, красиво упал.
– Да!?… – смеюсь я.
– Ага! То ли ласточкой то ли щучкой летел.
– Да?… А в итоге че получилось?
Он ржет:
– Хер его знает. Но красиво бля… Как Пикассо нарисовал…
Мы выходим на улицу и устремляемся сразу к потерпевшему. Я замечаю, что на улице весело, словно праздник. Много людей, которых я не знаю. В центре лежит летун и орет на кого-то:
– Пошла ты! Иди на хуй.
Мы подходим оба, довольные до жопы, и слушаем, как кричит Катя, которая, одна из немногих кстати, кто относится к произошедшему серьезно:
– Ты понимаешь, что уже достал всех! Идиот тупорылый… Что-нибудь новые бы придумал… Карлсон, твою мать!
Санек крючит рожу от боли и орет на нее:
– Пошла ты на хуй! Отстань от меня!
Он еще сильнее корчится, от того, что задел, что-то из перебитого. Я вижу, как ему больно – но, не могу ничего с собой поделать. Мне становится еще только смешнее. И всем окружающим тоже. А Катька продолжает:
– Скажи мне. Что ты этим добился. Скажи. А-а-а-а? Что, ты такое вытворяешь? Вон, над тобой смеются все. Как над придурком…
Карлсон смотрит на нее с большой злостью. Кажется если бы он смог до нее дотянуться – то сразу бы придушил. Катька продолжает, а мы все разом затихаем, чтобы не пропустить ни слова:
– Ты бы хоть что-нибудь новое придумал. Голым бы прыгнул. Может бы тебя в психушку забрали.
– Ага-а-а. Ты только об этом и мечтаешь, – с улыбкой, сквозь боль, говорит Санек.
Мы практически падаем.
– А-а-га! Только об этом и мечтаю. Как Карлсона голого увидеть!
– С банкой варенья! – кричит, какой-то пацан.
– А че может и мечтаешь, – как-то обидчиво подмечает Санек и хочет отвернуться, но вдруг стонет от проснувшейся боли.
– Так тебе и надо идиоту, – она подходит и пинает его сзади легонько.
Он реагирует и хочет схватить ее за ногу, но она отскакивает. Он орет:
– Блядь шалава я сейчас дам тебе! Корова, сука-а-а-а-а-а.
Он пытается вскочить на одну, которая кажется здорова. Но второпях задевает сломанную. Он падает и орет от боли:
– Су-у-у-у-у-учка! Я бля-я-я-ядь ва-а-а-а-аренье на свой хуй намажу и ты у меня лиза-а-а-ать будешь до поси-и-инения!
Она убегает и прячется за кого-то. Некоторые умудряются еще стоять, а мы с Павликом падаем и ржем. Он – на четвереньках, я – сгорбивщись, практически там же. Думаю, будь я под планом, то сдох бы непременно.
Карлсон продолжает стонать от боли и материться на Катьку. Она после этого десять раз меняется в лице и стоит, как вкопанная. От смеха, у меня начинают колоть органы. И мне приходится успокаиваться.
Я смотрю на Павлика, у которого, видимо, ничего не болит.
– Па-а-а-авлик, – кричу я, опять начав смеяться.
– Че-е-е-!?
– Скорую, хоть кто-нибудь вызвал?!
– Да зачем! – строит рожу Павлик. – Пусть стонет га-а-а-а-андон! Так охеренно!
– Карлсон! – ору я. – Ты себе скорую вызвал?!
– Идите на хер педерасты! Че-е-е-е-е! Никто даже скорую не вызвал? Педерасты блядь! Где мой телефон?!
– Сл-ы-ы-шь! – Павлик кидает мне обломки какой-то херовины, видимо, того, что осталось от телефона Карлсона. Они разлетаются во все стороны. – Позвони!
Через пол часа я стою на кухне и завариваю себе чай. Вокруг меня полно народа и все продолжают говорить о Саньке, которого, все-таки увезли на скорой. Мне это уже все порядком надоело. Я ставлю перед собой кружку и закуриваю. Думаю, попить чай и пойти домой – отсыпаться. Потому что здесь это сделать невозможно.
В основном говорят Катька и Ленка, которую под конец кто-то разбудил. Она стоит с изумленной рожей и все ей рассказывают, что произошло. Пацаны продолжают ржать и размышлять над произошедшем.
Было подсчитано, что прыжков Карлсон сделал уже около 5. Все в нетрезвом состоянии и с высоты не выше третьего этажа. Кто-то может предположить, что у него какое то непонятное увлечение, с чего бы ему прыгать каждый раз. Мы смысла в этом не находим, только ржем.
– Не думаю, что он еще захочет прыгать, – улыбнувшись говорит Тима.
– Ты Карлсона не знаешь. Это тот еще урод! – говорит Павлик.
Катька отхлебывает кофе и улыбается зачем-то:
– Главное никто не видел, как он прыгал.
– Да у него башню сносит, как напьется! – отбирая у Катки кофе орет Тима.
– Уйди! – Катька отодвигает его и кружку. – Может его лечить надо?
– Может и надо! – Тима хватает ее за руку. – Дай сюда!
– Иди отсюда.
– Чинится ему надо. Пропеллер не пашет… – как-то грустно говорит Павлик, потому что уже никому не смешно.
Не допивая кофе, я прощаюсь со всеми. Выхожу из квартиры и направляюсь домой. На улице немного прохладно. Я с жадностью вдыхаю свежий воздух. Радуюсь, что один на всей улице. Иду по мостовой и чувствую в какой-то момент, что свободен.
Сцена 3. Быдло?
В третьем часу дня, я просыпаюсь. Мне кажется, что постель – худшее и самое неудобное место на Земле. Я валяюсь и не знаю куда деться. Включаю телефон и звоню Наташке. Думаю, что этот жаворонок что-нибудь проорет в трубку и взбодрит меня. Но, после разговора, понимаю, что стало еще херовее, потому что спать уже не охота а, вставать – вообще невозможно. Думаю о каком-то третьем положении. Которое не лежа и не стоя. А где-то в другом месте. И мне как-то не по себе, от того, что я его не нахожу. И то, что мне попросту не куда деться. Потому что мне нет места – а это конец.
Чувствую, как за плохим настроением просыпается паника. Мне вдруг охота убежать куда-то, или, спрыгнуть. Я вскакиваю с постели, словно готов уже выбрать. Стою и не понимаю, что именно. Вдруг, ощущаю разрывание головы. И я с болью плюхаюсь обратно. Вспоминаю, что делал вчера вечером и вспоминаю, что трахался с Леной. А кроме того – пил много, и кажется лишнего.
Лежу и задаю кому-то вопрос: «За что ты меня так»? Чувствую, как боль понемногу стихает. А потом становится вполне терпимой, чтобы можно было встать. Я сажусь на корточки и встаю потихоньку, чтоб особо не тревожить сосуды. Встаю и решаю, что бежать никуда не нужно. Я успокаиваюсь и решаю пойти покурить, а потом пожрать. Чтобы прыгать с балкона нужны силы – вдруг полечу.
Я иду на балкон. Думаю в это время, что в универ, наверное, не успеваю. Не могу даже вспомнить, когда я в последний раз там был и что там вообще происходит. Потому, для ровного счета, думаю – и сегодня не пойду. Надо себя чем-то занять.
На улице моросит дождь. Мне становится свежо и хорошо. Я высовываю голову и ловлю капли своей макушкой. До тех пор пока не ощущаю, что она намокла. Я захожу во внутрь и чувствую, что мое настроение немного улучшилось. Но ощущение, которое было в постели – осталось. Мне опять хочется куда-то идти. Что-то делать. Потому что так надо. Я ставлю на плиту чайник, сажусь на стул и смотрю на огонь. Но он мне сразу надоедает. Я встаю и брожу по комнатам. Потому что так надо. И мне так лучше.
Я беру телефон и по очереди обзваниваю кого попало в надежде, на то, что что-то произошло. Меня все бесят своей скукотой. Я успокаиваюсь только тогда, когда на счету заканчиваются деньги. Я бросаю телефон в угол и иду смотреть чайник, который свистит. Я наливаю чай и пью его с вареньем.
Во мне просыпается чувство неудачника и просыпается оно почему-то вместе с отвращением Оно съедает меня. А мне просто не чем с ним бороться. Потому что я вкусный – молодой. «Говно в проруби» – как говорила мне учительница по русскому. Потому что, наверное, очень похоже.
Я пью свой цветочный чай. Который, обычно, мне нравится. И мне кажется, что лицо мое похоже на недовольную рожу, на которую неохота смотреть. А все из-за того, что чай сегодня – херовый, сахар не сладкий. Стринги узкие, но трут, а дождь на улице мочит макушку. На которую, каплями падает чувство, что за 21 год, она так ничего путевого и не придумала.
Я закуриваю сигарету и вижу в окне солнце, понимаю, что он далеко. В тридесятом государстве. И мне, как-то грустно и радостно одновременно. Потому что знаю, что оно есть. И то, что до него еще херачить и херачить. Я улыбаюсь в некоторой надежде, что все-таки дойду непременно. Как бы ни было тяжело вставать с похмелья тяжело.
