скачать книгу бесплатно
И дружбой чуждая звучала речь.
Томас Кэмпбелл,
«Гертруда из Вайоминга»
Мы познакомили читателя с характером и национальностью главных действующих лиц нашего повествования, а теперь, чтобы доказать его правдивость, мы попробуем вкратце объяснить, каким образом все эти пришельцы из дальних стран собрались под гостеприимным кровом судьи Темпла.
В описываемую нами эпоху Европу сотрясали первые из тех бурь, которым затем суждено было так изменить ее политический облик. Людовик Шестнадцатый уже лишился головы, и нация, прежде почитавшаяся самой утонченной среди всех цивилизованных народов земли, преображалась с каждым днем: жестокая беспощадность сменила былое милосердие, коварство и ярость – былое великодушие и доблесть. Тысячам французов пришлось искать убежища в других странах. Мосье Лекуа, о котором мы уже не раз упоминали в предыдущих главах, также принадлежал к числу тех, кто, в страхе покинув Францию или ее заморские владения, нашел приют в Соединенных Штатах. Судье его рекомендовал глава крупного нью-йоркского торгового дома, питавший к Мармадьюку искреннюю дружбу и не раз обменивавшийся с ним услугами. Познакомившись с французом, судья убедился, что он человек воспитанный и, очевидно, знавал лучшие дни. Из некоторых намеков, оброненных мосье Лекуа, явствовало, что прежде он владел плантациями на одном из вест-индских островов – в ту пору плантаторы бежали с них в Соединенные Штаты сотнями и жили там в относительной бедности, а то и просто в нищете. Однако к мосье Лекуа судьба была милостивее: правда, он жаловался, что сохранил лишь остатки своего состояния, но этих остатков оказалось достаточно, чтобы открыть лавку.
Мармадьюк обладал большим практическим опытом и хорошо знал, что требуется поселенцам в новых краях. По его совету мосье Лекуа закупил кое-какие ткани, бакалейные товары, изрядное количество пороха и табака, железные изделия, в том числе множество складных охотничьих ножей, котелков и сковородок, весьма внушительный набор грубой и неуклюжей глиняной посуды, а также многое другое, что человек изобрел для удовлетворения своих потребностей, в том числе такие предметы роскоши, как зеркала и губные гармоники.
Накупив этих товаров, мосье Лекуа стал за прилавок и благодаря удивительному умению приспособляться к обстоятельствам исполнял столь новую для себя роль со всем присущим ему изяществом. Его любезность и изысканные манеры снискали ему всеобщую любовь, а кроме того, жительницы поселка скоро обнаружили, что он обладает тонким вкусом. Ситцы в его лавке были самыми лучшими, то есть, другими словами, самыми пестрыми, какие только привозились в эти края; а торговаться с таким «милейшим человеком» было просто невозможно. Так что дела мосье Лекуа шли отлично, и жители «патента» считали его вторым человеком в округе – после судьи Темпла.
Слово «патент», которое мы здесь употребили, а возможно, будем употреблять и впредь, обозначало обширные земли, которые были когда-то пожалованы старому майору Эффингему английским королем и закреплены за ним «королевским патентом»; Мармадьюк Темпл купил их после того, как они были конфискованы республиканским правительством. Слово «патент» широко употреблялось во вновь заселенных частях штата для обозначения таких владений, и к нему обычно добавлялось имя владельца, как-то: «патент Темпла» или «патент Эффингема».
Майор Гартман был потомком человека, который вместе с другими своими соотечественниками, забрав семью, покинул берега Рейна, чтобы поселиться на берегах Мохока. Переселение произошло еще в царствование королевы Анны[28 - Английская королева, царствовала с 1701 по 1714 год.], и потомки этих немецких колонистов мирно и в большом довольстве жили на плодородных землях красивой долины реки Мохока.
Эти немцы, или «западные голландцы», как их называли в отличие от настоящих голландских колонистов, были весьма своеобразным народом. Столь же трудолюбивые и честные, как и эти последние, они были менее флегматичны, хотя и отличались такой же серьезной важностью.
Фриц или Фредерик Гартман воплощал в себе все пороки и добродетели, все достоинства и недостатки своих земляков. Он был довольно вспыльчив, хотя и молчалив, упрям, чрезвычайно храбр, непоколебимо честен и относился подозрительно ко всем незнакомым людям, хотя его преданность друзьям была неизменна. Да он вообще никогда не менялся, и только изредка его обычная серьезность уступала место неожиданной веселости. Долгие месяцы он оставался суровым молчальником и вдруг недели на две превращался в добродушного шутника. Познакомившись с Мармадьюком Темплом, он проникся к нему горячей симпатией, и наш судья был единственным человеком, не говорившим по-немецки, которому удалось заслужить его полное доверие и дружбу Четыре раза в год он покидал свой низенький каменный домик на берегах Мохока и, проехав тридцать миль по горам, стучался в дверь темплтонского «дворца». Там он обычно гостил неделю и, по слухам, проводил это время в пирушках с мистером Ричардом Джонсом. Но все его любили, даже Добродетель Петтибон, которой он доставлял лишние хлопоты, – ведь он был так искренне добродушен, а порою так весел! На этот раз он приехал, чтобы отпраздновать у судьи рождество; но не пробыл он в поселке и часа, как Ричард пригласил его занять место в санях и отправиться вместе с ним встречать хозяина дома и его дочку.
Перед тем как перейти к описанию обстоятельств, приведших в эти края мистера Гранта, мы должны будем обратиться к первым дням недолгой истории Темплтона.
Нетрудно заметить, что люди всегда склонны сначала заботиться о своих телесных нуждах и лишь потом вспоминают, что надо бы позаботиться и о душе. Когда поселок только строился, жители «патента Темплтона», рубя деревья и корчуя пни, почти не вспоминали о религии. Однако большинство приехало сюда из благочестивых штатов Коннектикут и Массачусетс, и, когда хозяйство их было налажено, они стали подумывать о том, чтобы обзавестись церковью или молельней и вернуться к исполнению религиозных обрядов, которым их предки придавали столь большое значение, что из-за них даже покинули родину и отправились искать приюта в Новом Свете. Впрочем, люди, селившиеся на землях Мармадьюка, принадлежали к самым разным сектам, и вполне понятно, что между ними не было никакого согласия относительно того, какие именно обряды следует исполнять, а какие нет.
Вскоре после того, как поселок был официально разбит на кварталы, напоминавшие городские, жители его собрались, чтобы обсудить вопрос, не следует ли им открыть в поселке школу. Первым об этом заговорил Ричард (по правде говоря, он склонен был ратовать за учреждение в поселке университета или, на худой конец, колледжа). Этот вопрос обсуждался из года в год на одном собрании за другим, и их решения занимали самое видное место на голубоватых страницах маленькой газетки, которая уже печаталась каждую неделю на чердаке одного из домов поселка. Путешественники, посещавшие окрестности Темплтона, нередко видели эту газету, засунутую в щель высокого столба, вбитого там, где на большую дорогу выходила тропка, ведущая к бревенчатой хижине какого-нибудь поселенца, – такой столб служил ему почтовым ящиком. Иногда к столбу был прибит настоящий ящик, и в него человек, «развозящий почту», засовывал целый пук газет, которые должны были на неделю удовлетворить литературные потребности всех местных фермеров. В вышеупомянутых пышных решениях кратко перечислялись блага образования, политические и географические особенности поселка Темплтон, дающие ему право основать у себя учебное заведение, целебность здешнего воздуха и чудесные качества здешней воды, а также дешевизна съестных припасов и высокая нравственность, отличающая его жителей. Под всем этим красовались выведенные заглавными буквами имена Мармадьюка Темпла, председателя, и Ричарда Джонса, секретаря.
К счастью, щедрые университетские власти не оставались глухи к таким призывам, если была хоть какая-то надежда, что расходы возьмет на себя кто-нибудь другой. В конце концов судья Темпл отвел для школьного здания участок и обещал построить его за свой счет. Снова прибегли к услугам мистера Дулитла, которого, впрочем, с тех пор как он был избран мировым судьей, называли сквайром Дулитлом; и снова мистер Джонс мог пустить в ход свои архитектурные познания.
Мы не станем перечислять достоинства и недостатки различных проектов, составленных зодчими для этого случая, что было бы и неприлично с нашей стороны, ибо проекты эти рассматривались, отвергались или одобрялись на собраниях древнего и уважаемого братства «Вольных каменщиков», возглавляемого Ричардом, носившим звание мастера. Спорный вопрос был, однако, решен довольно быстро, и в назначенный день из потайной комнаты, искусно устроенной на чердаке «Храброго драгуна» – гостиницы, которую содержал некий капитан Холлистер, – вышла торжественная процессия, направившаяся к участку, отведенному под означенное здание. Члены общества несли всевозможные знамена и мистические значки, и на каждом был надет маленький символический фартук каменщика. Когда процессия прибыла на место, Ричард, окруженный толпой зрителей, состоявшей из половины мужского и всего женского населения Темплтона и его окрестностей, с надлежащей торжественностью заложил первый камень будущей школы.
Через неделю Хайрем на глазах столь же многочисленных зрителей и прекрасных зрительниц показал, как он умеет пользоваться угольником. Фундамент соорудили благополучно, и вскоре весь каркас будущей «академии» был воздвигнут без всяких неприятных происшествий, если не считать того, что строители, возвращаясь домой по вечерам, иной раз падали с лошади. Работа кипела, и к концу лета уже было готово здание, поражавшее глаз своими необыкновенными красотами и оригинальными пропорциями, – предмет гордости поселка, подражания для тех, кто стремился к архитектурной славе, и восхищения всех жителей «патента».
Это был длинный, узкий деревянный дом, выкрашенный белой краской и состоявший по большей части из окон, – любитель солнечных восходов мог стать снаружи у его западной стены и все же почти без помехи наблюдать, как огненное светило поднимается на востоке: солнечные лучи проникали через это весьма неуютное открытое строение почти беспрепятственно. Его фасад изобиловал всевозможными деревянными украшениями, задуманными Ричардом и исполненными Хайремом. Однако главную гордость зодчих составляло окно второго этажа, которое было расположено над парадной дверью, и венчавший это сооружение «шпиль». Первое, по нашему мнению, явилось порождением смешанного ордера, ибо оно, помимо украшений, отличалось еще и удивительным разнообразием пропорций. Оно представляло собой полукруг, к которому по обеим сторонам примыкали небольшие квадраты; в тяжелые, густо покрытые резьбой рамы из соснового дерева были вставлены мутно-зеленые стеклышки размером восемь на десять дюймов. Окно это закрывалось большими ставнями, которые, по предварительному плану, для пущего эффекта должны были быть выкрашены зеленой краской; однако, как всегда бывает в подобных случаях, выделенных денег для этого не хватило, и ставни сохранили свой первоначальный угрюмый свинцовый цвет.
«Шпиль» представлял собой небольшой купол, возведенный в самом центре крыши и покоившийся на четырех высоких сосновых колоннах, каннелированных[29 - К а н н е л и р о в а н н а я колонна – колонна с вертикальными желобками.] с помощью стамески и обильно украшенных резьбой. Венчавший их свод больше всего напоминал перевернутую чайную чашку без дна, а из середины его поднималось деревянное острие, пробитое наверху двумя железными прутами, которые были расположены под прямым углом друг к другу и оканчивались железными же буквами «С, Ю, В и 3». «Шпиль» завершало изображение рыбы, собственноручно вырезанное из дерева Ричардом и выкрашенное, как он выражался, в «чешуйчатый цвет». Мистер Джонс утверждал, что это существо удивительно похоже на «озерную рыбку», которая считалась в здешних краях изысканным лакомством; и, надо полагать, он говорил правду, ибо, хотя рыба, по его мысли, должна была служить флюгером, она неизменно устремляла тоскливый взор в сторону чудесного озера, лежавшего среди холмов к северу от Темплтона.
После того как университетские власти дали свое разрешение на открытие здесь «академии», попечительский совет некоторое время пользовался услугами выпускника одного из восточных колледжей, дабы он в стенах описанного выше здания преподавал науки любознательным подросткам. Второй этаж школы представлял собой один большой зал и предназначался для всяческих праздников и торжественных собраний, а первый был разделен пополам – в одной комнате должны были заниматься ученики, изучающие латынь, а в другой – ученики, изучающие родной язык. Класс латинистов был с самого начала весьма немногочисленным, но все же из окон комнаты, где он помещался, вскоре начали доноситься слова вроде: «именительный падеж – реппа, родительный падеж – реппае», к большому удовольствию и назиданию случайных прохожих.
Однако за все время существования этого храма наук нашелся лишь один смельчак, который добрался до переводов из Вергилия[30 - В е р г и л и й (70–19 гг. до н. э.) – знаменитый древнеримский поэт. В своих эклогах, обычно представляющих собой диалог между пастухом и пастушкой, он воспевал прелести сельской жизни.]. Он даже выступил на ежегодном публичном экзамене и, к большому восторгу своих многочисленных родственников (у его отца была ферма рядом с поселком), прочел наизусть всю первую эклогу, весьма бойко соблюдая интонации диалога. Однако с тех пор под крышей этого здания более не раздавались звучные строки латинских поэтов (впрочем, удивительный язык, на котором изъяснялся означенный юноша, вряд ли был бы понят Вергилием или кем-нибудь из его современников). Дело в том, что попечительский совет, не желая идти впереди своего века, заменил ученого латиниста простым учителем, который, руководствуясь принципом «тише едешь – дальше будешь» и не мудрствуя лукаво, обучал своих питомцев родному языку.
С тех пор и до дней, о которых мы ведем свой рассказ, «академия» оставалась простой сельской школой, а в зале на втором этаже устраивались иногда судебные заседания, если дело представляло особый интерес, иногда – назидательные беседы для людей серьезных, а иногда – веселые балы, душою которых был все тот же неутомимый Ричард. По воскресеньям же он превращался в церковь.
Если в окрестностях в это время оказывался какой-нибудь проповедник слова божьего, его приглашали вести службу, не особенно интересуясь, к какой именно из многочисленных пресвитерианских сект он принадлежит; после окончания проповеди один из прихожан обходил церковь со шляпой в руке, и собранные пожертвования вручались проповеднику в качестве вознаграждения за его труд. В тех случаях, когда настоящего священника под рукой не оказывалось, кто-нибудь из местных жителей произносил молитву, после чего мистер Ричард Джонс прочитывал проповедь, принадлежавшую перу ученого богослова.
Как мы уже говорили, религиозные взгляды жителей поселка были самыми разнообразными и не одна секта не пользовалась там преобладающим влиянием. Мы уже упоминали о религиозных взглядах Мармадьюка Темпла. Его женитьба не оказала на них никакого влияния. Фамильярные беседы, которые квакеры вели с богом на своих ежевечерних собраниях, внушали ему отвращение, и, хотя считалось, что он, так же как его жена и мать, принадлежит к епископальной церкви, он отнюдь не отличался большой религиозностью. В отличие от него, Ричард считал себя ревностным столпом этой церкви и даже пытался, если «академия» бывала свободна, устраивать по воскресеньям епископальные службы, но, как всегда, перегнул палку, отпугнул прихожан своими «римско-католическими» замашками, и уже на второе воскресенье в длинный зал «академии» почти никто не явился, а на третье проповедь Ричарда слушал только Бен Помпа, разделявший его взгляды.
Во времена британского владычества в североамериканских колониях большим влиянием пользовалась государственная англиканская (или епископальная) церковь, которую поддерживало правительство. Но после провозглашения независимости Соединенных Штатов эта церковь пришла в упадок, потому что ее служители могли получить сан только в Англии. В результате долгих переговоров американской епископальной церкви удалось добиться права самой назначать священника, и она поспешила послать своих служителей в глухие, вновь заселяющиеся области, чтобы возродить свое былое величие.
Одним из таких священников и был мистер Грант. Он был назначен в округ, центром которого стал Темплтон, и Мармадьюк любезно пригласил его поселиться в поселке, на чем рьяно настаивал услужливый Ричард. Для священника приготовили небольшой домик, и мистер Грант приехал в Темплтон всего за несколько дней до того, как читатель познакомился с ним.
В предыдущее воскресенье школьный зал был занят заезжим проповедником, не принадлежавшим к епископальной церкви, и мистер Грант не смог приступить к исполнению своих обязанностей. Но теперь, когда его соперник унесся прочь, как метеор, лишь на мгновение озарив Темплтон светом своей премудрости, Ричард не замедлил вывесить объявление, гласившее, что «в сочельник в длинном зале Темплтонской академии состоится публичная служба по обрядам протестантской епископальной церкви; служить будет преподобный мистер Грант».
Эта новость вызвала большое оживление среди жителей поселка. Некоторые гадали, какой, собственно, будет эта служба, другие презрительно посмеивались, но большинство, несмотря на то что Мармадьюк не вмешивался в религиозные споры, предпочитало, памятуя об убеждениях Ричарда, хранить на этот счет молчание.
Однако все с нетерпением ожидали воскресного вечера, и любопытство возросло еще больше, когда утром этого чреватого событиями дня Ричард и Бенджамен отправились в соседний лес и принесли оттуда две большие вязанки сосновых ветвей. Они отправились в школу, тщательно заперли за собой дверь, и никто в поселке не знал, чем, собственно, они там занимаются, так как мистер Джонс, прежде чем приступить к своим таинственным приготовлениям, объявил учителю, к большому восторгу его белобрысых питомцев, что сегодня классов не будет.
Он своевременно написал обо всем этом Мармадьюку, и тот обещал, что они с Элизабет приедут так, чтобы успеть к рождественской службе.
После этого отступления мы возвращаемся к нашему рассказу.
ГЛАВА IX
С восторгом все начала пира ждут,
Мясные блюда, дичь и рыба тут.
Порядка должного не нарушая,
К столу спешит толпа гостей большая,
Чревоугодья радость предвкушая.
«Гелиогабалиада»
Столовая, куда мосье Лекуа повел Элизабет, находилась за той дверью, которую украшала урна, скрывавшая, как предполагалось, прах Дидоны. Эта просторная комната отличалась благородством пропорций, но стоявшая в ней мебель была так же разнообразна и порой так же неуклюжа, как и мебель зала. Стол был покрыт большой скатертью, которая мешала разглядеть, из какого материала и как он сделан; видно было только, что он велик и тяжел. Вокруг него стояло двенадцать зеленых деревянных кресел с подушками, обтянутыми той же самой шерстяной материей, из куска которой сшила себе юбку Добродетель. На стене висело огромное зеркало в золоченой раме, а в очаге весело пылали кленовые дрова. Именно они привлекли внимание судьи, и он, повернувшись к Ричарду, сердито воскликнул:
– Сколько раз я запрещал пускать на дрова сахарный клен! Мне больно смотреть, Ричард, как закипает на них сок, который мог бы принести такую пользу! Раз я хозяин столь обширных лесов, я обязан подавать добрый пример всем жителям нашего поселка; ведь они рубят деревья так, словно лесу нет конца. Если этого не прекратить, через двадцать лет мы останемся без топлива.
– Останемся без топлива в наших горах, братец Дьюк! – насмешливо воскликнул Ричард. – Да ты бы еще предсказал, что озеро обмелеет и рыба в нем вымрет, потому что я собираюсь весной, когда земля оттает, провести из него в поселок воду по двум-трем лоткам! Но ты всегда говоришь чепуху, Мармадьюк, когда рассуждаешь о подобных вещах.
– Так, значит, я, по-твоему, говорю чепуху, – с горечью сказал судья, – когда возражаю против того, чтобы лес, этот драгоценный дар природы, этот источник удобств и богатства, без толку сгорал в печах! Нет, как только сойдет снег, я пошлю людей в горы искать уголь.
– Уголь? – переспросил Ричард. – Да кто, по-твоему, будет рыться в земле, чтобы раздобыть корзину угля, если ему придется для этого выкорчевать столько деревьев, что хватило бы топлива на целый год? Чушь, чушь! Нет, Мармадьюк, предоставь уж мне заниматься подобными вещами – у меня к ним природный талант. Это я распорядился развести такой огонь в камине, чтобы моя хорошенькая кузина Бесс скорей согрелась.
– Ну, пусть эта причина послужит тебе оправданием, Дик, – сказал судья, – Однако, господа, пора садиться за стол. Элизабет, душенька, займи место хозяйки; а Ричард, как я вижу, уже уселся напротив тебя, чтобы я не затруднялся резать жаркое[31 - Во многих странах существует обычай, когда хозяин дома сидит напротив хозяйки и разрезает поданное на стол мясо, дичь.].
– Само собой разумеется, – отозвался Ричард. – Сегодня у нас индейка, а никто лучше меня не сумеет разрезать индейку, да и гуся, если уж на то пошло. Мистер Грант! Где же мистер Грант? Вам надо благословить трапезу, сэр! Все стынет! Ведь в такую погоду стоит снять блюдо с огня, как оно через пять минут превратится в ледышку. Мистер Грант, мы ждем, чтобы вы благословили трапезу! «Благословен господь, ниспосылающий нам хлеб наш насущный!» Садитесь же, садитесь! Тебе крылышко или грудку, кузина Бесс?
Однако Элизабет не села и не изъявила никакого желания незамедлительно получить крылышко или грудку. Смеющимися глазами она оглядывала стол и дымившиеся на нем кушанья. Судья заметил ее веселое удивление и сказал с улыбкой:
– Ты видишь, дитя мое, что Добродетель поистине искусна в домоводстве: она приготовила для нас великолепный пир, который может утолить даже голод великана.
– Ах, – сказала Добродетель, – мне ли не радоваться, если судья доволен! Боюсь только, что подливка перестоялась. Раз Элизабет возвращается домой, так нам уж нужно постараться, подумала я.
– Моя дочь больше не девочка и с этой минуты становится хозяйкой этого дома, – сказал судья. – Тем, кто в нем живет, следует называть ее мисс Темпл.
– Ах ты господи! – воскликнула Добродетель, немного растерявшись. – Да где же это слыхано, чтобы молоденьких девушек так величали? Ну, будь у судьи жена, я бы, конечно, не посмела называть ее иначе, как мисс Темпл, но…
– …но и к моей дочери, – перебил ее Мармадьюк, – потрудитесь в дальнейшем обращаться как к мисс Темпл.
Судья всерьез рассердился, и на лице его появилась необычная строгость, поэтому хитрая экономка сочла за благо промолчать. Тут в столовую вошел мистер Грант, и все общество уселось за стол. Мы расскажем об этом ужине подробнее, потому что он был сервирован по моде той эпохи и гостям подавались обычные тогда кушанья.
Скатерть и салфетки были из прекрасного Дамаска, а тарелки и блюда – фарфоровые, что в те времена считалось в Америке большой роскошью. Ручки отлично отполированных стальных ножей и вилок были сделаны из слоновой кости. Таким образом, столовые приборы были не только удобны, но и элегантны – в этом сказывалось богатство Мармадьюка. Однако яства изготовлялись по указанию Добродетели, и она же решала, в каком порядке разместить их на столе. Перед Элизабет была поставлена огромная жареная индейка, а перед Ричардом – вареная. На середине стола возвышались два тяжелых серебряных судка, окруженных четырьмя блюдами: на одном из них лежало фрикасе из белок, на втором – жареная рыба, на третьем – рыба вареная, а на четвертом – оленье филе. Между этими блюдами и индейками с одной стороны располагался огромнейший фарфоровый поднос с жареным медвежьим мясом, а с другой – вареная баранья нога, удивительно сочная. Вокруг этих мясных кушаний были расставлены тарелки поменьше со всеми овощами и зеленью, какие только можно было здесь раздобыть в это время года. По четырем углам стола красовались корзинки с печеньем. В одной находились хитрые завитушки, кружочки и полумесяцы, именовавшиеся «ореховым печеньем». Другую заполняли груды каких-то странных черных кусков, которые были обязаны своим цветом патоке и заслуженно звались «сладким печеньем»; это лакомство пользовалось особым расположением Добродетели и ее штата. В третьей корзинке лежали, как выражалась экономка, «имбирные квадратики», а в четвертой – «сливовое печенье», получившее свое название благодаря большому количеству чернослива, торчавшего из твердой массы, подозрительно схожей с ним по цвету. Рядом с этими корзинками стояли соусники, наполненные густой жидкостью непонятного цвета и происхождения, в которой плавали маленькие темные комочки, ничего, кроме самих себя, не напоминавшие; Добродетель называла их «засахаренными фруктами».
Тарелки гостей были перевернуты, и нож с вилкой положены на донышко аккуратным крестом; рядом с каждым прибором находилась тарелочка поменьше с разноцветным пирогом, составленным из треугольных кусков яблочного, мясного, тыквенного, клюквенного и даже кремового пирога. Все оставшееся место занимали графины с коньяком, ромом, джином и виноградными винами, а также внушительные кувшины с сидром и пивом. В самом большом из них пенился флип – горячий напиток, изготовленный из пива, яичного желтка и кое-каких специй. Несмотря на размеры стола, он был так густо уставлен всеми этими блюдами, тарелками, бутылками и блюдцами, что дорогая скатерть из Дамаска совсем исчезла под ними. Накрывавшие на стол, видимо, думали лишь об изобилии, принося ему в жертву не только элегантность, но даже порядок.
И судья и его гости, казалось, привыкли к такого рода блюдам, потому что все до одного принялись за еду с аппетитом, который делал честь вкусу и кулинарным способностям Добродетели. Немец и Ричард не отставали от других. Это могло бы показаться странным, если вспомнить, что они отправились встречать судью, едва встав из-за стола, но не в правилах майора Гартмана было отказываться от дружеского угощения, а мистер Джонс любил первенствовать в любом деле, каким бы оно ни было. Хозяин дома, видимо, испытывал некоторую неловкость, вспоминая раздражение, с каким он упрекнул Ричарда за кленовые дрова в камине, и, когда все уселись и вооружились вилками и ножами, он сказал:
– Вы, наверное, заметили, мосье Лекуа, как варварски сводят поселенцы благородные леса, украшающие этот край. Я не раз видел, как фермер валил целую сосну, когда ему нужно было починить забор, и, обрубив несколько сучьев на жерди, бросал ее гнить, хотя мог бы продать ее в Филадельфии за двадцать долларов.
– А как, черт побе… прошу прощенья, мистер Грант! – вмешался Ричард. – А как бедняга доставит свои бревна в Филадельфию, скажи на милость? Сунет их в карман, словно горсть каштанов или ягод? Посмотрел бы я, как ты разгуливаешь по улицам Филадельфии с бревном в каждом кармане. Все это чушь, братец Дьюк! Деревьев хватит на всех нас и еще немало про запас останется. Да когда я хожу по вырубкам, то просто не знаю, с какой стороны ветер дует, – такой там высокий и густой лес. Только по облакам и разбираюсь. А ведь я знаю все румбы компаса наизусть!
– Так, так, сквайр, – подтвердил Бенджамен, который к этому времени уже вошел и занял свое место за креслом судьи, однако немного сбоку, чтобы вмешиваться в разговор, когда ему заблагорассудится. – Глядите на небо, сэр, глядите на небо! Старые моряки говорят, что даже из дьявола матроса не выйдет, пока он не научится глядеть на небо. А без компаса кораблем управлять и вовсе невозможно. Вот я, к примеру, как пойду в лес да потеряю из виду клотик грот-мачты – я так называю наблюдательную площадку, которую сквайр устроил у нас на крыше, – так вот, как потеряю я из виду клотик грот-мачты, так сразу достаю компас и определяю направление и расстояние, чтобы идти по курсу, даже если солнце спрячется за тучи или его заслонят верхушки деревьев. И колокольня церкви святого Павла, с тех пор как ее докончили, дюже помогает навигации в лесах, не то вот был со мной случай, клянусь сатаной…
– Довольно, довольно, Бенджамен, – перебил его Мармадьюк, заметив, что Элизабет неприятна развязность дворецкого. – Ты забываешь, что здесь дама, а женщины больше любят говорить, чем слушать.
– Что правда, то правда, судья, – подхватил Бенджамен, заливаясь своим хриплым смехом. – Вот, скажем, миссис Добродетель Выйдивон: только спустите ее язык со стопора, и пойдет такое «бла-бла-бла», какого не услышишь, даже проходя мимо французского корсара с подветренной стороны или если засунешь десяток обезьян в один мешок.
Вероятно, оскорбленная экономка не замедлила бы убедительным примером доказать справедливость этого утверждения, но строгий взгляд судьи остановил ее, и, не в силах сдержать ярость и в то же время боясь навлечь на себя неудовольствие хозяина, она бросилась вон из комнаты и при этом так вздернула голову, что чуть не оторвала ее вовсе.
– Ричард, – сказал Мармадьюк, предотвратив таким образом шумную ссору, – может быть, ты знаешь что-нибудь о юноше, которого я имел несчастье ранить? Мы встретили его на горе; он охотился с Кожаным Чулком и вел себя с ним так, словно они близкая родня. Однако между ними как будто мало общего. Молодой человек выражается с изысканностью, редкой для наших краев, и я не понимаю, где такой бедняк, добывающий себе пропитание охотой, мог этому научиться. Могиканин тоже его знает. По-видимому, он живет в хижине Натти. А вы обратили внимание на изысканность речи этого юноши, мосье Лекуа?
– Certainement[32 - Конечно (франц.).], мосье Темпл, он выражается на превосходном языке.
– В этом нет ничего необыкновенного, – вмешался Ричард. – Дети фермеров, когда их рано посылают в школу, начинают говорить куда грамотнее его еще прежде, чем им исполнится двенадцать лет. Вот, скажем, Зейред Коу, сын старика Неемии, который первым поселился на Бобровой лужайке; так у него к четырнадцати годам почерк был только чуть хуже моего, хотя, правда, я сам с ним иногда занимался по вечерам. Но этого нашего господина с ружьем следует посадить в колодки, если он еще раз посмеет коснуться вожжей. В жизни не видел человека, который так мало понимал бы в лошадях! Да он, наверное, только волами управлял!
– Мне кажется, тут ты к нему несправедлив, Дик, – заметил судья. – Он очень находчив в решающую минуту. А ты что скажешь, Бесс?
Казалось бы, в этом вопросе не было ничего, что могло бы вызвать краску на лице девушки, однако Элизабет, очнувшись от задумчивости, вся вспыхнула.
– Мне, милый батюшка, он показался удивительно ловким, находчивым и храбрым, – ответила она, – но, возможно, кузен Ричард скажет, что я столь же невежественна, как и сам этот джентльмен.
– «Джентльмен»? – повторил Ричард. – Это тебя в пансионе, Элизабет, научили называть таких мужланов джентльменами?
– Каждый человек джентльмен, если он относится к женщине с уважением и вниманием, – быстро и несколько насмешливо ответила девушка.
– Вот ему и награда за то, что он постеснялся снять рубашку перед хозяйкой дома! – воскликнул Ричард, подмигивая мосье Лекуа, который подмигнул ему в ответ одним глазом, устремив другой на молодую девушку с выражением почтительного сочувствия. – Ну, а мне он джентльменом совсем не показался. Но стрелять он умеет, что правда, то правда. И метко бьет оленей на бегу, а, Мармадьюк?
– Рихарт, – с большой серьезностью сказал майор Гартман, поворачиваясь к нему, – это хороший малшик. Он спас твою шизнь, и мою шизнь, и шизнь препотопного мистера Гранта, и шизнь француза. Рихарт, пока у старого Фрица Гартмана есть крыша над колофой, этот юноша не путет нушдаться в постели.
– Как тебе угодно, старина, – ответил мистер Джонс, стараясь сохранить равнодушный вид. – Пусть он живет в твоем каменном доме, если хочешь. Но помяни мое слово, этот малый в жизни не спал в приличной постели и не знает другого жилья, кроме шалашей, крытых корьем, или в лучшем случае лачуг, вроде хижины Кожаного Чулка. Ты его скоро совсем избалуешь; или ты не заметил, как он зазнался только потому, что постоял рядом с моими серыми, когда я повернул их на дорогу?
– Нет, нет, мой старый друг, – сказал судья, – это я должен позаботиться о молодом человеке. Я не только обязан ему спасением моих друзей, но и должен искупить свою вину перед ним. Однако я опасаюсь, что мне нелегко будет заставить его принять мои услуги. Не правда ли, Бесс, на его лице выразилось явное неудовольствие, когда я пригласил его навсегда поселиться у нас?
– Право, батюшка, – ответила Элизабет, выпятив нижнюю губку, – я не вглядывалась в его лицо и не могу судить, каково было его выражение. Я полагала, что рана причиняет ему страдания, и мне было жаль беднягу, вот и все. Впрочем, – при этом она с плохо скрытым любопытством поглядела на дворецкого, – Бенджамен, наверное, может вам что-нибудь про него рассказать. Если он приходил в поселок, Бенджамен, конечно, не раз его видел.
– Так оно и есть, – ответил дворецкий, который только ждал удобного случая, чтобы вмешаться в разговор. – Он крейсировал в кильватере Натти Бампо, гоняясь в лесу за оленем. И стрелок он точно хороший. В прошлый вторник я сам слышал, как Кожаный Чулок говорил перед стойкой Бетси Холлистер, что парень бьет без промаха. А коли так, то пусть-ка он убьет пуму, которая все воет на озере с тех пор, как олени из-за морозов и снега сбились в стада. Это было бы дело. С пумой на борту далеко не уплывешь, и нечего ей крейсировать вокруг честных людей.
– Так он и правда живет в хижине Натти Бампо? – с интересом спросил Мармадьюк.
– Да, он там пришвартовался. В среду сровняется три недели, как Кожаный Чулок впервые привел его на буксире в поселок. Они вдвоем взяли на абордаж волка и принесли его скальп, чтобы получить награду. Этот самый мистер Бампо чистенько снимает скальпы с волков, и в поселке поговаривают, что он набил себе руку на крещеных людях. Будь это правдой да командуй я здешним портом, вроде вашей милости, так я бы вздернул его на мачте. Рядом с колодками есть очень удобный столб, ну, а петлю я бы своими руками сделал, да и сам бы затянул ее потуже, коли бы другого никого не нашлось.
– Напрасно ты веришь глупым слухам, которые тут распускают про Натти. Он столько лет охотился в наших горах, что имеет право делать это и впредь. А если какие-нибудь бездельники в поселке вздумают учинить над ним расправу, он найдет надежную защиту у закона.
– Рушье надешнее закона, – наставительно сказал майор.
– Боюсь я его ружья, как же! – воскликнул Ричард, презрительно щелкнув пальцами. – Бен прав, и я… – Тут он умолк, услышав звон корабельного колокола, который, несмотря на свое плебейское происхождение, имел честь висеть под «шпилем» «академии» и бойким дребезжанием возвещал теперь о том, что настал час церковной службы. – «Благодарим тебя, господи, и за эту и за все твои милости…» Ах, извините, мистер Грант, это вам надлежит прочесть благодарственную молитву. И надо торопиться, а то ведь в здешних местах епископальную церковь почитаем только мы с Бенджаменом да еще Элизабет. Полуквакеров вроде Мармадьюка я не считаю, – на мой взгляд, они хуже иного еретика.
Священник покорно встал и с благочестивым видом прочел молитву, после чего все общество поспешило в церковь – или, точнее говоря, в «академию».
ГЛАВА X
Сзывая грешников к молитве,
Лился густой, протяжный звон.
Вальтер Скотт, «Дикий охотник»
Ричард и мосье Лекуа в сопровождении Бенджамена направились к «академии» напрямик по узкой, протоптанной в сугробах тропинке, а судья, его дочь, священник и майор предпочли кружной путь в санях по улицам поселка.
В небе плыла полная луна, и в ее серебристом сиянии сосновый лес на восточном склоне долины казался черной зубчатой стеной. Небо было ясным и прозрачным, каким в иных странах оно не бывает и в полдень. Звезды, усеявшие небосвод, мерцали, словно угли далекого гаснущего костра, не в силах соперничать с блеском ночного светила, чьи лучи словно обретали новую яркость, отражаясь от чистейшей белизны снегов, ровной пеленой укрывших замерзшее озеро и все окрестные поля.
Пока сани неторопливо скользили по главной улице поселка, Элизабет развлекалась тем, что читала вывески, украшавшие чуть ли не каждое крыльцо. Когда она уезжала, никто в поселке еще не занимался ремеслами, о которых оповещали эти вывески, да и многие фамилии были ей незнакомы. Самые дома, казалось, стали другими. Вон к тому добавили флигель, этот выкрасили в новый цвет, а вот тут на месте прежнего знакомца, который снесли, едва успев достроить, высилось совсем новое здание. И из всех этих домов торопливо выходили люди, направляясь к «академии», чтобы полюбоваться плодами совместных усилий Ричарда и Бенджамена.
Наглядевшись на дома, казавшиеся гораздо красивее обычного в ярком, но мягком свете луны, наша героиня в надежде заметить какого-нибудь знакомого обратила взор на пешеходов, которых они обгоняли. Но все они выглядели похожими друг на друга благодаря тяжелым шубам, длинным плащам, капорам и капюшонам, а кроме того, их заслоняли высокие сугробы, окаймлявшие узкие тропинки, проложенные вдоль домов. Раза два ей почудилось, что она узнает чью-то фигуру или походку, но этот человек тут же исчезал позади какой-нибудь из огромных поленниц, о которых мы уже упоминали выше. И только когда сани свернули с главной улицы в пересекавший ее под прямым углом проулок, который вел к «академии», Элизабет наконец увидела знакомое лицо и знакомый дом.
Дом этот стоял на углу самого оживленного перекрестка в поселке, к нему вела хорошо утоптанная дорожка, на столбе перед ним висела вывеска, жалобно скрипевшая, когда с озера налетал ветер, и нетрудно было догадаться, что здесь помещается гостиница с трактиром, который местные жители предпочитали всем остальным. Дом был одноэтажным, но большие слуховые окна, свежая краска, аккуратные ставни и огонь, весело пылавший в очаге, видневшемся за открытой дверью, придавали ему куда более уютный и солидный вид, чем у многих его соседей. Вывеска изображала всадника, вооруженного саблей и пистолетами; на его голове красовалась меховая шапка, а своего горячего скакуна он вздернул на дыбы. Все эти подробности нетрудно было рассмотреть в ярком лунном свете, и Элизабет сумела даже прочитать сделанную черной краской надпись, правда давно ей знакомую: «Храбрый драгун».
В ту минуту, когда сани поравнялись с дверью трактира, из нее вышли мужчина и женщина. Первый держался очень прямо, и походка выдавала в нем старого вояку; к тому же он сильно хромал, что усугубляло это впечатление. Его спутница, наоборот, шагала широко и быстро, словно совсем не заботясь о том, куда ступит ее нога. Луна озаряла ее толстую, красную, мужеподобную физиономию, чертам которой даже пышные оборки чепца не могли придать надлежащую женственность. Поверх чепца красовался черный шелковый капор, претендовавший на модный фасон. Он был сдвинут на затылок и нисколько не мешал своей хозяйке смотреть по сторонам. При взгляде на это лицо, освещенное встающей с востока луной, начинало казаться, что вы видите солнце, поднимающееся на западе. Дама эта решительной мужской походкой шла наперерез саням, и судья приказал тезке греческого царя придержать лошадей.
– С приездом вас, судья, добро пожаловать в поселок! – воскликнула женщина, и ее произношение сразу выдало в ней ирландку. – Все мы здесь рады вас видеть, а я больше всех. А мисс Лиззи-то как выросла! Совсем уже барышней стала! Эх, прислали бы к нам в поселок на постой полк, то-то бы по ней все офицеры сохли!.. Ай, да что же я это такое, бессовестная, говорю, когда колокол призывает нас к молитве! Вот так и господь нас к себе призовет, когда мы этого совсем ждать не будем… Добрый вечер, майор. Сварить вам сегодня горячего пуншика? Да вы небось у судьи будете праздновать сочельник, раз вы совсем недавно приехали.
– Здравствуйте, миссис Холлистер! – радостно отозвалась Элизабет. – Я всю дорогу высматривала знакомых, и вы первая, кто нам встретился. Ваш дом тоже остался совсем таким же, как прежде, а все остальные настолько переменились, что я их словно впервые вижу и догадываюсь, кто в них живет, только по их местоположению. И даже милая вывеска цела! Я ведь видела, как кузен Ричард писал ее. Вон и название вижу внизу, из-за которого вы тогда ссорились.
– Это вы про «Храброго драгуна» говорите? А как же его по-другому величать, коли такое у него было прозвище? Спросите хоть у моего мужа, капитана! Не видала я лучшего покупателя, да и из беды он всегда готов был выручить. А смерть за ним пришла без всякого предупреждения! Авось его грехи ему простились, потому как дело его было правое. Вот и его преподобие мистер Грант небось то же скажет. Ну, и когда сквайру Джонсу загорелось написать нам вывеску, я и подумала: пусть-ка он нам его лицо там нарисует, в память того, как он делил с нами радости и горе. Глаза, правда, не так чтоб очень уж большие вышли и не такие огненные, как у живого были, зато усы и шапка точь-в-точь настоящие… Да что же это я держу вас тут на холоде? Лучше уж завтра утром забегу к вам и поздороваюсь как следует. А теперь надо нам вспомнить, какой нынче день, и пойти в дом божий, чьи двери открыты для всех. Да благословит вас бог и да охранит он вас от зла!.. Так как же, сварить для вас нынче пуншику или нет?
На этот вопрос немец с важностью ответил утвердительно, и, после того как судья обменялся несколькими словами с супругом огненнолицей трактирщицы, сани снова тронулись в путь. Вскоре они остановились у дверей «академии», и все общество поспешило в длинный зал.
Мистер Джонс и два его спутника, которые предпочли кратчайшую дорогу, добрались туда за несколько минут до прибытия остальных. Но Ричард не торопился войти внутрь, чтобы насладиться восторженным изумлением жителей поселка; вместо этого он заложил руки в карманы шубы и стал прогуливаться перед входом в «академию» с видом человека, которому церковная служба не в новинку.
Люди проходили мимо него в здание, сохраняя серьезность, как и подобает тем, кто идет молиться, но в походке их была заметна торопливость, порожденная любопытством. Окрестные фермеры сперва старательно закутывали своих лошадей в синие и белые попоны и лишь потом отправлялись посмотреть убранство зала, о котором уже успели столько наслышаться. Ричард подходил к ним и осведомлялся о здоровье их семейств. Он очень хорошо знал их всех и, не ошибаясь, называл по имени каждого ребенка, а их ответы показывали, что он пользуется в этих местах всеобщей любовью.
Наконец один из жителей поселка остановился неподалеку от Ричарда и устремил пристальный взгляд на новое кирпичное здание, которое купалось в лунном свете, отбрасывая поперек снежного поля длинную черную тень. «Академия» выходила на пустырь, где предполагалось в дальнейшем устроить городскую площадь, и по ту его сторону поднималась новая, еще не законченная церковь святого Павла. Сооружение ее началось прошлым летом, и средства для ее постройки были собраны, как говорилось, по подписке, хотя на самом деле почти все деньги дал судья Темпл. Дело это было затеяно потому, что длинный зал «академии», по мнению большинства, мало подходил для богослужения, а кроме того, освящение новой церкви должно было наконец решительным образом показать, какая же разновидность протестантской религии берет в поселке верх. Все это вызывало большой интерес и волнение среди сектантов, хотя вслух почти не обсуждалось. Если бы судья Темпл открыто высказался в пользу того или иного вероисповедания, сомнения немедленно рассеялись бы, ибо никто не посмел бы с ним спорить, но он не захотел вмешиваться и наотрез отказался поддержать Ричарда, который уже успел тайно заверить главу местной епархии[33 - Е п а р х и я – церковная область, во главе которой стоит епископ.], что и новый храм и его прихожане с охотой войдут в лоно протестантской епископальной церкви. Но едва судья умыл руки, как мистеру Джонсу пришлось убедиться, что эти прихожане – весьма упрямые люди. Он начал с того, что попробовал уговорить их, учеными рассуждениями склонив к признанию его правоты. Его терпеливо слушали, ему не возражали, и, обойдя поселок, он решил, что добился своей цели. Считая, что железо надо ковать, пока оно горячо, Ричард поспешил объявить через газеты, что жителям поселка следует немедленно собраться и решить этот вопрос голосованием. На это собрание в «Храбром драгуне» не явилась, однако, ни одна живая душа, кроме него самого, и он провел пренеприятнейший вечер, тщетно пытаясь переспорить миссис Холлистер, которая утверждала, что наибольшее право на новую церковь имеют методисты (ее собственная секта). После этого Ричард сообразил, что радость его была преждевременна и что в открытую такого хитрого и осторожного противника ему не одолеть. Тогда он тоже надел личину, что ему, впрочем, не слишком удалось, и принялся добиваться своего исподволь.
Постройка была единодушно поручена мистеру Джонсу и Хайрему Дулитлу Не они ли вместе воздвигали «дворец», «академию» и тюрьму? Кому, кроме них, была бы по плечу подобная задача? С самого начала они разделили свои обязанности. Мистер Джонс должен был представить проект церкви, а мистер Дулитл – надзирать за строительством.
Ричард про себя решил воспользоваться таким преимуществом и во что бы то ни стало снабдить окна романскими арками. Это был бы значительный успех[34 - Методисты и другие сектанты считали, что «дом божий» не должен иметь никаких украшений.]. Церковь строилась из кирпича, и поэтому он смог скрывать свои коварные намерения до последней минуты, пока не настало время изготовлять рамы. Тут уж пришлось действовать напрямик. Он сообщил Хайрему о своем желании с большой осторожностью и, умалчивая о подлинной сути своего замысла, только горячо расхваливал красоту подобных окон. Хайрем терпеливо выслушал его и ничего не возразил, но Ричард так и не понял, какого, собственно, мнения придерживается его помощник в этом важнейшем вопросе.
