скачать книгу бесплатно
– Морально готовилась несколько лет, а теперь вот решилась. А ты едешь в Лондон?
– Еду, но у нас проблема, нам синхронист до зарезу нужен. Есть одна девочка, но без сменщицы никак. Вот я и решила тебя спросить, может, выручишь?
Ну, ребята, вы даете! Синхронист!.. Я, конечно, готова помогать, но попросить меня поработать синхронистом на международной конференции?! Проехали, на этой горушке мы уже были! Следующая станция – Эверест. Пошла готовиться к очередному занятию с Анатолием. Строгий, зараза, все наизусть будет спрашивать.
Мусечка
Меня вообще-то Маргаритой зовут, но сынишка мой в детстве «р» не выговаривал, называл меня мамусечкой. А когда постарше стал, сократил до Мусечки. Так и прижилось в семье мое новое имя. Правда, на работе меня всегда звали только Маргаритой Андреевной. Я же финансовым директором была, важной персоной!
Удивительное дело: всегда математика была слабым местом, из троек не вылезала, а карьеру сделала именно в финансах. Меня родители уговорили в финансовый университет поступать, я сопротивлялась жутко, но они меня все-таки уломали. На жалость давили: «мы-де уже не молодые, содержать тебя не сможем, если что».
С самого раннего детства я играла только в школу. Рассажу, бывало, всех своих кукол, мишек, заек на полу, и давай им читать. А потом к доске вызывала, пересказывать заставляла. Я так все детские книжки перечитала, все стишата выучила. Когда в первый класс пошла, мне и учиться-то было скучно, я всю программу со своими «учениками» к тому времени благополучно прошла. Мы и письменные задания с ними делали. Мама накупит мне тетрадей, а я их нарежу на маленькие квадратики, соединю скрепочкой – вот и готовы маленькие тетрадочки для моих подопечных! Попадало мне за это не раз, но я продолжала «учительствовать».
Мама у меня строгая была! Если сказала: «Это надо сделать!» – все, даже не обсуждалось. Ее и папа боялся. Она все уроки у меня проверяла, заставляла книжки читать дополнительные, не по программе. Очень переживала, если оказывалось, что я вдруг что-то из классики не читала. Была убеждена, что образованный человек должен быть начитанным. Диктантами меня мучила, добивалась стопроцентной грамотности.
А папа мой все время пропадал на работе. Я и помню-то его плохо, он как-то тенью прошел через мое детство. Мама – да, властная женщина была, а папа… Он очень конкретный был. Если что-то не так – рявкал, и все сразу замолкали. И в следующий раз мы с сестрой уже крепко задумывались, прежде чем что-то натворить. Наверное, с тех пор у меня такая мгновенная реакция: скажут «Нагнись!» – и я тут же нагибаюсь без лишних вопросов. Мне это потом в жизни пригодилось не раз.
Я отрывалась только в школе. Во всех кружках занималась, на олимпиаду по русскому ездила – мамины уроки не прошли даром. Учителя меня любили, я послушная была, все выполняла, что просили.
…Мое благоговение перед профессией испарилось за один день: я увидела учительницу по русскому и литературе в нашем гастрономе. Она около кассы стояла, деньги в кошельке пересчитывала. Вздохнула и выложила половину продуктов из корзины, взяла только молоко, хлеб и бутылку подсолнечного масла. Мне так жалко ее стало, до слез! С тех пор, сидя на ее уроках, я никак не могла отделаться от этого щемящего чувства. Со страстью к преподаванию было покончено навсегда.
Учиться в финансовом университете поначалу было скучновато, но дома я помалкивала, не хотелось родителей расстраивать. Старалась обходиться без троек. А на последних курсах вошла во вкус, да и в целом как-то поинтереснее стало. Мне особенно нравились занятия, на которые известные люди из бизнеса приходили, из Союза промышленников и предпринимателей, из Центробанка… У нас даже сам Прохоров пару раз выступал, он тоже наш университет окончил. Несколько семинаров бывший министр финансов Егоров провел. Вот уж мы завалили его вопросами, он, бедный, никак домой уйти не мог! Зато явка на его занятиях была стопроцентная.
Карьеру я делать не собиралась, как-то само все сложилось. Походив пару месяцев по собеседованиям, попала в хорошую компанию. Делала все, что полагалось, с начальством не спорила, старалась всегда быть рядом, помогать. Переработки не подсчитывала, как некоторые. У нас сверхурочные лишь частично оплачивались. Проработала несколько лет не поднимая головы, с небольшим перерывом на декрет.
Потом меня перевели в другой отдел. И вот там мне крупно повезло с начальником. Такой классный дядька! Я за ним готова была хоть на край света. Никогда не повышал голоса, но требовательный, спуска нам не давал. Сколько раз приходилось оставаться до ночи, приезжать в выходные! И никто не жаловался. Надо – значит, надо. Он и сам с нами сидел, так что все было по-честному.
Он столько мне дал в плане профессии, что я ему по гроб жизни буду благодарна. Ничего не утаивал, всеми секретами делился, поддерживал меня, когда на второе высшее пошла учиться. Правда, работать приходилось еще больше – я за операции с зарубежными филиалами отвечала, их никому перепоручить было нельзя. И домой не возьмешь – строго запрещено.
Когда он развелся, мы его всем отделом жалели. Поговаривали, что жена не выдержала такого напряженного ритма, забрала детей и послала его открытым текстом. Он даже пить начал, и наш старший вице-президент вызывал его пару раз «на ковер». О чем уж они там говорили, никто не знает, но пить начальник перестал. Правда, сильно замкнулся, и отношения наши стали прохладнее. После этой истории он часто говорил мне: «Маргарита, иди домой, брось ты все это! Тебя же сын ждет!» Мне, конечно, приятно было, что кто-то обо мне заботится, но уйти пораньше никак не получалось: после того, как начальник впал в депрессию, работы прибавилось.
А сын у меня замечательный! Правда, я его с годика толком и не видела. Все с нянями или с бабушками. До сих пор себе простить не могу, что выскочила тогда из декрета, оставив его, еще молочного, на чужих людей. Первое время я бегала каждые полтора часа в туалет сцеживаться, но через месяц поняла, что при моей работе быть кормящей матерью нереально. Да и начальство недовольно ворчало, когда я ровно в шесть часов, суетливо запихивая молокоотсос и бутылочки в огромную сумку, побросав всю недоделанную работу, неслась домой.
Я ему песенки, сказки, смешные истории на магнитофон записывала, чтобы хоть голос мой слышал, не забывал. Няня рассказывала, что он все песенки за мной повторял, просил прокручивать по нескольку раз. А песенку про мамонтенка сам выучил и записал мне на телефон. Я все время плакала, когда слышала его тоненький голосок, старательно выводящий:
Пусть мама услышит, пусть мама придет!
Пусть мама меня непременно найдет.
Ведь так не бывает на свете,
Чтоб были потеряны дети.
Когда стал постарше, брала его несколько раз на работу. Ему так нравилось, что мама – директор! Он так мне и сказал: «А я думал, что директорами только дяденьки бывают!» Сидел за моим столом, важный такой, писал на отрывных бумажках распоряжения и разносил по сотрудникам. Подойдет к столу, прикрепит стикер – и молча назад, дальше свои каляки-маляки писать. Все меня мучил, кто чем занимается, кто старший, кто младший, кто кому подчиняется – все ему было интересно. А потом наскучило: сказал, что лучше будет дома меня дожидаться. Очень переживал, что я прихожу поздно, уставшая.
– Мама, ты почему ты так много работаешь?
– Сыночек, а кто же будет деньги зарабатывать?
– А тебе не нужно больше работать. Я клад нашел! У нас теперь есть деньги, оставайся со мной дома!
Принес мисочку с мелочью, в которую няня сдачу складывала, и торжественно мне вручил. Меня как током пронзило! Что же я делаю, какая же я мать…
С тех пор что-то во мне надломилось, на работу стала ходить через силу. Ничего уже не хотелось достигать, ничего доказывать. Хотелось побыстрее закончить все дела, сыночка своего побыстрее увидеть. Я даже от служебной машины отказалась, чтобы в пробках не торчать. На метро за полчаса доезжала, к семи уже дома была.
Однажды он серьезно заболел. Я долго колебалась, думала: остаться дома или идти на работу? Сама-то на больничном ни разу не была, с температурой, с болью всегда шла в офис. А тут что-то толкнуло меня. «Мать ты, или волчица какая?!» – спросила я себя. И осталась. Как же он обрадовался! «Как хорошо, что я заболел!» А то! В школу идти не надо, можно целый день в постели валяться, телевизор смотреть.
И серьезно так добавляет: «Ты хоть отдохнешь!»
Когда я уволилась, то долго сидела дома. Сын переживал, все спрашивал, когда я на работу выйду. Когда сказала, что не хочу больше работать, как раньше, не хочу видеть его только спящим, стал вместе со мной варианты придумывать. Спросил как-то раз: «Мусечка, а ты певицей работать можешь? А вдруг у тебя получится певицей? Они же могут и дома петь!»
Родители мои до сих пор не знают, что я из компании ушла. Мне не хочется их расстраивать. Они мной гордятся, считают, что я сделала блестящую карьеру. Перед друзьями хвалятся, визитки мои раздают. Сбылась мамина мечта: дочь себя обеспечивает, не сидит у них на шее. Я и сама приветствую самостоятельность, хотя и было мне стыдно однажды: когда поняла, что зарабатываю больше папы. Я долго не могла это принять: он вон какой, большой начальник, всю жизнь проработал в своем институте, фактически создал его, лицензировал; приглашал лучших специалистов со всего СНГ, отвоевывал здание у каких-то нуворишей, которые решили его переделать под автосалон. А тут я – такая никакая, молодая карьеристка…
Сейчас, конечно, стало сложнее. С деньгами после ухода на вольные хлеба туговато, приходится экономить. Но все равно к ним за помощью никогда не пойду.
Прорвемся!
– Мусечка, а ты книжки для детей пиши! Ты же мне всегда такие интересные истории рассказывала. Или на детское радио иди работать. Помнишь, мы с тобой передачу про веселый русский язык слушали? Ты все ответы угадала, ты же у меня почти как учительница, все правила знаешь! А когда ребята мне домой звонят, они говорят, что у тебя такой голос! Заслушаешься!
– Странно, сынок… Знаешь, то же самое мне сказал один человек в метро пару дней назад. Даже визитку свою сунул.
Белый прямоугольничек затерялся между проездным, салфетками и мятными леденцами. Странно, что я не выбросила его вместе со всем этим мусором. Визитка была простенькой и лаконичной: «Радиостанция «Фан-ФМ», Андрей Ветров, генеральный директор».
Наталья
«Вы просите нарисовать мою любимую фигуру? Это однозначно будет пирамида. Вот основание: моя семья. Мои ценности, жизненные установки. В нашей семье все амбициозные. Примером для меня долгое время был старший брат. Если он что-то делал, мне тоже обязательно надо было попробовать. Боялась от него отстать, оказаться хуже. А потом втягивалась, делала уже для себя. Мне вообще нравится все неосвоенное. До сих пор мучаю себя и других.
Родители наши классные, всегда нас с братом поддерживали. Никогда не давили, своего мнения не навязывали. Просто показывали своим примером, что важно, что ценно, что настоящее, а что так, однодневка. Папа доказал нам, что всего в жизни можно добиться, если есть цель. Нет ничего невозможного. Главное – верить и делать. Он был безумно добрый, коммуникабельный, людей любил.
В нашей семье все время кого-то спасали. Наверное, поэтому и я такая выросла, мне надо непременно кому-то помогать, учить, лечить, вести за руку. Вот эти семейные ценности и поддерживают меня по жизни.
Пирамида – это мой путь наверх, к успеху. Причем чем выше поднимаешься, тем больше и дальше видишь вокруг себя. Порой кажется: вот дойду до той площадки, а там настоящая жизнь! Добираешься, оглядываешься по сторонам, прислушиваешься к себе – да ничего особенного. Вроде и несложно было. А если еще выше? Идешь дальше, в азарт входишь – смогу? не смогу? Смогла, получилось – и снова оценка. Круто! Рядом с тобой уже не так много народу, многие на полпути свернули, а ты – нет, ты до конца дошла. Впрочем, это только в первую секунду кажется, что до конца, а ведь еще не предел, настоящая-то вершина за облаками скрыта!
Я все время стараюсь не просто сравнивать себя с другими, а ориентироваться на глобальные достижения. Смотрю вокруг, кто чего добился, потом – на себя. Что-то я давно все на том же уровне копошусь. Непорядок, вперед!
Однажды я побывала на заграничном тренинге по личностному росту. Кучу денег стоил, но запись при этом – на несколько лет вперед, еле в группу втиснулась. В первый день все рассказывали друг другу истории про преодоление. Я почему-то парня одного запомнила. Он с друзьями на Килиманджаро поднимался. Сначала-то весело было, но чем выше, тем тяжелее. Когда уже полпути прошли, он сломался. «Сижу, – говорит, – на своем рюкзаке и ругаю себя: чего я поперся? А за компанию, для куража! Друзья позвали, и я туда же. А оно мне надо? Неужели для куража надо было именно туда подниматься?!» В общем, он дошел до конца, но уже на силе воли, кайфа никакого не было, злость одна. Даже на вершине фотографироваться отказался, хотел побыстрее к цивилизации вернуться, чтобы первым же рейсом домой, в Москву. Ломало его потом несколько месяцев, поэтому и на тренинг приехал, решил разобраться в себе.
Я часто вспоминала этого парнишку, когда поднималась на свой карьерный Эверест. А ведь он был прав: чем выше поднимаешься, тем меньше восторгов, тем больше сожаления, что ли. Слишком многое по пути теряешь. Здоровье, личное время. Не то что друзей – единомышленников совсем мало остается! Наверное, со стороны я сама такая же. Не знаю. Например, звонят мне школьные друзья, зовут в баре посидеть. А когда?! Меня же в Москве почти не бывает, я все по командировкам мотаюсь. Подружки зовут в кафе – поболтать, о мужиках посплетничать. А время где на это взять? Вот это «давай просто посидим» меня с юности бесит, у меня никогда на безделье времени не было.
Если они позвонят и скажут: «Нужен спасатель, срочно, важно, жизненно необходимо!», тогда я, конечно, в первых рядах. Мне надо серьезным делом заниматься, что-то конкретное делать, чтобы результат был виден. Здесь мне равных нет. Для меня «невозможно» не существует. Оно меня заводит – никто не может, а я сделаю!
Пирамида мне нравится еще и потому, что она бесконечна. Строить можно вверх, сколько хочешь. Вот я, например, сейчас в новое направление хочу вкладываться. Людей обучать, преподавать. Может быть, обучающий центр для молодежи создать. Ребята сейчас совсем другие, так бурно радуются, когда что-то получается… У меня такого восторга давно нет. Я знаю, что могу, уверенность есть, а эмоций особых нет.
Зато наблюдать за ними – одно удовольствие. Я от них заряжаюсь, напитываюсь свежей энергией.
Мне нужно движение, мне нравится, когда люди невообразимые вещи делают. Я поэтому и люблю смотреть соревнования по спортивной гимнастике – такие трюки нереальные, и с такой легкостью, как будто на них сила земного притяжения совсем не действует. Аж дух захватывает. И цирк люблю, особенно когда воздушные гимнасты выступают. Вот уж где постоянное преодоление, причем на грани – чуть оступился, и все… Я понимаю, сколько на это труда положено, но вот так, с улыбкой, с радостью – высший пилотаж!
А вершина… Сложно это. С одной стороны, для меня важно быть первой, делать что-то такое, что другим не под силу. А с другой… Мне нужно, чтобы жизнь кипела вокруг. Тишина и пустое пространство – это не мое. Мне нравится, когда все бурлит! Путешествия люблю, аэропорты, магазины, большие торговые центры. Главное, чтобы жизнь била ключом. Если бы можно было подниматься и спускаться, когда нужно подзарядиться… Самолеты же взлетают и приземляются, а потом снова – в небо…
Интересно, видны ли из космоса египетские пирамиды? Надо бы погуглить, когда время будет».
Анастасия
Я люблю ездить в Питер в командировки. И обязательно остаюсь на выходные. Конечно, не всегда мои любимые спектакли выпадают именно на уикенд, но за последние 20 лет я не пропустила ни одной премьеры в Мариинке. Театр – это последняя ниточка, которая связывает меня с тем чудесным временем, когда я танцевала, участвовала в конкурсах, изучала историю балета и была абсолютно счастлива. Счастлива, несмотря на муштру, на выправление осанки с помощью железной линейки, на стертые до кровавых мозолей ноги, на постоянное ощущение озноба, холод в классах и питерскую сырость. Счастлива так, как уже не буду никогда в жизни.
Странно, я часто размышляла: почему там, в холодном и промозглом Питере, мне было так хорошо? Жили очень скромно, родители вечно на работе, я на попечении бабушек и дедушек. У меня кроме школьного платья и балетной формы и вещей-то особо не было. Но знала я что-то такое, что заставляло забыть про все, не относящееся к балету. Это состояние, когда ты, погруженная в свое любимое занятие, находишься будто бы не здесь, хотя все видишь и слышишь. Знаете, как бывает: начинаешь есть что-то сладкое, думаешь взять только один кусочек, а спохватываешься – упс, коробка пуста. Или как на коньках в морозный январский день – пока катаешься, холода не чувствуешь, шубейка нараспашку, шарф в карман. Стоит остановиться – ужас как холодно, аж зубы ломит! А до этого и не замечала вовсе…
Вот в таком состоянии я и пребывала до 16 лет, пока не поломалась вся. Врачи только руками разводили – нетипичная травма, какой-то уникальный случай. Ну, ноги-руки ломали, сотрясение там, вывихи – это почти нормально. Но здесь…
Самое смешное, что я даже не помню, как все случилось. Все произошло как раз во время одного из таких случаев, когда я снова «улетела». Раньше все как-то обходилось, я благополучно «приземлялась», а в тот раз, видимо, что-то с навигацией случилось…
Когда поняла, что танцевать в классическом балете больше не смогу, впала в отчаяние. Это сейчас современный балет в фаворе, а тогда… А ведь могла бы продолжать играть в модерновых постановках, вон их сейчас сколько! Кто сейчас только не танцует, после таких операций люди на сцену возвращаются! Но, видно, не судьба.
Решила стать искусствоведом. В училище мы искусство балета очень подробно изучали, мне и самой нравилось. Все свободное время в библиотеке просиживала, всю русскую балетную школу знала по именам, все постановки, любой костюм могла по памяти воспроизвести. Думала, родители поддержат, но они восприняли мое желание в штыки. «Несерьезная профессия».
Серьезной, по их мнению, оказалась профессия врача. Я окончила мед, даже в аспирантуру поступила. Но муж решил эмигрировать в Америку, а я отказалась. Все мои родственники на дыбы встали, какая уж тут Америка. Несмотря на то, что бабушка и оба дедушки в тридцать седьмом пострадали, они были такие русские, настоящие. Голубая кровь… Это их качество в семье всегда подчеркивалось, хотя в детстве я не понимала, о чем речь. Становясь старше, все чаще и чаще слышала: «Нет, не стоит этого делать. В нашей семье так не принято».
Когда я осталась одна с маленьким ребенком на руках, мне стало страшно. Что делать? Как на аспирантскую стипендию прожить? Жаловаться и на ум не приходило, нужно было идти дальше с высоко поднятой головой и прямой спиной – спасибо железной линейке и бабушке Соне, аристократке с лагерным прошлым. Именно ее я благодарила по два раза в день, когда мне удалось быстро найти работу во французской косметической компании. Ведь именно бабушка таскала меня к Изольде Карловне на французский три раза в неделю – в дождь, снег, невыспавшуюся, голодную. Я ненавидела этот французский, который мне казался жеманным, ненастоящим. Я плакала каждый день, просила разрешить мне прекратить занятия, но мама, подстрекаемая бабушкой, стояла на своем. Господи, пусть земля моей бабулечке будет пухом! Только благодаря ее упорству я выучила язык так, что французы на собеседовании просто выпали в осадок. Они никак не могли поверить, что я никогда не была во Франции, не разговаривала с настоящими французами, а язык выучила в России, по старым дореволюционным книжкам из закромов Изольды Карловны. Начальники восторгались, хотя посмеивались над моим правильным книжным языком – современный сленг был для меня наречием племени мумба-юмба. Ничего, его, как оказалось, было выучить гораздо проще.
«Ты сделала хорошую карьеру, горжусь тобой!»
Утро моего сорокового дня рождения началось с обычного ритуала. Я стояла перед зеркалом и говорила-говорила себе приятные слова. Пару лет назад прочитала в книжке, что нужно ежедневно в течение пяти минут по утрам хвалить себя, восторгаться, умиляться и радоваться успехам. Тогда весь день пройдет с соответствующим настроением. Попробовала, действует. И правда, целый день на эндорфинах.
Празднование получилось шумное, веселое, несмотря на предрассудки и предостережения подруг. Было много тостов, в основном за мои достижения, за мою творческую натуру, за прекрасного сына, которого воспитала «несмотря на». Наверное, мне, действительно было чем порадовать себя и близких. Жизнь удалась. Я руководитель в известной косметической компании, сын вырос, живу в том районе, о котором мечтала с момента переезда из Питера, каждый год отдыхаю в разных экзотических уголках планеты, масса знакомых в разных странах… Чего грустить, все хорошо! Опять же, спасибо бабушке, которая учила: «Хочешь стать несчастным, начни сравнивать». Вот я и не сравниваю, наслаждаюсь тем, что заработала сама.
* * *
Перед окошечком кассы скопилось огромное количество людей.
– Так будет спектакль или нет?
– Нет, говорят, солистка получила травму на репетиции, увезли в больницу.
– А что с билетами, сдавать?
– Можете оставить себе на память, вдруг не оправится после лечения? Через несколько лет продадите как раритет – билет с последнего, несостоявшегося спектакля Самой!
* * *
Я бесцельно шаталась по центру, обходя знакомые с детства улочки и подворотни. Я знала Питер как свои пять пальцев. Он часто снился мне в беспокойных снах, когда 15 лет назад мне пришлось переехать в Москву.
Снова и снова, в реальности и во сне я возвращаюсь сюда, как преступник на место преступления. Что я ищу? Что-то пытаюсь понять о том, что упустила давно, много лет назад…
Вспомнила недавнюю встречу с подругой детства, которая сразу же после перестройки уехала в Испанию. Мы с ней в балетную школу ходили, но потом ее отдали в испанский лицей, и наши пути разошлись.
В Питере она успела окончить психологический факультет, но поработать по специальности ей не пришлось. Быстро выскочила замуж, родила троих детей. Периодически рвалась на работу, но найти что-то приличное на неполный день было не очень просто. Предлагали работать на телефоне доверия для жертв сексуального насилия, но платили копейки. Это было скорее волонтерством, чем способом зарабатывания денег.
Пробовала работать в частном порядке, какое-то время получалось, но клиенты на длительную терапию не соглашались, а на разовых консультациях далеко не уедешь. В последние несколько лет она трудилась в туристической компании, встречала и провожала русских отдыхающих в аэропорту. Немного переводила на встречах по покупке недвижимости, оформляла документы на гражданство. На жизнь хватало. Меня поражало другое: каждый раз, знакомясь с новыми людьми, она неизменно повторяла: «Ольга, психолог». Даже в социальных сетях, через которые я ее и нашла после длительного перерыва, она значилась как психолог.
Почему-то вспомнила папу. Он у меня директор завода. Когда я в медицинский поступала, полностью поддерживал. Говорил, что это хорошо, ремесло в руках будет на все случаи жизни. А сейчас, когда я сама руководителем стала, как и он, поддерживать перестал. Говорит, что все это несерьезно, сплошное купи-продай. Все время надо мной подтрунивает: «Чего ты маешься, какие у тебя проблемы? Чем ты занимаешься? Косметику продаешь? А, не продаешь, запускаешь! В космос, что ли? А профессия-то как называется? Врач-запускатель тюбиков с кремами?» Как это меня злит! Невозможно достучаться, невозможно объяснить, что сейчас другое время, все изменилось, появились новые услуги, новые профессии. Я – не просто руководитель, а топ-менеджер в европейской компании. А он свое: «Коробейник высшего звена».
Когда увидел у меня на стене диплом «За смелость и мужество», даже рассердился:
– В чем смелость помадой торговать?! Вот бабушки твои вас с сестрой крестить втихаря в церковь таскали, не побоялись, что снова всю семью посадят. А ведь столько при Сталине нахлебались, врагу не пожелаешь. А когда мать в школу вызывали, сами грудью встали на вашу защиту. Весь удар на себя взяли, чтобы мать и меня, партийных, не подставлять.
– У них другие ценности были…
– Ценности всегда одни! Это людишки обмельчали, с ума посходили. Женщины как мужики, на стенах дипломы о мужестве развешивают, мужики помадой и кремами торгуют, как твой любимый начальничек, хахаль последний. Тьфу…
– Папа, не трогай его. Он честно работает, никому плохого не делает!
– Вот именно, а что хорошего-то? Что в памяти останется? Как вас потомки-то вспоминать будут – «мама, мужественный запускатель», «начальник, топ-поп-шмоп-менеджер по тюбикам и баночкам»?
После этого разговора мы с папой долго не общались, я даже на день рождения его не позвала. Не хотела, чтобы он мне настроение портил своим кислым видом и едкими шуточками. Перед отъездом нужно будет заскочить, помириться. Все-таки на два года уезжаю, неизвестно, когда еще увидимся. Как я ждала эту стажировку в Париже! Столько собеседований прошла, аттестаций, работу с корпоративным коучем. Думала, что уже не прорвусь, молодежи сейчас столько в компании появилось. Сама же и выращивала, дура бескорыстная. Все-таки мою кандидатуру одобрили. Должность, правда, с понижением. Да и направление не ахти, но с чего-то надо начинать.
Если получится по-быстрому обустроиться, успею еще на «Серенаду» Джорджа Баланчина попасть в Палас Гарнье. Я, правда, в Мариинке уже видела, они три года назад в Питер приезжали. Но в Париже – другая атмосфера. Пусть это будет мой подарок себе на новое назначение. Надеюсь, билеты еще есть…
Шахматная королева
Ежегодное собрание традиционно проводилось в двадцатых числах января. Рождество уже отметили, Новый год отгуляли, даже Старым Новым годом (вечной загадкой для иностранцев) залакировали. Так что к третьей неделе все были в сборе. Началось традиционно тошно: сначала подведение итогов прошлого года – по отделам, по компании в целом; планы на следующую пятилетку, новые назначения, информация из штаб-квартиры и прочее. А вечером – гала-динер, на который идти ужасно не хотелось. В компании работала почти тысяча человек, больше половины из которых я в глаза не видела. Своих-то, из отдела, который к началу года разросся почти до 200 сотрудников, знала больше по фамилиям.
Настроение портил давний затяжной конфликт с финансовым директором. Кто бы мог подумать, что мы, хорошие друзья и единомышленники, в один день сойдемся на узкой тропинке. После объединения с «Фриц унд Шнайдер ГмбХ» все как-то враз пошло не так. Мое новое назначение, новые люди, новые правила игры… Запахло большими деньгами, здесь уж было не до дружбы. Я не хотела отдавать территорию, он перекрыл доступ к дистрибуции. Надо отдать ему должное, он неоднократно предлагал «договориться по-хорошему», но я, выпускница европейской бизнес-школы, пыталась строить бизнес честно.
Мы бились не на жизнь, а на смерть. Первое время был азарт – кто кого. Вскоре стало понятно, что обе стороны ничего не выигрывают, страдает компания. Но сдаваться никто не хотел. У каждого из нас была своя ахиллесова пята: у меня – безупречная репутация менеджера европейской компании, у него – деньги. Поэтому отступать было некуда. Сил, правда, уже почти не осталось. Я попала в больницу с острым панкреатитом, он страдал от гипертонии. Я глотала пригоршнями ферменты, он, пулей вылетая из офиса в 18.00, в ближайшем баре успокаивался коньячком.
– Дорогуша, ты платье на вечер приготовила?
– Платье? Это обязательно?
– Ты что, информационное письмо не читала? В этот раз у нас шахматная вечеринка. Все дамы должны быть либо в белом, либо в черном.
Слащавый голос Анны Ванны, нашей эйчарши, застал меня врасплох. Я вообще планировала улизнуть сразу же после общего собрания. Ни на какой гала-динер я не собиралась, тем более в «шахматном» платье.
– А это обязательно? Я что-то неважно себя чувствую, не знаю, пойду ли…
– Ты что, с ума сошла?! Доктор Вагнер тебе этого не простит! Все руководители отделов должны быть обязательно. А ты – особенно.
– В компании пять отделов, почему я – «особенно»?!
– Не понимаешь или прикидываешься? Твой отдел на отдельном счету у штаб-квартиры, забыла? Вам столько денег на развитие выделили, все теперь ждут, какая будет отдача. Вы же – будущее компании, все ждут лонча нового препарата!
Черт бы его побрал, этот препарат! Вся компания носится с этим ксантофаном, ожидая, что получится новый бестселлер. К несчастью, работу над продуктом поручили моему отделу, что сильно осложнило и так непростую после слияния ситуацию. Я, как челнок, летала в Европу на различные совещания, где обсуждали программу запуска препарата на рынок. Все мои попытки объяснить, что у нас в России совершенно другая система здравоохранения, нет достаточного государственного финансирования, чудовищная коррупция и полный бардак с распределением бесплатных препаратов вообще, тонули в бравурных речах начальников всех видов и сортов. Все пребывали в какой-то эйфории, не желая видеть реальные факты. Через какое-то время я поняла, что объяснять бесполезно, стала просто манкировать эти сходки. Отправляла своих подчиненных, ссылаясь на бешеную занятость и активность в регионах.
А в Москве пыталась отбиваться от наездов финансового, который, почуяв большие деньги, загорелся забрать ксантофан из моего отдела. Он уже дырку в голове доктора Вагнера пробил, доказывая ему, что такой важный продукт нельзя отдавать в неопытные руки. Мои, то бишь. Считая себя профи в делах государственных закупок, он всегда посмеивался над моей учебой в бизнес-школе и той активностью, которую мы развивали в работе с клиентами. Как-то за обедом он спросил мимоходом, чему меня научили умные европейские профессора. Я, как наивная отличница на отчетно-показательном уроке, стала с жаром делиться своими впечатлениями. Послушав пять минут, продолжая прихлебывать суп, перемешивая слова с кусками бородинского хлеба, он коротко бросил:
– Деточка, выбрось свой диплом в помойку и запомни только одно слово, которое тебе понадобится в работе: откат.
Остаток обеда прошел в полной тишине. Больше мы за одним столом не встречались.
До гала-динера оставалось два часа, переодеваться было некогда. До дома точно не доеду – пятница, вечер. Ближайшим магазином был Павловский пассаж. В обычный день я бы туда не пошла ни под каким предлогом. Удивительно, что он все еще работал. – цены там были такие, что покупатели приходили как в музей, просто поглазеть на витрины. Помнится, лет десять назад я покупала там перчатки. Девчонки-продавщицы так старались, так меня обхаживали – неудобно было уходить без покупки. Пришлось разориться на кругленькую сумму, за которую в любом итальянском магазине можно было купить и шапочку, и шарфик, и на мороженое еще осталось бы. Блин, это наше неистребимое большевистское чувство неловкости – «для меня что-то сделали, теперь неудобно отказаться».
Перебрав несколько платьев, поняла, что ничего подходящего нет. А времени в обрез.
