скачать книгу бесплатно
Роковое счастье
Виталий Ефимович Кулик
Конец XIX – начало XX века. Глухой уголок белорусского Полесья. Юную деревенскую девушку Олесю бог одаривает красотой и смышлёностью. Но быть красивой не значит быть счастливой. Недолгое принудительное замужество со старым мельником, обман, безнадёжная любовь – беды и грехи липнут как смола. Оказавшись в городе, Олеся с ужасом замечает, что в моменты опасности с ней происходят невероятные преображения, наделяющие её звериными способностями! И вскоре она убивает… Можно ли красавице взнуздать судьбу, запрыгнуть ей на спину и, словно коня на скаку, развернуть к лучшей доле? Можно! Вот только чтоб не эта проклятая беременность от старого мельника, оказавшегося… волколаком!
Виталий Кулик
Роковое счастье
Глава 1
Супруги Сакульские заметно нервничали у себя дома. Особенно злилась женщина – представительница прекрасной половины человечества.
Резкие и грубоватые черты лица делали эту «прекрасную» представительницу, мягко говоря, далеко не прекрасной и на вид заметно прибавляли лет. Многих её более привлекательных ровесниц иногда ещё можно было принять за девиц, а эту тридцатилетнюю женщину язык так и чесался назвать бабой. Ну, что есть, то есть, вся в отца пошла – из внешности забрала всё самое грубое. Не повезло! Тут уж чем бог обделил, того не купишь и не украдёшь. Зато за хитростью при божьей делёжке эта женщина наверняка влезла без очереди поперёд многих.
– Совсем сдурел старый. Сколько времени молчал и вдруг нате вам – наследника подавай… – раздражённо ворчала она. – Это ж ударила прихоть в голову: не будет внука – не будет и наследства. Вот дуралей старый!
– Ну так взяла бы да и родила, – вяло огрызнулся холёный мужчина с появившейся проседью на висках.
– Мне что, по кабакам ходить да просить, чтоб за вас кто-нибудь постарался?!
– Хамка, – беззлобно промолвил мужчина. – За пять лет можно было кучу детей нарожать. Но тебе, видимо, и этого не дано.
Женщина нервно фыркнула, но язык прикусила.
Мужчина некоторое время сидел в крайней озабоченности, ворочая в голове неподъёмные мысли, а затем мрачно промолвил:
– Это будет величайшей глупостью, если он и в самом деле пожертвует всё церкви и приютам…
– Для нас – да, глупость. А он думает, что таким поступком прикупит себе место в раю.
– Вот я и говорю: чертовски глупо. Место можно на погосте прикупить, а не в раю. Да и не молчал он о наследниках… Ещё перед свадьбой я услышал два его условия. И это было первым и главным. Потом намекал иногда…
– Мне он ни разу не говорил о каких-то условиях.
– Ты – дочь, с тобой и без условий всё ясно.
Ворчливо забулькала вода в самоваре. Открыв краник, женщина задумчиво ждала, когда наполнится чашка. Налив чаю, она поставила чашку перед собой, но потом, поразмыслив, как будто нехотя подала её мужчине.
В отличие от женщины, его выправка, манеры и весьма привлекательные благородные черты лица говорили о явно знатном происхождении. Однако опытный взгляд отметил бы, что эта породистость, похоже, не спасала своего обладателя от финансовых затруднений.
– Пора бы и служку завести, – поставив чашку, тихо сказала женщина.
Эти слова мужчина пропустил мимо ушей. Сейчас было не до того.
– Нет… он не должен так поступить, – мрачно, как будто самому себе, повторял мужчина.
– Вы, Лёшенька, ещё не знаете моего отца, – тихо ответила женщина. – Федьку-то он без всяких колебаний лишил наследства, хотя… и поделом ему.
– Я сколько раз просил тебя, не называть меня Лёшенькой, – прошипел мужчина. – Я не чета тебе, да и вообще всей вашей торгашеской семье. Я – потомственный шляхтич.
Женщина иронично взглянула на мужчину и с ухмылкой согласилась.
– Ну да, конечно. Шляхтич… без гроша за душой.
Хотя едкое замечание и укололо самолюбие мужчины, но промолчал он. Лишь желваки напряглись и в отведённом в сторону взгляде глаза недобро прищурились. «Сколько можно терпеть эти напоминания?! Может, зря я с ними связался?» – подумал мужчина, и воспоминания назойливо застучали в дверь памяти. А память, отворив эту дверь, с охотой выхватывала события прошедших лет и бесцеремонно тащила их в голову…
Да, Лех Сакульский был потомственным шляхтичем, лет десять назад унаследовавшим хороший маёнток и небольшой винокуренный завод. Но, будучи молодым и неопытным хозяином, он довольно скоро привёл всё в упадок. Немалую роль в этом сыграла его страсть к картам и женщинам, а вот насчёт выпивки, то тут Лешеку надо отдать должное, потому как меру он знал всегда. Как и следовало ожидать, шляхтич Сакульский вскоре остался без винокуренного завода, а ещё через некоторое время и маёнток с землями ушёл с молотка.
К тридцати годам Лешек Сакульский, кроме шляхетского титула, огромного долга и заносчивого высокомерия, почти ничего не имел. Вот тогда-то во вставшей дилемме – возвращение долгов или тюрьма – удача подбросила ему спасительную соломинку, и он ухватился за неё, выбрав подвернувшийся третий вариант: женитьбу на весьма некрасивой дочке небедного торговца. Избранница потеряла было уже всякую надежду на замужество: мало того что красоты была не первой, так и давно вышла из тех лет, когда сваты у ворот околачиваются.
Но всё вышло далеко не так, как рассчитывал Сакульский. После пышной свадьбы часть долгов, о малой доле которых вскоре узнала новоявленная жена Ядвига Наумовна, он втайне от тестя всё же погасил. Однако своенравный и оборотистый тесть Наум Авдеевич, быстро догадался о планах и возможностях зятя и затеял свою игру. Он всю жизнь мечтал о благородном сословии хотя бы для внуков, однако, когда цель, казалось, была достигнута, Наум Авдеевич открыто дал понять зятю, что вовсе не собирается его содержать, будь тот хоть даже королевских кровей. Шляхтичу Сакульскому бесцеремонно было указано искать службу или какое-либо занятие, чтобы содержать семью.
Это было вторым условием тестя.
Куда пойти или чем заняться, Лешек понятия не имел. И не только понятия, но и никаких способностей, знаний или навыков для этого он тоже не имел.
Сакульский был в некоторой растерянности – совсем другого он ожидал от своего брака по расчёту.
Прагматичный и весьма прозорливый тесть умышленно предоставил напыщенному шляхецкому отпрыску испробовать горечь реальной жизни и самому поискать хотя бы незначительное место под солнцем. Изрядно помыкавшись и натерпевшись унижений, Сакульский вскоре начал намекать тестю о трудности найти достойное место.
«Да уж конечно! – подумал тогда Наум Авдеевич. – Где это видано, чтоб достойное место просто так пустовало, и его можно было любому занять!» Он «сокрушённо» соглашался с зятем и вынуждал того ещё лучше познать почём фунт лиха. Тёртый калач, он отлично понимал, что такая наука была просто необходима гонористому белоручке. Ради этого он даже потратил незначительную сумму, чтобы его зятю везде давали от ворот поворот.
В конце концов тесть, как и задумано было им изначально, предложил Сакульскому попробовать себя в торговле и, если у него будет получаться, стать компаньоном. Деваться было некуда. Сакульский, дотоле считавший торговлю недостойным для себя занятием, колебался недолго и скрепя сердце дал согласие. Согласие-то дал, но для себя зарубочку в памяти сделал. В общении с Наумом Авдеевичем Лешек Сакульский решил держать ухо востро, потому как успел наслышаться о нём немало противоречивых толков, особенно о смерти его жены.
Марковский Наум Авдеевич всю свою жизнь посвятил делу торговли. Это у него получалось, это было его жилкой. Начинал он когда-то с самой мелочи и был почти коробейником. Обладая немалым честолюбием вкупе с примесью еврейской крови в жилах, мелкий торговец вскоре покупал и перепродавал уже более дорогие товары и не поштучно. Конечно, не всегда всё выходило гладко и прибыльно, но каждая сделка, приносившая хоть какой-то доход, придавала Науму Авдеевичу уверенности. А ещё через несколько лет молодой и энергичный, он уже мотался по всей губернии, заключая договоры и контракты на весьма солидные суммы.
Несмотря на неприятные черты лица, он считался завидным женихом. Но молодой торговец был настолько поглощён коммерцией, что на девиц внимания почти не обращал. Немалую роль в этом, конечно же, играли и переживания из-за своей неприглядной внешности.
Как бы то ни было, а после одной из поездок в доме Наума Авдеевича появилась довольно привлекательная девица, у которой на пальце вскоре засверкало обручальное кольцо с бриллиантом. Кто эта девица и какого она роду-племени, никто не знал.
Близкие Наума Авдеевича вскоре начали подозревать, что в его отсутствие таинственная красавица отнюдь не блещет благопристойностью. На это сообщение Наум Авдеевич грубо всем указал не совать нос не в своё дело. Видимо, он лучше знал супругу, а может быть, в браке была даже какая-то договорённость.
Года через два у них появился первенец. Вот тут-то новоиспечённому папаше было не до восторга: у них, у голубоглазых родителей, родился кареглазый Федька! Наум Авдеевич в душе переживал сильно, но виду не показывал и только стал пореже отлучаться из дому. Это несколько отразилось на торговле, зато ещё через два года в семье появилась дочь Ядвига. С одной стороны, Наум Авдеевич был рад, что дочка похожа на него, а с другой – он отлично понимал, что юность её и молодость будут купаться в слезах по уже известной причине. Но это будет потом, а пока Наум Авдеевич места себе не находил из-за уменьшения доходов.
Не выдержав, он вскоре снова начал колесить по всей Гомельской губернии. И снова до успешного торговца начали доходить слухи о непристойном поведении супруги. На сей раз Наум Авдеевич не стал отмахиваться от болезненного наушничества и устроил благоверной хорошую трепку, после которой та вся в побоях долгое время не могла прийти в себя.
Наум Авдеевич немало тогда испугался, но испугался не столько за красавицу жену, сколько за свой необдуманный поступок, который мог привести его на скамью подсудимых. Он уже сильно сожалел и о том, что влюбился в продажную девку и, поддавшись страсти, забрал её из дома терпимости.
«С этим надо что-то делать… Но опрометчивости тут не место…» – подумал тогда Наум Авдеевич, и эта мысль уже не давала ему покоя.
Возвратившись однажды из поездки, Наум Авдеевич застал жену в тяжёлом состоянии. Домашние и прислуга все в один голос уверяли, что ещё вчера она была весела и здорова. Вызванный доктор ничем помочь не смог, и вскоре молодая жена Наума Авдеевича отдала богу душу. Наум Авдеевич погоревал малость для виду, но про себя ещё раз убедился: с деньгами и сметливостью возможно невозможное!
Никто и подумать не мог, что Наум Авдеевич тайно воротился на день раньше…
Годы шли. Дети выросли. Наум Авдеевич уже с гордостью называл себя негоциантом, хотя до этого ему было ещё далековато. Занимался он закупкой у панов и помещиков льна, сена, леса, скота и прочей сельхозпродукции. За многие годы Наум Авдеевич обзавёлся нужными связями, наладил и расширил сбыт товара. Денег хватало, но ещё одна сокровенная мечта, кроме дворянского сословия, не давала ему покоя: не хотел Наум Авдеевич быть одним из нескольких сотен успешных торговцев – в десятку крупных купцов мечтал войти! В гильдии жаждал состоять! Но где ж ты в одиночку-то пробьёшься на такую высоту?!
На сына Федьку надежда была, да синим пламенем и порскнула: получив в руки деньги, Федька враз превратился в пьяницу и вора. Ни уговоры, ни угрозы не произвели должного результата. Поведение Федьки окончательно подтвердило давнишние подозрения Наума Авдеевича: не его это сын! Голым соколом Федька вмиг вылетел в белый свет, а точнее, – на улицу.
Как-то раз уже взрослая Ядвига намекнула отцу, что может помочь ему в торговле, но Наум Авдеевич, придерживаясь каких-то своих убеждений, дал ясно понять, что крупная торговля не женское дело.
Вскоре, выдав наконец Ядвигу замуж, Наум Авдеевич приобщил к делу зятя. В отличие от Федьки, Лешек Сакульский с поручениями справлялся довольно сносно, а со временем даже и сам частенько что-то предпринимал. Но прошло пять лет, и Наум Авдеевич понял: нет в зяте коммерческой жилки, а посему и торговое дело на более широкую ногу им не развернуть.
Заметно сдав и постарев за последние годы, торговец всё чаще задумывался, ради чего он всю жизнь надрывался, для кого и для чего стяжал богатство? Ведь на тот свет с собой ничего не прихватишь, карманы не набьёшь. Не деньги и даже не золото там в цене! Непорочность души – вот богатство, с которым не страшно предстать перед судом Божьим!
А тут, как назло, жена-покойница стала сниться, а следом и чувство раскаяния о содеянном грехе смертном всё чаще скребло душу Науму Авдеевичу. Непонятная тоска и тревога засели в голове старика. С наследством пришла пора определиться. Опасался он оставлять торговлю и нажитое добро зятю, этому высокомерному щеголю – всё промотает.
Вот и решил Наум Авдеевич поторопить его и дочку с рождением ребёнка. Будет внук – появится интерес задержаться на этом свете. Не родится дитё у дочки – впору бы и о спасении своей души грешной позаботиться! Тут уж Наум Авдеевич скупиться не будет – всё пойдёт на пожертвования. Душа-то как-никак своя, а на небеса или хотя бы поближе к ним ох как хочется!
Наум Авдеевич был твёрдо уверен, что ТАМ каждому уготован свой шесток, и место всем будет отмериваться строго по заслугам земным! Вот он и помышлял щедрыми пожертвованиями прикупить шесток повыше.
Ну а пока Наум Авдеевич всё же надеялся дождаться внука. Или внучку – тоже отрада для сердца старика.
Желание Наума Авдеевича, высказанное в форме ультиматума, изрядно встревожило чету Сакульских. Оба втайне понимали, что Ядвига вряд ли уже затяжелеет, а смириться с потерей наследства – это всё равно что накинуть на шею ярмо нищеты. Вот они сейчас и ломали голову, как быть? После нескольких бессонных ночей Ядвига, наконец, спросила супруга:
– В Мазырский уезд вам когда нужно ехать?
– В конце месяца предстоит поездка. Всё никак не угомонится твой папаша. Уже не только в Мазыры, но и на Петриковщине да в Коленковичах подавай ему заготовителей, – ворчливо ответил Сакульский.
– Вот и ладно, – загадочно произнесла Ядвига.
– Что ж тут ладного? Ты бы лучше подумала, как наследство не упустить.
– Так я ж об этом и думаю. И чем дальше будет поездка, тем лучше. Но сначала всё же попробуем провернуть это дельце здесь, на месте.
Лешек Сакульский несколько мгновений подозрительно смотрел на супругу, а затем осторожно проронил:
– Я так понимаю… ты уже что-то задумала?
– Да. И если тут, в городе, у нас ничего не выгорит, то в следующую поездку я еду с вами.
Сакульский оторопело уставился на Ядвигу и некоторое время пытался понять, не шутит ли она. Такого он не ожидал, да и ни в коей мере не хотел. В коммерческих поездках он в некоторой степени чувствовал себя вольной птицей и был не прочь поразвлечься с барышнями, а то и просто заблудить с какой-нибудь дородной деревенской молодкой или девкой. И вот, похоже, даже эта отдушина может перекрыться.
«Что за дурь ей ударила в голову?» – раздражённо подумал Сакульский и недовольно буркнул:
– Вот ещё вздумала. Даже и слушать об этом не хочу.
Ядвига вдруг резко подалась к Сакульскому.
– А вы, Лёшенька, послушайте, – тихо прошипела она. – Уж вам-то, гулёне, задумка моя должна как раз по душе прийтись.
Сакульский невольно поёжился не столько от ненавистного ему «Лёшеньки», сколько от того, что Ядвига открыто намекнула о его похождениях.
«Черт, эту шельму не проведёшь!» – про себя в сердцах чертыхнулся он и приготовился к неприятному разговору. Но, как ни странно, Ядвига заговорила совершенно о другом.
– Я много думала и теперь знаю, что нам нужно делать, – она не просто заглянула Лешеку в глаза, а ковырнула взглядом в самую его душу. – Хотя для меня это будет в некоторой мере тяжело, но ради наследства я уж потерплю… И вот что я придумала…
Выслушав Ядвигу, Сакульский внутренне содрогнулся. Он вдруг ясно осознал, что ему надо опасаться не столько старика с его хитростью, сколько вот эту женщину – свою жену с её коварством! Выходит, за пять лет он совершенно не узнал, на что она способна. А судя по её задумке, в вероломстве Ядвига легко переплюнула папашу. И хотя благородное воображение Сакульского до такого никогда бы не додумалось, но с планом супруги, вернее, с первой частью этого плана, он согласился охотно. А дальше…
А дальше – дай бог дров не наломать!
Глава 2
Базарная площадь бурлила людским потоком.
Всюду слышались голоса неистового торга, громкого разговора, смеха, язвительной перебранки, а зачастую округу оглашал душераздирающий визг какой-нибудь бабы, поучаемой уму-разуму пьяным мужиком. Весь этот гам сдабривался перепуганным кудахтаньем, тревожным ржанием, тоскливым мычанием, блеянием и прочими протестами живого товара.
Ноздри щекотал аппетитный аромат пекущегося хлеба.
Терпя частые ненамеренные толчки, грубую речь и едкий мужицкий дух из смеси запахов пота, махорки и дёгтя, неместная чета степенно прохаживалась у торговых рядов. Судя по внешнему виду, пара была «из богатых», а светские манеры и надменность мужчины красноречиво говорили – важный чин.
Супруги уже в третий раз проходили рядом с задумчивой красивой девушкой, сиротливо пристроившейся с нехитрым товаром на самом краю базарной площади. Мужчина и женщина скрытно разглядывали необычную торговку.
Олеся ничего этого не видела и не слышала. Она не замечала не только откровенно заинтересованных взглядов богатой пары, но даже пылающие взоры, часто бросаемые в её сторону хлопцами и молодыми мужиками, также оставались незамеченными.
Помимо воли обращая внимание на задумчивую девушку, у многих проскакивала мысль, что такой красавице вовсе не место на бедненьком волостном торжище.
Оставшись без батьки, без мельницы, да ещё и в интересном положении, Олеся оказалась на обочине жизни. Братья никудышные. Чёрствая мать наобум хваталась то за одну работу в селище, то за другую, но всё без толку – домашнее хозяйство вконец извелось. В семье не тянули, а рвали «одеяло» каждый на себя. В конце концов, нужда заставила и несостоявшуюся хозяйку мельницы подумать о себе.
В крестьянских семьях дочерей не особо чтили, и Олеся, видя, что обнищания не избежать, твёрдо заявила о своей доле, или хотя бы о выделении ей причитающегося каждой девушке приданого. Поюлив, братья и мамаша отдали ей, как они бесстыже уверяли, едва ли не самое дорогое, что имелось в общем хозяйстве: пяток полуобщипанных куриц, да десятка три яиц.
Обиду Олеся проглотила молча.
С рассветом она уже ехала на попутной телеге в сторону местечкового базара. Куры ей были без надобности, а вот кой-какие гроши пригодятся. Уж кому-кому, а беременной девушке, как никому другому, просто необходимо хоть что-то приберечь на будущее.
И вот уже почти полдень, а её товаром так никто и не поинтересовался – поглядывали больше на саму торговку. Надежда на хоть какие-то вырученные гроши таяла с каждой минутой. Да и Олесе было не до торговли…
Она сидела в отрешённой неподвижности, во взгляде – пустота. Мысли витали в плену тяжёлых раздумий, вырваться из которых им не давали воспоминания о недавних событиях. Как такое могло случиться? Кто во всём виноват? У красавицы тут же наворачивались готовые ответы в угоду совести, но в душе-то она понимала, что обманывать себя не стоит! Почти во всём была её вина, её просчёт! Осознание этого ещё глубже затягивало Олесю в омут горьких воспоминаний…
Да, она, первая красавица деревни, была влюблена в бедняка Ефимку Асташова, но коварная судьба уготовала ей особый «сюрприз»: её отдали за старого мельника, одного из самых богатых хозяев в округе. И всё бы ничего, Олеся лишь несколько дней и пробыла замужем, да и мельник в те дни относился к ней более чем душевно – с безысходной тоской да со слезами смирения жить всё же можно было. Вот только со странностями оказался её старый муж. Да ещё с какими! Вскоре после женитьбы он вдруг пропал невесть куда, а потом вышло, что вроде как и в живых его уже нет – нашли лишь останки.
Тогда возле Берёзовки, в проклятом урочище Волчий мох, бесчинствовала какая-то нечисть – люди жили в страхе. Вот старый мельник, похоже, и стал её жертвой, хотя полицейские о какой-то там нечисти и слушать не хотели.
Олеся тогда не особо убивалась из-за страшной участи супруга и с подсказа матери быстро смекнула, какая ей выгода со всего этого сулит. Она с трепетным волнением уже начала представлять себя в ипостаси самой богатой в округе юной вдовы. А тут и молодой паныч Зибор подкатился, наобещал ей всего с короб вплоть до женитьбы, да и подбил в смерти мельника обвинить Ефимку Асташова, её возлюбленного.
Вышла перед этим у паныча стычка с Ефимкой, в результате которой случайно погибла юная паненка Гражина. Это уж потом выяснилось, что паныч снасильничать пытался Гражинку, а Ефимка вступился. Но тогда мерзавец так всё вывернул, что именно Ефимку винили в смерти паненки. Ну а раз паненку загубил, то уж мельника и подавно мог порешить из-за девки. Паныч уверял Олесю, что, скорее всего, так оно и было.
Недолго колебалась Олеся, оболгала бедняка-возлюбленного! Важной пани за Зибором вознамерилась стать! И всё у неё тогда шло гладко! Подкупленные панычем полицейские охотно приняли её версию. Мало того, так и некоторые другие таинственные преступления начали приписывать Ефимке.
Да, всё шло как по маслу, и Олеся втайне уже мечтала в большом городе с панычем жить, но…
«Господи! Как я могла такое сотворить?!» – ужаснулась она и, тяжко вздохнув, невесело огляделась. Возвращение из мрачных воспоминаний в полную безнадёгу настоящего не прибавило ей бодрости.
Девица уныло посмотрела на свой товар: яйца в кошёлке да связанные бечёвкой взъерошенные куры, которые, устав вырываться и сбившись в кучку, лишь тревожно вертели головами. На их куриное счастье, они были всем без надобности, а для самой Олеси так и вовсе выходили срамной обузой. Стыдилась красавица сидеть тут на людях да, краснея с непривычки, уговаривать, чтоб кто-нибудь купил её тощих куриц.
На выручку ей снова пришла память и, вырвав сознание из базарной срамности, опять бросила мысли Олеси в омут событий месячной давности. Но и тут не повезло! Из огня да в полымя получилось! Память унесла Олесю в самое чёрное время недавних происшествий…
Горе ударило Олесю неожиданно: коварная нечисть в Волчьем мху жестоко расправилась с её батькой. Так совпало, что это случилось именно в то время, когда перед судом по неизвестной причине Ефимку отпустили на день домой. Но не домой, а к ней, к зазнобе своей спешил парубок! Объяснить хотел, что не виноват он ни в чём! Всё надеялся, что его возлюбленная просто ошибается. Вот только возлюбленная его в доме мельника уже с панычем Зибором тогда миловалась, на порог Ефимку не пустила. Грубо выставила хлопца, причинив обиду крепкую.
Вспоминая те мгновения, Олеся в горечи раскаяния закрывала лицо руками. Она жалела о содеянном, и ей было нестерпимо стыдно – стыдно за ложь, за коварство и… за предательство. Сердце девушки кровью обливалось, и она с трудом сдерживалась, чтобы прямо тут, на людях, не разрыдаться горькими слезами. Душа её грешная каялась! Сейчас каялась, а тогда…
