скачать книгу бесплатно
Нет, ему не было тошно во время странствий по миру. Он с интересом исколесил вдоль и поперек почти всю Европу, пересек Средиземное море, побывал в Северной Африке, откуда направился в Святую землю, и, поскольку не подошел еще срок возвращаться в Англию (а этот срок он установил себе сам), решил отправиться через Атлантику в Вест-Индию, откуда рукой подать до Соединенных Штатов Америки. Но туда он не попал: новоиспеченный американский народ как раз в это время вступил в серьезный конфликт с Великобританией. Однако, пожалуй, главной причиной его досрочного возвращения стало известие о том, что его отец, тяжело болевший все последние годы, скончался.
Зачем же Саймон в свои двадцать два покинул туманный Альбион почти на шесть лет? Разумеется, за эти годы он много повидал, многое обдумал, набрался жизненного опыта, и все же главной причиной, заставившей его покинуть Англию, была не тяга к странствиям и не любознательность. Он бежал от отца, который, на долгое время предав сына отлучению, внезапно решил приблизить его, возобновив с ним отношения.
Саймон не желал этого. Еще в детстве он дал себе клятву никогда не общаться с отцом, и это чувство крепло в нем с годами. Он быстро уложил чемоданы и отправился в добровольную ссылку – куда угодно, только чтобы не встречаться с человеком, который поступил с ним в прошлом столь жестоко, а теперь собирается принять как сына, будет лицемерно улыбаться, говорить лживые слова о родительских чувствах… Нет!
Отец переменился к нему, только когда Саймон окончил Оксфорд. До этого герцог даже не желал оплачивать его школьное обучение, заявив в письме одному из учителей Итона, что его слабоумный сын способен лишь опозорить имя и титул славного рода. Однако Саймон был не по летам упрям и настойчив: предстал перед лицом директора и изложил целую легенду о том, что заявление и денежный взнос отца, видимо, затерялись в дороге и он не должен из-за этого страдать и пропускать целый учебный год. Не так ли?.. Он бравировал своим родовым именем, стараясь копировать манеры отца – надменный тон, высоко задранный подбородок, снисходительный взгляд. Словом – юный хозяин жизни. Но в каждую минуту своей отрепетированной заранее речи он смертельно боялся, что слова, вырывающиеся из его рта, начнут налезать друг на друга и вместо фразы: «Я – граф Клайвдон, сын герцога Гастингса, и приехал к вам сюда учиться…» и так далее – у него получится что-нибудь вроде: «Я г-граф Кл-Кл-Кл…», – и все на этом закончится.
Однако он был принят без промедления, и через несколько месяцев до его отца дошли сведения, что сын учится неплохо, но не мешало бы оплатить его пребывание в стенах учебного заведения. При таком положении герцог не мог, не подвергнув себя публичному осуждению в высшем свете, забрать сына из школы, а осуждения он не допускал.
Саймон часто задумывался над тем, почему отец уже в то время не посчитал нужным приблизить к себе сына, и терялся в догадках. Разве что дело было в непомерных амбициях герцога, в его непроходящей обиде на то, что столь желанный и долгожданный ребенок не оказался сразу таким, каким хотел его видеть отец.
Нельзя сказать, что в Итоне Саймон блистал красноречием. Но он хорошо научился владеть собой и быстро выходил из затруднительных ситуаций. Настолько быстро, что никому из однокашников не приходило в голову дразнить его заикой. Верно, окружающие замечали некоторые странности: то внезапный кашель, то учащенное дыхание, – но к этому вскоре привыкли. Да и кто без странностей?
Герцог не удостоил сына даже малой весточкой, и тот уже окончательно смирился с мыслью, что отца у него нет.
После Итона путь Саймона, естественно, лежал в университет Оксфорда, где он прославился своей худобой и способностями к точным наукам. Справедливости ради следует сказать: он не был ни слишком худ, ни слишком учен, – но в студенческой среде его считали и тем и другим. А поскольку в силу известных причин он старался помалкивать, некоторые считали его высокомерным и тем больше прислушивались к его мнению. Он не был чересчур общительным, зато имел верных друзей (в их числе Энтони Бриджертон) и сам был для них таким же. Еще его считали надежным человеком, красивым малым и, в общем, типичным британцем. К тому же он нравился женщинам.
Саймон не задумывался о своих достоинствах и недостатках, а просто наслаждался открывшейся перед ним жизнью – общением с друзьями, с книгами, с молодыми вдовами и оперными певичками. И порой, когда он все-таки вспоминал об отце в минуты разгула и очередного кутежа, ему в голову приходила приятная и злорадная мысль, что папаша Гастингс этого не одобрил бы.
Но, как ни странно, герцог все же следил за своим единственным сыном и наследником, о чем Саймон и не подозревал. Отец получал сообщения о его академических успехах, а также донесения от специально нанятых сыщиков лондонского полицейского суда на Боу-стрит о его образе жизни и поведении, которые, надо сказать, не вызывали у отца особых нареканий. О том, что герцог уже снял с Саймона все свои подозрения по поводу слабоумия, и говорить нечего. Наоборот: с гордостью говорил он себе и другим, что всегда был уверен – в роду Гастингсов не может быть помешанных или бездарных потомков.
Окончив Оксфорд со степенью бакалавра и отличием по математике, Саймон прибыл в Лондон и снял холостяцкую квартиру, так как не имел намерения жить с отцом. И здесь люди, в кругу которых он вращался, принимали его немногословие и привычку к коротким фразам за высокомерие, а небольшой круг друзей – за некий вид изысканности.
В какой-то момент он прославился в лондонском свете одним лишь словечком «нет». А дело было так. Законодателем мод в тот период считался некий щеголь Браммел[2 - Браммел Джордж (1778–1840) – английский денди, законодатель моды. – Примеч. ред.], который обожал своими рассуждениями и вопросами о стилях одежды ставить людей в неловкое или смешное положение. И однажды, сделав вид, что ему позарез нужно мнение Саймона о новом шейном платке принца Уэльского, он обратился к нему с длиннейшей фразой, начинавшейся словами «не думаете ли вы?..». На что Саймон, с трудом дождавшись окончания вопроса, коротко ответил: «Нет», – и отвернулся от провокатора.
К следующему вечеру Саймона с полным правом можно было назвать королем общества. То, что он не удостоил вниманием общепризнанного законодателя мод, вообще не вступил в диалог, а просто сказал как отрезал, сразу же возвело его в ранг самых ироничных и остроумных людей сезона. Его «нет» прозвучало как приговор зарвавшемуся любимчику высшего света.
Весть об этом событии дошла до ушей герцога Гастингса, и до Саймона все чаще стали доходить слова о том, что его отношения с отцом могут вскоре кардинально измениться в лучшую сторону, что старый герцог ликовал, узнав об успехах сына при окончании университета, а от краткого ответа незатейливому Браммелу просто пришел в восторг.
Как уже говорилось, Саймон не искал встреч с отцом, однако на одном из званых вечеров они столкнулись лицом к лицу.
Герцог не дал сыну возможности первым нанести прямой удар. Саймон смотрел на человека, так похожего на него самого (если ему удалось бы дожить до старости), и чувствовал, что не может ни приблизиться к нему, ни заговорить.
Как в давние годы, язык увеличился в размерах, прирос к гортани, и казалось, что помимо воли с его губ сейчас начнут срываться все эти «н-не», «м-ме» и «с-с»…
Герцог воспользовался заминкой, но не для того, чтобы вновь нанести оскорбление, а чтобы обнять Саймона со словами «мой сын…».
На следующий день Саймон покинул страну.
Он знал, что если не сделает этого, то не сможет избежать дальнейших встреч с отцом, а видясь с ним, не сможет чувствовать себя сыном этого человека и соответственно относиться к нему после вынужденной разлуки почти в двадцать лет.
Кроме того, ему уже успела наскучить бесцельная жизнь в Лондоне. Несмотря на репутацию повесы, он отнюдь не был таковым. Конечно, за три года в Оксфорде и год в Лондоне ему приходилось неоднократно участвовать в дружеских попойках, посещать званые вечера, а также публичные дома, но всего этого он касался краем сознания.
И он уехал.
А вот теперь вернулся и испытывал от этого радость. Было что-то успокаивающее в том, что он у себя дома, что-то умиротворяющее в наступлении столь знакомой тихой английской весны. И друзья! Снова друзья после шести лет почти полного одиночества.
Он не спеша проходил по комнатам, направляясь в зал. Ему не хотелось, чтобы о его приходе оповещали, чтобы его сразу начали узнавать и расспрашивать. Разговор с Энтони Бриджертоном только укрепил его нежелание становиться членом лондонского общества.
Женитьба? Он не думал о ней, не строил планов. И тем бессмысленнее становилось его присутствие на светских раутах и балах.
Он явился засвидетельствовать свое почтение леди Данбери, которую помнил с детства. Да и то, если бы не полученное от нее письменное приглашение и поздравление с возвращением на родину, вряд ли он был бы сейчас здесь.
Этот дом был знаком Саймону с давних пор, и потому он вошел через заднюю дверь, намереваясь найти хозяйку, поприветствовать, а затем ретироваться.
Обогнув очередной угол в анфиладе комнат, он услышал голоса и замер. Этого еще не хватало: чуть не нарвался на любовное объяснение. И кажется, не слишком мирное. Он уже хотел потихоньку удалиться, растаять, когда его остановил женский крик:
– Нет!
Что это? Кто-то принуждает ее к чему-то, чего она не хочет? Саймон был далек от желания совершать героические поступки, защищая незнакомых женщин – тем более неизвестно, от кого и от чего, – но и не мог оставить без внимания то, что происходит рядом. Возможно, попытка какого-то насилия? Он осторожно заглянул за угол, напрягая слух.
– Найджел, – сказала девушка, – перестаньте преследовать меня. Это просто невыносимо!
Саймон чуть не застонал. В какую дурацкую историю он чуть не влип! Не хватало еще стать свидетелем препирательств, должен или нет влюбленный добиваться внимания некой особы.
– Но я люблю вас! – воскликнул мужчина. – И хочу, чтобы вы стали моей женой!
Влюбленный бедняга! Саймон даже посочувствовал ему.
– Найджел, – опять заговорила девушка ласковым терпеливым тоном, – мой брат уже сказал вам: я не могу этого сделать. Но мы останемся хорошими знакомыми.
– Ваш брат ничего не понимает!
– Нет, понимает, – настаивала девушка.
– К черту! Если не вы, то кто?
А вот это уже грубо, – подумал Саймон.
Похоже, юная особа разделяла его мнение.
– Полагаю, – заметила она довольно холодно, – в зале найдется несколько желающих. Или хотя бы одна.
Саймон еще больше выдвинулся вперед, чтобы разглядеть парочку. Молодая леди находилась в тени, на мужчину падал свет от свечей, и его бульдожье лицо хорошо просматривалось. А также поникшие плечи. Он медленно качал головой, повторяя с огромной печалью:
– Нет. Никто… Вы же знаете… они… они…
Казалось, незнакомец тоже заикается, и Саймон ощутил привычное напряжение языка и гортани.
Несчастный уже справился с волнением и продолжил:
– Они не смотрят на меня. Только вы улыбаетесь мне. Только вы одна.
– Ох, Найджел, – вздохнула девушка, – уверена, это не так.
Из всего услышанного Саймон сделал заключение, что девушке ничто не угрожает; более того, она, пожалуй, даже владеет ситуацией. И если говорить о помощи, то она больше требуется этому недотепе Найджелу. Но он, Саймон, помочь, увы, не может, и лучше всего ему незаметно ретироваться, пока несчастный влюбленный не обнаружил, что существует еще один свидетель его унижения.
Саймон отступил немного назад, туда, где, как он помнил, находилась дверь, ведущая в библиотеку, через которую можно было пройти в оранжерею, откуда он мог попасть в главный зал, а затем и в бальный.
Но как раз в этот момент девушка громко вскрикнула, а затем раздался злобный голос Найджела:
– Вы должны выйти за меня! Это мой единственный шанс!
Саймон повернул обратно и поспешил на помощь, придав лицу соответствующее выражение и заранее приготовив фразу: «По-моему, дама вам ясно дала понять, чтобы вы перестали преследовать ее!» – но судьба лишила его возможности совершить героический поступок: еще до того как он раскрыл рот, молодая леди влепила обидчику пощечину.
Смешно взмахнув руками, Найджел свалился на пол. Однако еще больше Саймона удивило то, что девушка тут же опустилась на колени рядом с упавшим.
– Ох, Найджел, – услышал он ее голос. – С вами все в порядке? Неужели я так сильно размахнулась?
Саймон не мог сдержать смех, и незнакомка резко обернулась.
До этого она находилась в тени, и все, что он мог различить, была копна густых темных волос. Теперь он увидел ее большие, тоже кажущиеся темными глаза и полные чувственные губы. Лицо девушки, по форме несколько напоминающее сердечко, нельзя было бы назвать очень красивым, однако во всем ее облике сквозило нечто такое, что привлекало взгляды. И взгляд Саймона в том числе.
Юная воительница слегка сдвинула брови и невозмутимо спросила:
– Кто вы такой?
Глава 3
Циркулируют слухи, достигшие и ушей вашего автора, что Найджела Бербрука видели в ювелирной лавке Моретона, когда он приценивался к кольцу с драгоценным камнем. Не означает ли это, что вскоре мы будем иметь удовольствие познакомиться с миссис Бербрук?
«Светская хроника леди Уистлдаун», 28 апреля 1813 года
Да, вечер не задался, подумала Дафна. Сначала она пыталась укрыться в одном из затемненных уголков бального зала, что было нелегко, поскольку леди Данбери никогда не жалела денег на освещение. А когда решила сменить укрытие и поспешила прочь, то по случайности наступила на ногу мисс Филипе Фезерингтон, которая и раньше не отличалась тихим голосом, а тут закричала так, что, наверное, было слышно на улице:
– Дафна Бриджертон, ты отдавила мне палец!
Этот вопль привлек внимание Найджела, и тот ринулся вслед за Дафной, как охотник за дичью. И настиг-таки девушку у выхода и снова принялся изливать свои чувства.
Все это так было досадно, а теперь еще этот незнакомый, хоть и довольно приятный на вид джентльмен, который стал свидетелем не слишком симпатичной сцены между ней и Найджелом, окончившейся почти нокаутом. Что хуже всего, этот нахал засмеялся.
Дафна смотрела на него с осуждением. В самом деле, кто он? Она ни разу не видела его в лондонском свете, мать не знакомила ее с ним, а уж та не упустила бы случая представить ей такого видного молодого человека. Впрочем, вполне возможно, он женат, вследствие чего навсегда вычеркнут из списка родительницы. Скорее всего, подумала Дафна, последние годы незнакомец находился вне пределов Лондона.
Он был красив, с этим не поспоришь, даже, пожалуй, чересчур для мужчины, когда красота вот-вот может перейти в нечто приторно-сладкое. Но что касается комплекции и роста, их достоинства не вызывали сомнений. Он был не ниже ее старших братьев, что встречается нечасто, и сложен не хуже Энтони, Бенедикта и Колина.
Но какое ей дело до его внешности и тем более до того, могут ли с ним соперничать ее братья? Возможно, она подумала об этом потому, что знала: такие мужчины, как он, никогда не заинтересуются женщинами вроде нее. И еще подумала: какого дьявола он оказался здесь в тот момент, когда несчастный Найджел распростерся на полу, а она присела над ним?
Однако что бы она ни думала и ни чувствовала в эту секунду, все это выразилось в нахмуренных бровях и резком вопросе:
– Кто вы такой?..
Саймон сам бы не мог объяснить, отчего не ответил на вопрос прямо и просто, а вместо этого сочинил весьма витиеватую фразу:
– В мои намерения входило стать вашим спасителем в случае необходимости, но теперь я вижу, что вы не нуждаетесь в моих услугах.
Тем не менее сказанное подействовало, и, заметно смягчив тон, Дафна проговорила:
– Что ж, тогда примите мою благодарность. Жаль, вы не появились чуть раньше – тогда бы я не влепила ему эту пощечину, от которой он так легко свалился и теперь не может встать.
Теперь Саймон наконец обратил внимание на человека, сидящего на полу и стонущего:
– Даффи, о, Даффи. Я все равно люблю тебя, Даффи.
– Это он к вам обращается? – спросил Саймон, переводя взгляд на молодую леди.
Боже, как она хороша собой, и, если смотреть немного сверху, как смотрит он, вырез ее платья выглядит особенно соблазнительным.
– Не к вам же! – огрызнулась Дафна.
Ей не понравились потуги на юмор, которые она уловила в вопросе незнакомца, но все же она успела обратить внимание, что его взгляд устремлен на ту часть ее тела, которую никак нельзя назвать лицом.
– И что же нам с ним делать?
– Нам? – переспросил Саймон.
– Вы же сами сказали, – с насмешливой улыбкой заметила Дафна, – что намеревались стать моим спасителем. Так спасите хотя бы мою жертву… Что с ним такое, в самом деле?
– Дорогая мисс Даффи, – снисходительным тоном произнес Саймон, наклоняясь к Найджелу. – Мне не хочется вас огорчать, но, по-моему, ваша жертва сильно пьяна. Может, вытащить его на улицу?
– Ни в коем случае! Там льет дождь.
– Дорогая мисс Даффи, – повторил Саймон с той же интонацией. – Вы слишком добры. Ведь этот человек оскорбил вас.
– Ничего подобного, сэр. С чего вы взяли? Он просто… просто слишком назойлив. А вообще и мухи не обидит.
– Вы ангел, мисс. Я стыжусь своих жестоких намерений.
Сейчас он говорил почти серьезно. Ведь большинство женщин из тех, кого он знал, устроили бы по меньшей мере истерику в подобной ситуации и уж ни в коем случае не проявили бы и капли жалости к обидчику.
Дафна поднялась с колен, отряхнула зеленый шелк платья и поправила прическу: один длинный локон спадал на плечо, слегка касаясь полуобнаженной груди. Девушка что-то объясняла ему, но Саймон, будучи в достаточной степени воспитанным и зная, что даму полагается слушать хотя бы вполуха, не различал сейчас почти ни слова из того, что она говорила о Найджеле, о том, как жалеет его и чувствует свою вину за то, что тот выпил больше, чем следует. Саймон прислушивался не к словам, а к своим ощущениям, а они были таковы: ему ужасно хотелось коснуться губами ее локона и потом продолжить движение от плеча к груди… Он понимал, что с ее чувственных губ срываются какие-то слова, но смысла не улавливал, кроме одного: эти губы требуют поцелуя.
Зато она заметила его рассеянность и сказала:
– Сэр, вы не желаете вдуматься в то, о чем я говорю. Я рассказываю об этом несчастном и спрашиваю, что с ним делать. Слышите?
– Конечно.
– Нет, не слышите.
– Не слышу, – признался он.
– Вы смеетесь надо мной? – возмущенно воскликнула она и топнула ножкой.
– Вовсе нет, – произнес он, не сводя с нее глаз.
Ему нравилось в ней все, и ее гнев тоже.
Она пробурчала что-то неодобрительное, затем резко заявила:
