скачать книгу бесплатно
– Пример «сч» – «прысчик».
Все заржали, как самые настоящие недрессированные лошади. Серафима покраснела.
А мне стало жалко Слонова. Мне его вообще жалко. Говорят, что у него нет мамы.
Бедный.
Сентябрь. Жизнь без дневника
В пятницу, 11 сентября, Серафима с торжественным лицом сообщила:
– Завтра уроков не будет. Поможем совхозу убрать капусту. Покажем, на что мы способны. И дождь нам не помеха.
Все мгновенно оживились: а действительно, не помеха! Тем более в совхозе они еще ни разу не были. Не учиться, а гулять по полям – вот так счастье привалило! Девицы начали шелестеть, какие наряды наденут. А Метлищев тут же проорал:
– Ответим дождю – нет! Капусте – да!
Серафима укоризненно покачала головой, но урезонить Метлищева не успела: звонок грянул шаляпинским басом. В новой школе было все новое, и звонок громыхал так, что не перекричишь.
Но Серафима добавила все же:
– Резиновые сапоги – обязательно. И куртки теплые…
Саше Румянцевой стало жалко Серафиму: «Возится с нами, как с малышами. А вокруг – дылды да пересмешники. На работу ведь идем, а никого не колышет».
По чести сказать, Румянцева тоже мало что понимала в сельских трудах, но она была за справедливость. Чувство ответственности висело на ней с младенчества гирей – такая уж уродилась, ничего тут не попишешь!
Утром все, кто не проспал, собрались у школы. Пришло тринадцать человек, ровно пол-класса. Гущенко, Волова с Пожарской, ну Румянцева, понятно, она же сознательная; Алевтина еще, тоже новенькая, а серьезная… Фамилия только у нее необычная. – Косоурова. Шесть девочек, семь мальчиков.
– Ждать не будем, – изрекла Серафима, – остальные получат прогул. – И ни к селу ни к городу добавила: – Васипова я освободила.
Саша услышала и удивилась: «Чего сообщать, когда никто не спрашивает про Васипова? Никому и дела нет. Подумаешь, фигура!..»
Перед дорогой все друг друга рассматривали, кто как оделся. Это же редкое событие, чтобы одеться кто как хочет, а не как в школе положено.
Пожарская и Волова были на высоте. Узенькие пижонистые брючки, сапожки разноцветные, кепарики – одним словом, картинки! В сравнении с ними Румянцева выглядела скучной мышкой: старая зеленая куртка с капюшоном, сапоги до колен и перчатки в кармане, не кожаные, конечно, а те, которые для труда. Вообще непонятно, мальчик это или девочка: форм-то никаких! Вот уж кто за модой не гонится…
Гущенко отошла от Румянцевой, к Воловой с Пожарской прибилась. Выпустила из-под платка свою светлую челку и теперь все время сдувала ее с глаз наверх. Все равно что фыркала. Челка отчаянно ей мешала. Зато модно.
Пороховые – почти пригород, до Янинского совхоза можно пешком дойти. Так всем и казалось. Сначала семиклассники резво с места взяли, но быстро приуныли.
День выдался серенький. Дождь всю дорогу сеялся мелкими каплями, как через сито. Глинистая дорога размыта. Румянцевой-то что: капюшон надвинула – и вперед. Знай себе перескакивает с одного глиняного островка на другой. В таком «наряде» не страшно испачкаться. Девчонки пыхтели сзади.
– А вес-то, вес у Саши – птичье перышко! – умилилась вдруг Серафима.
Подумать только! Но Слонов возьми и поддержи ее:
– Точняк! Моська маленькая, да удаленькая.
Девчонок досада взяла. Тоже ценитель выискался, понимал бы хоть что-нибудь в женской красоте!..
Дома вокруг стояли деревянные, одноэтажные, с низкими голубенькими окошками, с поржавевшими от первых заморозков георгинами. Да еще и собаки всюду тявкали.
«Неэффектный пейзаж», – сказала бы Инка Пескарик. Если бы пришла. Но ее не было. И правда, зачем ей совхоз?
Многие начали жалеть, что явились.
А уж когда семиклассникам показали поле… Поле было нескончаемое, огромное, словно стадион. Всё в капустных кочанах. Они валялись в черной взбаламученной земле, круглые, как футбольные мячи. Их надо было складывать в старые шершавые ящики.
Румянцева схватила один кочан и тут же уронила. Вес оказался приличный! Все дружно захихикали. Но Слонов тут как тут. Подхватил Капустину – и в ящик. Метлищев даже сострить не успел.
– Молодец, Олег! – похвалила Слонова Серафима. – Давайте встанем в пары. Дело быстрее пойдет!
И класс двинулся к конторе, маячащей вдалеке, за стеной моросящего дождя, величественно и чинно.
– А мне пары нет! – заорал Метлищев. – Я же тринадцатый!
– Будешь ящики считать! – распорядилась Серафима.
Мальчишки подтаскивали ящики в общую кучу. Наверху, как начальник, пристроился Метлищев.
Гущенко стало завидно, что не она руководит процессом, ведь привыкла в гуще быть, точнее, над гущей (фамилия-то обязывает!). И она очень органично пристроилась к Метлищеву:
– Ты считай, а я записывать буду.
А что? Кто записывает, тот всегда главнее!
Опять паритет нарушился: девчонок пять на грядках осталось, мальчишек шестеро. Постепенно почти все мальчишки к Воловой с Пожарской перекинулись.
Туполев достал перочинный ножик из кармана, срезал испачканные землей нижние листья, а потом подумал-подумал и верхние срезал, освободил сочную белую душистую кочерыжку, царским жестом протянул ее Ганне.
И пошло-поехало. «Столовая № 1» открылась.
Саша Румянцева, понятно, осталась без кочерыжки. Потому что они со Слоновым продолжали кочаны в ящики собирать. Алевтина, правда сначала тоже им помогала. Но потом отошла и стала работать одна.
Кочаны постепенно становились всё тяжелее и тяжелее. Руки у Румянцевой одеревенели. Но она закусила губу и пошла дальше. Из упрямства. Слонов с Алевтиной – за ней.
Но пахло на поле отчего-то мимозой.
Горча, аромат стоял столбом.
А скоро, скоро нагрянут морозы… —
шептала Саша.
– Это сурепка сорная так пахнет, – произнесла вдруг Алевтина. – Хотя с виду не скажешь, что сорняк: желтенькие такие цветочки, симпатичные. Но и мимоза на самом деле не мимоза, а акация серебристая.
Алевтина не только казалась серьезной, она много чего знала. Румянцева взглянула на нее с уважением.
А Слонов ни с того ни с сего проскакал по борозде конем, сорвал сурепку, дурашливым голосом запел:
– «Две-е-е морко-о-овинки несу за зеленый хвостик»! – и эффектно кинул ароматную сурепку в Сашин ящик: – Моська, лови!
И умчался.
– Это из «Облака в штанах» или из поэмы «Хорошо!» Маяковского, – тихонечко произнесла Алевтина. – Нет, наверное, все-таки из «Хорошо!». Помнишь? «…Любимой моей глаза. Круглые да карие, горячие до гари». А дальше как раз эти строчки – про две морковинки. Двоечник, а Маяковского читал…
Румянцева же про другое подумала – про свои глаза: они как раз карие. И покраснела.
Остальное общество, к счастью, капусту хрумкало и ничего вышесказанного не услышало.
«Подумаешь, капуста! – пронеслось у Саши в голове. – Зато сурепка – цветок! И мимозой пахнет».
Румянцева и Слонов собрали целых шесть ящиков, Ганна с Туполевым – два, Пожарская с Зайкиным – тоже два. Алевтина в полном одиночестве собрала пять ящиков.
А Метлищев с Гущенко ничего не собрали. Зато всё сосчитали: вышло на всех тринадцать ящиков. Семиклассников тринадцать, и ящиков столько же.
Совхоз, не вдаваясь в подробности, седьмому «Б» благодарность объявил. И Серафима всем пятерки поставила – за труд. В журнал, естественно.
Осень. Возвращение к дневнику
14 сентября
Вот это номер! «Черченичка» оказалась математичкой. Сегодня первым уроком должна была быть алгебра (впервые в этом году), вдруг «черченичка» входит и произносит:
– Я – ваш новый пе-да-гог. Теперь могу представиться по всей форме: Элла Максимовна. На черчении я к вам только приглядывалась.
Что еще за игры? Мы же не дети. А Эллочка начала расхаживать по классу и громко объявлять, что она любит и чего не любит.
Любит она веселых, красивых, быстрых и сообразительных. Метлищев, оказывается, «красотуля – отворотясь, не налюбуешься». У Румянцевой (у меня то есть) «унылый нос». Безобразие, конечно, слышать такие реплики – от «пе-да-го-га»! Писать мы теперь будем в толстых общих тетрадях, а учиться творчески.
Творчество выразилось в том, что мы самостоятельно стали решать задачи, которые Элла Максимовна сочинила от большого вдохновения.
У меня и у Алевтины (она сидит за мной) был один вариант. В ответе получалась какая-то чушь. Отрицательные дроби в кубе яблок! Мы никак не могли понять, в чем дело, промучились до конца и сдали полупустые листочки. Страшно расстроились (ведь по математике мы в первых рядах). У меня, правда, было одно соображение, но я не стала высказывать его вслух.
На перемене мы с Алевтиной решили пойти в учительскую, выяснить, в чем там собака зарыта.
Эллочка страшно развеселилась.
– Вы просто дурочки, – процедила она с презрением. – Следовало написать: «Задача не имеет решения». Я специально вас проверяла. А остальные-то как, интересно?
– Не знаем, – буркнули мы.
Не будем же сообщать ей, что остальные (их было всего трое, а среди них оказалась и Гущенко), столкнувшись с абракадаброй, потихоньку поменяли варианты. А Туполев взял и подарил Ганне свой листок. (Ганна сориентировалась в первый же день – села с Туполевым за одну парту.)
– Остальные нашли решение! – съехидничала Эллочка. – И молодцы! Сейчас все так поступают. Хочешь жить – умей вертеться! А вам, отличницы, за несообразительность ставлю по троечке.
Голову даю на отсечение, что она просто напутала в условиях. Точнее, выдумала задачу «от фонаря», «на шармачка», кое-как, короче. Ничего сама не прорешала и не проверила. Выходит, и нам надо было схитрить?! В общем, стояли мы как оплеванные. Гадость!
15 сентября
Ну, люди добрые, конец света! Нас учат танцам! Это уже перебор. Наш седьмой «Б» будет первооткрывателем в школе! Отныне по четвергам вводится новый предмет – ритмика. Ведет его Иван Демьянович Рулёв.
Он похож на майского жука и на оловянного солдатика одновременно. У него густые черные брови, голова маленькая, черная и круглая. Метлищев, шут класса, немедленно сочинил такие стишки:
Ох, головушка моя ты самобытная!
Очень круглая головушка моя!
Ходит Иван Демьянович очень странно – будто бы ему отдают команды: «Вперед, шагом марш!» Или: «На-ле-во!» Есть в нем что-то металлическое.
На первом занятии он провозгласил (он не говорил, а именно провозглашал!):
– Первое. Танцевать должен уметь каждый. Второе. Научиться могут все. В цирке даже медведей учат. Поэтому сразу показываю: вальс-квадрат. Это основа основ. Всё элементарно. Раз, два, три – поворачиваемся. Носки делают четкий угол, – Иван Демьянович оглянулся на нас, поднял густые брови, – четыре! – и опять встал к нам спиной.
Все таращили на него глаза. Метлищев давился смехом и страшно гримасничал. В этот момент Иван Демьянович опять обернулся, посмотрел на Метлищева, побагровел и громко, отрывисто скомандовал:
– Оставить помещение!
Метлищев вначале не понял, а потом хихикнул и, пожимая плечами, поплелся к двери.
– Вот так! – удовлетворенно произнес Иван Демьянович и приказал нам делать шаги вальса-квадрата.
Я с ужасом ждала этого момента, потому что с самого детства мама твердила мне, что у меня абсолютно нет музыкального слуха и ритма и что, к несчастью, я, наверное, никогда не научусь танцевать. Она искренне сокрушалась: они-то с папой познакомились на танцах (хотя это странно, всё-таки интеллигентные люди).
Конечно, у меня получалось хуже всех. Я была как белая ворона. Особенно рядом с Воловой и Пожарской. Они-то порхали точно бабочки.
Иван Демьянович уставился на меня немигающим взором (чем дольше он смотрел, тем деревяннее я двигалась) и крупными решительными шагами направился ко мне.
– Как фамилия? – вопросил он.
И тут свершилось великое предательство. Гущенко фыркнула и саркастически пропищала на весь зал:
– Наша отличница! Румянцева.
Ничего себе – подруга!
– Выйди, Румянцева, на середину, – распорядился учитель танцев. – Буду учить тебя индивидуально.
И кругом заржали.
Я вышла вся красная, как спелая вишня. На глаза навернулись слезы, коленки стукнулись одна о другую.
Меня спас звонок.
Всю перемену я проревела в учительском туалете. Он единственный в школе запирается. Туда всё время кто-то хотел войти, но я не открывала дверь. У меня не жизнь, а какая-то греческая трагедия. Но Гущенко-то! Гущенко просто свинья!
Хорошо, что на истории не вызвали. Тамара Кирилловна только взглянула на меня, и тут – надо же! – Слонов поднял руку.
Учительница тяжко вздохнула (должно быть, побоялась его спрашивать) и заговорила опять про Средние века – о му?ках инквизиции. Очень даже к месту.
Дома я сдерживалась, как стоик, хотя меня затопил вязкий стыд. Я тонула в нем, как в болоте. Оказывается, именно такое чувствуешь, когда тебя предают. А еще я очень страдала, что у меня нет слуха.
