скачать книгу бесплатно
– Нет, не годится. Побьешь – неприятность, – философски заметил сосед. – Небьющийся какой-нибудь сувенир, оно будет надежнее.
– Я в прошлом году жене шахматы сувенирные за 12 рублей подарил, а она обиделась, – вставил чей-то голос.
Мужчины переглянулись.
– …Говорит, вместо этих шахмат лучше бы капроновые чулки купил, – продолжил голос и замолчал, а его владелец сконфузился.
– И правда, – обрадовался мужчина в сером пальто. – Заглянем в «Женскую одежду».
– Ты знаешь, что носит твоя жена? – удивился тот, которого звали Ваней.
– Не-е-т… – растерянно произнес мужчина в сером пальто.
– То-то же. Однажды я проявил инициативу. На целых два размера промахнулся.
– Ну и забот дает нам этот женский день, – продолжил разговор рядом стоящий мужчина.
– Не говори, – ответил тот, которого звали Ваней.
– А ведь у них, этих женщин, как-то все просто и легко получается.
– Это у них от природы.
– …Я не знаю, а моя жена знает, какой мне костюм или рубаху купить.
– Это тоже у них от природы.
– Ты думаешь?..
Усталый и измученный, Вениамин плелся по улице. На руке, опущенной в карман пальто, болталась пустая авоська. «Женщинам хорошо, – сокрушался он. – Сбегают в магазин, продуктов накупят – и все их заботы. В очереди отдохнут – и к плите, в тепло. А ты по холоду из магазина в магазин мотайся. Голову ломай, мозги выкручивай, думай, чего у них нет, чего им не хватает. А чего? Всё у них есть. Всё они сами себе умудряются купить. Вот если бы…»
– Дяденька, а дяденька, купите цветы.
– Какие цветы?! Откуда ты на мою голову? – недовольным тоном произнес Вениамин Филаретович.
– Мы с папой маме розы приготовили, а она срочно уехала в командировку. Купите, а?
– Розы? Гм… розы… А может, и правда купить? Ну давай сюда свои розы…
– Веня, милый. Ты наконец вспомнил наши свадебные цветы, – вдыхая нежный сладкий аромат чайных роз, ворковала возбужденная жена.
– Парень вот… – смущенно начал Вениамин.
– Какой парень? – насторожилась жена.
– Да это я о работе, – спохватился муж.
– Венюра, какая работа!
Жена прижалась к мужу и ласково погладила его шершавую щеку.
«Трудно понять этих женщин, – краснея от удовольствия, подумал Вениамин. – Пустяк такой, а они от радости на седьмом небе».
Откровенный разговор
Петр Ефимович Липкин, литконсультант «Литературных всходов», прикрывая левой рукой рот, сладко зевнул. Он только что вкусно отобедал и был совершенно не расположен к работе. Хотелось помечтать, расслабиться, отдаться дреме. Но на столе лежала гора бумаг и нагло требовала к себе внимания. Все удовольствие от обеденной трапезы грозило безвозвратно исчезнуть в надоевших рукописях.
– Минуты спокойно отдохнуть не дадут. Писак расплодилась целая уйма, – ворчал Петр Ефимович, глядя на стопку бумаг. – Всё что-то пишут, пишут, выцарапывают, выковыривают, выкапывают, выискивают, выдумывают. А ты их рецензируй, отвечай им. Да еще уважаемым называй каждого. А вот если их не за что уважать?
Неизвестно, чем бы окончились рассуждения Петра Ефимовича о младших братьях по перу, но дверь тихонько приоткрылась и в кабинет заглянула голова с аккуратно приглаженными волосами.
– А-а, это ты, Журавский? Заходи, коль уж пришел, присаживайся, – и Липкин кивнул на стоящий недалеко от него стул.
Посетитель аккуратно переступил порог и неуверенной походкой подошел к столу, за которым сидел литконсультант.
– Петр Ефимович, здравствуйте.
– Здравствуй, здравствуй…
Журавский отошел от стола, присел на стул, достал из папки бумаги и протянул Липкину.
– Ну-с, с чем пожаловал? Рассказ? Хорошо, хорошо… – непонятным для посетителя тоном произнес Петр Ефимович.
Он взял из рук Журавского рукопись, пробежал глазами первый и последний листы и положил на край стола.
– А я, как видишь, рецензирую. Вот, даже вздохнуть некогда. На производствах механизацию, автоматизацию применяют, труд облегчают, а у нас что? Безобидный штампик для быстроты дела с готовым отзывом и то изготовить нельзя. Там, наверху, – Петр Ефимович многозначительно посмотрел в потолок, – обезлички боятся. А какая там обезличка, если у всех написано одно и то же? Ну, одно и то же.
Липкин наугад взял со стола первый попавшийся под руку лист рукописи, просмотрел несколько строк и положил обратно.
– Про любовь написано. Да если бы нас заинтересовала подобная тема, чего проще, перепечатай Чехова или Тургенева – и готово.
– Но ведь и до, и после них писали о любви… – неуверенно начал Журавский.
– Писали? Ты говоришь, писали? – переспросил Липкин. – Но кто писал! Может, ты знаешь сочинения вот этого Мормышкина? – литконсультант кивнул головой на стопку из рукописей. – Вот видишь, не знаешь. И я не знаю. Станет членом Союза писателей, тогда, пожалуйста, будем печатать. Сам знаешь.
– А как он может стать, если его не будут печатать? – поинтересовался приглушенным голосом Журавский.
– Это его проблемы.
– Понимаю, понимаю…
О, он прекрасно осознавал, что это только благодаря ему, Петру Ефимовичу, наметилась перспектива пробиться в профессионалы. Вроде бы и неизвестная в писательских кругах фамилия Липкин, вроде бы он сам ничего и не пишет, но в редакции он правит бал.
– Где на всех желающих бумаги набрать? – продолжал Липкин. – На членов союза и то не хватает. А им, этим Иванам да Демьянам, все неймется, всё они за свое. Видишь ли, писателями все хотят стать.
Представив неутомимых Ивана и Демьяна, которые к этому времени уже что-то сочинили и, возможно, отправили ему на рецензию, литконсультант глубоко вздохнул:
– Ну и замучили все меня.
Журавскому показалось, что камешек катится в его огород. Он густо покраснел и решил больше не медлить. Собрался с духом и заглянул в глаза Липкину. Так, как заглядывает верный пес, когда выпрашивает у своего хозяина лакомство. И особенным, свойственным только ему тоном вопросительно промурлыкал:
– Петр Ефимович, а вы посмотрите мою рукопись?
– А что ее смотреть? – небрежно отозвался литконсультант. – Подправим, подчистим, подкорректируем, подредактируем – и в печать.
– Огромное вам спасибо, – дрогнувшим от радости голосом произнес Журавский. – Огромнейшее спасибо, – и добавил слащавым тоном: – Значит, как и договорились, в субботу в восемь, – и многозначительно: – Мы вас ждем.
Прочитав на лице молчаливое согласие, Журавский откланялся и осторожно, стараясь больше не беспокоить глубокоуважаемого Петра Ефимовича, вышел. Нужно было готовиться к предстоящей встрече.
Дорога в рай
За журнальным столиком, накрытым газетой «Заря демократии», сидели двое. Низкий, плотный, с черной бородкой и длинный, с выцветшими глазами и проплешиной на голове.
Первый – художник Сергей Иванов – был пьян и возбужден; второй – его гость – держался уверенно и был отстраненно спокоен и трезв. Сидящие беседовали, точнее, говорил только хозяин – гость внимательно слушал.
– Ну а вот ты чего пьянствуешь? – обратился художник к собеседнику.
Тот молчал.
– А знаешь, почему я пью? Знаешь? – Иванов безнадежно махнул рукой. – Вот ты, говоришь, ученый. Формулы там всякие пишешь. Деньги зарабатываешь, бедного художника водкой угощаешь. И никто тебе не мешает, никто тебе не указывает – пиши на здоровье. А мне указывают. И всю жизнь указывали. Нет, ты скажи, не молчи, а скажи. – Хозяин налил водки и залпом выпил. – А-а-а, что говорить, вы, ученые, чурбаны, напичканные мозгами.
Гость поморщился, но промолчал.
– Нет у вас души. Мозги есть, не спорю, а души нет. А они, – художник указал пальцем на потолок, – оказывается, они лучше знают, что мне делать и как мне жить. Им человек с душой опасен. Вот поэтому я свою душу и пропиваю, – Иванов снова налил и залпом выпил. – Оно так лучше…
Гость отпил глоток и поставил стакан. Художник покосился на него, но ничего не сказал. Вытер обрывком «Зари демократии» губы, отщипнул кусочек мойвы и долго жевал. Он что-то обдумывал и пытался сосредоточиться, тупо уставившись на бесхвостую рыбину.
– Вон там, посмотри, в углу, валяется моя последняя работа. Что ты там видишь? Пожелтевшие ветки и ниспадающий занавес? Не-ет, это не натюрмортик, мил человек, это душа моя падает в бездну. Бросить бы все к черту, да не могу, слишком много сил истрачено, прилип к искусству. Страшно, если все впустую… – художник вздохнул и замолчал. Подвинулся к гостю и спросил, не рассчитывая на ответ: – Скажи, жить как? Все вокруг опротивело, – налил водки, выдохнул воздух и опрокинул в рот содержимое стакана.
Гость пил медленно, как будто цедил водку через зубы.
– А ты ничего, хотя и молчун, – наблюдая, как пьет гость, произнес Иванов. – Скорее всего, и ты неудачник. Не гляди, что я пьян, я всё, – он провел пальцем по воздуху, – всё-ё понимаю. Вот ты молчишь, а ты не молчи. Ты скажи, если ты ученый, объясни, – Иванов сгреб с тумбочки «Вечерний Ленинград» и помахал газетой. – Читал? То-то же…
Шатаясь, подошел к этюднику и открыл его. Вытащил какие-то фотографии, вернулся к гостю.
– О!.. Что ты на это скажешь, умная голова твоя? – криво усмехнулся, неторопливо разлил по стаканам остатки спиртного и опорожнил свой.
– А ты не умеешь пить, – наблюдая, как пьет его новый знакомый, произнес художник. – Ты только напиток переводишь.
Он снова подвинулся к гостю, теперь уже вплотную. Ткнул пальцем в одну из фотографий и выжидающе уставился на него.
– Мне пора, время за полночь. Завтра обо всем поговорим. В полдень в березовой роще, возле вашего озерца, я буду ждать, – произнес тот и протянул руку.
Хозяин вяло сжал протянутую руку и, не выпуская ее, прошел с гостем до двери. Проводив его, расстегнул рубаху, кое-как стащил брюки, долго расправлял их на спинке стула и, когда наконец у него это получилось, плюхнулся на диван, издав тихий стон облегчения.
Проснулся Иванов весь разбитый. За ночь во рту пересохло.
– О господи, как гудит голова.
Он подошел к окну и распахнул его. Сел на диван и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.
– Откуда свалился на мою голову этот ученый? Завязывать надо…
Художник пошарил в карманах и вытащил измятую двадцатипятирублевую купюру.
– Приберег, – с гордостью отметил он сам себе. – Надо подлечиться, да и гостя заодно опохмелить – пить за чужой счет у нас, художников, не принято.
Он засунул деньги обратно в карман, взял из тумбочки лист с талонами, оторвал талон № 5 с надписью «Сырок плавленый – 2 шт.» и, вскинув на плечо этюдник, вышел на улицу.
В гастрономе за сырками стояла очередь.
«Черт с ними, с этими сырками, – решил Иванов, запихивая в этюдник кусок хлеба и бутылку водки. – Обойдемся».
Автобус пришлось ждать долго. И когда показалась знакомая по «творческим» встречам с друзьями березовая роща, первое, что заметил художник, – это длинную фигуру вчерашнего дружка. Одет он был несколько необычно и даже странно, не так, как одеваются люди в его возрасте.
«Новая встреча и новые причуды», – с неопределенной досадой подумал художник.
Он подошел к своему странному приятелю. Тот протянул руку и представился:
– Профессор Стамов.
«Ничего себе! – скривился художник. – Вчера рубаха-парень, а сегодня, смотри ты, уже профессор».
– Сергей Федорович, – тоном, не допускающим возражений, начал Стамов, – мы должны решить с вами одно серьезное дело.
– Прямо сейчас? – поинтересовался Иванов.
– Не прямо сейчас, но…
Художник прервал профессора:
– Тогда опохмелимся – и за дело, – и он полез в этюдник за водкой.
– Нет, нет, Сергей Федорович, – запротестовал Стамов, – вам придется на время забыть об этом.
– Это почему же?
– Недалеко отсюда моя дача, там и поговорим.
«Дача? Кажется, я влип с этим профессором. А что, если без него, чуть-чуть…»
Он посмотрел на Стамова и понял: пить здесь не получится. Казавшийся близким вчера, сегодня он был совершенно другим – чужим и неестественным.
Шли молча. Да и о чем можно разговаривать на больную голову? Тем более что средство от головной боли есть, вот оно, в этюднике, но употребить его нельзя из-за какого-то «серьезного дела» и профессорских странностей.
Совсем неожиданно для Иванова они подошли к обшарпанному зеленовато-ржавого цвета запорожцу. Возможно, лет сорок назад автомобиль и имел товарный вид, но не сейчас.
«Вот это тачка так тачка! – изумился про себя художник. – Металлолом на колесах».
