скачать книгу бесплатно
– Ты признался бы, Чапа. Легче будет.
– А мне и так хорошо, – повёл плечом, губу выпятил. – Колоть меня будешь? Или базар бабский разведёшь? Хватит, давай начинай. Надоело тебя слушать.
Мог бы и расколоть, само собой. И так, и эдак. Знал, умел, применял на практике. Любил даже работать не словом, а делом; кулаком за правду. Но сегодня что-то пошло не так. Жарков терпел до последнего – и до того, как сорваться окончательно, спросил:
– Чего ты хочешь?
Чапа чмокнул языком по губам до зубного свиста.
– Кофе хочу, – признался, – с сахаром. Чтоб четыре ложки, с бугорком.
Жарков исполнил волю задержанного. Любой каприз, только признайся. А выбор небольшой – признание или… или – Гоша задумался. Может, нет смысла возиться с этим барахлом? Подумаешь, Чапа. Что он, таких упырей не видел. Видел и не таких.
– Не до краёв, – попросил, глядя, как Жарков уверенно наклоняет чайник.
Чапаев бессовестно хлюпал, стучал, размешивая, ложкой, громко ставил кружку на стол – так, что донце держалось из последних сил, чтобы не треснуть. И Жарков тоже держался.
– Ты? – спросил опять Гоша, и Чапаев снова кивнул.
– Легче не станет, – сказал тот, – мне скрывать нечего. Воровать – могу, убивать – не знаю. Причинение смерти – или как там у вас написано в ваших кодексах. Написали так написали. При-чи-не, – по слогам произнёс Чапа, а Жарков закончил:
– Ни-е…
Точнее – иначе: «Не е…».
– Не еби мне мозг, Чапа.
– Хорошо, не буду, – ответил тот чуть слышно.
Кофе не кончался, хоть и пил Чапаев – как в последний раз: долго не отводил кружку, гонял кипяток по стенкам рта. Когда осталось сделать глотка два, Чапа признался:
– Летний разбой на заправке – моя делюга. Денег хватило на месяц. А вы не догадались.
Жарков ничего не ответил. Он выглянул в коридор и закрыл дверь на внутренний замок, повернув флажок ручки.
– Я в тюрьму – как домой хочу; но только по праву. За чужое не сидят, за чужое – платят.
– Знаешь, Чапа, а я ведь лучший оперативник в этом отделе. Может, во всём городе даже. Мне такие места блатные предлагали… Сиди себе в кабинете, кури не думай. А я вожусь тут. С такими, как ты.
Он достал из внутреннего кармана ключ, вставил в кольцо наручника, повернул по часовой и освободил виноватого Чапу. Тот забыл про кофе и слушал, что говорит Жарков.
– Как думаешь, почему? Дурак я, наверное.
Чапа знал, что не дурак, и бить оперативника отказался.
– Бей, – настаивал Жарков, – сначала под дых, потом в лицо, потом в грудак.
Чапа мог бы догадаться, что будет. Нападение на сотрудника, новая пришитая статья, прямая дорога в СИЗО и следующая за ней сделка со следствием: признаешь убой – замнём телесники. Но Жарков уже открыл окно, и думать стало необязательным. Будешь долго думать – опоздаешь. Сначала делай, потом размышляй.
– Бей, – повторил Жарков, – и вали.
Чапа занёс руку и врезал Гоше в челюсть. Жарков сморщился от боли, но устоял на ногах. Следом прилетел удар в живот, и ещё один, контрольный, в шею.
– Перебор, – задыхаясь, произнёс Жарков. Не глядя, он кивнул в открытое окошко.
Чапаев сказал «спасибо» и вышел во внутренний двор. Там до забора – четыре метра, и ни одной полицейской души.
Когда отбило сердце, Жарков заорал: «Стой!», схватил пистолет и сделал три уверенных выстрела. Первый в воздух, второй в спину ещё живому Чапе, третий – в голову. Уже мёртвому.
Глазик
Прежде чем выпал первый снег, ему пришлось ответить.
– Да, конечно, обязательно, – сказал Жарков и улыбнулся.
Он умел врать, но вот обманывать – не очень, особенно родную дочь, любимую свою девочку.
– Я просто подумала – хватит вам… Как маленькие.
Иногда он пугался таких строгих и рассудительных замечаний. Слышать от ребёнка правду не очень-то здорово. Ему – тридцать шесть, ей – просто шесть. А кажется – наоборот.
– Просто, понимаешь… – хотел объясниться, но слов не подобрал.
– Понимаю, – ответила Лиза и тоже не договорила.
Они молчали об одном.
С тех пор как Жарков ушёл из семьи, ничего не изменилось. Видел дочь только по воскресеньям. Пропадал на службе, и всё такое. С женой – ещё не бывшей – общался мало. Теперь, правда, только по телефону, и то в основном сообщениями, односложно и мимолётно: обрывками, смайлами, многоточиями.
«Привет… Сегодня заберу в два».
«До вечера, на ночь не дам».
На ночь и сам бы не взял: не осмелился бы. Потому и ушёл, точнее – выгнали, выгнала, попросила.
– Когда ты дома, я не боюсь, – призналась Лиза.
Жарков думал иначе – и крепко сжал её ладонь.
Они возвращались нехотя и неторопливо.
– В Макдональдс, да?
– Акей, – согласилась.
Кажется, с первого класса теперь учили английский. Наверняка не знал или забыл. Пропустил, короче.
Взяли по чизбургеру с картошкой и макфлурри с колой.
– Мама говорит, ты не изменишься.
Она никак не могла разобраться с упаковкой. Жарков одним движением потянул за крышку – и вокруг разлился живой запах искусственного мяса.
– Не всегда надо слушать маму. Но, – задумался, – слушать всё-таки надо.
– Я слушаю, слушаю. Просто у меня своё мнение на этот счёт.
– Интересно, – заметил Жарков, и пронзил пластиком ложки тугой слой мороженого.
– Я думаю, она простит. У нас в школе есть девочка, у неё родители тоже… ну, ты понял. Так вот они вроде помирились.
В надежде прекратить разговор спросил, вкусный ли гамбургер.
– Чизбургер, – возразила дочка, задрав на букве «р» кончик языка куда-то к нёбу. Она молчала, пока «две мясных котлеты гриль» не растаяли во рту, и опять зарядила: – Ты, главное, звони почаще. На самом деле мама только и ждёт твоего звонка.
Совсем взрослая, думал Жарков. Даже не приходится изображать. Он признался:
– Это не очень легко. Ты же знаешь, да?
– Я знаю, – подтвердила Лиза, – но постарайся уж.
Наверное, стоило спросить, как там в школе, никто ли не обижает, и так далее. Не спросил. Только смотрел, как резвятся её кудряшки при каждом наклоне головы. Как на алой щеке чернеет – его – родинка.
– Так иногда бывает. Но тебя-то я люблю.
Лиза кивнула. Можешь не говорить.
Пошёл снег. Крупные хлопья кружились и врезались в оконное стекло.
– Ого! – обрадовалась. – Папа, ты видишь?
Застегнула куртку и побежала на улицу.
– Подожди, – крикнул Жарков, – шапку надень.
Они шли теперь по белой дороге. Прочные свежие следы тянулись за ними.
– Давай искать преступника, – веселилась дочка, – пойдём по следу! Папа, расскажи, как ты ловишь преступников.
Вспомнил, что завтра новая рабочая неделя. Лучше – так. Начальник предлагал сходить в отпуск, но Жарков отказался. Ему сейчас нежелательно было оставаться наедине с собой. Опять нахлынет, опять не уснёт, и придется пить таблетки.
– А почему ты сам без шапки?
Не нашёл оправданий. Замялся, застопорился.
– Дома забыл.
– Ничего ты не забыл, – упрекала дочка, – не забыл. Ты специально так ходишь. Я тоже буду как ты, да?
Он покачал головой.
– Можно я у тебя останусь?
– Мама не разрешит, – сказал Жарков.
– Мы попросим. Я попрошу, – обозначила, словно её маленькое детское слово весило куда больше его мужского, отцовского, определяющего.
– Не знаю, – пожал плечами, – не знаю, – повторил.
– Ты просто сам не хочешь, я поняла, – и впрямь поняла дочка.
Не пытался оправдаться. Так бывает: лучше признаться в содеянном, чем вконец запутаться и облажаться.
– Понимаешь… – начал опять.
Она всё понимала. Отвернулась, набросила капюшон: я тебя не слышу.
– Ладно, – сдалась, – не объясняй. Когда-нибудь всё изменится.
– Так будет не всегда, – подтвердил Жарков.
Тропинка, скованная старыми серыми хрущёвками, вела к дому. Молчали, и снег уже падал не так настойчиво. Он зависал в воздухе и не думал больше ласкать их живые лица.
Ну да, изменил. А кто из мужиков – не: ни разу, ни хоть чуть-чуть.
Долг перед женой погасил быстро. Нашёл возможность, силы и время. Старел скоро, горел медленно, так себе наслаждение. Радуйся мелочам, как говорится. Он и радовался, и старался. Но всё равно случилось: сходил раз, второй, и понеслось. Понравилось, задышал иначе, мужиком себя почувствовал.
Не молодая, не особо красивая. Обычная, просто другая.
Он обещал:
– Такого больше не повторится.
Звучало некрасиво и пошло, как будто получил двойку, разбил окно в туалете, нагрубил учителю.
– Такое уже повторялось, Жарков, – наступала жена.
Виновато ходил за ней, пытался сквозь нежность добиться очередного шанса.
– Я по-хорошему прошу.
Жарков ненавидел женские слёзы и всякий раз их сторонился: лишь бы не слышать, не видеть, не сознавать собственную вину.
– Лиза! Ну, ты-то хоть скажи! – просил он.
– Отстань от ребёнка! – кричала. – Отойди.
Лиза думала: поругаются и прекратят.
