скачать книгу бесплатно
Вместо размеренного утра с чашкой кофе и творожным десертом на деревянном столе, украшенном вазой с сухоцветами и тканевыми салфетками с незатейливым геометрическим орнаментом под глянцевыми бирюзовыми тарелками, его ждал привычный стальной стол с ярким светом и приподнятой над столом, скрывающей новую работу, простыней. Марк убрал простынь. Первым делом взгляд зацепился за бирку:
ФИО: В. Юлия Михайловна,
Отделение: травматология.
Поступила: 25.10.2021.
Дата рождения: 08.05.2008.
Дата смерти: 26.10.2021, 00:12.
Тринадцать лет. На тридцать два года меньше, чем прожил он. Его клиентами оказывались и взрослые, и старики, и дети. Марк привык к тому, что из онкологии часто привозили детей, иногда были пациенты из инфекционного отделения, но это не трогало его сердца. Это была война, проигранная врачам на поле битвы с болезнью, которую не всегда можно победить, о которой он всегда помнил. Это было печально, но естественно: глиобластома – непобедимый противник. Но травматология была самым ненавистным отделением. Он специально, еще будучи совсем юным, не стал судмедэкспертом и выбрал работу более спокойную, за которой не скрывалась жуткая история жизни каждого человека, который попадал к нему. Но травматология периодически напоминала о том, что не только болезни убивают людей. Врачи так же бывают беспомощны перед ударом бампера, как и перед легочной недостаточностью. Спустя несколько часов работы Марк сидел за письменным столом. Он живо видел весь вчерашний день тринадцатилетней Юлии Михайловны: как она перебегала дорогу, видимо, очень торопясь, как тормоза машины издали пронзительный свист, как тело отлетело в сторону. Вокруг собрались люди. Водитель выскочил из машины и, хватаясь рукой за волосы на виске, другой держа телефон возле уха, называл адрес сначала скорой, потом полиции. Скорая забрала Юлию. В больнице больше полудня они боролись за ее жизнь, надеясь как-то собрать тело и заставить его функционировать. Но не вышло. Она не пришла в себя. Последним, что видела Юлия в свои тринадцать, было искаженное диким страхом лицо водителя за стеклом. Бессмысленно. Глупо. Не вовремя. Здоровая, вчера утром еще веселая девочка, перед которой жизнь только приоткрывала свои двери, сотни и тысячи дверей, из которых она могла бы заглянуть за любые, выбрать понравившиеся и идти вперед, познавать мир, делая лучше его и себя, сегодня лежала перед Марком, и ждала ее только одна – последняя – дверь.
Марк вышел на улицу и закурил. Он видел, как санитары говорили с ее родителями. Видел мать, которая выглядела безнадежно постаревшей, видел, как она упала на колени, заломив руки и подняв их в бессмысленной мольбе, обращенной к небу. Марк сделал еще один глубокий вдох. Дым заполнил его легкие. Отец девочки нагнулся к жене, аккуратно, но твердо взял супругу за плечи и поднял на ноги. Он развернул ее лицом к себе и обнял. Она вся содрогалась от рыданий, мужчина крепко прижимал ее к себе одной рукой, а второй гладил по голове, что-то обговаривая с санитаром. Он был удивительно спокоен, но на его сером лице выражалось немыслимое страдание. Он сам напоминал покойника, который остался здесь только потому, что эта маленькая женщина, дрожащая в его руках, нуждалась в нем, а он обещал не оставлять ее даже в самом страшном горе. Марк потушил сигарету, выбросил в урну. В этот момент он чувствовал усиленную вдвое ноющую боль под сердцем. Во-первых, его, скептичного, уже уставшего от цинизма человека, мучила мысль о несправедливости, он давно не ждал ее, понимал, как устроен мир, но иногда в нем будто снова просыпался вопрос: почему? Неужели не могло быть иначе? И ответы про энтропию и естественный отбор не давали ни спокойствия, ни утешения. Но в этот раз к привычному неприятному чувству своей беспомощности и вселенской несправедливости добавилось еще одно. Это было совершенно неуместное, непонятно откуда возникшее чувство зависти. Глупой, постыдной зависти. Марк завидовал человеку, который сейчас забирал тело своей дочери и прижимал к груди женщину, которая, возможно, никогда не оправится от пережитого горя. Но Марк, к своему ужасу, хотел быть на месте этого человека, он хотел стоять там, осознавая, что потерял, а не возвращаться к повседневной работе после докуренной сигареты в свой обычный день. Он хотел потерять что-то настолько дорогое и значимое, чтобы весь мир померк в этот момент. Он был бы рад этому, но лишь потому, что утратить важное может лишь тот, кто им обладает. А Марку так хотелось, чтобы и у него было свое сокровище, но его не было… Он понимал, что для него мир никогда не померкнет, потому что он никогда и не горел тысячей огней. Ему было нечего терять. И, с одной стороны, это делало его неуязвимым, чувство страха, возможной боли от утраты не могло завладеть им, он не просыпался в холодном поту от сна, что погибла жена или дочь, но, с другой стороны, у него не было и той силы, стремления к жизни и ощущения полноты этой самой жизни, которыми даже сейчас были наделены люди, стоящие в десяти метрах от него. Насколько сейчас они страдали, настолько же год назад и десять лет спустя они могли быть счастливы, а он не мог. Не мог ни в прошлом, ни в будущем.
Алла обвела квартиру взглядом. Возле входной двери было натоптано. Перед ней была чашка с кофе, который не хотелось пить. Стул был неровно задвинут под стол так, что за спинку можно было легко зацепиться. Она зашла в ванную: полотенце, мокрое и сложенное, лежало на полке без единого шанса высохнуть и сохранить запах свежести. Алла вошла в спальню: окна еще были зашторены, резким движением она впустила в комнату солнечный свет, огляделась: расправленное одеяло на кровати, концы одеяла несимметрично свисают с двух краев, покрывало постелено со складками, как в интерьерном журнале, но совсем не так ровно и гладко, как привыкла Алла. И в этот момент совершенно неожиданно взрослая сорокатрехлетняя женщина, глава сети стоматологических клиник, практикующий ортодонт, села на пол, поджала ноги к груди и заплакала. Сначала это были тихие слезы разочарования. Слезы о том, что непрожитые минуты радости останутся таковыми. Она чувствовала, что не будет следующего свидания, что больше не будет позднего чая, что никто не развеет ее прах вдоль железной дороги, что все это одна страничка, которую она только что перелистнула, осмотрев свою квартиру. Но потом она заплакала навзрыд, из груди доносились хрипы, а она рукавом размазывала слезы по лицу, произнося редко, но громко: «Боже! Ну, Боже!» Алла злилась, злилась на себя, на жизнь, на Марка и его чертову метафору про газ в баллоне, который не любит давления. «Почему??? Почему мне так важно сохранить свой привычный уклад? Почему я настолько не готова к переменам? Почему я хочу никогда больше не видеть человека из-за неправильно заправленной кровати? Почему тот, кто казался таким близким и похожим, в итоге, как и все прочие, не вызывает ничего, кроме раздражения? Почему я так и не научилась жить с людьми? Принимать людей? Любить людей? Почему я могу быть только одна?» – Алла обнимала голову руками, положив лоб на колени. Она долго плакала, но так и не нашла ответов ни на один из вопросов. В итоге она лишь прошептала: «Восемьдесят пятая ошибка». Когда Алла встала с пола, она знала, что сейчас она приведет в порядок свой внешний вид, придет на работу, проведет там день, а вернувшись домой, займется уборкой. И завтра утром ее жизнь вернется к привычному размеренному распорядку, который никто не нарушит, и в прихожей утром никогда не будет натоптано.
Марк сидел в баре. Уже двадцать минут он сверлил глазами красивый стакан с четырьмя гранями, в котором между кубиками льда подсвечивалось медового цвета виски. Он смотрел на него, иногда поворачивал стакан то по часовой, то против часовой стрелки, но не пил. Он сделал заказ, потому что сидеть просто так было неловко, официант подходил дважды и явно давал понять, что уже стоит определиться с каким-то выбором. Марк ткнул пальцем в барную карту не глядя. Пить не хотелось, но не хотелось и уходить. Именно среди людей он чувствовал себя максимально одиноким. Но именно это ему и было нужно. Он не только привык, но и умел проживать любую боль один. Он знал, что делать, если день выдался трудным, и в его план не входили люди, кроме тех, кто был частью сферы обслуживания, но в них в такие моменты он видел только функцию, но не личность. А вот личность, человек был в таких случаях не к месту. Он справлялся сам и в такие минуты хотел быть лишь наедине со своими мыслями. Он знал, что завтра придет новый день и он не вспомнит про эту девочку, про ее родителей, он научился отпускать истории прошлого дня и уделять переживаниям не больше одного вечера. Это позволяло остаться в выбранной профессии, не сойти с ума и быть по-настоящему хорошим специалистом. В итоге, когда лед совсем растаял, он опрокинул бокал и одним глотком выпил виски. Слегка прищурив глаза, он выдохнул, достал помятую зелено-бирюзовую бумажку из кошелька и поставил на нее стакан. Он взял пальто и вышел из бара.
Марк шел по улице. В одной руке он нес пальто, другой придерживал сумку. Очки запотевали от теплого дыхания на легком вечернем морозе, но ему не было холодно. Он шел и думал о своем привычном одиночестве, о неумении уживаться с людьми, о том, что он в своей жизни так и не смог ни к кому привязаться и никого полюбить. И тут он внезапно вспомнил, что еще сегодня утром он выходил из квартиры женщины, с которой ему было так хорошо в эти последние недели. Он не вспомнил о ней ни днем, когда стоял там, на улице, ни вечером, когда так хотелось приглушить звенящую пустоту внутри и поскорее прожить накопившуюся за день ноющую боль. Он вспомнил о ней сейчас и подумал, что не хочет позвонить ей, услышать ее голос, не хочет поговорить с ней и узнать, как прошел ее день, не хочет обнять и утонуть в запахе ее духов, получив утешение и любовь. Он не хочет получать то, чего не может дать сам. А сам он… Сам он лучше справляется один. И уже не готов что-то менять. Ему самому было странно, но то возможное и для него счастье, которому он завидовал сегодня днем, оказалось не стоящим той цены, которую пришлось бы заплатить. Он выбирал сейчас сам оставить все как есть. И пусть он никогда не узнает, что такое жить, спеша домой, жить, зная, что где-то тебя ждут, что ты где-то нужен. Он отдавал это как плату за свое привычное, иногда холодное, но предельно понятное одиночество. В этот вечер его ждал еще один непростой разговор. Он чувствовал, что должен позвонить и объясниться. Он привык расставлять точки и объяснять причины. Профдеформация не позволяла оставить какой-либо вопрос в подвешенном состоянии и оставить его разрешение на волю случая. Он взял телефон:
– Добрый вечер! Как ты?
– Хорошо, уже дома. Занимаюсь уборкой. Как ты? – звучал очень спокойный голос в трубке.
– Выдался непростой день, но он уже позади. Возвращаюсь домой. Но я звоню не поэтому.
– Я тоже хотела кое-что обсудить.
– Тогда, может, лучше не по телефону?
– Да нет. По телефону даже удобнее. Что ты хотел сказать?
– Я хотел сказать спасибо за наши встречи, за прекрасное общение. Ты замечательный человек. И мы очень похожи. Мне было очень легко. Но я… – Марк замялся, он не хотел обидеть Аллу. Не хотел, чтобы из-за него кто-то страдал. Не хотел, чтобы она подумала, что сделала что-то не так, и искала свои ошибки.
– …Привык быть один, – прозвучал мягкий женский голос. В нем не было удивления или немыслимого страдания. Он звучал тепло.
– Спасибо, что понимаешь, – сказал Марк. Ему стало легче. Он был рад, что эта женщина, подарившая ему чудесные вечера, не чувствует себя брошенной и неправильной.
– Я сама готовилась звонить или писать тебе то же самое. Не могла определиться, как лучше. Выбирала между: проще и приличнее. Мы действительно очень похожи.
– Получается, мы сделали общий выбор, – с улыбкой сказал Марк.
– Получается, взаимно, но не вместе, – с каким-то грустным смехом ответила Алла.
– Еще раз спасибо. Было хорошо. И я желаю тебе всего самого доброго, – попрощался Марк.
– И тебе спасибо. Странно немного вот так завершать общение. Ведь действительно было хорошо.
– Но мы же понимаем, что либо сейчас, либо потом, когда будет плохо.
– А плохо будет неизбежно… Я сегодня это поняла, – почти шепотом, будто делясь тайной, сказала Алла.
– Да, мы привыкли иначе. И менять что-то сейчас уже ни к чему. Да и навряд ли мы сможем, да и уж точно не станем.
– Успехов тебе. Пусть все складывается так, как ты хочешь.
– И тебе. Доброй ночи.
– Доброй ночи.
Марк убрал телефон в карман, накинул на плечи пальто и исчез в аллее фонарей и осенних деревьев.
Следующим вечером Алла открыла дверь, включила свет, помыла сапоги, оставив их сушиться в правом углу прихожей на уже включенном теплом полу, помыла руки, надела черный шелковый халат, включила воду в ванной и пошла на кухню. Там она достала из морозилки треть мидий и две трети креветок…
История вторая. Чернильные пятна
– Убб-убб-убирайся отсюда, – надтреснувшим голосом произнесла Ольга Васильевна.
– Зачем же так реагировать? Я зашел в гости, проведать, – спокойно ответил мужчина лет сорока.
– Как ты можешь заходить в мою квартиру? Я не для того оставила ключи Октябрине, чтобы ее сын-психопат вламывался ко мне, когда вздумается!
– О Боже! Ты опять? – Ольга Васильевна видела, как его лицо расплылось в надменной издевательской улыбке.
– Сейчас я позвоню сыну, а еще лучше в полицию. Не понимаешь по-хорошему, я на тебя найду управу! – почти задыхаясь, проговорила старушка.
Она практически пробежала через коридор, зашла в спальню. Куда же она положила этот телефон? Комната была светлой и просторной, но найти в ней что-то представлялось практически непосильной задачей. У большого окна, через которое солнце заливало лучами все пространство спальни: от высокого белого потолка с гипсовой розеткой у люстры до светло-бежевого истертого паркета – стоял старинный лакированный стол с зеленым сукном. На столе лежали блокноты, тетради, книги, огромные стопки разных научных журналов. Там же находился и немного запыленный ноутбук, которым пользовались, но редко. На подоконнике за тонким прозрачным тюлем стояли горшки с цветами: одни превратились в маленькие деревца и преграждали путь солнцу, другие плющом сползали вниз к батарее под окном. Более крупные кадки с растениями стояли по всей комнате, создавая ощущение, что ты из московской квартиры переместился на берег океана с пальмами и фикусами, и, кажется, стоит оглянуться, и увидишь волны, разбивающиеся о песчаный пляж. Молочно-желтые стены будто пропитались недавно ушедшим летом и сами дарили тепло и свет. Кровать была заправлена стеганым гладким покрывалом ванильного цвета, а у изголовья лежали большие оранжево-персиковые подушки и маленькие – изумрудные. Тумбы у кровати были переполнены интересными вещицами: там можно было найти песочные часы, небольшие акварельные этюды в рамках, пару томиков стихов, изящную вазочку зеленого стекла, резного дерева шкатулку с украшениями, хотя, справедливости ради, украшения лежали не только в ней: рядом, на книге со стихотворениями Верлена, лежал серебряный перстень с большим болотного цвета агатом, и у самой шкатулки на тумбе находилась одна тонкой ручной работы медная серьга, другая такая же оказалась на полу, видимо, ее случайно смахнули, когда застилали кровать. Напротив постели вдоль всей стены стояли стеллажи, полные разных богатств, накопленных за жизнь: от редких изданий книг, которым было уже более ста лет, до старинных хрустальных флаконов, которые раньше использовались для духов, а теперь дарили ощущение сказки: будто эльфы в этих флаконах хранят свои чудодейственные эликсиры. Полки были заставлены фотографиями: черно-белыми со строгими и идеальными лицами, цветными, иногда немного засвеченными, сделанными на пленку, полароидными, которые были совсем маленькими, но все же такими искренними и напоминающими о близких. Между фотографиями и книгами можно было увидеть открытки с изображением разных городов: Неаполя, Парижа, Стамбула. Там же были шкатулки, статуэтки из дерева и мрамора, вазы, подсвечники и небольшой бюст Максима Горького с огромными пышными усами, будто украденными у Ницше. В углу комнаты был шкаф, купленный совместно с письменным столом: из того же дерева и с такой же резьбой. На шкафу не было ручек, но на каждой двери были замочные скважины, ключа видно не было: хозяйка носила его с собой.
Ольга Васильевна огляделась. Телефона не было видно ни на столе, ни на тумбах. Она помнила, что утром не выносила его из комнаты, а вчера вечером перед сном смотрела в календаре, сколько недель осталось до дня рождения внучки. Тогда она и держала телефон в руках в последний раз. Он должен быть где-то здесь. Порывшись в бумагах на столе, передвинув стопку книг на стеллаже и найдя сережку на полу, которая вместе с напарницей была убрана в шкатулку, старушка обнаружила телефон под одной из подушек, где и оставила его вчера. Конечно, поиски заняли целую вечность. Она набрала номер. Звонок послышался в коридоре. Получается, сын приехал, как и обещал. Ольга Васильевна вышла из комнаты:
– Глеб, сынок! Как я рада тебя видеть! А я вот только тебе звонила. Этот негодяй опять приходил. Ты давно тут? Ты его не застал?
– Нет, мама. Когда я зашел, никого не было. Опять сосед? – грустно озабоченным голосом произнёс мужчина.
– Да, я уже жалею, что дала ключи Октябрине. Мы-то с ней, конечно, подруги. Но сын у нее никуда не годный человек.
– Так, может, заберешь ключи? Это же вашей дружбе не помешает.
– Ох, сынок, а если у меня сердце прихватит? Она хоть скорой дверь откроет. Да и кто знает, может, этот ее сын уже и дубликат ключей сделал.
– Мама, я думаю, может, тебе к нам переехать? Там спокойнее будет и тебе, и нам.
– Нет, сынок, я, пока на своих ногах, хочу и в своей квартире быть. Тут практически вся моя жизнь прошла. Тут все родное, все дорого сердцу. Я, если перееду, то свою душу все равно здесь оставлю. А без души жить… Не хочется.
Сын обнял маленькую сухую старушку, ее седые волосы, собранные в пучок, упирались в его подбородок, а он обнимал ее и грустно говорил:
– Ничего, мамочка, мы постараемся сделать так, чтобы тебе было спокойно.
– Ты только поговори с Аркашей. Пусть он ко мне не ходит. Он же ради злобства. Ему ничего не нужно, он только надо мной издевается.
– Я понял тебя, мама. Мы, может, тебе сиделку найдем. Если ты дома не одна будешь, так к тебе никто лишний и не решится прийти.
– Хорошо, как тебе самому спокойнее будет. А мне так тоже повеселее. Как твоего отца не стало, мне часто бывает тоскливо одной. Особенно после того, как я совсем оставила научную работу. Раньше хоть коллеги да студенты немножко радовали. А теперь совсем одна… Но хватит о грустном. Я блинов испекла. Будешь завтракать?
– Конечно, буду. От твоих блинов откажется только тот, кто их не пробовал, – потер руки и неожиданно радостно произнес Глеб.
– Ну, пойдем на кухню. Вот и у меня день не зря прошел: накормила сына, – улыбнулась Ольга Васильевна, – я тут закончила читать роман о Гюго… – продолжила беседу старушка, уходя на кухню.
Кухня была небольшой, но очень уютной. Такая же светлая, как и комната, с мелкой плиткой на кухонном фартуке, где между однотонных кремового цвета плиток выделялось несколько ярких вставок с миниатюрными итальянскими натюрмортами. Деревянный гарнитур из светлого ореха, казалось, был создан вместе с квартирой, настолько органично он вписывался в пространство. На плите, пыхтя, посвистывал чайник, поблескивая своим дутым боком под светом окна. На столе с льняной скатертью стояли две белые тарелки, в сосновой менажнице лежали шоколадные конфеты и печенье. Вокруг нее расположились три хрустальные розетки с вареньем: абрикосовым, малиновым и вишневым. Каждое из них блестело, сохранив в себе яркий вкус лета и заботу трудолюбивых рук. Рядом стопкой на большой тарелке лежали блины: тонкие до прозрачности, душистые, яркие, словно десять маленьких солнц, политые сверху золотистым жидким медом, с маленьким, тающим от их тепла кусочком сливочного масла сверху. Глеб помог заварить чай, поставил фарфоровый чайник с изящным японским рисунком на подставку на столе. Ольга Васильевна разлила чай по чашкам, поправила очки, которые носила на цепочке, и села за стол. Так они провели с сыном утро: она рассказывала о только что прочитанной книге, а он об успехах Катюши в школе, о том, куда собираются с женой в ближайшие праздники, и о своих делах на работе. Спустя две чашки чая и съеденные блины, Глеб обнял мать и ушел, договорившись, что на неделе обязательно зайдет и позвонит, как только найдет ей компаньонку. Слово «сиделка» матери не понравилось. Оно будто еще раз доказывало, что после восьмидесяти ты не можешь заботиться о себе сам.
К своим семидесяти трем Ольга Васильевна пережила многое, но смириться с тем, что ей нужна помощь, что она не развивается, а угасает, она не могла. Свою жизнь она посвятила научной работе и семье. В двадцать лет еще в университете она встретила своего будущего мужа, который был на два года старше и изучал романскую филологию, пока она занималась литературоведением и влиянием французского эпоса на современную литературу. Они быстро и взаимно влюбились, также быстро пошли в ЗАГС и зарегистрировали брак. Несколько лет они жили в общежитии при университете, а когда супруг защитил кандидатскую диссертацию, получили небольшую, но очень уютную квартиру недалеко от парка с прудом, но далеко от центра города. Тринадцать лет прошли в написании научных статей, поездках на конференции по университетам соседних областей и ближнего зарубежья, муж помогал ей в изучении французского и итальянского, а она в литературоведческом анализе текста, так как супруг хорошо справлялся только с лингвистическим. И вот спустя тринадцать лет совместной активной и плодотворной научной жизни у них родился сын Глеб. В тот же год супруг защитил докторскую. 1981 год был очень счастливым для них. Чуть позже они перебрались в квартиру побольше: ту самую, где сейчас и жила Ольга Васильевна. Они хотели, чтобы у них еще были дети, но после трех выкидышей и одного мертворождения решили, что один сын и две докторские диссертации – достаточное количество творений труда их семьи. Но судьба оказалась еще более благосклонна к ним, чем они ожидали, и спустя несколько лет у них появилась дочь Мария. Ольга Васильевна жила спокойной, размеренной и, несмотря на некоторые трудности, счастливой жизнью. У нее был любимый и в то же время любящий муж, они вместе шли к своим целям и помогали друг другу, обоюдно поддерживали идеи и всегда находили общие интересующие обоих темы для общения, сын рос непроблемным мальчиком, хотя он и был очень спокоен в детстве, он не оказался слишком привязан к семье, чтобы это стало проблемой в юности: еще на первом курсе учебы в университете он начал подрабатывать, а спустя два года уже начал жить отдельно.
Дочь росла смышленой и очень красивой девочкой. После школы она легко поступила в университет, во время учебы Мария не только сидела над книжками, но и проводила много времени на свиданиях, хотя дальше нескольких встреч и недолгих ухаживаний дело не шло. Тогда в ее жизни и появился Аркадий, сын подруги Ольги Васильевны. Сосед был ровесником Глеба и был старше Марии на семь лет. Но влюбленности это не помешало. Ольга Васильевна с мужем удивлялись, что за странный выбор хочет сделать дочь. Аркадий был посредственным молодым мужчиной: окончив техникум, он продолжил жить с матерью, постоянно менял одну работу на другую, ни на одном месте он не умел продержаться больше полугода, иногда выпивал, и тогда семья могла слышать, как в соседней квартире Октябрина Леонидовна ругается с сыном и как там бьется посуда. Мария не замечала происходящего и под воздействием первой любви верила, что сможет воскресить Аркадия к настоящей жизни. Ольга Васильевна думала иначе и надеялась, что дочь одумается раньше, чем совершит ошибку, которая может стоить семейного благополучия девушки. Тогда и подвернулся случай.
Было лето. Аркадий на месяц отправился с матерью в Кисловодск. А Марии предложили поехать учиться по обмену в Дрезден. Ольга Васильевна с супругом поддержали эту идею, да и сама она не хотела упускать такую возможность. Достаточно быстро были собраны вещи и оформлены документы. Мария уехала, оставив записку Аркадию, дозвониться до него у нее не получилось. Он же по возвращении, прочитав это письмо, решил, что Ольга Васильевна с мужем нарочно пытались уничтожить их любовь. И любовь действительно не вынесла испытания расстоянием. И уже спустя полгода все отношения были завершены. Тогда жизнь Аркадия совсем пошла под откос, а виновницей этого он решил считать Ольгу Васильевну. Мария же так и осталась в Дрездене. После завершения учебы она получила там работу, а вскоре и создала семью.
Глеб долго жил один, но пятнадцать лет назад познакомил родителей со своей будущей женой: милая молодая женщина на несколько лет моложе его стала еще одной радостью в их семье, а вскоре она подарила им внучку – чудесную Катеньку с ярко-голубыми глазами и светлыми волосами. После рождения Катюши достаточно скоро в их семью пришла беда: скоропостижно скончался отец семейства. Ольга Васильевна стала вдовой, но воспоминания о прожитых вместе годах согревали ее и в самые тяжелые минуты, а сын и его семья, живущие рядом, не давали заскучать в одиночестве. Она еще преподавала в университете один раз в неделю, но уже чувствовала, что это дается ей все труднее и труднее. Три года назад, вопреки всем уговорам коллег и руководства, она завершила свою профессиональную деятельность – теперь о былых успехах напоминали только научные журналы прошлых лет, в которых были напечатаны ее статьи.
Ольга Васильевна закрыла дверь за сыном и ушла в спальню. Там она достала толстый блокнот в кожаной обложке, открыла его примерно на середине. Он был исписан крупным почерком с круглыми буквами и длинными завитушками. Привычка сложилась еще в юности: Ольга Васильевна всю жизнь вела дневник. В молодости это были мысли об учебе и личных отношениях, потом туда добавились описания достижений: от выступления на симпозиуме в Норвегии до первых шагов Глеба и того, как он перевирает свои первые слова. Сейчас она фиксировала по пунктам события дня, потому что память стала ей иногда изменять, а это было способом в подробностях вспомнить, что происходило вчера. Ольга Васильевна открыла ящик стола, чтобы достать перьевую ручку, которую больше сорока лет назад подарил ей супруг на их годовщину. Для Ольги Васильевны не так была важна непосредственно сама тяжелая, сделанная под черный мрамор с серебряными вставками и фрезеровкой ручка, сколько память о человеке, который ей был так дорог. В этом незатейливом предмете было не только воспоминание, но и будто кусочек его души, навсегда подаренный ей вместе с этой ручкой. Старушка оглядела стол: на зеленом сукне было два чернильных пятна, которых вчера там не было. Пятна были свежими. Но ручки не было видно. Она перебрала все книги, встряхнула журналы, может, затерялась между страниц, посмотрела под столом и за тюлем у окна, даже поискала под кроватью, вдруг закатилась… Ручки нигде не было.
Ольга Васильевна вспомнила весь вчерашний день. Вот вечером она сделала последнюю запись. Положила ручку в футляр и убрала в верхний ящик письменного стола. Закрыла блокнот и положила на стопку книг. Больше она ничего не записывала. К столу она подходила только в поисках телефона сегодня утром, но и тогда ручку она не видела. На всякий случай она решила осмотреть всю квартиру. Спустя два часа поисков и вытряхнутых всех шкафов, ничего не было найдено. Она позвонила сыну:
– Сынок, я умудрилась потерять ручку, что отец твой дарил. Помнишь? Я нигде не могу найти. Я весь дом перерыла, – почти плача, говорила старушка.
– Мама, она в любом случае должна быть где-то в квартире. Мы ее обязательно найдем. Не переживай. Я сейчас немного занят. Завтра зайду или сам, или отправлю Катю, пусть тебе поможет.
– Хорошо, родной мой. Спасибо. Я что-то очень расстроилась.
Катя проведала бабушку, но ручку так и не нашли. Зато они хорошо поговорили, Катя рассказывала, что ей очень нравятся уроки физики, как она ждет, что в следующем году начнется химия и что они будут, наверное, проводить опыты. На физике же есть практические работы. Потом они обсуждали мальчишек и то, как Кате повезло с подругой-одноклассницей. Они общались еще с детского сада, и это была дружба, полная поддержки и взаимной помощи, радости и веселья.
Спустя несколько дней Глеб пришел к матери не один. Он привел женщину лет сорока двух, которая представилась Еленой. Высокая, с сильными руками, улыбающимся, но в то же время строгим лицом, Елена должна была стать компаньонкой Ольги Васильевны. Сын заверил, что женщина обладает большим опытом в подобной работе, имеет медицинское образование и при необходимости сможет оказать первую помощь, а также ее рекомендовал его лучший друг, потому Глеб уверен в ней, как в себе. Сошлись на том, что она будет пока что приходить в будни и проводить со старушкой день, помогая ей во всех домашних делах и скрашивая ее одиночество.
Ольга Васильевна была рада. Теперь у нее появилось еще одно знакомство. И не какое-нибудь, а полезное. Весь день прошел в общении с компаньонкой. Ольге Васильевне было интересно все, и она слушала историю жизни Елены, пока та быстро и умело протирала пыль, мыла ванну, раковину и полы. И вот, когда уборка завершалась и осталось протереть только пол в прихожей, на коврике у самой двери были обнаружены пятна чернил. Елена сказала, что сможет их вывести и переживать не стоит. А Ольга Васильевна волновалась совсем не за ковер: она поняла, что кто-то заправлял ручку, сидя за столом, так пятна остались на сукне, видимо, испачкался и не заметил этого, потом уронил эту же ручку здесь, в прихожей, и, когда поднимал, чернила на его руке испачкали ковер. Она не потеряла ее. Ее кто-то взял… Но это же абсолютная глупость. Сама Ольга Васильевна подумала, что это уже очень похоже на бред. Кому может быть нужна ее ручка? Кроме сына с его семьей и подруги Октябрины, никто и не знал, насколько она важна для хозяйки, а реальной ценности она не представляла. Старушка замкнулась, жизнелюбие ушло с ее лица, она вернулась к себе в спальню и прикрыла дверь. Она чувствовала, что что-то происходит. Что-то странное и подозрительное. Но не могла объяснить, что именно. Сейчас ей хотелось побыть одной, побыть в безопасности. Она легла на кровать и задремала.
Ольга Васильевна проснулась под вечер. На улице еще было светло, какие-то звуки доносились с кухни. Она встала и отправилась на шум. Оказалось, что Елена готовит ей ужин, вооружившись сковородой и сотейником.
– А я вот весь день проспала, получается, – сказала Ольга Васильевна.
Елена обернулась:
– Ничего страшного. Отдыхать тоже нужно. Я вот вам ужин сейчас приготовлю и пойду домой. Вы сильно из-за ковра расстроились? Я его отстирала, ни единого пятнышка.
– Не из-за ковра. У меня ручка чернильная пропала, а это память о покойном муже. И эти пятна от нее. Я вот увидела, вспомнила и что-то совсем расстроилась.
– Ну не могла она сквозь землю провалиться. Не грабители же ее забрали. Найдем, – улыбаясь, сказала Елена.
– Надеюсь. Хотя, может, и грабители, – очень тихо, будто размышляя вслух, произнесла старушка.
Елена приходила каждый день. Женщина была очень участлива, всегда поддерживала беседу, а иногда за послеобеденным чаем читала Ольге Васильевне вслух. И все было хорошо, пока одним утром в ожидании компаньонки, после какого-то шума в подъезде Ольга Васильевна не подошла к глазку. На лестничной клетке стояла Елена, а рядом с ней мужчина, его лицо было трудноразличимо в слабом свете, но было заметно, как компаньонка что-то отдала мужчине, после чего он открыл бумажник, достал несколько купюр и отдал ей, а затем зашел в соседнюю дверь. Это был Аркадий. Что могло связывать его с Еленой? Что ему снова было нужно от Ольги Васильевны? За что он заплатил? Раздался звонок. Старушка открыла дверь, впустила сиделку, но ни о чем не спросила. День был тихим и спокойным, за окном шел мелкий дождь, будто убаюкивающий мерным стуком капель. В квартире было немного серо, и настроение Ольги Васильевны не располагало к общению. Она сказала Елене, что выйдет из спальни к обеду, а пока не хочет, чтобы ее беспокоили.
В комнате она села за письменный стол, взяла книгу и начала читать, но что-то не давало ей покоя, что-то было не так, будто произошли какие-то перемены, которые она никак не могла заметить. Тогда, отложив книгу, Ольга Васильевна стала оглядывать комнату: все было на своих местах, все привычно, но чего-то не хватало. Она обошла комнату, заглянула в шкаф, потеребила в руках покрывало и подушки, перебрала книги на тумбе и переставила шкатулку. И вот, оглянувшись на стеллаж, она поняла: дело в нем. В одном из стеллажей на полке было пустое пространство, которого раньше не было. Именно это старушка замечала боковым зрением, сидя за столом, именно это не давало покоя. Старинные книги, привезенные открытки были на месте, но пропала фотография, которая запечатлела один из канунов Нового года. На фотографии была еще молодая Ольга Васильевна в атласном платье, на руках она держала маленькую девочку, напоминающую белое облако, будто всю состоящую из фатина и блестящих звездочек, рядом стоял высокий красивый мужчина в темном костюме, а между ними на переднем плане улыбающийся мальчик лет десяти в пуловере и с коробкой конструктора в руках. Фотографии со счастливым днем далекого прошлого не было. Ольга Васильевна переворошила все стеллажи, стол, но фотографию не нашла. Может, Елена протирала пыль и переставила? Ольга Васильевна вышла из комнаты.
– Елена, я фотографию потеряла. У меня на полке была, а сейчас нет. Вы никуда не переставляли? – обеспокоенно спросила старушка.
– Да вроде бы нет. А что за фотография?
– Семейная. На фоне новогодней елки. Там я с Александром и Глеб с Машей, еще маленькие.
– Помню. Видела. Она рядом с книгами была. Пойдемте покажу, может, не заметили.
Они вместе направились в комнату. Лицо Елены изобразило искреннее удивление:
– Вчера ее тут видела. Ума не приложу, куда она могла деться.
– А о чем ты сегодня с нашим соседом говорила на лестничной клетке? – вдруг спросила Ольга Васильевна.
– Да он спросил, кто я и что у вас делаю. Я ответила.
– И больше ничего?
– Ничего, – немного смутившись, ответила Елена.
Ольга Васильевна поняла, что ей лгут. Она видела, как та что-то передала ему и получила деньги, но это компаньонка решила скрыть.
Елена ушла дальше готовить обед и через полчаса позвала есть. Заходя на кухню, Ольга Васильевна заметила, как Елена резко убрала коричневый стеклянный пузырек в карман, перед этим орудуя им над тарелкой с супом. Ну не захочет же она ее отравить? Ольга Васильевна отбросила эту глупую мысль и села обедать. После на нее навалилась дремота, глаза слипались, она дважды зевнула и ушла спать. Проснулась старушка лишь под вечер.
Чувствовала она себя совершенно разбитой. Первое, что она увидела, открыв глаза, – стеллаж, на котором не было дорогой сердцу фотографии. Она встала с постели и заплакала. Казалось, что все самое близкое ее сердцу исчезает, становится недосягаемо: муж умер, оставив лишь воспоминания, дочь уехала, и теперь возможность увидеть ее выпадает раз в несколько лет: Ольге Васильевне так и не довелось еще увидеть внуков; читать научные статьи становилось все труднее, мысль постоянно ускользала. И вот даже вещи, напоминания о жизни до старости, даже они уходили в небытие. Каждый день, когда она брала эту ручку и садилась писать, она вспоминала молодость, любовь, и ее мир озарялся радостью прошлого. Но теперь не было и ее. Она часто брала в руки эту фотографию, фотографию, полную нежности и праздника, где они были вместе, и тогда на минуту ей казалось, что и супруг, и дочь снова с ней рядом, в одной комнате. Но и фотографии больше не было. Все исчезало, оставляя ее совершенно одну, лишая теплого дуновения прошлого…
Несколько дней прошли спокойно. Ольга Васильевна не замечала ничего подозрительного. Только лишь иногда тосковала, вспомнив о своих драгоценных пропажах. Слишком значимые вещи с открытых полок она перепрятала в шкаф: он запирался на ключ. Ей так было спокойнее. В шкаф она убрала и письма супруга, которые тот писал ей, пока полгода преподавал за рубежом. Прежде чем спрятать, она перечитывала некоторые и вспоминала, как радовалась каждому письму с множеством марок. Ольга Васильевна была счастлива, когда в почтовом ящике находила конверт. Она знала, что этот день ей ничто не сможет омрачить. Поднималась в квартиру, разворачивала письмо и читала два, три мелко исписанных с обеих сторон листа, где супруг не только рассказывал о своих делах и университетской жизни, но и говорил о том, как он скучает, как ждет встречи и надеется на скорое возвращение, хотя бы на несколько дней, чтобы вновь быть с ней рядом и ощутить аромат ее духов, она прижимала каждое такое письмо к груди, закрывала глаза и была счастлива. После прочтения она бережно сворачивала письмо, убирала в конверт и хранила в письменном столе. Сейчас же это живое напоминание о любви планировалось переместить в шкаф.
Пока Ольга Васильевна предавалась воспоминаниям, перечитывая письма, Елена зашла в комнату:
– Ольга Васильевна, я приберусь? Надо пыль протереть, влажная уборка не помешает.
– Конечно-конечно, – старушка начала, торопясь убирать письмо в конверт, после чего перевязала их все вместе и бережно положила в шкаф, закрыв дверцу на ключ. Елена внимательно следила за действиями Ольги Васильевны. Только, когда ключ оказался в кармане широких темно-синих брюк старушки, Елена отвернулась к подоконнику и начала протирать пыль.
– Пока ты убираешься, не буду тебе мешать, – сказала Ольга Васильевна и вышла из спальни. В прихожей она обратила внимание на входную дверь. В нижней части белой панели были чернильные пятна в виде отпечатка пальца… Кто-то испачканной рукой дотронулся до двери и, видимо, не заметил…
– Елена!
– Что такое, Ольга Васильевна?
– Откуда эти пятна? Почему они на двери?
– Наверное, что и на коврике у двери были… Может, я тогда не заметила и забыла убрать… Или вы руку испачкали, когда писали, и, дверь закрывая, дотронулись, – озадаченно сказала сиделка.
– Чушь! Я перьевую ручку уже две недели в глаза не видела! Зачем мне чернила?! Ох, Лена, ты что-то темнишь. И я узнаю, что ты придумала. И расскажу сыну. И он тебя уволит!
