скачать книгу бесплатно
С наступлением сумерек второй пилот Вершинин наконец-то распрямил спину и обвел взглядом свои владения. В этот момент он испытывал жгучую смесь боли и восторга. Руки были стерты в кровь, спина болела, каждая мышца его тела ныла и стонала. Но удовлетворение от укрепления своего жилища с лихвой окупало физические страдания.
Окунувшись в озере, он зашел в дом и включил радио.
16 июня .
«Прости, что давно не писала. Даже не знаю, с чего начать. Столько всего произошло…
Начну с главного. Количество жертв чудовищно. В первые дни поступало два-три пациента. У дверей больниц дежурили журналисты в поисках новых страшных кадров и подробностей, которые бы смогли напугать зрителей еще больше. Поначалу это представлялось захватывающим приключением. Мы чувствовали себя героями фильма-катастрофы: будущие доктора, рискуя жизнями, сражаются с пандемией… В другой ситуации я бы рассмеялась над нашей глупостью, но только не теперь… Кажется, с тех пор прошло полжизни. Бравада уступила место ужасу. Количество зараженных в Москве – два миллиона, в России – сорок, данные по миру разняться от шестисот миллионов до миллиарда.
Мэрия распорядилась переоборудовать под лазареты все крупнейшие больницы. В Боткинской шеренгами лежат тысячи зараженных. Их воспаленные, обезвоженные тела напоминают кровоточащие язвы. Многие умирают, так и не дождавшись помощи. Да и как помочь, если спасительной вакцины нет. Пациентам только без конца вводят обезболивающее и снотворное, чтобы не агрессировали.
Но самое печальное, на докторов продолжают нападать. Распластанные на соседних койках с пациентами, они мучаются от внезапных кровотечений и удушающего кашля. И в конечном итоге все заканчивается страшной, мучительной смертью. А потом их сжигают. Без имен, регалий и прощальных речей. Всех без разбора. Городские крематории работают день и ночь, но они явно не справляются. Грузовики ежечасно подвозят новые трупы и сваливают у дверей. Женщины, дети, старики, мужчины – все в одной куче… как в старых хрониках про нацистские лагеря.
Сегодня днем, вне себя от суточного дежурства и усталости, я окинула взглядом главный холл больницы. Боже! Я никогда не забуду увиденное. Сотни обреченных людей метались в агонии от боли и страха, они двигались, стонали, кричали… они рыдали кровавыми слезами, изрыгая свои же внутренности. Словно кто-то медленно скручивал их, наблюдая, как сочится потемневшая кровь, и все, что до этого было органами, кровавой жижей вытекает на бетонный пол…
Мне хотелось кинуться прочь из этого кошмара. Убежать, скрыться и больше никогда не видеть кровавой рвоты, ни трупов. Не знаю, как удержалась.
Этим же вечером по дороге домой отец сказал, что смертность зараженных начала резко снижаться. На мой обрадованный взгляд мрачно заметил:
– О выздоровлении речи не идет. Мы с коллегами внимательно следили за динамикой смертности и заметили, то за последние дни она резко пошла на спад. В начале эпидемии вирус убивал человека за несколько часов. Затем этот период увеличился до 2 дней. Глупо приписывать происходящее к заслугам докторам. Сама видишь, мы не лечим, только облегчаем боль. На текущий момент умирает лишь один из десяти зараженных, все прочие выживают.
Я смотрела на отца, пытаясь уловить, на что он намекает. И не могла. Видимо, для полного понимания картины нужно быть вирусологом. Отвлекшись от дороги, папа окинул меня взглядом полным боли и… страха. Я спросила: и что это значит?
– Если зараженный умрет в течение нескольких часов, он не успеет передать вирус следующему носителю. Следовательно, это абсолютно не в интересах AVE. Чтобы сохраниться в человеческой популяции, вирус вынужден адаптироваться и эволюционировать так, чтобы успешно продолжать размножаться.
– Хочешь сказать, AVE учится?
– Простыми словами, да. Он перестал убивать людей.
– Но… как? Для эволюции требуются десятилетия, если не больше.
– С обычными вирусами так и происходит. Но не в случае с Авалоном. Он отличается стремительной способностью к адаптации. Перепрограммирует собственную ДНК, а вместе с тем и весь код супервируса.
Осмысливая сказанное, я застыла от ужаса. Но на этом плохие новости не закончились. После недолгого молчания вновь раздался голос отца. Вроде спокойный, но я слишком хорошо знала папу. И понимала, за сухими фактами и наблюдениями скрывается приговор.
– Вскрытие зараженных показывает серьезное повреждение мозга, как при бешенстве. Очаги некроза наблюдаются во всех сегментах, но больше всего поражена лобная доля, которая, как ты знаешь, отвечает за…
– Мышление, сознание, речь, интеллект… хочешь сказать, что AVE делает из людей тупых животных?
– Животных, у которых остались инстинкты – есть, пить, спать. А значит зараженные способны жить, но не развиваться.
Боже…
– Мы отправили запрос в Минздрав насчет эфтаназии для зараженных, предоставили отчет о вскрытиях, но… для принятия столь кардинальных решений нужно время. Время, которое работает против нас.
Я смотрела на проплывающий за окном город и понимала, возможно, такой я вижу Москву в последний раз. По улицам еще ходили люди, редко, но все же проезжали машины. В голове не укладывается, что однажды все это исчезнет…
Однако ленты соцсетей показывали совершенно иную картину. На выездах из города по всем направлениям образовались мертвые пробки. Все, кому есть где скрыться, пытались бежать из Москвы.
В последующие дни обстановка резко ухудшилась. Из магазинов исчезли все продукты и средства первой необходимости: свечи, спички, соль, мука, крупы, консервы… не обошлось и без грабежей.
Но первыми опустели аптеки. Сначала люди выстраивались в очередь за медицинскими масками, антисептическими и противовирусными препаратами. Дайте что-нибудь против Авэ! – требовали покупатели. Вскоре опустели и аптеки. Даже обычные бинты и зеленка стали дефицитом. Наивные, люди думают, что смогут оградиться от вируса зеленкой!
Моя семья и ей подобные стараются не поддаваться панике, но получается не всегда. Еще бы, ведь каждый парк, площадь, каждую улицу столицы оцеплен вооруженными солдатами. Теперь они – главные».
21 июня.
«Сегодня умерла Анна. Она была моей лучшей подругой… так больно, не могу дышать….
Далее неразборчиво.
Большинство моих друзей мертвы. Второй год обучения на медицинском факультете оказался для них последним. Я не знаю, как бы поступили сокурсники, знай наперед, чем все обернется. Мне так страшно. Смерть повсюду. Дома, за окнами, на лестничной площадке. Она следует по пятам за каждым из нас. И никто не уйдет.
…
Я сделала себе укол фенобарбитала. Проклятые слезы. Никак не могу остановиться, все время думаю о подруге».
30 июня.
Охватившая мир истерия только помогла вирусу. Лихорадка быстро вышла из-под контроля. Военные тоже оказались бессильны. День за днем вирус вгрызался в человечество все сильней и сильней, впрыскивая яд, который стремительно распространялся по городам, странам, континентам, как по артериям больного. Одна за другой страны объявляли чрезвычайное положение, закрывали воздушное и наземное сообщение, разрабатывали и пытались воплотить планы эвакуации. Но было поздно. Слишком поздно. Повсюду царили смерть и хаос. AVE прочищал города снова и снова, оставляя после себя миллионы зараженных. Идеальный убийца, безупречный преследователь, вирус проник в каждый дом, в каждую семью. Он таился в воздухе, в воде, прятался за каждой соседской дверью.
По прогнозам ученых, если ничего не изменится, через пять месяцев AVE уничтожит весь мир. Но они ошиблись. Это произошло гораздо раньше.
«Все больницы закрыты. Медперсонал разбежался. Больше не имеет смысла делать вид, будто зараженных лечат. Спасения нет, мы даже не можем облегчить боль, ведь лекарства закончились. Последней каплей в пользу этого решения стал дефицит снотворного и успокоительных. Агрессивные, атакующие пациенты и повсеместное заражение докторов поставили окончательную точку в этой бессмысленной борьбе.
Международная комиссия в Стокгольме прекратила свою работу. Ученые умерли раньше, чем нашли вакцину. Нам больше не на кого надеяться. Только на себя. Отец с коллегами все еще бьются над спасительной вакциной. По его словам, есть небольшой прогресс, но до успеха еще далеко.
Столица в полной изоляции, как и прочие мегаполисы мира. Тот, кто успел покинуть пределы города, прячутся по дачам, лесам, деревням. Каждая семья, каждый дом превратился в коробочку. Наглухо закрытую коробочку, куда никого не впускают.
Вот уже неделю мы с мамой сидим взаперти. Обрадовался только Кирилл. Видимо, брату надоело слоняться по дому в одиночестве. Каждый день он рисует новые пейзажи – горные, морские, лесные – и вешает на стену. Там собралась уже неплохая галерея. Возможно, таким образом, он пытается справиться со страхом.
Интернет стал нестабилен, мобильная связь практически не работает. Последний раз мы связывались с Арсением три дня назад, с тех пор его мобильник недоступен. Надеюсь, он тоже изолировался вместе с семьей.
Единственным окошком в мир стал для нас телевизор. Сегодня сказали, что крематории закрылись. Чтобы избавить город от трупов, правительство придумало новую программу утилизации. Она до банальности проста: ночами умерших грузят в огромные грузовики, отвозят за город, сбрасывают в братские могилы и заливают кислотой. Осуществилась и папина задумка, правда не так, как он хотел. Повальные случаи нападения вынудили военных вменить крайнюю меру: зараженный подлежит немедленному уничтожению. Москву патрулируют огромные бронированные машины. С улицы то и дело раздаются звуки автоматных очередей, а наступление утра предвещает не рассвет, а колонны грузовиков, доверху набитых мертвецами.
Моя психика сбоит. Просто не может принять происходящее за правду. Так ведь не бывает? Не может привычный мир измениться в одночасье… ладно карантин, изоляция, комендантский час, но массовые расстрелы зараженных людей… как это вообще возможно?
Когда-то мы думали, хуже ковида быть не может…».
10 июля.
«Арсения больше нет… об этом я узнала случайно. Внезапно оживший интернет позволил загрузить ленту ВК, а вместе с ней и страшные вести. Не знаю, когда это произошло, но в списках умерших среди прочих студентов, значилось имя моего парня.
Я рыдала, пока не закончились слезы. Мама успокаивала, но сама она пребывала в таком же состоянии. Почти все родственники и знакомые мертвы. И нам только предстоит это осознать. Пока же чудится, что мы оказались в затянувшемся кошмаре и должны вот-вот проснуться.
***
Шторы на окнах плотно задернуты. Это невыносимо. Зараженных просто выгоняют из домов. На залитых потемневшей кровью улицах множатся толпы обезображенных вирусом людей. Едва завидев прохожих, они кидаются вдогонку.
Каждый час с экранов вещают краткую сводку – сухие цифры: столько-то умерло, столько-то заразились. Сначала мы слушали и с ужасом смотрели репортажи о городах, заваленных гниющими трупами, среди которых сновали обезумевшие зараженные… но в какой-то момент мы вдруг стали слепы и глухи. Растущее число жертв более не вызывало никаких эмоций. Чувства стянулись в тугой узел и высохли. При известии о смерти очередного знакомого мы еще горестно качали головой, но, по сути, за этим ничего не скрывалось. Ни-че-го. Нам стало все равно».
13 июля.
«Телевизор молчит. Больше не показывают ни новостей, ни фильмов. Лишь черный беззвучный экран с надписью: «НЕ ПОКИДАЙТЕ СВОИ ДОМА».
17 июля.
«Мама заражена! Утром она, как обычно, готовила завтрак. Вдруг я услышала шум и кинулась не кухню. Я никогда не забуду… Она стояла, согнувшись пополам. А из ее горла хлестала толчками кровь. Я слышу, я до сих пор слышу этот хрип, когда, захлебываясь собственной кровью, она пыталась сделать вдох. А кровь все шла и шла. Словно со стороны я смотрела на бесконечную алую реку, вьющуюся с губ матери, не в силах пошевелиться. И только резкий окрик отца заставил меня очнуться, схватить брата и кинуться в детскую.
…
Моя мамочка… любимая строгая мамочка… не представляю, как мы будем без тебя… пожалуйста, только держись… мне до ужаса, до дрожи не хочется думать о плохом… но есть ли надежда?
Нет. Не могу поверить, что это происходит на самом деле. Мы тоже умрем. Все. Неизбежно.
Сегодня Кириллу девять, а мне девятнадцать. В последний раз».
День тот же.
Данила набрал номер диспетчерской аэропорта. Тишина. Позвонил Тарасову, но на звонок никто не ответил. Набрал Рыжего, трубка задумчиво погудела и стихла. Схватив бинокль, кинулся во двор. Некоторое время пристально всматривался в даль, стараясь заметить хоть какое-то движение, но тщетно. Деревня опустела. Внезапно мужчина почувствовал, как сдавило грудную клетку. А что, если все люди на Земле умерли? И на всей планете лишь он? В секунду его охватила паника. Бинокль без разбора метался по разным сторонам, и на секунду показалось, что даже птиц больше нет. В горле вдруг пересохло. Что за чертовщина? В окулярах виднелся пустой, безжизненный мир, словно диафильм о мертвой и давно покинутой планете. Вдруг отчаянно захотелось увидеть человеческое лицо. Ну, давай же, покажитесь хоть кто-нибудь! Паника нарастала. Он готов был в сию же секунду запрыгнуть в свою лодку и на всех парах мчать к обитаемым берегам. Вот только берега отвечали полным безмолвием.
Этого просто не может быть! – твердил себе Дэн, как вдруг окружающую тишину взорвал телефонный звонок. Как же вовремя! Вздрогнув, мужчина кинулся к дому. Еще ни один звонок не вводил его в такое волнение. Руки тряслись, и ему никак не удавалось разблокировать экран. Чертовы гаджеты! Чертыхаясь и нервничая, он наконец-то справился с блокировкой и тут же услышал знакомый голос.
– Дэн?
– Алло, Рыжий! Рыжий!
– Нечего так орать, – послышалось недовольное ворчание. На потемневшем от загара лице Дэна мелькнула улыбка. Ромка! Ромка живой! Сердце, пропустив удар, заколотилось как сумасшедшее.
– Рыжий, что происходит? – даже не пытаясь сдержать волнение, спросил Дэн. – Где ты?
– В городе. Дэн, дела совсем плохи. Из наших никого не осталось в живых. Вот, спер телефон спецсвязи, чтобы позвонить тебе.
– Я на острове. Приезжай. Запасов еды и воды хватит на двоих!
На том конце повисло тягостное молчание.
– Спасибо, Дэн. Но как-нибудь в другой раз. Я записался в добровольцы.
– В какие еще добровольцы?
– В армию. Говорю же, дела плохи. – и понизив голос, добавил, – здесь такое творится…. зараженные кидаются на людей. Сплошь нападения и смерти. Правительство исчезло. Полиции нет. Остались только военные и те на грани. Мы пытаемся спасти живых. Но с каждым днем людей все меньше.
В трубке что-то зашумело. Голос Рыжего начал пропадать.
– Алло! Алло… – в динамике шипело и щелкало, лишь пару раз сквозь помехи прорезался голос Рыжего, после чего связь окончательно оборвалась. И сколько бы Данила ни пытался дозвониться, ничего не выходило.
В полном смятении он перевел взгляд с потухшего дисплея на противоположный берег реки.
Некоторое время мужчина оставался неподвижным. В груди, как после урагана, смятение и разруха. От прежней уверенности не осталось и следа. Хотел отсидеться, как в пандемию коронавируса, схорониться, пока основная волна не минует. Но звонок Рыжего перевернул все вверх дном. Рука непроизвольно метнулась к биноклю. Мир за рекой по-прежнему оставался непривычно тихим и пустым. Однако кое-что изменилось, теперь Данила знал, он – не последний человек на Земле. Оставался еще Рыжий. А значит, есть за что бороться!
Уверенный, как никогда прежде, бывший пилот зашел в дом, взял оружие, патроны, положил в рюкзак бутылку воды, сухари, закинул его на плечо, а затем закрыл дверь, и как был в защитной одежде с биноклем на груди сел в лодку и завел мотор.
Да, он был отшельником, может, чуть-чуть социофобом, но никогда трусом.
20 июля.
«Не могла писать. Все время плакала.
Папа вернулся в три часа дня. Совершенно другим и совершенно чужим. Ссутуленные плечи, щетина и внезапно постаревшее лицо. Меня скрутило от нестерпимой боли, не знаю, как удержалась на ногах. Кирилл спросил – где мама? Его испуганный детский голосок так и повис в воздухе без ответа.
Я вижу… я до сих пор вижу взгляд отца. Страшный, пустой, одичавший, но больше всего потерянный. Он что-то начал говорить про антитела, но осекся, так и не закончив. Кажется, он был не в себе. Больше не произнеся ни слова, он продезинфицировал кухню, а затем до вечера пил водку. Стопку за стопкой, пока не уснул, уронив голову на стол. Утром дрожащими руками поставил нам в предплечья прививки. Сказал, от гепатита. Мол, если мы спасемся от AVE, глупо умереть от банальщины.
Когда Кирилл уснул, папа вручил мне респираторные маски, оставил немного еды, питьевой воды и крепко обнял. Сам же отправился в лабораторию. Вместе с тремя уцелевшими коллегами они продолжали искать спасение.
Хотя, по-моему, спасать уже некого…
Эта ночь обернулась для города кошмаром и нестерпимой болью. Как обезумивший палач, смерть металась меж домами, сметая всех на своем пути. Она заглянула в каждое окно, не обошла стороной ни одну семью. Выкашивала район за районом, оставляя после себя лишь ужас и горе.
Помню, как в дверь начали колотить. Не зная, куда деться от страха, мы забаррикадировали в спальне и спрятались под кроватью. У соседей кто-то истошно кричал, то и дело хлопали двери, раздавался топот, билась посуда. И так всю ночь, то сверху, то снизу, то откуда-то сбоку. Я чувствовала себя в доме для сумасшедших, где каждая семья заточена в палате, связана по рукам и ногам единым приступом безумия.
Примерно в пять утра из соседской квартиры раздался истошный крик, следом звук распахнувшегося окна и темный силуэт, полетевший вниз. Кто-то не выдержал, решил, что так будет быстрее и не так больно. Хотелось заткнуть уши, залить клеем глаза, отключить все чувства и системы. Моя психика сбоила, крошилась мелкой стружкой. Я держалась только благодаря брату. Он жался ко мне и дрожал. Я просто не имела права сдаться сейчас.
Сообразив, кинулась за наушниками и водрузила ему на голову, включив первый попавшийся трек. Сама же просто зажала уши ладонями. Но крики просачивались сквозь пальцы, пробирались под кожу, впивались в мозг. Я не могла пошевелиться, не могла думать и говорить. Я просто молилась.
А к утру все стихло. Вдоволь насытившись, смерть прилегла отдохнуть, великодушно предоставив городу легкую передышку. И воцарившаяся тишина оказалась во сто крат страшнее криков.
Мы с братом отключились. Именно отключились. Это был не сон или забытье, наше состояние напоминало потерю сознания. Измученные страхом, ожиданием, мы просто не выдержали.
Проснулась я от света. Просачиваясь между штор, по ковру полз яркий луч солнца. Значит, уже день. Я тихонько встала. Во рту пересохло, горло неприятно саднило, но, повинуясь какому-то внутреннему порыву, первым делом подошла к окну. Боже! Едва кинув взгляд на улицу, меня начало трясти. День встречали новые, еще не остывшие трупы. Их были тысячи. Мужчины, женщины, дети… единым ковром устилали улицу, устремив в безмятежное небо пустые глаза. Знакомая с детства улица Академика Королева была до горизонта покрыта мертвецами, а над ними, точно погребальный крест, высилась Останкинская башня.
Последние иллюзии исчезли: нас никто не спасет. Это была последняя мировая война, а проигравшее – человечество.
В каком-то глухом оцепенении я плотно задернула шторы и осела на кровать».
21 июля.
«Последний раз мы видели отца вчера. А час назад пришло смс:
Мне не выбраться. Прости, малышка.
Береги себя и брата.
Люблю вас.
ПАПА.
Я очнулась в тот момент, когда орала во весь голос, а брат испуганно смотрел на меня, боясь пошевелиться. У меня дрожали руки, меня колотило от чудовищной безысходности, от осознания глубины той пропасти, в которую мы летели. Это была отчаянная истерика, которая разметала остатки здравого смысла, снесла последние стены самообладания и, ядерным грибом накрыла меня с головой. Как перепуганный зверь, я выла и размазывала слезы по лицу, совершенно не думая о брате. Повинуясь глупому порыву, набрала отца. Но мобильник молчал. Внезапно меня охватила лютая злость. Руки тряслись, перед глазами двоилось, но я вновь и вновь звонила отцу. Зачем он ушел? Как посмел бросить нас? Ведь знал, матери больше нет, одной мне не справиться, а надеяться больше не на кого!
