Безумие на пару

Ксения Фосс

Безумие на пару

Глава 1

Шум города, похожий на странную какофонию разливался по улицам, придавая особую атмосферу туристам. Резковатый запах дыма, топлива и навоза резал нос, отдаваясь на языке противной кислотой.

Форшипель – относительно старый город, с еще классической архитектурой и обширной историей.

Башни здесь будто выросли одна на другой: каменные фундаменты времён Первого Подъёма увенчаны латунными пристройками, потом паровыми мансардами, потом стеклянными чердаками, в которых гнездятся чайки и безработные алхимики. Балконы кривились, как брови скептиков, а ставни держались на честном слове и паре молекулярных винтов. Каждый дом будто конкурировал с соседями: кто издаст больше шума, кто выдует больше пара, кто выплюнет больше искр.

По улицам неспешно текли пешеходы, тележки, чумазые дети, механические собаки и одинокие шестерёнки, катящиеся без видимой причины. Улица могла внезапно кончиться аркой, перейти в мост, который перекидывался на другую крышу, а затем – снова в улицу. Никто уже не помнил, зачем так построили. Возможно, чтобы запутать инспекторов по технике безопасности.

Город был живым организмом, которому всё время делали неудачные импланты – и он выжил. Форшипель дышал. Пыхтел. Клокотал. И, как говорят местные, ругался на незнакомом языке труб и клапанов.

Вдоль центрального канала, называемого "Сточной набережной"по причине как эстетической, так и функциональной, тянулись кафе, лавки с мутными витринами, и мастерские, из которых доносилось:

– Не трогать! Оно живое!

– Опять ты своего зомби чинить пришёл?!

– Это не зомби, это мой младший брат!

Форшипель гордился своим хаосом. Он им жил. И если кто-то пытался навести порядок, город начинал сопротивляться – выключал уличные фонари, смешивал расписание поездов, устраивал кислотный дождик по расписанию любви.

А в самом сердце, на Площади Писклявого Рупора, возвышался Исследовательский Комплекс №13 имени Профессора Невмесного – весь из труб, башенок, стеклянных куполов и абсурдной гордости. Он был как пирог, в который забыли положить логику, но зато щедро сдобрели патентами.

И именно рядом с этим монстром инженерной самонадеянности, как осколок пьяного вдохновения, стоял дом служебных квартир.

Он выглядел так, будто его строили в спешке, в пьяном споре, на последние детали, оставшиеся от дирижабля и трамвайного депо. Дом не столько стоял, сколько балансировал, прижавшись к комплексу как прилипчивая идея. Некоторые даже считали, что он держится за счёт силы воли жильцов и пары клятв, данных под давлением пара.

Фасад был как неудачный коллаж: тут латунь, там кирпич, выше – кусок деревянного фахверка, дальше – железобетонная плита с надписью "НЕ ЛЕЗЬ". На крыше росла не только антенна, но и мох, и кто-то, кажется, держал там кур.

Из двух дымоходов один работал строго по ночам, другой – только в непогоду, и оба издавали звуки, напоминающие кашель дракона с астмой. По стенам вились трубы, некоторые из которых вели в никуда или обрывались на уровне третьего этажа. Окна были разных форм, и многие – перекошены, заклеены, или закрыты шторой из газеты двадцатилетней давности.

Перед покосившимся домом стоял слишком ярки для города мужчина. Рыжие волосы непослушно шевелились на ветру, большие круглые очки забавно увеличивали глаза, а измазанная в мазуте и масле белая рубашка, спрятанная под светло-зеленую жилетку с латунными кнопками, на поясе была полдюжины звенящ колб с «трофеями». Мужчина тяжело хмыкнул, осматривая странное здание и все же зашел.

Длинный коридор, похожую на кишку парового осьминога, узкий с шипящими трубами, встретил нового жителя протяжным «пш-ш» и приятной темнотой.

В темноте что-то щёлкнуло. Потом ещё раз. Потом – довольно громко и с искрой.

– Да чтоб тебя, Прокапит! – раздалось откуда-то сбоку, и в коридоре вспыхнул слабый зелёный свет. Из-за двери, обитой железом и… судя по запаху, капустным листом, высунулась голова вахтёра.

Он был стар, как сама Сточная набережная, и такой же подозрительный. На нём был халат цвета "был белый в 1862", а на носу – лупа, закреплённая на проволоке, зажатой в ухе. Одно ухо. Второго не было.

– Ты кто по списку, мёртвый или временно научный? – спросил он без всякого приветствия, оценивая прибывшего с выражением, будто видел уже троих таких – и все они потом взорвали уборную.

Рыжий мужчина слегка отшатнулся, чуть не задел колбу с неизвестной дрожащей жидкостью.

– Э… Я – Клеменс Шульц, инженер-исследователь по нестабильным процессам, официально переведён… – начал он и полез в карман за бумагами, но успел вытащить только половину разрешения, когда вахтёр уже фыркнул.

– Ага. "По нестабильным". Опять трубы заговорят. В прошлый раз "нестабильный"у нас развёл в подвале жаб. Электрических. – Он задумался, прищурился и добавил: – Хотя с ними в шахматы было интересно.

Он щёлкнул пальцами, и с потолка с грохотом упал жетон.

– Комната 7Б. Там раньше жил некромеханик. Если запах не отпугнёт – считай, повезло.

Он смерил Клеменса взглядом, скривился и добавил с мрачной гордостью:

– Добро пожаловать в Дом. Не заводите здесь ничего, что может ходить само. Особенно соседей.

И скрылся в тёмной глубине вахтёрской будки, где, судя по звуку, кто-то сваривал чай прямо в шлеме от скафандра.

Клеменс остался стоять с жетоном в руке, пара колб на поясе радостно засветилась в предвкушении, и где-то в стене в ответ весело загремели трубы.

Попав в комнату 7Б, Клеменс с восторгом осознал, что коридор выглядел не так плохо. Небольшая комнатушка с круглым окном и двумя кроватями казалась привыкшему к роскоши аристократу сараем в стиле: «долбоебский минимализм», трубы по потолку, странные шестеренки в стенах с непонятным предназначением, а вместо нормального туалета – «автономная пароотводная система», что в переводе а человеческий означало «срать под присмотром пара».

Клеменс, оставив сумки в прихожей, зашел во вторую комнату, отведенную под спальню. Кровати стояли у стены, напротив них было два стола. С большого желтого окна лился свет, освещающий танец пыли в воздухе. На одной из двух кроватей разрастался одеяльный куст.

Мужчина, не задумываясь, снял пояс, колбы весело зазвенели и бросил его на одеяльный куст.

– Какого хуя? – недовольный возглас раздался со стороны кровати. Куст зашевелился, одеяло вспучилось, как капризный вулкан, и из-под него показалась бледная рука с тонкими пальцами и черными ногтями. Потом – вторая. Потом – волосы. Темно-синие, спутанные, торчащие в разные стороны, будто их расчесывали разогнанным электричеством. Следом – голова. С перекошенным выражением лица, где усталость, презрение и лёгкое посмертное раздражение слепились в одну выразительную маску.

– Ты на что, блядь, надеялся? Что я испарюсь? Или что это кровать с автосортировкой нежити?

Клеменс замер. Колбы на поясе, словно почуяв неловкость, затихли.

– Эм… – он поднял руки в жесте дипломатического капитулянта. – Это же 7Б? Мне выдали жетон. Вахтёр сказал – «если запах не отпугнёт»…

– *Запах?!* – взревел одеяльный монстр и скинул с себя остатки укрытия, выпрямляясь на кровати.

Перед Клеменсом во всей (не совсем) живой красе предстал Рико – молодой, подозрительно красивый, как для жильца парового дерьмодома, парень с кожей цвета раннего рассвета над могилой и взглядом «ещё слово – и я возьму тебя в жёны, чтобы медленно мучить».

– Да я, между прочим, не воняю, – обиженно добавил он, поднимаясь. – Я вообще давно мёртв. Всё уже выветрилось. Дезодораторы тут, – он махнул рукой куда-то в угол, где стояли два пузырька с надписью «Небытие: Горный бриз» и «Неформалин».

Клеменс сглотнул.

– Меня зовут Клеменс. Я… инженер. Специализация – нестабильные процессы. У меня даже справка есть. И лабораторная лицензия. Почти. Ну, точнее, её пока рассматривают. Но она подана.

Рико уставился на него долгим, смертельно-усталым взглядом.

– Прекрасно. Теперь нас тут двое нестабильных: я – метафизически, ты – по профилю. Сожитель года, твою мать.

Он спрыгнул с кровати и подошёл к окну, распахнул его, вдохнул полной грудью… и закашлялся, как кошка, проглотившая уголь.

– Ах да, добро пожаловать в Форшипель. Город, где ты никогда не знаешь, это утро, взрыв или гудок центральной шлюхи.

– Шлю…?

– Паровой шлюпочный клаксон. Но ты подумай, как звучит, ага.

Клеменс усмехнулся, поставил сумку под кровать и протянул руку.

– Будем знакомы, сосед. С меня – кофе, с тебя – советы, как не разложиться в первые три дня.

Рико взглянул на протянутую руку, пожал её холодными пальцами, на мгновение замер, а потом фыркнул:

– Если через три дня ты не сгоришь, не взорвёшься или не женишься на экспериментальной слизистой – считай, прошёл испытание. Ну а если женишься – всё равно оставайся. Тут весело.

Глава 2

Утро началось с хлопка. Не взрыва, нет – просто хлопка. Как будто сам воздух решил пошутить и шлёпнул кого-то по затылку. Клеменс, уже успевший заснуть, вскочил с кровати, запутавшись в простынях, и ударился лбом о трубу.

– Доброе, мать его, утро, – пробормотал он, потирая лоб.

Рико сидел за своим столом, склонившись над чем-то, напоминающим то ли протез, то ли музыкальную шкатулку, то ли миниатюрную машину для сгибания пространства. Он не обернулся:

– Если ты услышал хлопок – значит, всё работает. Если бы хлопка не было, мы бы уже летели на орбиту на обломке шкафа.

Клеменс подошёл к своему столу, который с прошлого вечера успел покрыться схемами, инструментами и крошками от неудачно разогретого пайком сэндвича. Он потянулся, зевнул и спросил:

– А ты всегда такой бодрый по утрам?

– Я мёртвый. У меня не утро – у меня просто смена освещения.

В дверь постучали. Причём не просто постучали – в неё постучало что-то с суставами. Судя по звуку, пальцы были либо механические, либо очень сильно разложившиеся.

– Это наверняка снова вахтёр. Проверяет, не завели ли мы еретическую машину времени на кухне, – пробормотал Рико.

Оказалось, что не вахтёр. На пороге стоял подросток в форме курьера, держащий в руках коробку с надписью «ОСТОРОЖНО: ВНУТРИ МОЖЕТ БЫТЬ ЖИВОЕ». Подросток нервно сглотнул и выдавил:

– Э… доставка. От профессора Невмесного. Для… э… господ Шульца и… номерного… э…

– Просто поставь на пол и убегай, – посоветовал Рико. Курьер с радостью последовал совету.

Внутри коробки оказался конверт, кипа бумаг, бутылка с непонятной жидкостью и нечто, что, по мнению профессора, могло пригодиться для исследований нестабильных процессов: «пробный конденсатор для нестабильных душ». Бумажка сверху гласила: "ТЕСТИРОВАТЬ НА СОБСТВЕННЫЙ СТРАХ И С ПИРОГОМ НА СЛУЧАЙ УСПЕХА".

Клеменс посмотрел на Рико:

– Ну что ж. Похоже, сегодня мы официально начали работу.

Рико поднёс бутылку к свету, покрутил, понюхал, поморщился:

– Ты работаешь. А я… я наблюдаю. Если ты взорвёшься, я хотя бы смогу описать, как это было.

Он сделал паузу, потом добавил:

– Хотя знаешь… если мы всё-таки решим воскресить мой социальный статус, мне понадобится новое тело. Не хочу снова помещаться в чемодан.

Клеменс усмехнулся:

– Договорились. Только сначала давай не убьём друг друга.

И с этими словами он активировал прибор.

С потолка посыпалась штукатурка. За стеной кто-то начал играть на трубе – или это снова зашумели водопроводные клапаны. А где-то внизу, в будке вахтёра, снова закипел чай в скафандре.

Первое официальное задание от Комплекса №13 пришло в виде жирного конверта, обмотанного верёвкой и пломбированного сургучом с гербом кафедры "Экспериментальных Аномалий и Этических Проблем", принесённый мальчишкой курьером. Герб представлял собой сову, прижимающую клювом шестерёнку, на фоне взрыва.

– У них всё ещё такой герб? – Рико прищурился. – Я думал, после последней утечки они сменили на кактус.

– Сова – это мудрость.

– На фоне взрыва.

– …Сложная мудрость.

"Уважаемые коллеги. Требуется срочная проверка и ремонт генератора астрального поля в Подсекции D-12. Отмечены всплески плотности, случаи местного искажения материи и жалобы от персонала (цитата: 'Печень пыталась уйти в отпуск через ухо'). Ваша задача – стабилизировать оборудование, минимизировать жертвы и не будить астральную форму профессора Траубе, если она всё ещё там."Письмо гласило:

Клеменс перечитал письмо трижды.

– Нас посылают… чинить то, что рушит пространство?

– И, возможно, обидело чью-то печень, – добавил Рико. – Нормально. Для первой недели даже не плохо. Главное – не трогай ничего, что блестит и шепчет. Это, скорее всего, астрал. Или крысы с магическим образованием.

– Для первой недели? – Клеменс ухмыльнулся, – А в следующий раз отправят раздвигать булки Вселенной?

– Только перчатки не забудь. Фистинг дело грязное. – Рико довольно ухмыльнулся, откладывая в сторону письмо.

– Ну хоть не вино из студентов… – пробормотал Клеменс, нервно поглаживая серебряный манжет своего халата. Он был в халате всегда, даже ночью, даже под душем. Там, где у нормальных людей был утренний халат, у Клеменса был «аристократический атрибут дисциплины», выкрашенный в бургундский и расшитый эмблемами, которые вряд ли имели какое-то значение, но звучали как латинские оскорбления.

Он обул лакированные полуботинки на меху и направился к шкафу. Рико лениво вытянул ноги, постукивая каблуками об стол.

– Ты же понимаешь, что всё это – чистая безнадёга? Генератор, астральные плотности, та хрень с душами, которую профессор притащил… Если хоть одна деталь повернётся не туда, мы будем срать радугой в течение трёх дней. В лучшем случае.

– В худшем – нам понравится, – философски заметил Клеменс. – А ещё у меня в графике стоит дегустация хереса и собеседование с призраком моей бывшей. Надеюсь, это не один и тот же пункт.

Он взял прибор. Он пульсировал. Пульсировал, как похмелье после шампанского, выпитого из сапога.

– Знаешь, в чём отличие тебя и устройства, которое ты держишь в руках? – спросил Рико, уже отодвигая стул. – Это хотя бы пытается держать себя в стабильном состоянии.

– Моё состояние всегда стабильно. Я – образец благородства, умеренного пьянства и тревожного гения.

– То есть ходячая катастрофа с вежливым акцентом?

– С французским образованием, между прочим.

– Ужас. Теперь у прибора хотя бы оправдание будет – он не учился в Сорбонне.

***

Подсекция D-12 встретила их зловещим жужжанием и лёгким запахом креозота, жареных сосисок и, возможно, чужой агонии. Пол спорадически покачивался, как будто здание не определилось, быть ли ему плотной материей или философским понятием. Где-то в стене медленно растворялась дверь, тихо извиняясь за причинённые неудобства.

– Так. План действий? – спросил Клеменс, доставая серебряную трость с насадкой-отвёрткой и слегка похлопывая себя по колену.

– Ты идёшь первым. Если что-то щёлкнет – это не наш прибор. Если что-то пискнет – это ты. Если что-то заорет «мамочка!» – это я.

– Я ценю, что у нас разделение обязанностей, – сухо заметил Клеменс. – А где твоя часть?

– В основном наблюдать, комментировать и вовремя спасаться бегством. Иногда – кидать что-то тяжёлое в твой силуэт.

Они вошли в сердце секции. Или печень. Нельзя было точно сказать: органы и планировка здесь, похоже, давно поссорились.

– Смотри, это оно? – Клеменс указал на объект, вокруг которого рябило пространство. Воздух над ним подёргивался, как кисель в приступе паранойи. Внутри что-то перемигивалось, как клуб по вечерам, только с меньшими шансами уйти оттуда с номером симпатичной ведьмы.

– Да, похоже. Это или конденсатор, или контейнер для живого сарказма. Хотя я не уверен, что между ними есть разница.

– Трогаю?

– А ты всегда сначала трогаешь, а потом спрашиваешь?

– Аристократы трогают уверенно. Это стиль жизни.

– Ну, если что – скажу, что ты умер, как жил: с маникюром и чувством драматизма.

Клеменс наклонился над прибором. Тот щёлкнул. Где-то за стеной завопил голос: «Скажи Лотте, что я прощаю её!» – и стих.

– Так. Что-то изменилось?

– Только температура в моих подмышках. Всё остальное, кажется, осталось прежним.

– Отлично. Значит, мы живы. И пора пить.

– Уже утро?

– Мы трогали нестабильный астральный конденсатор. Закончилось благополучно. Теперь – утро.

Рико достал из рюкзака металлическую флягу, обмотанную проводами. На ней была гравировка: «Пей ответственно. Смешивай – по инструкции.»

– Это твоё?

– Моя старая школьная работа. «Дистилляция по памяти». Каждый глоток возвращает воспоминание. Иногда даже не твоё.

Клеменс приложился. Мгновение – и он зарычал:

– Почему я вспомнил, как проходил медосмотр в четвёртом классе?!

– Не благодарите. Это была пробная доза.

А за ними наблюдала сова. Та самая – с герба. Шестерёнка слегка покручивалась у неё в клюве.

Она моргнула.

И исчезла.

Рико усмехнулся, забирая обратно флягу, как будто она была не сосудом с алкоголем, а частью его души, неосторожно выданной в аренду:

– У тебя там ещё не всплыло воспоминание, как ты голым катался на астральной пони?

– Я никогда… – начал Клеменс, приподнимая бровь.

– …Не катался трезвым. Я в курсе. Это же был наш выпускной.

– Ты пугаешь меня.

– Это потому что ты не видел, что я собираюсь делать с вот этим, – Рико достал из внутреннего кармана нечто обтянутое плотной бархатной тканью и осторожно поставил на ближайший пульт, рядом с мигающим индикатором «ОПАСНО. ОЧЕНЬ».

Клеменс наклонился. Бархат слегка сполз, обнажив часть изящного фарфорового лица – будто статуэтка эпохи декаданса пошла на сделку с дьяволом. Под подбородком торчал порт подключения к сознательному ядру, а вместо глаз – пустые ячейки под линзы и, возможно, механическую иронию.

– Что это? – медленно выговорил Клеменс, отступив на шаг. – Это что, кукла? Ты притащил фарфоровую шарнирку на задание с риском обжечься на собственной астральной проекции?

– Клеменс. Дорогой. Это не кукла. Это прототип нового тела. Моего.

– Прости, ты хочешь сказать, что собираешься переселиться в это? Оно же выглядит как нечто, что с удовольствием бы вырезало мне печень и накрасило губы кровью.

– Именно. Разве не прекрасно? Идеальный баланс изысканного вкуса и глубокого презрения к человеческому виду. С шарнирами на триста градусов – я наконец-то смогу крутить головой при слове «любовь» на все 360.

Клеменс молча смотрел на куклу. Потом перевёл взгляд на мигающий пульт. Потом обратно на куклу. Потом на флягу.

– Мы точно всё ещё на задании? Или я сплю и снится мне стимпанковый БДСМ?

– Ну, судя по твоему дыханию, ты как минимум жив. А остальное – вопрос философии и алкоголя.

– Я знал, что доживу до конца эпохи, но не думал, что в этом конце будет фарфоровый Рико, сверкающий шарнирами и строящий глазки генератору искажённой материи.

– Не строю глазки. У нас деловые отношения. Пока.

Клеменс вздохнул. Медленно, глубоко, как человек, у которого выбор стоит между ядерным взрывом и полем для пинг-понга в аду:

– Ладно. Только пообещай мне, что, если твоё новое тело решит по ночам ходить по потолку – ты будешь делать это в шлёпанцах. Чтобы я не обделался от неожиданности.

– Обещаю. И даже с бубенчиками. Если доживём – я тебе спою колыбельную.

С потолка посыпалась ещё одна порция штукатурки. Кукла щёлкнула шеей, как будто заранее разминалась.

И Рико довольно протянул:

– Ну что, Клеменс, как думаешь – ты готов к утру, где я кукла, а ты всё ещё живой?

– Только если оно закончится вином. Или концом света.

– О, милый. А кто сказал, что это взаимоисключающие вещи?

Гл