скачать книгу бесплатно
Каждое лето в городке открывалась «охота» на молодых, красивых и, главное, перспективных лейтенантов. Под предлогом навестить любимых братьев в городок косяком тянулись их сестры с гражданки. Все исключительно незамужние. Умело вливаясь в компании лейтенантов, подавляющее большинство этих сестер (и других близких (и не очень) родственниц) налаживало свою личную жизнь. Свадьбы в городке были не редкость. Штат гражданского персонала регулярно пополнялся новыми кадрами из молодых (и не очень) офицерских жен.
Излюбленным местом Асем и Виктора, да и всех остальных молодых парочек городка, была беседка на каменистом выступе рядом с Городским пляжем. Выступ венчала башенка из старых кирпичей, среди жителей гордо именуемая «Ласточкино гнездо». Крымское Ласточкино гнездо этот шедевр армейской архитектуры, конечно, напоминал весьма и весьма отдаленно, но данное когда-то при царе Горохе настроенными на романтический лад офицерами название прочно приклеилось к этому местечку.
Еще одна беседка находилась в Парке Победы. В часы отбоя до нее из казарм доносились громогласные солдатские песни, которые в обязательном порядке исполнялись перед сном. На романтические серенады это вовсе похоже не было.
Виктор недоумевал, насколько человек может приспосабливаться к обстоятельствам. Если душа военнослужащего требует романтики, ни противотанковые ежи[1 - Противотанковый еж – простейшее противотанковое заграждение до 1 м в высоту, представляющее собой объемные шестиконечные звезды. Ежи менее эффективны, чем минные заграждения, но зато их можно в больших количествах изготавливать из подручных материалов без применения высоких технологий и легко перебрасывать с одного участка на другой, что особенно ценно в военное время. Устанавливаются на твердом грунте (лучше всего подходит асфальтовое покрытие улиц). Если танкист попытается оттолкнуть еж, тот перекатывается под днище, и танк оказывается поднятым. Гусеницы теряют сцепление с землей, танк начинает буксовать и зачастую оказывается не способен съехать с ежа (здесь и далее прим. автора).], ни прочая суровая военная атрибутика не смогут помешать. С другой стороны, романтике способствовал естественный полумрак (и откровенная темнота). На уличном освещении в городке экономили. Фонари можно было по пальцам пересчитать. Тусклый и холодный синий свет еле-еле брезжил.
Кстати, об экономии!
Горячую воду (и отопление) в городке традиционно отключали ранней весной, едва с озера сходил лед, а включали глубокой осенью, когда уличные температуры стремились к нулю. Теплый, хорошо прогреваемый водоем стал настоящей находкой для городка. Благодаря организованной из озера подаче воды можно было существенно сократить расходы на работу котельной. Конечно, фактические расходы. Расходы же, отражаемые в отчетных документах, оставались неизменными. Сэкономленные средства бесшумно распределялись по карманам начальников.
В самый разгар лета, когда температура воды в озере достигала максимума, а потом под палящим солнцем дополнительно прогревалась в трубах водопровода, жители городка, принимая душ, ощущали себя счастливейшими людьми на свете. Весной и осенью жители, которые по своим соображениям не установили в жилищах электрические водонагреватели, вынужденно моржевали. Всякий раз, принимая водные процедуры в условиях жесткой военной экономии и открывая в себе скрытые таланты оперных исполнителей, жители городка на чем свет стоял костерили городок в целом и его командование в частности.
Не лучше обстояло дело в городке и с питьевой водой. На западном берегу озера в городе Б. еще при большевиках был построен медеплавильный завод. С рудников, расположенных по всей области, туда по проложенной в степи железной дороге целыми составами непрерывно доставлялась богатая медью и другими (в том числе драгоценными) металлами руда. С момента открытия и до середины девяностых в озеро без какой-либо очистки сбрасывались промышленные сточные воды, а в атмосферу по сию пору из семи огромных труб – технологические газы. В некоторые особенно ветреные дни даже городок, находившийся километрах в пятидесяти (по прямой) от города Б., окутывал смог медеплавильного завода. Что говорить, похвастаться богатырским здоровьем в такой обстановке население города Б. не могло.
Зная об экологических проблемах, жители городка были вынуждены пристально следить за качеством питьевой воды. Одни регулярно покупали в магазине втридорога воду в пятилитровых бутылках, другие сами фильтровали воду из-под крана.
Еще одним фактором риска в городке был Объект, излучавший радиоволны. Воздействие таких установок на человека было изучено не до конца (не исключено, что и вовсе не изучено), поэтому утверждать наверняка, оказывают они негативное влияние или нет, не стоило. Но факт, что у лысевших мужчин-военнослужащих, уволившихся из рядов Вооруженных Сил и переехавших в другую местность, подальше от этих установок, лысины уменьшались, а в некоторых случаях и вовсе зарастали, оставался фактом. Связано это было со злосчастными установками или с увольнением с нервной и ответственной работы все-таки доподлинно неизвестно.
Случались в городке и трагические события, и даже ЧП. Несмотря на проводимую командованием «профилактику суицидального поведения военнослужащих, членов их семей и гражданского персонала, включающую меры социального, психологического, медицинского, правового и педагогического характера», Виктор помнил, как минимум, два – три случая попытки суицида, произошедших в городке. Атмосфера замкнутого пространства, оторванности от внешнего мира вкупе с пьянством пагубно влияли на психологическое состояние жителей. К счастью, суицидальные мысли появлялись у военнослужащих спонтанно, времени тщательно обдумать, как свести счеты с жизнью, у них не было, поэтому попытки эти оказывались неудачными, однако из рядов Вооруженных Сил таких увольняли незамедлительно. Зря, что ли, командованием регулярно велось психологическое сопровождение кадров, «находившихся в состоянии острого личностного кризиса»?
Суициденты были разного возраста, имели разные звания и занимали разные должности, но самой распространенной причиной, отчего взрослые мужчины пытались наложить на себя руки, как ни парадоксально оставалась несчастная любовь.
Теме личной жизни уделялось в городке чересчур много времени. Она всегда витала в воздухе. Обсудить новости на личном фронте друг друга были горазды не только женщины, но и мужчины-военнослужащие. Виктора всегда раздражали такие разговоры среди офицеров. Ему, в отличие от всех остальных, было абсолютно наплевать, с кем, где и когда недавно видели женатого капитана, или какую приезжую из города Б. парикмахершу не поделили лейтенант и майор.
Любовные страсти в городке кипели круглый год. Все друг друга знали, незнакомцев в городке не водилось, происходящее в личной жизни сослуживца или соседа по лестничной клетке волновало окружающих больше всего. Зато, если происходило какое-либо ЧП, особо осведомленные авторитетно объясняли всем желающим, из-за кого именно офицер хотел покончить с собой, находясь на боевом дежурстве. В особенности гадко это выглядело, когда чей-нибудь муж (а тем более отец), не первой свежести, спутывался с какой-нибудь молоденькой девицей и терял голову. А потом пытался, к счастью, а может быть, и нет, неудачно свести счеты с жизнью, лежал в лазарете, а весь городок гудел, как улей, на глазах опозоренной жены и несчастных детей, что «седина в бороду – бес в ребро, а еще туда же».
Виктор старался держаться от таких любознательных подальше, чтобы самому однажды не стать предметом их обсуждений.
* * *
Примерно через полтора года службы в городке, незадолго до Нового года, Асем внезапно пришлось срочно уехать.
Она рубила сплеча, сжигала мосты, рвала все ниточки, и без того тонко связывавшие ее с Виктором. Он не понимал, чем провинился перед Асем, и почему все так внезапно закончилось, но интуитивно запрещал себе анализировать прошлое.
Решение покинуть городок ни у кого из его обитателей не могло быть спонтанным. Оттуда так просто не уедешь. Пока соблюдешь все бюрократические проволочки, связанные с оформлением кипы бумаг, сто раз пожалеешь и передумаешь. А Асем по-тихому за его спиной провернула это дельце и поставила Виктора перед фактом – уезжаю, дорогой, боюсь, что навсегда.
После этого Виктор и сам не знал, почему не стал сильно вдаваться в подробности тех «семейных обстоятельств», послуживших причиной ее отъезда. У Асем в России жила мать, этого обстоятельства Виктору было более чем достаточно. Он надеялся, что она жива и здорова. Но тогда, если с матерью Асем все было нормально, должны быть какие-то другие причины для столь внезапного отъезда Асем. С логикой у Виктора всегда было в порядке.
Позже, конечно, его едва не хватил удар, когда совершенно случайно он узнал от кого-то из сослуживцев или из гражданского персонала – он уже точно не помнил, что Асем чуть ли не с самого первого дня службы в городке была любовницей командира воинской части. Что она нашла в нем, спрашивать не стоит. Важно, что он нашел в ней многое, очень интересное и привлекательное для себя. Это, кстати, объясняло многие происходившие события в жизни Асем, непонятные Виктору. Например, почему ей так быстро выдали служебную квартиру (Виктор больше полугода прожил в общежитии, прежде чем начальство квартирно-эксплуатационной части городка вспомнило о нем), и многие другие мелочи.
И внезапно голубков застукала жена командира воинской части, женщина внушительных размеров и сурового нрава. Асем должна была благодарить судьбу, что эта разъяренная женщина не прихлопнула ее на месте. Командир воинской части быстро сообразил, что Асем – не повод для развода, и родная жена, прошедшая с ним все тяготы и лишения военной жизни, пожертвовавшая, можно сказать, собой и, как любят говорить, лучшими годами своей жизни ради карьеры мужа, не заслужила такого предательства. Поэтому он в один момент решил возникшую проблему, сослав Асем подальше, чтобы глаза не мозолила. Благодаря командиру Асем легко удалось оформить перевод из городка на службу в небольшую воинскую часть, расположенную на северо-востоке Республики Коми (а, между прочим, Виктор больше года пытался добиться перевода в любое другое, более цивилизованное, чем этот захолустный городок, место, и так и не добился его).
Уехала Асем, и буквально через несколько месяцев уехал и командир воинской части с женой – его перевели командовать другим аналогичным военным городком в восточной части Закавказья.
* * *
Спустя несколько лет Асем, к удивлению Виктора и других жителей, вернулась в городок. Обычно те, кто переводился в другое место службы, назад не возвращались. Но Асем была исключением из правил.
Она приехала одна. Ни мужем, ни детьми она не обзавелась, только лишь, как и положено по сроку, званием старшего лейтенанта. Новый командир воинской части даже не взглянул в ее сторону, протекцию ей составлять на этот раз было некому. Ей вновь выдали комнату в общежитии, в которой она и жила до самого конца.
Возобновить общение с Виктором Асем не пыталась. Для нее он полностью утратил интерес. Да и он, случайно встретив ее на улице или в магазине, делал вид, будто никогда не был знаком с этой миниатюрной девушкой, когда-то выпорхнувшей из скрипевшего тормозами автобуса на залитый солнцем пыльный асфальт городка.
За время отсутствия Асем Виктор тысячи раз обдумал произошедшее с ним, попытался (и, кажется, успешно) принять факт, что любимая женщина оказалась предательницей и жалкой изменщицей, свыкся с мыслью: все, что ни делается, – к лучшему, и сумел залатать сердечные раны, правда, не без посторонней помощи.
III
Султанова.
Конечно, у нее, как и у любого человека, была не только фамилия, но и имя, и даже, представьте себе, отчество. Однако никто из окружения Султановой, во всяком случае, в городке никогда не утруждал себя звать ее по имени, а тем более отчеству.
А вообще-то ее звали Анной Николаевной. Но, тем не менее, для всех она была исключительно Султановой.
Она окончила государственный медицинский университет города С. и уже четыре с половиной года работала медсестрой в медсанчасти городка.
В ста с небольшим километрах от города С. (с недавних пор, кстати, переименованного) находился испытательный ядерный полигон, созданный Советским Союзом и закрытый в начале девяностых не без влияния местного народного антиядерного движения. За первые пятнадцать лет существования этого полигона было проведено сто с лишним атмосферных ядерных испытаний, радиоактивными выпадениями от которых были загрязнены огромные, населенные людьми, территории, а сам город С. был, пожалуй, по праву отнесен к зоне повышенного радиационного риска. Ходили разговоры, что суммарная мощность испытанных в тот период ядерных зарядов в две с половиной тысячи раз превысила мощность атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму в сорок пятом году.
Ближе к середине шестидесятых, после вступления в силу Международного договора о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой, подписанного в 1963 году в Москве, на полигоне стали проводиться только подземные взрывы (в штольнях и скважинах). Но итоги оказались плачевны. За сорок лет существования полигона из-за вышедших за его пределы «ядерных грибов»[2 - «Ядерный гриб» (или радиоактивное облако) – грибовидное облако, возникающее после ядерного или термоядерного взрыва, скопление клубящегося нагретого воздуха, перемешанного с продуктами ядерного взрыва, окислами азота, частицами грунта и водяными пара?ми. Перемещается по направлению движения воздушных потоков, вызывая радиоактивное заражение.] воздушных и наземных взрывов и газовой фракции подземных испытаний более миллиона человек были официально признаны пострадавшими от ядерных испытаний.
Вопиющим произволом было и то, что опасная территория полигона не охранялась и до середины «нулевых» никак не была обозначена на местности. На полигоне – не от хорошей жизни, конечно, – проживали люди, использовавшие бо?льшую часть его территории в сельскохозяйственных целях (для выпаса скота и посева зерна и овощных культур). Этот шокирующий факт делал его уникальным среди множества ядерных полигонов в мире. Всего несколько лет назад под давлением возмущенной общественности и ученых правительство наконец соизволило начать работы по маркировке границ полигона бетонными столбами и созданию сооружений инженерной защиты наиболее загрязненных участков полигона для предотвращения доступа на них населения и скота.
Но, несмотря на плачевное состояние экологии в городе С., Султанова, к счастью, пыхала здоровьем.
* * *
Рыжеволосая, веснушчатая, небольшого ростика, чуть полная, но ей это шло, веселая, с оптимизмом смотревшая в будущее девушка аппетитно хрустела большим зеленым яблоком, сидя за небольшим столиком, когда Виктор, пунцовый от смущения, заглянул в процедурный кабинет.
Он сам не понимал, как попал в такую нелепую ситуацию. После некстати случившегося с ним пищевого отравления азиатской лапшой быстрого приготовления, вынудившего его обратиться за медицинской помощью, врач прописал ему курс внутримышечных инъекций, десять уколов. Виктор, было, воспротивился, но организм отчаянно продолжал подавать сигналы бедствия, поэтому пришлось согласиться.
Как истинный военный, Виктор несколько раз пытался самостоятельно поставить себе укол, но тщетно. Никакие пошаговые инструкции, почерпнутые им в интернете, не помогли. Едва он подносил наполненный лекарством шприц к своей пятой точке, рука его начинала дрожать, и игла никак не могла достичь цели. Потратив на безрезультатные попытки целый день, Виктор, собрав купленные в аптеке города Б. ампулы с лекарством, поплелся в медсанчасть.
Вообще-то он крайне редко испытывал недомогание. Крепкий иммунитет, лишь изредка дававший сбои, уверенно стоял на страже его здоровья. И тут такой конфуз. Теперь ему, мужчине, офицеру, придется снимать штаны, причем неоднократно – на протяжении нескольких дней, перед какой-то, наверняка чересчур любознательной, медсестрой. Большего позора он не испытывал. Городок крошечный, практически все друг друга знают. Сейчас он, простите, заголит свой зад, а через пять минут все будут обсуждать, как старший лейтенант Свиридов лежал без штанов на кушетке перед медсестрой – хозяйкой положения.
С такими, не дававшими ему покоя, мыслями он вошел в медсанчасть, двухэтажное оштукатуренное здание желтого цвета с покрашенными голубой краской оконными рамами, железной входной дверью и козырьком крыльца, стоявшее на задворках солдатской столовой и бомбоубежища. В коридорах, как назло, было людно.
Виктор, чертыхаясь сквозь зубы, отыскал процедурный кабинет и, с оглушительным скрипом приоткрыв старую, советского образца, дверь, заглянул.
– Здравствуйте! – немедленно подала голос медсестра в белом халате и смешном колпаке, закрепленном на рыжих кучерявых волосах несколькими металлическими заколками-невидимками. – Заходите!
– Здравствуйте! – чуть ли не агрессивно, с вызовом ответил Виктор и, осмотревшись по сторонам, юркнул в кабинет.
Медсестра, уловив его беспокойство, молча смотрела на него.
Он также молча потряс в воздухе перед ней целлофановым пакетом, в котором зазвенели ампулы.
– Давайте направление, – понимающе кивнув, распорядилась медсестра.
Виктор вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенный вдвое листок из грубой желтой бумаги – бланк, отпечатанный еще в далеких восьмидесятых. Все рецепты, направления и прочая врачебная писанина оформлялись на таких старых бланках, запасы которых в городке ни в какую не иссякали.
Медсестра пробежала глазами каракули врача, снова кивнула и указала рукой на ширму, стоявшую справа от двери:
– Раздевайтесь ниже пояса, ложитесь.
Виктор, скрежеща зубами от злости, а больше всего – от стыда, скрылся за ширмой.
Медсестра в другом углу кабинета зашуршала упаковкой от шприца, потом с треском отломила горлышко у ампулы.
– Готовы?
Пытаясь хоть как-то прикрыть свою голую пятую точку, Виктор сконфуженно пискнул:
– Готов!
Медсестра, вопреки его ожиданиям, зашла за ширму на считаные доли секунды. Раз – и она, мгновенно поставив укол, вышла, выбросила использованный шприц и села за стол что-то писать.
Одеваясь, Виктор с некоторым облегчением думал, что за секунду она бы не успела рассмотреть его, поэтому вряд ли он станет темой для ее разговоров с подругами.
– Жду вас завтра, желательно, в это же время, – улыбнулась медсестра одевшемуся Виктору, протягивая пакетик с оставшимися ампулами.
* * *
Больше недели Виктор приходил к ней на уколы. Здоровье его нормализовалось, чувствовал он себя превосходно. Придя на последний укол, Виктор обнаружил, что из-под белого халата медсестры выглядывает длинное, до щиколоток темно-синее плиссированное платье.
– У вас день рождения?
Виктор быстро привык к медсестре и мог позволить себе завязать с ней разговор.
– Вы так нарядно одеты…
В ее орехово-зеленых глазах блеснул огонек, и она отрицательно мотнула головой.
– До скольких вы сегодня работаете? – решив ковать железо, пока горячо, спросил Виктор.
– Я заканчиваю в семь, – чуть дрогнувшим от волнения голосом, ответила медсестра.
– Я зайду за вами.
Медсестра два раза энергично кивнула и протянула ладошку:
– Султанова.
– Свиридов. – Он, чувствуя себя идиотом, легонько пожал ее ладонь и повторил: – Ровно в семь я буду ждать вас у выхода.
* * *
И закрутилось.
Спустя больше года, как из жизни Виктора исчезла Асем, его измученное сердце вновь захотело жить.
С Султановой было легко. Она была человеком добрым, отходчивым и легким на подъем. Кроме всего прочего, Султанова умела хорошо готовить и любила это делать.
Так как Султанова относилась к гражданскому персоналу и была одинока, жила она в небольшой комнатке в общежитии на улице Приморской (она же в простонародье «бродвей»), в двух шагах от медсанчасти.
Виктор частенько наведывался к ней в гости, и всякий раз, перешагивая порог старого двухэтажного здания с трехстворчатыми окнами, рамы которых были выкрашены в коричневый цвет, и слыша за спиной треск с силой сжимавшейся огромной дверной пружины, с грохотом захлопывавшей за каждым входившим и выходившим такого же тошнотворного коричневого цвета входную дверь, вспоминал свою жизнь в этом общежитии.
Разваливавшееся от старости общежитие было перевалочным пунктом для вновь прибывших офицеров и гражданского персонала. Служебного жилья в городке хватало на всех, но процесс выдачи квартир занимал некоторое время, поэтому здание общежития регулярно латали, чтобы обеспечить возможность новеньким перекантоваться в нем первое время.
Собственной кухни у Султановой, естественно, не было, и все кулинарные шедевры она создавала на общей кухне. Виктор хорошо помнил, как вечно голодные лейтенанты постоянно приворовывали из чужих кастрюль и сковородок, оставленных соседками на плите.
Вообще в еде он был неприхотлив, но, так как Султанова теперь готовила специально для него, такие набеги посторонних ленивых лейтенантов на ее кастрюли жутко его бесили.
Придя как-то прямиком с боевого дежурства к Султановой (чего никогда раньше не делал – после боевого дежурства Виктор всегда в первую очередь шел к себе домой), он, уставший и голодный, увидел, как двое лейтенантов внаглую ели его недоготовленный ужин прямо со сковородки, стоявшей на огне.
В бешенстве он с шумом разогнал дармоедов, влетел в комнатку к ошарашенной Султановой и принялся вышвыривать прямо на плечиках всю ее одежду из шкафа на кровать.
* * *
Так Султанова переехала к Виктору.
Она отчего-то очень стеснялась этого, поэтому, встречая в подъезде соседей, старалась поскорее скрыться в квартире, а выходя из дому, прежде чем открыть дверь, долго смотрела в глазок и прислушивалась, нет ли кого на лестнице.
Теперь, возвращаясь домой, Виктор знал, что его там ждут. Это было чуждое ему чувство, к которому пришлось привыкать.
Каждый раз, заходя в подъезд после работы, он пытался по просочившимся сквозь щели во входной двери его квартиры ароматам угадать, чем встретит его Султанова. Шансы Виктора составляли примерно один к десяти.
Султанова оказалась мастерицей, постоянно выискивавшей все новые и новые рецепты, да еще и бережливой мастерицей – она старалась по максимуму задействовать бесплатные продукты из общевойскового пайка. Виктору иногда приходилось докупать для Веры Петровны у сослуживцев то мешок муки, то сахара, то чего-нибудь еще.
Кроме того, Виктор никогда не мог подумать, что когда-нибудь будет с удовольствием (!) заниматься лепкой пельменей. Султанова втянула его в это увлекательное занятие, и периодически – примерно раз в два – три месяца – они вдвоем усаживались за кухонный стол и до умопомрачения лепили пельмени или вареники. В Викторе открылся талант к искусным фигурным защипам. Прежде чем позвать Виктора, Султанова замешивала пельменное тесто, готовила начинку (мясной фарш или творог, или капусту с яйцом), подготавливала специальные поддоны и только после этого приглашала Виктора составить ей компанию в лепке. Производительность труда у него была на высшем уровне. За один вечер им удавалось налепить полную морозилку «продукции», а часть – сразу сварить. После нескольких таких вечеров Виктор всерьез забеспокоился, не скажется ли такое количество поглощенных им пельменей на его фигуре. Но к счастью, тревоги его были напрасны.
Еще Султанова была ужасной сладкоежкой. С ее появлением в доме Виктора сгущенное молоко и сахар из пайка стали исчезать с рекордной скоростью. У него аж зубы сводило, глядя, как Султанова консервным ножом ловко вскрывает жестяную банку сгущенки и, отогнув крышку с зазубренными краями, прямо оттуда столовой ложкой уплетает липкую массу, запивая ее чаем, в который только что положила и размешала без остатка три ложки сахарного песку. Она обожала конфеты (любые: шоколадные, ликерные, ириски, карамель, трюфели, пралине, цукаты), лукум и шоколад. Сладости в доме не переводились – Султанова тщательно следила за своевременным пополнением запасов. Она могла питаться одними конфетами, не испытывая никакой потребности в нормальной пище. Иногда дело доходило до скандала – Виктор буквально отбирал у нее, как у маленькой, конфеты и заставлял ее съесть вместе с ним приготовленный ею ужин.
Если говорить о сладостях, то в отличие от Султановой Виктор отдавал предпочтение печенью, но без фанатизма. Если вдруг ночью оказывалось, что печенья в доме нет, Виктор спокойно ложился спать, а на следующий день, может быть, ехал за ним в город Б. в магазин. Султанова же, обнаружив отсутствие конфет, не могла успокоиться до тех пор, пока не исправляла эту досадную оплошность. Она была готова бежать за конфетами и глубокой ночью, и в лютый мороз, и в ливень – ничто не препятствовало ее гастрономическим желаниям.
Несмотря на откровенное злоупотребление сладким, Султанова старалась следить за своим здоровьем (легкая полнота была не в счет) и здоровьем Виктора. По ее настоянию они для профилактики несколько лет подряд летом ездили в военные санатории Ставропольского и Краснодарского краев по путевкам, предоставляемым военнослужащим государством.
До знакомства с Султановой все отпуска Виктор всегда проводил в части и ни разу не съездил даже к родителям. За четыре года службы в городке никогда не покидавший его для поездки куда-либо на отдых Виктор сам себе удивлялся, каким это странным образом мог он оказаться в тысячах километров от городка в санатории на Черном море. Он продолжал задаваться одним и тем же вопросом, сидя каждый день на протяжении трех недель в столовой, ковыряя ложкой в тарелке склизкую геркулесовую кашу, положенную ему в рамках диеты. Как ни хотел Виктор вырваться из резервации городка, оказываясь за его пределами, он, как ни парадоксально, всегда ощущал дискомфорт.
Султановой, наоборот, были по душе прелести санаторно-курортного отдыха. Она с упоением посещала все предписанные врачом процедуры, соблюдала режим сна и отдыха (регулярный послеобеденный сон был совершенно непонятен Виктору, привыкшему к бодрствованию в любое время суток, поэтому пока Султанова спала днем, он, чтобы не мешать, слонялся по территории санатория). И каждый год, когда наступало время уезжать, накануне вечером Султанова непременно бежала к морю и бросала не одну, а целую горсть монеток – чтобы наверняка – в воду, загадывая желание вернуться сюда еще раз. Наблюдавший за этим Виктор каждый раз с ужасом думал, что, если когда-нибудь ее желания начнут сбываться, он до конца жизни останется в санатории.
Вся из себя мастерица Султанова любила вязать. В первую же зиму она связала Виктору около дюжины шерстяных носков разных цветов и фасонов и переключилась на более масштабный проект – вязку джемпера. Вечерами, когда Виктор уходил на боевое дежурство, Султанова садилась в уютное мягкое кресло перед телевизором, ставила у ног большую плетеную корзину, пестревшую мотками пряжи и поблескивавшую разнокалиберными спицами, включала какой-нибудь сериал и вязала, вязала, вязала… Иногда она так увлекалась процессом, что засыпала со спицами в руках, а когда вдруг просыпалась посреди ночи, в первую очередь в панике осматривала вязание, не спустила ли она ненароком во сне петли.
* * *
Когда пелена потихоньку начала спадать с очарованных глаз Виктора, некоторые черты характера Султановой стали раздражать его.
Например, ее неуемное любопытство. Ей всегда до всего было дело и всегда по поводу всего происходящего в городке имелось свое мнение. Она совала нос во все чужие дела без исключения. Как ни пытался Виктор объяснить ей, что это неприлично, и чрезмерное любопытство – явный признак дурного воспитания, – бесполезно. Султанова умудрялась обижаться на весь мир, если какие-то события в городке происходили без ее участия. При этом сплетницей, к счастью, она не была, хотя и была говорлива не в меру. Подруг в городке у нее не водилось, поэтому своим мнением по поводу тех или иных событий она делилась лишь с Виктором, но зато по полной программе, в красках и в лицах. В общем, Султанова была любопытной болтушкой.
Со временем и домовитость Султановой, ее «одомашненность», поначалу было привлекшие Виктора, давно привыкшего к жизни в полевых условиях, наскучили ему. Виктору стало не хватать драйва, всплеска эмоций, острых ощущений. Приходилось признавать – все-таки ему нравился периодически возникавший накал страстей в отношениях.
