скачать книгу бесплатно
И как некстати на голову свалилась скучная эта поездка. Как длинны покажутся три недели, проведенные вдали от него. Слава богу, что она назначила на утро ему свидание, им еще о стольком надо поговорить.
Она сбросила одеяло и позвала камеристку.
Валерия с большим вниманием занялась туалетом, надела синие туфли, розовое платье и кружевную косынку, выделявшую жемчужную белизну ее лица, и приколола синий бант к русым волосам, ниспадающим двумя длинными косами. Затем, удостоверившись в зеркале, что она прелестна в этом простом туалете, взяла зонтик и поспешно отправилась к месту свидания. С нетерпением ходила она взад и вперед по аллее рощи, поглядывая на часы, а всего было только десять с половиной часов, и вдруг открыла калитку. Пред ней расстилались широкие поля, слегка холмистые, засеянные хлебами, волнующимися под дуновением ветерка.
Направо виднелась, теряясь в пространстве, дорога, ведущая в Рюденгорф, прямо извивалась другая, изрытая дождями и колесами тяжелых телег. Валерия пошла этой дорогой, срывая в пути васильки и маки, но дойдя до большого дерева, бросающего кругом густую тень, она села на скате холма и стала плести венок из васильков. Отсюда ей видны были калитка парка и Рюденгорфская дорога, а сама она была скрыта тенью ветвей и хлебными стеблями.
Взглянув на дорогу, она увидела мчавшегося всадника. Доехав до ограды, он проворно соскочил на землю, привязал лошадь и хотел открыть калитку.
– Самуил! – крикнула Валерия.
Тот повернулся с удивлением, но, не видя никого, хотел идти далее. Тогда она позвала его еще раз. Уловив направление голоса, он тотчас вышел на проезжую часть дороги и увидел Валерию, она сидела, улыбаясь, вся в цветах, и сама была похожа на василек.
– Ах, как вы хороши, дорогая моя, – воскликнул Самуил, садясь возле нее и поцелуем заглушая ее привет. – Я так счастлив, что вы тут ждете меня, и боялся все утро, что, поразмыслив, ваша гордость осудит вчерашний вечер, и вы не придете.
Молодая девушка покраснела.
– Какое вы составили обо мне понятие! Какая гордость может разлучить нас теперь, между нами все ясно, как июльское солнце! Я сожалею о том, что мы должны расстаться. Ах, зачем вы еще не крещены? Мы поехали бы вместе.
– Скоро, дорогая моя, я буду всецело ваш, и ничто более не разлучит нас; но если вы хотите, чтобы я был вполне счастлив, говорите мне «ты» теперь, когда мы здесь одни. Это слово из ваших уст будет для меня талисманом.
– Вы стали слишком требовательны и смелы со вчерашнего дня; если бы я не уезжала, то не согласилась бы, но сегодня я ни в чем не хочу тебе отказывать, – прошептала Валерия в смущении.
– Благодарю, благодарю! Сердце твое почувствовало, что никогда еще я так не нуждался в утешении; три недели я буду терпеть адские мучения ревности, знать, что ты в незнакомом мне обществе, окруженная блестящей молодежью, которая, конечно, будет ухаживать за тобой!.. Ты так обольстительно хороша, что нельзя видеть тебя и не любить. И все эти дни люди не будут знать, что ты невеста другого, которого никто не решится назвать…
Лицо Самуила мало-помалу хмурилось, глубокая печаль и горечь звучали в его голосе и странным огнем горели его черные глаза.
– Нет, нет, не ревнуй, Самуил, ты знаешь, что я люблю тебя. Кто же может вытеснить тебя из моего сердца? – утешала его Валерия.
Но видя его мрачность и задумчивость, она наклонилась и провела цветком по его щеке. Самуил глубоко вздохнул.
– Милая Валерия, я более тебя испытал пагубную силу светских предрассудков, – сказал он печально. – Ты сама, когда не знала, что я еврей, любезно отнеслась ко мне, пока Рудольф одним словом не заставил тебя измениться.
– Зачем ты мучаешь меня, да еще в такие минуты, когда я думала, что мы будем вполне счастливы! Я вижу, что ты не простил тех слов, которые мне внушала моя гордость и это служит тебе основанием бояться моей неверности! Но ты забываешь, жестокий человек, что в твоих руках честь моей семьи? Разве я полюбила бы тебя, если бы ты не отнесся ко мне враждебно и всеми способами заставил меня тебе покориться? Тем не менее, твоя пленница стала твоей союзницей.
– Не напоминай мне этого никогда, Валерия, – сказал молодой человек, тяжело дыша. – Ужасной угрозой я приковал к себе женщину, страшно любить и чувствовать, что тебя ненавидят, презирают. Я никогда не забуду кровного оскорбления, нанесенного мне тобой, когда ты мне сказала прямо в лицо, что мое происхождение внушает такое отвращение, которое не может уничтожить никакое крещение. Как же не бояться, что эти предрассудки и твоя врожденная гордость не заставят тебя стыдиться за твой выбор? Свет не будет знать, что сперва, ты хотела принести себя в жертву своей семье. Останешься ли ты, тверда, если тебя будут окружать поклонением, если какой-нибудь гордый аристократ сложит к твоим ногам свою любовь и имя, достойное тебя? Поклянись мне остаться верной, несмотря на искушение, не красней за мое происхождение, а я буду спокоен и постараюсь подавить адское чувство ревности.
– Боже мой! Какой же клятвы ты хочешь от меня? – спросила Валерия в сильном смущении.
Самуил поднял глаза к солнцу, лучи его играли на траве у их ног.
– Взгляни. Это солнце озаряет равно всех людей, без различия расы и вероисповедания, оно создано богом, который – наш, равно как и ваш, и только люди жадные, гордые и завистливые, по своей взаимной ненависти, делят его, чтобы вернее разрушить гармонию природы, которой управляет единая воля. Валерия, этого единого бога я призываю в свидетели твоей клятвы, и если ты мне изменишь, пусть это солнце, озаряющее нас в эту минуту, будет тебе всегда живым упреком и осуждением твоего поступка.
Она слушала, дрожа и бледнея.
– Жестоко с твоей стороны так мучить меня, но я клянусь остаться тебе верной, не стыдиться тебя, и если я изменю своему слову, пусть глаза мои больше не увидят солнечного света.
Последние слова ее были заглушены рыданиями. Слезы любимой женщины испугали и произвели сильное впечатление на Самуила, он побледнел и, упав на колени к ногам Валерии, покрывал поцелуями ее руки, просил у нее прощения, упрекал себя, что увлекся своими мрачными предчувствиями до того, что огорчил ее.
– Хочешь, чтоб я осталась? Я скажусь больной и не поеду на свадьбу, если это может тебя успокоить, – сказала она вдруг.
– Нет, нет. Теперь я прошу тебя ехать, забыть мою безумную ревность, и в доказательство твоего полного прощения взять вот это.
Самуил вынул из кармана красный сафьяновый бумажник и подал его невесте.
– Что это значит? Что в этом бумажнике? – спросила с удивлением молодая девушка.
– Это значит, что я хочу, чтобы ты была весела, чтобы никакая мучительная забота относительно твоего отца и брата тебя не тревожила. В этом бумажнике все их обязательства, они мне больше не нужны, так как ты отдала мне свое сердце.
– Возьми их назад, умоляю тебя, отдай их после отцу, как было условлено, – сказала Валерия, бледнея от волнения.
– Нет, любовь не нуждается в материальных оковах, и меня ужасает мысль, что ты все еще находишься под гнетом твоего самопожертвования. Ты поклялась мне в верности, и я верю тебе, как самому себе. К чему же эти бумаги? У меня было желание приобрести тебя, а гибели твоих родных я не хотел; я стану спокойнее, сильнее, когда у меня не будет против тебя иного оружия, кроме твоей любви, иного ручательства, кроме твоего честного сердца.
Побежденная, растроганная этой слепой верой и беспредельной нежностью, отражавшейся в глазах Самуила, все еще стоявшего перед ней на коленях, Валерия обвила руками его шею и прошептала взволнованным голосом;
– Я беру эти бумаги, но не уничтожу их, всю жизнь я буду их беречь в память этой минуты, когда ты ответил на наши оскорбления и презрение своим великодушным доверием.
– Что говорить об оскорблениях? Все забыто, все сглажено этой минутой, минутой невыразимого счастья, – сказал Самуил, прижимая ее к сердцу и целуя ее пушистые волосы.
Настало короткое молчание. Оба они верили, что достигли совершенного счастья, фата-морганы ослепленного сердца человека, который воображает, что может нащупать то, что видит глаз, а между тем это лишь неуловимый призрак…
Заметив, что Валерия дрожит, Самуил поборол волновавшие его чувства и, сев рядом, весело сказал:
– Когда ты вернешься обратно, мы непременно должны встретиться в этом же месте. Я не предполагал, что эта проселочная дорога внушит мне такое почтение; но теперь каждый раз, когда я буду в Рюденгорфе, я обязательно стану ее посещать. Дай мне на память эту гирлянду васильков, которая так идет тебе, или подожди немного, это будет еще лучше.
Он вынул из кармана записную книжку и карандаш, попросил ее не шевелиться и через несколько минут показал ей эскиз, прекрасно удавшийся.
– С этого я сделаю твой портрет масляными красками, – сказал он улыбаясь. – Время пройдет скорее, когда у меня перед глазами будет всегда твой чудный образ.
– Ах, какая хорошая мысль и как этот набросок похож, – воскликнула Валерия, хлопая в ладоши. – Какой ты милый! Но пора расставаться. Антуанетта и моя камеристка, верно, ждут меня, я едва успею переодеться в дорожное платье. Иди теперь к отцу и постарайся нас проводить, я хочу видеть тебя до последней минуты.
– Желание, волшебная фея, будет исполнено. Я сажусь на лошадь и совсем прилично въеду по большой аллее, – смеялся Самуил, с комическим почтением отвешивая ей поклон.
– До свидания. А венок я тебе пришлю.
Когда Валерия, раскрасневшаяся и улыбающаяся, пришла к себе в комнату, горничная доложила ей, что Антуанетта уже одета и ждет ее в саду.
– Я запоздала, собирая цветы. Скорей дай мне, Марта, дорожное платье и затем уйди, мне надо еще написать письмо.
Она спрятала в дорожный несессер красный сафьяновый бумажник и наскоро оделась. Затем она сбегала в комнату Рудольфа, сняла свой висевший над его письменным столом миниатюрный портрет, сделанный в Италии, положила в ящик вместе с гирляндой, приложила к этому золотой крест на тонкой цепочке и записку следующего содержания:
«Я получила этот крест в день моего первого причастия, теперь он будет твоим крестильным. Пиши мне на имя Рудольфа и пришли мне твой портрет. Я буду, отвечать через брата».
Затем она позвала Марту.
– Сегодня вечером эту шкатулку надо отнести господину Мейеру, я проиграла ему пари. Распорядись, чтобы после нашего отъезда она была доставлена в Рюденгорф.
Ключ от шкатулки Валерия положила в карман, чтобы отдать его потихоньку Самуилу, и направилась поспешно в залу, где ее с нетерпением ожидали.
Во время завтрака лакей доложил Самуилу, что его слуга принес для него сверток. Он приказал положить его в соседней комнате. Как только встали из-за стола, а люди ушли, Самуил взял два футляра и подошел к молодым девушкам.
– До сих пор я не позволял себе подносить вам что-нибудь, – краснея, начал он.
– Как? А цветы и конфеты? Да еще в художественных ящиках и вазах, – перебила его со смехом Антуанетта.
– Цветы и конфеты, может подносить каждый. Но по случаю вашей предстоящей свадьбы, Антуанетта, умоляю вас, как будущую мою родственницу и крестную мать, принять это от меня на память. Вы всегда относились ко мне так приветливо и дружественно, что не огорчите меня отказом. Что касается вас, Валерия, вы не отвергнете первый подарок, который осмеливается преподнести вам ваш жених.
Антуанетта с любопытством открыла свой футляр и при виде великолепной парюры из рубинов в античном вкусе сказала, протягивая руку Самуилу:
– Я принимаю, но это слишком хорошо!
Парюра Валерии вызвала общее восхищение: это была гирлянда маргариток вся из бриллиантов. Камни и работа были так хороши, что Валерия не могла удержать своего восторга и пожелала тотчас же примерить эту дивную парюру. Страстный взгляд Самуила убедил ее, что гирлянда шла ей восхитительно.
Но вот доложили, что экипажи поданы. Антуанетта пошла прятать футляры; Рудольф, граф и барон фон Гойя тоже вышли для последних дорожных приготовлений, а жених с невестой остались на минуту одни.
– Возьми этот ключ, он от той шкатулки, которую тебе принесут сегодня.
– Прощай, Валерия, приезжай скорей и не забывай меня, – прошептал грустно Самуил.
– Я никогда не забуду тебя. Утром ты будешь первой, а вечером последней моей мыслью, – ответила она, бросаясь в его объятия.
В эту минуту Антуанетта проходила коридором и при виде трогательного прощания с удивлением попятилась.
Минут десять спустя все сидели в карете и ехали на станцию, куда прибыли как раз вовремя, чтобы успеть сесть в купе, обменялись последними поклонами с Самуилом, и поезд тронулся, увозя путешественников.
С поникшей головой грустный Самуил сел в экипаж и направился в Рюденгорф. Ему казалось, что все померкло, все стало пусто вокруг него, и остальную часть дня он провел на террасе.
Шкатулка, которую ему принесли после обеда, несколько улучшила его настроение. Он читал и перечитывал записку Валерии, поцеловал крест и, поставив перед собой ее портрет, не мог налюбоваться прелестным лицом своей невесты. Позабыв все свои опасения и ревность, он отдался мечтам о долгой и счастливой будущей жизни.
Глава 5
Когда поезд, уносивший графа и его семью, тронулся с места, в купе все молчали. Валерия откинулась на подушки. Разлука с Самуилом была для нее тяжелее, чем казалось окружающим. Граф-отец погрузился в чтение газеты, но между женихом и невестой вскоре завязался разговор, привлекший внимание Валерии. Речь шла о княгине Орохай и о ее сыне Рауле.
– Мне будет очень интересно, – говорила Антуанетта, – увидеть двоюродного брата. – Я восемь лет не видела его, когда в последний раз я гостила летом у тети Одиль, он был со своим гувернером в Ницце. А ты, Рудольф, видел его уже офицером. Как ты его нашел? Он обещал стать очень красивым.
– И вполне сдержал это обещание и может служить прекрасной моделью для Аполлона или Адониса. Но он очень нежного сложения и имеет болезненный вид. В полку он пробыл всего несколько месяцев (ты была в это время в Италии с Валерией), затем ему дали годовой отпуск для поправления здоровья, который теперь должен кончиться. Он успел снискать любовь товарищей, – да и вообще славный малый, наивный, как барышня, несмотря на свои двадцать два года; не пьет, не играет, избегает женщин, что весьма удивительно, так как те преследуют его. А вот, когда он осознает могущество своей красоты и положения, то будет одерживать большие победы, и я очень счастлив, что он уже не может быть моим соперником.
Мадемуазель Эберштейн расхохоталась.
– Ты слишком скромен, Рудольф. Такой мальчик, как Рауль, не может быть опасен. Но я рада, что из него вышел скромный и симпатичный юноша, это большое утешение матери. Бедная тетя чуть не лишилась рассудка после смерти своего мужа, затем она отказалась от света и, несмотря на красоту, молодость и огромное состояние, заперлась в своем имении и посвятила себя сыну, которого боготворила.
Валерия мало-помалу перестала вслушиваться в их разговор. «Должно быть глупый и избалованный мальчишка! То ли дело Самуил – красивый, мужественный, талантливый», – подумала она, снова закрывая глаза.
Несколько часов спустя наши путешественники приехали на станцию, где им надо было пересесть в экипажи и ехать в замок княгини. Все вышли из вагона, и вдруг Рудольф указал, смеясь, на офицера, который проходил мимо них, кого-то высматривая в толпе.
– Мы здесь, князь, – сказал он, похлопывая его по плечу.
Молодой человек оглянулся и тотчас подошел к гостям. Князь Рауль Орохай был действительно красивый молодой человек. Его высокий стройный стан сохранял еще юношескую грацию; белое и свежее, как у молодой девушки, лицо отличалось классической правильностью черт, большие темные глаза и черные ресницы придавали ему задумчивое выражение. Он почтительно приветствовал барышень, но при виде Валерии в его глазах мелькнуло выражение такого страстного восхищения, что та отвернулась, краснея. После дружеских объятий с графами и бароном Рауль предоставил свой экипаж, и все тронулись в путь.
Уже взошла луна, когда подъехали к замку. Это здание представляло собой большую феодальную крепость на скале, окруженную лесистыми горами. Валерия восторгалась красотой его живописного месторасположения.
Княгиня радостно приняла своих гостей, всякое стеснение и этикет исчезли. Она горячо благодарила графа и барона за их согласие справить у нее свадьбу, а Рудольфа поцеловала в лоб со словами:
– Сделайте счастливой Антуанетту, мой будущий племянник.
Она несколько раз обняла Валерию, когда же заметила, каким восторженным взглядом Рауль смотрел на Валерию, то и сама с особым вниманием стала в нее всматриваться.
После чая, подкрепленного ужином, которому усталые путешественники оказали большую честь, все вернулись в столовую и разделились на две группы.
Беседовавшая со старым графом княгиня вдруг прервала начатый разговор:
– Смотрю на Валерию. Что за восхитительное создание ваша дочь. Кажется, я никогда не видела такого божественного личика. Эти лазурные глаза святого могли бы околдовать!
К удивлению княгини, граф нахмурился, взглянув на дочь, и глубоко вздохнул. Была уже ночь, когда молодые девушки пришли в отведенную для них комнату, но царившее перед тем оживление прогнало сон, и обе они лежали в постелях, продолжая болтать.
– Как ты находишь тетю и Рауля, – спросила Антуанетта, откидывая полог кровати, чтобы лучше видеть облокотившуюся на подушки приятельницу.
– Княгиня мне внушает глубокое почтение, – отвечала Валерия. – В лице ее столько доброты и грусти. Но относительно Рауля не могу сказать, чтобы он мне нравился, несмотря на его бесспорную красоту и благородство манер, есть что-то неприятное в его взгляде, слишком мечтательном и недостаточно энергичном, а в выражении лица слишком много гордости, спеси и даже жестокости.
– Боже мой, какие ты приписываешь ему ужасы! Конечно, ему не представлялось случая выказать свое мужество, он был боготворим и лелеян с детства, не было желания, которое бы не исполнялось. Но сейчас видно, что это добрый доверчивый ребенок, а совсем не пресыщенный жизнью, что, конечно, большое достоинство для князя двадцати двух лет, прекрасного, как Адонис, и богатого, как Крез. Знаешь, он недавно еще получил после смерти родственницы, баронессы фон Равен больше миллиона. Поэтому, если ты заметила кое-какие проявления гордости, то это, разумеется, естественно.
Валерия, молча слушавшая ее, когда та кончила панегирик, подняла руку и мнимо важным тоном сказала:
– Слушай. Мне кажется, мой долг велит мне предупредить Рудольфа, что ты окончательно наэлектризована своим кузеном, нескончаемо воспеваешь его добродетели и чары, и, весьма возможно, что вместо графа Маркоша предпочитаешь выйти за князя Орохая.
Антуанетта упала на подушки и залилась смехом.
– Это не опасно, – ответила она, насмеявшись вволю. – В моих глазах никого в мире нет красивее Рудольфа, с его смелой воинственной поступью, шелковистой бородкой и глубокими глазами, а кроткому Раулю, с его мечтательным взглядом и пробивающимися усиками, его не заменить. А вот ты берегись такой близости: Рауль, кажется, очарован тобой и может явиться более подходящим для тебя претендентом, чем Мейер, который, несмотря на все свои достоинства, что я охотно признаю, все же останется всегда крещеным евреем.
Валерия побледнела, и глаза ее лихорадочно вспыхнули.
– Если ты меня любишь, Антуанетта, никогда так не говори и не шути на эту тему. Однако поздно, пора спать…
Она улеглась и закрыла глаза, повергнув приятельницу в недоумение. Не находится ли теперешнее негодование в связи с подмеченным ею утром прощальным поцелуем.
Дней через пять по приезде должна была состояться свадьба Антуанетты. С обоюдного согласия было решено провести это время исключительно в семейном кругу, не считая, конечно, кое-каких необходимых визитов. Празднество открывалось в день свадьбы большим балом у княгини, за которым следовал целый ряд вечеров, кавалькад и пикников, частью приготовленных Раулем, частью соседними помещиками. Пока время текло спокойно, весело, а княгиня оказывала все большее расположение Валерии, осыпала ее ласками и настолько явно старалась сблизить ее с Раулем, что ошибиться насчет ее дальнейших намерений было не трудно: подобное отношение пробуждало в душе Антуанетты смутную тревогу, а у графа сожаление и злость. Накануне свадьбы все собрались на террасе. Вошедшая княгиня взглянула на сияющего сына, сидевшего подле Валерии и помогавшего ей вязать букет.
– Вот уже пятнадцать лет, друзья мои, не выезжала я из замка, а нынешнюю зиму думаю провести в Пеште. Во-первых, чтобы быть ближе к сыну, который возвращается в полк, а затем… может быть, Рауль женится и мне выпадет второй раз счастье справить свадьбу.
– Не слишком ли ты торопишься со своими планами, – возразила Антуанетта. – Рауль будет совершеннолетним еще только через три месяца, а потом мне кажется, что он еще слишком юн для женитьбы.
Рауль обернулся красный, как вишня. Глаза его блестели, и губы нервно вздрагивали.
– Кто это утверждает, что я слишком молод для женитьбы? Дорогая Антуанетта, Рудольф всего на четыре года старше меня, а вы его нашли достойным вас. Позвольте вам заметить, что вы ошибаетесь, а мама как всегда права, находя, что мне пора пристроиться.
Возмущенное негодование юноши вызвало общий смех.
– Успокойтесь, кузен, я ничего больше не говорю, – ответила Антуанетта. – Видя, что вы рассвирепели как лев, я беру свои слова обратно и объявляю вас вполне зрелым для брака. Кто бы мог подумать, тетя, что у нашего святого повсюду уши. А я думала, что он ничего не видит и не слышит…
