Дорога номер пять

скачать книгу бесплатно

Дорога номер пять
Сергей Александрович Кривошеев

Главный герой повести полковник Сергей Гусев, бывший советский, а ныне – российский разведчик, столкнувшись с вопиющими фактами коррупции внутри страны и разрушительными замыслами и действиями зарубежных спецслужб, должен определить свое место в начавшейся борьбе.

От автора

Все события, которые легли в основу фабулы, и персонажи вымышлены, но так или иначе напоминают о временах, которые войдут в историю страны как годы великих потрясений.

…Начало 1990-х. Великая Советская держава, преданная ее руководителями, рухнула, погребенная под обломками ущербной идеологии, лежавшей в основе государственного устройства с 1917 года. «Доброхоты» из официальных и тайных международных организаций, которые были и остались враждебными России, не жалеют сил, чтобы прибрать ее к рукам, подчинить и включить в структуры «нового мирового порядка», где россиянам уготована роль жалких и бесправных рабов. В униженной и обескровленной стране, которую грабят всевозможные агенты влияния и олигархи, нажившие свое богатство бесчестным путем, осталась лишь одна сила, способная ее спасти. Это офицеры российских спецслужб, вооруженные историческим опытом своих предшественников из имперской разведки.

Главный герой повести полковник Сергей Гусев, бывший советский, а ныне – российский разведчик, столкнувшись с вопиющими фактами коррупции внутри страны и разрушительными замыслами и действиями зарубежных спецслужб, должен определить свое место в начавшейся борьбе. После мучительных раздумий Гусев принимает бой. Принимает не один: к такому же выводу вместе с отдельными сотрудниками приходят и все российские спецслужбы, избавленные наконец от надоевшей и мелочной партийной опеки. Им приходится противостоять не каким-то полумифическим «инакомыслящим», как несколько лет назад, а настоящему врагу, в союзе с которым действуют сепаратисты и террористы.

Дорога номер пять

Осень 1986 года уже была не совсем обычной. Снег выпал в конце сентября и лежал почти неделю на неопавших листьях деревьев, а потом резко сошел, вышло солнце, и тепло стояло до конца октября. Как и прежде, как уже много десятилетий на картошку, на капусту в подмосковные совхозы автобус за автобусом потянулись студенты и сотрудники безчисленных НИИ, а на улицах вновь, читая газеты, ждали мер по укреплению трудовой дисциплины – отлова праздношатающихся по магазинам и баням, но уже не по забегаловкам: выпить было нечего больше года, стоял полусухой закон, и после двух у некоторых – очень немногих – магазинов выстраивались очереди подлиннее, чем к мавзолею. «Лучше бы уж совсем запретили, чем вот так, – роптали в очередях мужики, – а то так, как во всем у нас – ни туды, ни сюды».

«Чего он медлит, надо сделать, как при Сталине – железный занавес, кончать бардак и поднимать промышленность. Вон Андропов начал», – говорили одни. «Хватит этого всего, хватит глотки затыкать, жить надо не по лжи, свобода нужна, как на Западе, частную собственность пора вводить, Андропов вон сказал, что мы сами не знаем общества, в котором живем, его за это и убили, ну, не убили, а лечить не стали, точно», – отвечали другие. И те, и другие были правы, и те, и другие были неправы, потому что и те, и другие не знали, о чем они вообще говорят. А у водителей-дальнобойщиков на переднем стекле стояло по два портрета – Иосифа Сталина и Владимира Высоцкого.

В октябре Горбачев отправился в Рейкьявик – на встречу с американским Президентом Рональдом Рейганом для подписания соглашения об ограничении стратегических вооружений. По правде говоря, надежды на подписание было мало. Рейган публично ругал Советский Союз империей зла, говорил, что единственный способ покончить с ней это уничтожить ее ракетами, и в этом спасение всей христианской цивилизации, а однажды публично заявил, что уже объявил войну и ракеты с ядерными боеголовками летят на Москву. Только через час все поняли, что это была шутка. А советские газеты намекали, что вот-вот будет завершена американская противоракетная программа, которую называют Стратегическая оборонная инициатива или СОИ, и они смогут начать, поскольку ответный удар им теперь будет не страшен. Тем не менее, переговоры с американцами шли, и сам факт того, что Горбачев поехал, никого не удивил. Ездили и Хрущев, и Брежнев. Не ездил только Сталин и Андропов, про которого ходил анекдот: дескать, Брежнев работал на батарейках, а Юрий Владимирович подключен к сети.

Соглашения не подписали, но сообщение ТАСС было выдержано в привычных тонах: «Сегодня завершились официальные переговоры Генерального Секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Михаила Сергеевича Горбачева с Президентом Соединенных Штатов Америки Рональдом Рейганом. В ходе совместной пресс-конференции стороны выразили убеждение в необходимости дальнейших переговоров по нормализации советско-американских отношений – в первую очередь переговоров по сокращению стратегических ядерных вооружений. Стороны выразили готовность и проч. – но на этой самой пресс-конференции – это заметили тогда все, кто смотрел ее по телевизору, а смотрели ее действительно все – лицо Президента сияло голливудской улыбкой, а лицо Генерального секретаря – нет, не сияло – печалью – бывает, когда лицо сияет печалью – а здесь – нет, не сияло, но печалью. Горбачев отводил глаза в сторону, прятал их, а когда глаза все-таки появлялись, было видно, что в них лишь страх. Страх безотчетный, такой, какой, бывает, охватывает в лесу в самый полдень.

Потом в Москве ходил говор, будто американцы напугали генсека инопланетянами, готовыми вот-вот высадиться на Земле и завоевать ее, а потому, дескать, нужно срочно создавать мировое правительство. Более же трезво мыслившие на то отвечали: инопланетяне эти сами американцы, и все – вот СОИ доделают, и Союзу тогда кранты.

А в середине декабря Горбачев позвонил в Горький сосланному туда академику Сахарову и лично заявил ему, что опала снята, и великий правозащитник вместе с женой может вернуться в Москву.

В это время возле Горбачева все чаще появляется не железобетонный трезвенник и – по слухам – защитник русской деревни Егор Кузьмич Лигачев, а изгнанный еще Брежневым за поносные статьи против всех, кто вслух произносил имя России, в Канаду послом воинствующий марксист и одновременно ненавистник «реального социализма» Александр Яковлев, который как раз с осени все того же 1986 года стал «работать Сусловым», то есть «сидел на идеологии».

На вид все пока что как было, как шло все эти последние десятилетия этого самого «реального социализма». С прищуром смотрел на своих внуков дедушка Ленин, скупые строки «В Политбюро ЦК КПСС» открывали выпуски «Правды», в майские и ноябрьские дни выходили на демонстрации – впервые за многие годы с искренней надеждой – наконец-то молодой Генеральный, он-то наведет все-таки порядок (одни), даст людям свободу (другие)! – заводы и учреждения, фабрики и институты, по-прежнему приходили разнарядки в Университеты марксизма-ленинизма, часы на Спасской отмеряли время.

* * *

20 декабря 1986 г. Колонный зал Дома Союзов. Празднование шестьдесят восьмой годовщины создания Комитета Государственной Безопасности СССР. На трибуне – председатель КГБ, пожилой, почти старый человек в безукоризненно сидящем костюме. На фоне большого, от пола до потолка портрета Феликса Дзержинского:

– Поздравляя вас, товарищи, с нашим общим юбилеем, могу вас заверить, что наша работа по охране безопасности нашей Родины, ее границ и ее национальных интересов пользуется полной и безусловной поддержкой нашей партии, ведущей сегодня очень непростую борьбу за совершенствование политической системы социализма, за мир и безопасность во всем мире…

Аплодисменты. Все встают. Среди вставших –лет сорока, коротко стриженый, плотный, чуть задумчивый – как и большинство в зале, в штатском, Сергей Андреевич Гусев, подполковник, заместитель начальника отдела КГБ, вернувшийся недавно из длительной заграничной командировки – аплодирует вместе со всеми, слегка улыбается, наклоняется к соседу, что-то ему говорит…

Когда заседание и концерт закончились и все уже спускались вниз, Гусева окликнули:

– Сергей!

Обернувшись, Гусев увидел старого друга Игоря Сазонова.

– Игорь, ну наконец-то! А я смотрел в зале, тебя вроде не было.

– Да, я к концу подъехал. Встреча была срочная.

– Я тебя, кстати, со звездой поздравляю. Обмыть надо это дело.

– Обмоем. Но не здесь. Здесь теперь нельзя.

– Да, я знаю. Обмоем на днях. Слушай, лучше скажи, почему Сахарова выпустили? Я что-то не совсем понимаю…

С Игорем Всеволодовичем Сазоновым Гусев учился еще в школе – то дрались, то мирились, а потом поступили в разные институты – Сергей в Бауманский, Игорь в МГУ, на исторический. Встречаться они тогда стали реже – все-таки и интересы уже были разные, но, тем не менее, раз пять в год встречались обязательно, в основном ходили по пиву, да в те молодые годы и не только по пиву, но и в поисках приключений – в парк Горького, было там такое кафе «Времена года». На пятом курсе прямо под выпуск оба неожиданно для себя и друг для друга женились и, отгуляв на свадьбах – Сергей в начале мая, Игорь в конце – были приглашены на разговор к одному и тому же Николай Николаичу, и оба не отказались и были отправлены доучиваться разведпремудрости и – в срочном порядке, включая обучение во сне – языкам. Отучившись, они отправились на службу в разные подразделения – Гусев стал резидентом, работавшим под прикрытием торгпредства, а Сазонова распределили в Информационно-аналитическое управление. Впрочем, дружить они стали едва ли не крепче – и семьями, и на охоту да на рыбалку ездили всегда вместе.

– Давай не здесь, – минуту помедлив, проговорил Сазонов. – Завтра в середине дня съездим, в лесу поговорим, а потом заодно заедем в Архангельское, звезду обмоем – там никакого сухого закона.

В ельниках под Нахабином стоял морозец, но не крепкий. Найдя утоптанную лесную дорогу, остановились недалеко от поворота на Павловскую слободу, Сазонов поставил свою «Волгу» – на служебной решили не ехать, водитель свой, конечно, но кто его там знает? – береженого Бог бережет – закрыл ее на ключ, и они углубились под нависшие над ними усыпанные снежком лапы.

– На самом деле все очень сложно, – начал Сазонов. – Похоже, он там все сдал. И боюсь, что все предопределено. Обрати внимание, куда он перед тем, как стать Генеральным, отправился. В Англию. А наши с тобой британские коллеги, – усмехнулся Сазонов, – всегда затевают в России перемены – и отнюдь не в нашу пользу. Везде в учебниках пишут, что Иван Грозный сватался к Елизавете. А ведь все наоборот было. Она хотела с подачи Джона Ди – мага и создателя МИ-6, кстати – создать империю от Гренландии до Сибири – со столицей в Лондоне, а Россия стала бы «белой Индией». Но Царь все понял и ответил: ты, дескать, не королева, а простая девка, тобой парламент управляет. Ну и что? Вскоре умирает без особых к тому причин. Потом при загадочных обстоятельствах убивают Скопина-Шуйского, Рюриковича, которому уже чин венчания на Царство был готов, а личным лекарем Михаила Романова становится сын того Джона Ди, Артур, которого в России зовут Артемием Ивановичем Диевым. Романовы попадают на британский крючок, который позже, после победы над Наполеоном при Ватерлоо кстати, щедро оплаченной из кармана Ротшильдов, оказывается смазанным еще и этими деньгами. А когда при последних Романовых Россия стала выходить в первые державы, англичане их убрали, потому что Виндзорская династия хочет править всем миром – сама или через подставных лиц. Еще не факт, кто кем правит, – Америка Англией или Англия Америкой. Киссинджер – личный представитель королевы, а американских президентов меняет он – не он один, конечно. Ну, еще было много промежуточных, так сказать, эпизодов – убийство Павла, например, который хотел порвать старые романовские связи с Англией и идти в Индию, создать там отдельное королевство в составе общеконтинентальной империи, русско-японская война, или убийство Распутина. Это вообще дело темное. Мы изучали этот вопрос – учебники истории все врут. Почему врут? Кому это нужно? Одним словом, как еще товарищ Сталин говорил, «англичанка гадит». Теперь про Штаты. Эта их противоракетная система – чистый блеф, и мы об этом докладывали, а Горбачев им поверил, а не нам и струсил. Там, в Рейкъявике. Похоже, просто взяли на пушку. И вот вернулся, выпустил Сахарова. Для него самого это был удар. Тэтчер от него ничего подобного не требовала, хотя мы знаем давно, что ее цель сделать так, чтобы русских осталось всего миллионов пятнадцать – для обслуживания их инфраструктуры. Пока она об этом молчит, но когда-нибудь скажет прямо. А сейчас они с Рейганом работают, как у нас – один следователь добрый, это Тэтчер, а другой злой – Рейган. Обрати внимание: теперь уже называется не «ускорение», а «перестройка». Разницу чувствуешь? Одно дело – ускорение реальности и совсем другое – ее перестройка. Еще вот одно слово появилось – «демократизация социализма». А когда такое было? Правильно, в 1968 году в Чехословакии. А смотри, кого он сюда привез – Яковлева. А по нашим сведениям – да и не только по нашим, а и по эмигрантским, от наших источников в НТС, да и здесь ЦДЛ об этом болтает – он человек Давида Гольдштюкера. Помнишь такого? – (Гусев кивает). – И я помню. Архитектор 1968 года. И не только в Праге, но и во Франции. Мы тогда впервые стали защищать не социализм, а наши прямые национальные интересы, причем вместе с французскими коллегами. Весь этот студенческий бунт был распланирован и расписан ЦРУ вместе с Моссадом после того, как де Голль подогнал к Нью-Йорку корабль, набитый ящиками с долларами, и потребовал обезпечитиь их золотом, а потом объявил, что французский франк обезпечивается всем национальным достоянием, как у нас это сделал Сталин, и к тому же поддержал в 1967 году арабов. Он попросил нас тогда ударить по шестому флоту, но коммунисты наши струхнули, что будто бы он хотел посадить герцога Орлеанского, а у Брежнева очко заиграло. Понять надо было: больше коммунизм на Россию не работает, а работает на этих леваков французских и чехословацких, и на тех, кто за ними стоит, – жестко, как отрезал, сказал генерал Сазонов. – А ведь это Сталин уже в войну понял. А, может, и всегда понимал, есть у меня и об этом кое-что. Впрочем, кто его знает… Ты-то понимаешь, Сергей?

– Понимать-то понимаю, а по пионерлагерю и по линейке скучаю до сих пор.

– И я скучаю, и что теперь? Расчувствовались. Да, положение ужасное, но во всем этом есть один плюс. Мы можем попытаться, воспользовавшись всем этим разбродом, избавиться от опеки Компартии, которая мешала нам всю дорогу. Не на те дела направляла, а работать, так сказать, по специальности, – Сазонов улыбнулся – не давала. Не давала крупную рыбу ловить, а только мелочь заставляла гонять – выставки всякие, едри их в дышло – дрянь, но совершенно безвредны. Почему так? Потому что крупная рыба в самом ЦК и плавала там еще с хрущевских времен – весь международный отдел, например, и идеологический, кроме разве самого Суслова – этот наш был, потому и «реальный социализм» в противовес теориям придумал – работал на Атлантику. В газетах писал одно, а они себе уже тогда демократический социализм придумывали. А это и есть сценарий развала. И нам сейчас ничего не остается, кроме как этим воспользоваться, чтобы настоящую Россию построить. Да, но тут сейчас начнутся главные издержки: если свалить партию окончательно, то посыпятся республики, – Гусев кивнул головой в знак согласия, – со своими суверенитетами. Эту бомбу сам Ильич заложил, а Сталин только потому партию стал усиливать, чтобы через единый механизм Российскую империю удержать. Этой ситуации мы не можем допустить, что-то надо срочно делать, чтобы, когда КПСС падет – а она все равно падет, раз уже зашаталась и с Сахаровым спелась – стране не дать развалиться. Вот до чего я докопался, в аналитическом отделе служа…

– Да, Игорь, пожалуй, ты прав, как это все ни тяжело слышать, но тогда надо вместо партии, пока она еще у власти, вторую силу готовить, запасную. Засадный полк, так сказать. Если угодно, орден. Успеем?

– Вот это самый трудный вопрос. Можем и не успеть. Все уже поделено, все схвачено и за все уплачено. Я тебе еще более честно скажу: Сталин в тридцать седьмом коммунистов уничтожал, а заодно с ними и остальной всякий люд. Остального люду уложили много, а коммунистов недорубили – теперь мы последствия этого на себе и чувствуем. Когда началась хрущевская оттепель, эти самые коммунисты стали за границу ездить, и многие на словах орали про коммунизм, а сами уже мечтали о капитализме, благо это две стороны одной медали. А наши старые кадры они после ХХ съезда разгромили, как, кстати, и сейчас готовятся, и всю нашу систему подчинили ЦК. Сделать что-нибудь после этого злосчастного ХХ-го было уже невозможно. Люди были, но они сидели тихо, таились и думали. И вот сейчас, кажется, время приходит. Успеть бы только.

– Может, успеем?

– Честно говоря, не знаю. У нас многие все-таки привыкли партию безоговорочно слушать – все ведь уже после Хрущева пришли. Партия рухнет – они от нас побегут вместе с партией. Не потому, что люди плохие, а потому, что их ничему не научили, кроме того, как приказы партии исполнять. Останутся только те, кто сознательно служит не партии, а России – любой России, красной, белой, советской, монархической – а почему бы и нет?…

– Интересно говоришь, товарищ генерал-майор, – усмехнулся Гусев. А действительно, почему бы и нет? Я ведь, ты знаешь, сам из казаков, и об этом не раз задумывался.

– Правильно задумывался. И хорошо, что из казаков. А ты думаешь, почему тебя в органы взяли?

– А тебя почему?

– По кочану. Ты думаешь, я на исторический просто так поступал? Но давай сейчас об этом не будем – это долгая история… Самое главное – все изнутри прогнило, вся система. Боюсь, что отделения республик не избежать. Возможно, чтобы сохранить хотя бы собственно саму Россию, то, что сейчас называется РСФСР, придется на время отступить, хотя, я повторяю, если мы успеем, то этого еще можно будет избежать. Отступим, чтобы все вернуть назад. Не только Союз, но и все то, что было до Союза, и даже больше, дальше и раньше. Никто не представляет себе, как искажена история. Ее еще с XVIII-го века начали искажать – одна норманнская теория что стоит! – и нам сейчас бросили оскопленную версию. Сейчас кое-кто работает, восстанавливает. Но не все сразу. А теперь – к делу. В общем, есть такое мнение, что нам придется срочно идти в экономику. Комсомол весь уже там, а комсомол – их. Если мы так или иначе все не возьмем в свои руки, России не будет. Мы тебя сами привезли из Штатов – временно – а теперь съездишь сначала в Хабаровск, потом посмотрим куда – налаживать экономику, но и в Штаты тоже придется ехать снова. Это Георгий Александрович просил передать.

– Да, вижу. Ну что же, партия велела – комсомол ответил «есть». Надо будет, пойдем и мы. Кстати, пока там работали, кое-чему научились.

– Вот и хорошо. Хватит на сегодня, поехали звезду мою обмывать. А второй тост выпьем за то, чтобы Русь пить бросила. В этом он, пожалуй, прав, но только это на самом деле не он, а Егор Кузьмич Лигачев. А информацию по смертности и рождаемости ему наш отдел готовил. Впрочем, погоди, Лигачева он уберет, и гуляй-рванина пуще прежнего понесется. Ладно, поехали.

* * *

Вернувшись из Хабаровска, Гусев снова погрузился в плотную, чуть угрюмую тишину лубянских кабинетов, в тишину явочных квартир, куда вроде как бы и без двери попадаешь из еще тогда таких же, как и тридцать, и сорок лет назад тихих московских двориков, и оказываешься среди казенной мебели, аппаратуры для прослушки, телевизоров и начавшей только появляться тогда электронной оргтехники. Распределять офицерские кадры по словно шампиньоны на московских бульварах вырастающим повсюду кооперативам, организовывать срочные курсы для них по основам экономических знаний – да только теперь совсем не в духе политэкономии социализма, отслеживать проникновение в эти кооперативы иностранцев и связанных с ними местных перекати-поле из числа интеллигентов-неудачников, вдохнувших воздуха свободы и считающих, что теперь все можно, беседовать с зарвавшимися комсомольцами, так и норовящими сунуть на лапу, а затем предупреждать начальство и подшивать дело в комсомольские досье, но и загранработу при этом не забывать, переключаясь на связи новой, пока еще полуподпольной экономики с западными партнерами, («Лучше бы они ограничивались внутренним рынком, но ведь все туда лезут, кто еще пару лет назад гнилой Запад по всем собраниям в душу и в семь гробов крыл, поотрубал бы руки загребущие, но что поделаешь – приказ», – думал Гусев), да мало ли еще чем приходилось заниматься… Узнал-прознал Сергей Андреевич, насколько лживы и лицемерны были все эти первые и вторые секретари, десятилетиями клявшиеся в верности ленинскому знамени и идеям коммунизма, а теперь за полгода оборачивающиеся капиталистами или выстраивающими вместе с этими своими же капиталистами под прикрытием ленинских портретов оборотистые схемы выроста первоначального, из партийных же касс перетекающего к ним капитала. Похоже, тогда окончательно и понял – раз плоды гнилые, то и корень был дрянь.

Как-то само собой стал обращать внимание на маковки еще редких тогда по Москве церквей. Как-то зашел, постоял – впервые с тогда дня, когда бабушка в Новореченской в последний раз Великим Постом к причастию водила – а ночью вспомнил мокрый ветер, таявший в степи снег, лошадей, и до утра плакал подполковник КГБ, как маленький.

Символ веры, «Отче наш», «Богородице Дево», «Достойно есть» Гусев помнил измала, и никакая муштра и политпросвет не выбили – правда, затаилось все это где-то на самом дне.

Тем временем все происходило не совсем так, как об этом говорил в лесу Гусеву Игорь Сазонов, точнее, и так, и не так. По мере того, как партия уничтожала сама себя – а иначе, чем самоуничтожением все эти безчисленные создания ею разных, как их называли, неформальных организаций, прямо призывавших к ее свержению, но под ее же крылом и опекой, назвать было нельзя – она не только не разжимала своей хватки на горле тех, кто оберегал государственную безопасноть, но еще больше ее сжимала. И если раньше партийцы безконечно требовали от органов влезать в то, что, вообще-то, никак не входило в их компетенцию, – в творчество писателей, в научные дискуссии, в философию, заставляли проводить никому не нужные, но только компрометирующие акции, вроде поджога мастерских художников и избиения в подворотнях их самих, после чего по всему миру газеты трубили о зверствах КГБ, и, надо признаться, многие сотрудники сами проявляли здесь неслыханное рвение, хватая на этих «операциях» звезды и премии, словно не думая, что рано или поздно призовут к ответу, и это будет справедливо, – то теперь они стали вообще запрещать что-либо делать, и все дела, в которых действительно просматривался почерк иностранных разведок, заставляли закрывать. Даже создавать свои кооперативы, внедряться в среду новоиспеченных банкиров, словом, пытаться взять под контроль быстро растущую «вторую экономику» – при том, что «первая», государственная, где партия властвовала всецело, стала давать сбой за сбоем, – по сути, не давали, и приходилось действовать на свой страх и риск. А многие работники, особенно среднего возраста и пожилые, способные трудиться по 24 часа в сутки, но не привыкшие делать ни одного шага без указания ЦК, терялись и вместе с потерей себя начали терять и квалификацию. Неожиданно для самого Гусева – а в нем вдруг с одной стороны стало расти и ветвиться что-то совсем новое и в то же время очень старое, и, с другой стороны, росло раздражение и все более осознанная тревога от происходящего – он стал все чаще записывать происходившее и увиденное вместе со своими мыслями – дело, впрочем, для действующего работника органов довольно опасное.

* * *

17 мая 1990 г.

Раннее утро. По узкому шоссе из аэропорта города Северска, по лесотундре мчится черная «Волга». Рядом с водителем – человек лет 60, в дубленке, в характерной шапке «пирожком». За окнами машины мелькают низкие редкие лиственницы. Машина въезжает в город, скользит вдоль стандартного типа домов-пятиэтажек, въезжает в центр, останавливается у большого здания с колоннами и с красным флагом. Перед фасадом – голубые ели. Человек выходит из машины, заходит в здание, поднимается по лестнице, заходит в кабинет, закрывает за собой дверь. На двери табличка: «Первый секретарь областного комитета Коммунистической партии Советского Союза Чернецов Михаил Андреевич». Через минуту раздается выстрел. Еще через минуту дверь открывается, и оттуда выходят двое молодых людей. Быстро, один за другим, спускаются по той же лестнице. Здание обкома пусто – сотрудники еще не вышли на работу.

О происшедшем радио, телевидение, пресса молчали сутки. Но спецвыпуски ТАСС вышли мгновенно. С одной и той же версией – самоубийство – которую подтвердила семья Чернецова – жена Галина Васильевна и сын Игорь. Самым неожиданным, однако, было то, что пленум обкома состоялся на следующий же день, не дожидаясь похорон, которыми руководил уже новый первый секретарь Владимир Геннадиевич Матюхин. Гусев все это время был в Москве – он только что прилетел из Хабаровска и ждал дальнейших распоряжений. На следующий же день секретарша принесла ему закрытую сводку ТАСС – с красной полосой.

Сообщение ТАСС. 18 мая 1990 года. Вчера в 6.30. утра в городе Северске в своем кабинете пистолетным выстрелом покончил с собой первый секретарь Северского областного комитета КПСС тов. Чернецов Михаил Андреевич. По предварительным данным причиной самоубийства был поставленный ему накануне в Москве медицинский диагноз злокачественной опухоли на последней стадии. Сегодня на чрезвычайном пленуме областного комитета КПСС города Северска первым секретарем единогласно избран бывший второй секретарь обкома тов. Матюхин Владимир Геннадьевич. Урна с прахом тов. Чернецова М.А. будет завтра захоронена на городском кладбище г. Северска, как того пожелала семья покойного.

* * *

– Сергей Андреевич! Зайди ко мне. Дело есть.

Звонил начальник управления. Обычно сам он звонил редко. Звонила всегда секретарша. Значит, было нужно.

Гусев по привычке глотнул горячего чая, который всегда стоял у него на столе, поправил галстук, вышел, поднялся тремя этажами выше. Генерал-лейтенант, как всегда, сидел на табуретке – была у него такая манера, не выносил стульев и кресел – говорили, что-то с позвоночником, но толком никто не знал, что.

– Ну вот, Сергей Андреевич, заканчивай дела свои в Хабаровске, слетай еще раз и оседай в Северске – на этот раз надолго. Похоже, там серьезная база готовится, причем с участием партийного руководства. – Чернецов вроде бы приличный человек…

– Да, приличный. Был. Но вот смотри: на следующий же день после смерти сел другой. Похоронить не успели. А нового первого прислали из Москвы – как второго – два месяца назад. Работал он, кстати, здесь в международном отделе – всего три месяца – а притащил его из комсомола. Карьера быстрая. Всего 38 лет. Из молодых, да ранних. Под тебя мы фирму организовали – «Аркос». Поедешь туда, лет на пять, а то и больше. Оттуда в Штаты летать будешь, там филиал. Ну, в Штатах ты все знаешь, и все связи остались. Только вот не Аризона, а Сиэтл. Тоже все готово и организовано. Проблема вот в чем. Северск сегодня – стратегическая точка. Не в военном смысле, а в нашем. Штатники там планируют под перестройку свободную экономическую зону организовать. В принципе это было бы можно, но только не под их, как ты понимаешь, контролем. А они все берут в свои руки. Кстати, имей в виду, скоро в Кремле перемены будут.

– В правильном направлении?

– Не сказал бы. Но и сказать, что совсем в неправильном, тоже не могу. Тут мы не властны. Все уже за нас решили. Задача такая – сидеть и не вмешиваться. Наше время придет. Понял?

– Так точно.

– Ну вот, а пока езжай в Хабаровск, закончи там все, через неделю возвращайся – и в Северск. Поедешь с семьей. Квартира там, хибара небольшая за городом – все готово. Здесь тоже – все остается. С бытовыми проблемами вопросов не будет. Но запомни – едешь как предприниматель. Кроме начальника областного управления, никто ничего не знает. Людьми обеспечим. Жене твоей не привыкать ездить.

– Так точно, – только и оставалось сказать Гусеву.

Спустившись к себе, Гусев как-то неожиданно для самого себя потянулся за пачкой. Курил он редко, можно сказать, вообще не курил – ну раз-два в месяц, когда надо было крепко подумать, но в последнее время больше переходил на крепкий чай, хотя сигареты в столе лежали всегда. И тут – на вот, опять. Ну, да дело в общем не в этом… «Значит, в Кремле перемены… Это что же значит – Горбачева на пенсию. Или куда? А этот, новый, такое отмачивает – то его с самолета под руки тащат, то в Америке вокруг Статуи свободы танцует… Неужели он и будет? А, может, это так и надо?.. Тут приносили книги по теории хаоса – вот оно что же, и у нас сейчас… Кто-то ведь все это планирует, и хорошо планирует… Но почему нет приказа? Ведь за сутки все это разметать можно… А, может, и приказал не ждать… Все же рычаги есть…

Нет, с юности учили, что все по приказу. Но вот кто их отдает?

Гусев погасил едва начавшую куриться сигарету – все-таки почти некурящий – и забормотал себе под нос:

– Так… Матюхин… Матюхин… В ЦК работал.

Нажал на кнопку. Вошла секретарша.

– Наташа, у нас хотя бы фотографии Матюхина – Северского второго, впрочем, теперь уже первого секретаря где-нибудь не будет?

– На него ничего нет. Это же номенклатура ЦК.

– Да, знаю… – все это с каждым днем раздражало Гусева все больше. – Хоть фотография-то найдется где-нибудь?

– Фотография, может быть, есть. Сейчас посмотрю, Сергей Андреевич.

Наташа вышла. Гусев перелистал бумаги, что-то убрал в сейф.

Снова вошла Наташа:

– Вот, Сергей Андреевич, это Матюхин. Я могу идти?

– Да, можешь идти домой. Я тут еще посижу. Похоже, скоро у тебя будет новый начальник.

– Это что же, Сергей Андреевич?

– Да ты не волнуйся. Просто длительная командировка. Пока все в порядке. Пока… – задумался Гусев.

Когда Наташа ушла, он включил телевизор. Домой идти не хотелось.

Нельзя сказать, что все это смотреть было неинтересно. Радовали передачи, в которых по-новому представала русская культура, литература, в особенности, первой и второй волны эмиграции. Конечно, Гусев многое из всего этого читал и никогда не понимал, зачем все это было запрещать. С юности знал и любил Гумилева, Цветаеву, Набокова и особенно труды по русской истории – от Платонова до Вернадского. Интересно было читать и новые публикации – того же Льва Гумилева. Раздражали только сбежавшие советские журналисты, во мгновение ока становившими антисоветскими и вот теперь с триумфом «возвращавшиеся на родину». Александра Ноева хорошо помнил по журналу «Молодой коммунист», помнил и то, что на него заводили уголовное дело за разглашение каких-то секретных сведений, но он быстро сообразил, что к чему, издал книгу в Америке и с триумфом уехал: делом его занимался параллельный отдел, но дело прикрыли, и троих человек даже уволили. И вот теперь он на экране – рассуждает о том, что в России всегда было только рабство и крепостничество, а большевики продолжали политику царей. «Если бы…» – подумал Гусев. Ноев вещал по телевизору уже третий вечер подряд. После него пустили хронику. Опять одни и те же лица – Афанасьев, Собчак, Попов. Все – про тысячелетнее рабство… А сменяют их коммунисты, причем показывают их так, словно камера нарочита искажает лица – косые, кривые, лупоглазые… И все у них одно и то же: «Не дадим поругать заветы Ленина…» Бабки какие-то перекошенные да раскоряченные, словно их специально подбирают. Вот и получается, что так не то, и там не то… Плохо только, что свои, с которыми вместе работал уже лет десять, вроде бы понимают, что происходит, а вроде бы и нет. Многие сочувствуют коммунистам, словно не видят, что время их уходит: марксизм не работал раньше, не работает и теперь. Только у Игоря Сазонова, кажется, в голове какой-то четкий план: Гусеву это нравилось, но прямо спрашивать даже у такого старого друга, как он, было не принято. В последнее время Сазонов приносил книги: Константин Леонтьев – «Византизм, Восток и славянство», Лев Тихомиров – «Монархическая государственность», собрания трудов евразийцев. Принес еще неведомо откуда – впрочем, ведомо, конечно – попавшую к нему рукопись молодого философа Александра Дугина «Конспирология». Там КГБ крепко доставалось, но много было правильного – по крайней мере, становилось логично, почему дела по явным врагам закрывали, а по тем, с кем было можно и нужно работать, работали – правда, совсем иными методами и на полную катушку – с Бородиным, Осиповым… Дело не в идеологии, а в том, что друг другу противостоят цивилизации, – объяснял Гусеву вслед за автором книги его друг Игорь, и Гусев был с этим согласен. Так, может, взять и завоевать, пока не поздно, пока это не сделали явные враги, стоящие за тем же Ноевым и кучей других, эту самую партию и взять все в свои руки…

– Подожди, рухнет сама, а мы сейчас не готовы. Брать надо сначала экономику, точнее, выбить ее у теневых дельцов, которые ей владеют уже лет двадцать, но не могут открыто об этом заявить, – говорил Сазонов, и Гусев ему верил – Игорь сидел на аналитике и владел информацией. – Езжай пока в Хабаровск, сдавай там дела.

В Хабаровске, за два дня до отъезда, у Гусева произошла странная встреча. На одной из центральных улиц он увидел старуху в темном платке – монахиня, не монахиня? – которая, словно не обращая внимания на людской поток, кого-то искала глазами. Увидев Гусева, она резко направилась к нему и сама с ним заговорила:

– Сынок, только не беги. Ты человек погонный, тебе выпала доля собирать державу. С нынешнего года руководить страной станет человек, при котором начнут открывать храмы, но всем будет плохо, кроме воров. Люди еще раз переизберут его, но он не будет работать весь срок, а уйдет за полгода до отмеренного ему срока. После него наступит черед таких, как ты. Но послушай меня.

Она попросила наклонить голову и что-то сказала ему на ухо. А потом сказала вслух:

– Это главное.

После этого старуха перекрестила Гусева и со словами «Спаси Христос» растворилась в толпе, как будто ее и не было.

Август 1991, или, как его называли, «недоворот ГКЧП», Гусев провел в Северске. Происшедшее не было для него в новинку – событий этих давно ожидали, и реакцией на них была какая-то закоренелая, тупая усталость. Но когда назначенный в сентябре 91-го Председатель КГБ Бакатин начал резко сдавать американцам зарубежную агентуру, люди сами побежали из органов, начали устраиваться кто куда – некоторые вообще рвали старые связи, уезжали в другие города, лишь бы никто не знал – кто ты и откуда. Никто не понимал, что с этим делать, а главное – почему страну уничтожают с самого верха. Новый Президент, лихо забравшийся на танк в августе и словно так с него и не слезший, казалось, тоже вместе со всеми готов был пустить все вразнос, но что-то ему это сделать мешало: этим что-то было неслыханное, небывалое властолюбие, преследовавшее его словно болезнь. И люди, помогавшие ему эту власть держать, были ему нужны. Влиять на него было невозможно: сплотившийся вокруг него ближний круг был готов распродать вообще все и уехать за границу вместе с наворованным, но сам он из них никому не верил – а были это люди лихие, но неизвестно откуда взявшиеся, и часто даже просто не имевшие к России никакого отношения – а потому тех, кто все-таки, сжав зубы, оставался в «органах», Президент привечал. Игорь Сазонов был одним из них и стал даже отвечать за связи с президентской администрацией, а на вопрос «Тебе не противно?», тоже сжав зубы, отвечал что-то невразумительное. Он-то и посоветовал Гусеву тоже не уходить, а укрепляться и пересидеть в Северске, а потом, как он говорил, «начать собирать державу». Говорил, как ни странно, теми же словами, что и безымянная хабаровская старушка. Гусев это понял – он и сам видел, как его старые товарищи перебираются в разные новые экономические структуры, и там, где у других дела не клеились и все разваливалось, здесь начинала складываться новая, почти железная спайка людей, которые знали, кто есть кто и откуда, но об этом не говорили – порою даже и между собой. Когда приходилось бывать в Москве, Сазонов внушал ему: «Сейчас никуда не лезь. Коммунисты еще попытаются вернуть себе власть, за ними пойдет народ – сам знаешь, как его довели. Доводят сознательно, чтобы бросить под пули. Как все произойдет, ты сам и не заметишь, но все равно все дороги приведут к нам. И вот тогда ты будешь нужен». После чего передавал привет от Георгия Александровича – это было вроде пароля.

Поэтому, когда осенью 1993 разгоняли Верховный Совет, Гусев сидел у себя в Северске и делал вид, что ничего не происходит. Впрочем, он еще и видел, как ведет себя «Альфа» – формально выполнив приказ Президента, она остановила кровопролитие и не дала накачанному на убийство ОМОНу уничтожить белодомовских сидельцев. А с «Альфой» был связан Игорь Сазонов – Гусев это хорошо знал.

* * *

В американском Сиэтле в городском банке русские клиенты тогда еще были не так часты, тем более, клиенты высокого уровня. Поэтому, когда губернатор Северской области Владимир Геннадиевич Матюхин – полноватый мужчина лет пятидесяти, бывший секретарь обкома КПСС, явился открывать личный счет, обслуживали его на самом высоком уровне. Рон Мюллер, его партнер, сначала привел гостя к управляющему, где их уже ждал бизнес-ланч, и только потом – оформлять дела. Услужливый клерк сразу же обратился к Матюхину со словами Your current and secret code. Мюллер перевел и объяснил:

– Чтобы никто не имел возможность воспользоваться этим вкладом, достаточно в карточку вписать ключевое слово – пароль, который никто знать не будет.

Матюхин вписал в карточку слово «жена» и возвратил ее клерку, затем оба вышли и сели в машину.

Владимир Геннадиевич недавно женился вторым браком. Первая жена Матюхина, Нина, каким-то странным образом слегла и уже не встала – всего она болела недели три, и никакого диагноза врачи поставить не могли. О ней вообще мало кто что-либо знал: известно было только то, что Матюхин на ней женился еще в Высшей комсомольской школе. Детей у них не было. Валентина Николаевна, которую он всего через месяц после смерти Нины привез из Москвы, сразу же принялась за городские дела, почти впадая в раж: она возглавила благотворительный фонд, открывала школы, детские кружки – не было дня, чтобы не появлялась где-нибудь высокая, еще красивая светловолосая женщина, умевшая держаться и подать себя очень профессионально – если бы Гусев точно не знал, что они не коллеги, мог бы ее и заподозрить. Впрочем, из Москвы его предупредили, чтобы он держался от нее подальше и ни в коем случае не светился. Сказали также и то, что смерть Нины Матюхиной на контроле.

«Выходим на такие дела, а они там все не светиться, не светиться, все на контроле. Зачем они нас вообще держат – взяли бы да и распустили совсем», – такие мысли порой – и все чаще – лезли в голову. А тут еще и зарплаты стали в очередной раз урезать. Ну ладно, у Гусева было что-то от его бизнеса, на котором он формально сидел, а остальным как быть? Но даже и не в этом дело, а в том, что не нужны никому… «Ну хорошо, поддержали Президента в 91-м и в 93-м, а если и дальше так все будет? Может, и вправду взять все в свои руки… Ну ладно, возьмем, а потом… И что «соседи» из Генштаба делать будут? Но даже если получится, то какая будет власть, форма правления?» Все чаще задавал себе Гусев эти вопросы, и чем больше задавал, тем больше все становилось непонятно.

Отрадно было одно – чем дальше, тем больше покрывалась Россия православными крестами и маковками церквей. Приказа такого никто не давал – строить, словно росли они сами собой, из земли, и эта причудливая смесь того, чего быть не должно, и того, что должно было быть, уже очень давно тоже не давала смотреть на все только мрачно. «Может, что-то из этого всего еще и получится», – думал Гусев. Когда удавалось, ходил по воскресеньям в храм, а прошлым Великим Постом за тридцать пять с половиной лет впервые причастился. Когда исповедовался, всех грехов и не упомнил, но батюшка допустил его чаши сразу, только сказал, что в следующий раз будет уже построже спрашивать. А работа ведь и впрямь все на грехах стоит да на пороках человеческих. Но отец Иероним сказал: «Если не вы, то больше уже некому. Держитесь».

* * *

17.05.1995 Сов. секретно

Из Северска

Начальнику Управления ФСБ России генерал-лейтенанту Волкову А.С.