скачать книгу бесплатно
А коль не послана Она – Ее
Испить на холоду питьем горячим
Из книжных рук, из драненьких тех Библий,
Что пахнут сыростью, прошиты древоточцем,
Или со свежих глянцевых страниц,
Оттиснутых вчера еще, стремглав
Распроданных, расхищенных с прилавков, —
А там все про Нее, все про Нее…
Так нате же, голодные! И вы,
Кто Ею сыт по горло, кто познал
Ее во всех звериных ипостасях,
И в многоложстве, и в грехе Содомском,
И кто Ее, как карты, тасовал —
Одна! Другая! Козырь вот пошел!… —
Вы, кто Ее распялил на столе,
Чтоб, как Везалий, изучить все жилы,
Где светится отчаянная кровь,
Где бродит мед Ее… вы, жесткие поэты,
Кричащие о Ней на площадях
То, что вдвоем нагие люди шепчут, —
И вы, старухи, зубы чьи болят
И так все косточки к дождю и снегу крутит! —
И вы, мальцы в петушьих гребешках,
Вы, рокеры с крутым замахом локтя
На тех, кто рядом с вами, в тот же час,
В горячем цехе вам деталь штампует
Для всех мопедов ваших оголтелых! —
И вы, девчонки за стеклом сберкассы,
В окошках-прорубях до дна промерзшей почты,
Наманикюренные, в здании громадном —
Затеряные малые рыбешки,
Плывущие зимою океанской,
Которой края нет и нет конца,
Кладущие печать на извещенья,
Мечтающие – все о Ней, о Ней… —
И вы, геологи в своих высокогорьях,
В прокуренной мужчинской тьме палаток,
В вагончиках, где варится на плитке
Суп из убитого намедни глухаря, —
И вы, хирурги в том Афганистане,
Но что еще и в будущем пребудет, —
Вы, кто клонился над ногой мальчишки,
В поту морозном зажигая кетгут, —
А он, родимый, истово кричал:
«Она меня безногого – не бросит!…» —
Вы, все вы, люди горькие мои,
Которых – о, люблю с такою силой, —
С неженскою уже, с нечеловечьей:
Горы, метели, зверя ли, звезды! —
Вы все, любимые, – о, нате же, держите,
Хватайте: вам даю ломоть ее,
Чтоб с голоду не померли, однако,
В разбойном, обнищавшем нашем мире, —
ЛЮБВИ.
Тьма пред рассветом
Железная кровать ржавеет.
Нагие трубы за окном.
В ночную фортку звезды веют,
Покуда спим тяжелым сном.
Скрипят острожные пружины.
И в щели дома гарь ползет.
Чугунной глыбой спит мужчина.
И светел женщины полет.
Спят звери, птицы и народы —
До пробужденья, до утра.
Горит во мраке твердь завода —
Его стальные вверы.
Пылает зарево больницы:
Не сосчитать оконных свеч…
Дрожат смеженные ресницы.
Пылает масло потных плеч.
Сон борет нас. Но мы сильнее.
Вот эта тяга.
Вот волна —
Слепя, сжигая, каменея,
Встает из темноты, со дна.
Тебя от смерти защищая,
Сплетаю руки за спиной.
Свечою тела освещаю
Храм спальни, душный, ледяной.
Обнимешь ты меня устало.
Положишь смертных уст печать.
И ляжет на пол одеяло,
Чтоб нашей воле не мешать.
Еще до свиста, до метели,
До звона рельсов, до гудка,
До белизны святой постели,
Где – одинокая тоска,
До Времени и до Пространства,
До всех измен, где плоть болит,
И до такого постоянства,
Что золотом – по камню плит,
Еще своей любви не веря,
Мы просыпаемся, дрожа…
И вольно отворяю двери
Навстречу острию ножа,
Навстречу грубому объятью,
Что нежностью истомлено,
Навстречу древнему проклятью,
Где двое сцеплены в одно!
И я, от чуда обмирая,
Целуя потный твой висок,
Вхожу, смеясь, в ворота Рая,
Даю голодному кусок,
Дитя нероженое вижу
В сиянье нам сужденных дней —
И обнимаю крепче, ближе,
И невозвратней, и страшней.
Храм Кхаджурахо
…А в Индии храм есть. Зовется он так: Кхаджурахо.
Огромный, как выгиб горячего бока Земли,
Он полон тел дивных из камня, не знающих страха,
Застывших навеки, навеки сращенных – в любви.
Давно прочитала про храм сей в стариннейшей книжке…
Я в Индии – буду ли, нет ли… А может быть, так и помру…
Но как прошепчу: «Кхаджурахо!…» – так бьется под левой подмышкой,
И холодно, будто стою на широком ветру.
Я там не была никогда – а сколь часто себя представляла
Я в этих апсидах и нишах, в духмяной, сандаловой тьме,
Когда предо мною, в скульптурах, Любовь предстояла —
Свободною, голою, не взаперти, не в тюрьме.
Гляди! – как сплелись, улыбаясь, апсара и Шива…
Он между лопаток целует так родинку ей,
Что ясно – вот этим, лишь этим мы живы,
Вжимаясь друг в друга немей, и сильней, и больней…
А эти! – огонь излучает источенный временем камень:
Раздвинуты ноги гигантским озерным цветком,
И грудь упоенно цветет меж мужскими руками —
И смерть мимо них ковыляет старухой, молчком…
А эти, в углу полутемном, – как мастер ваял их, дрожащий?…
Откинулась навзничь она, а возлюбленный – вот,
Восходит над нею… Их свет заливает, лежащих,
И золотом льет на лопатки, на лунный живот…
О тело людское! Мужское ли, женское тело —
Все любит! Мужчина свою зажигает свечу,
Чтоб женская тьма, содрогаясь, огня захотела —
Воск жаркий катя по губам, по груди, по плечу!
Какое сиянье из всех полушарий исходит!
Как сферы расходятся, чтобы вошел резкий луч!
Как брага библейская в бочках заклепанных бродит
И ветра язык – как ласкает звезду меж пылающих туч!
И я, россиянка, девчонка, как мышка стою в Кхаджурахо,
Во дерзком том храме, где пары танцуют в любви,
И нету уже у меня перед смертью скелетною страха,
И очи распахнуты вольно и страшно мои!
Под платьем залатанным – под комбинашкой, пропахшей
Духами дешевыми – тело нагое мое…
О, каждый из нас, из людей, в этом мире – пропащий,
Доколь в задыхании, перед любовью, не скинул белье!
Доколе, ослепший от света и крика, не сгинул
В пучине горячей, где тонут и слезы, и пот,
И смех, – где меня мой любимый покинул,
И где он меня на сибирском морозе, в тулупе, по-прежнему ждет…
И я перед этою бездною мрака и праха,
Средь голых возлюбленных, густо, тепло населяющих храм,
Девчонкою – матерью – бабкой – стою в Кхаджурахо
И мыслю о том,
что – такой же —
в три дня – и навеки! —
Греховною волей создам.
И там, в очарованном и новоявленном храме,
Я всех изваяю,
Я всех, перекрестясь, напишу —
И тех, кто друг друга сжимает больными перстами,
И тех, кто в подвале, целуясь, вдыхает взахлеб анашу…
И тех, кто на нарах тюремных впивался друг в друга —
Так в клейкость горбушки впивается рот пацана…
А я? Изваяю, смеясь, и себя в эпицентре опасного круга,
Где буду стоять – Боже, дай Ты мне силы – одна.
